Группа сопровождения. роман

Швед иронично щелкнул языком, добродушно бросил в спину Игоря словечко «холера» и уселся за стол сочинять заметку о местной футбольной команде, которой в который раз прочили большое будущее. Но она об этом не подозревала, иначе бы не продулась в пух и прах на своем поле.

… – Ну, что хотел? – спросил Игорь минуту спустя, устроившись на скамейке курилки.

– Я тут вечером очень любопытную картинку увидел, – криво усмехнулся Бунин, – Еду в трамвае, смотрю: знакомая девушка на задней площадке стоит. И не просто стоит, но еще целуется с каким-то субъектом. Присмотрелся я к субъекту и вовсе обалдел: субъект-то тоже знакомый…

– Какой ты, однако, наблюдательный… – мрачно заметил Уфимцев. (Ну, что за день такой – все к одному!), – Ну и что с того? Она твоя жена?

– Меня интересует вопрос: когда ты успел? – с какой-то болезненной улыбкой на губах продолжал Бунин, – Неделю назад я привел ее в редакцию показать, как газета делается. И, насколько я помню, вы вообще не были знакомы. А тут…

«Черт, – подумал Уфимцев, – а я-то ломал голову – где ее раньше видел?»

– Шурик, я не понял… Я тебе перешел дорогу? – произнес он вслух.

– Вообще-то нет, – снова криво улыбнулся Бунин и вытащил еще одну сигарету из пачки. – Просто я тебя предупреждаю, Уфимцев: у тебя ничего не получится. Ей не то нужно, не такие парни, как ты…

– Такие, как ты? – исподлобья глянул на Бунина Уфимцев.

«Та-ак, – думал он, – Начинается любовная мелодрама под условным названием «Зачем ты, гад, мою девушку увел. Ведь ты ее погубишь!»

– Нет, Игорь, – жадно затянулся сигаретой Бунин, – Такие, как я, ей тоже не нужны.

– Успокойся, Сашка… – Уфимцев попытался положить руку на плечо Бунину, но тот отшатнулся.

– Успокойся, – повторил он, – Я тоже пока не понял, что ей нужно. И вообще… («Чего это перед ним распинаюсь», – подумал он внезапно) – Иди ты к черту! Я свои любовные дела даже с друзьями не обсуждаю.

– А я тебе не друг, – тихо ответил Шурик.

– Тем более… – все так же зло произнес Уфимцев, – Коллега, однокабинетник и…

Он сделал паузу.

– Что «и»? – с вызовом повторил Бунин.

Злые и несправедливые слова «бывший в употреблении любовник» так и не были произнесены Уфимцевым. Он почувствовал, что даже не дружба, а просто приятельские отношения между ними, поставлены на кон. Они уже раскачиваются на лезвии ножа, готовые сорваться вниз… И даже не на лезвии ножа, а на волосе восемнадцатилетней высокой брюнетки, которая еще сама не определилась, что и кого она хочет.

– Иди ты в баню! – буркнул Игорь и, толкнув плечом Бунина, вышел на улицу.

«Вот тебе и профессиональная память на лица! – думал Уфимцев, прогуливаясь с сигаретой в руке во дворике редакции, – Эх, я лопух… Действительно, месяц назад ее приводил сюда Бунин. Не, Ярославль – не город с семисоттысячным населением, а большая деревня».

Тогда Игорь не обратил особого внимания на эту девушку, несмотря на ее яркую красоту. Высокая брюнетка с отличной фигурой, темно-синие глаза… Южно-русская красавица, каких много на Украине, и какие редко залетают в широты севернее Москвы. Тогда, занятый длинным и нудным телефонным разговором с читателем, Уфимцев лишь отметил эти качества и – все.

Он старался игнорировать красавиц, в глубине души не доверяя им. Слишком яркая раскраска в животном мире служит для приманки потенциальных жертв. В том, что в вопросах пола человек подчиняется не разуму, а эмоциям, и тем самым достаточно близко стоит к представителям фауны, Игорь уяснил для себя уже давно. Ко всему прочему, он считал себя достаточно воспитанным, чтобы в открытую не глазеть на красивых девушек, словно дикарь из племени «Отдай – мою – буханку» на глянцевую обертку шоколадки «Аленушка».

Неделю назад Уфимцев ехал после работы на трамвае. Проехав пару остановок, он почувствовал прямо-таки магнетическое влечение: его так и тянуло посмотреть на заднюю площадку. Уфимцев глянул раз, другой, третий… С четвертого он уже не спускал глаз с нее, со скромным «хвостом» черных волос на голове и простеньком летнем сарафане.

В итоге Уфимцев проехал свою остановку, вышел вслед за незнакомкой. Покорно, как теленок, зашел за ней во двор. Он действительно не вспомнил в ней ту, что приходила с Буниным в «контору». Но она наверняка его запомнила. Да и робость взрослого парня льстила…

У подъезда он нагнал девушку с сакраментальной фразой (на тот момент ничего более остроумного он придумать не мог, но она, эта фраза, более всего подходила к этой ситуации):

– Девушка, извините ради Бога, мы с вами нигде не встречались?

И чтобы незнакомка не приняла его за полного идиота, добавил:

– Не бойтесь, я не сексуальный маньяк. Маньяки в час пик в трамваях к девушкам не пристают.

– А я и не боюсь, – ответила Юлия и улыбнулась так откровенно, что Уфимцев мгновенно взопрел и не нашелся, чего ответить.

…Теперь, прокручивая в голове тот конец рабочего дня, когда неестественно-возбужденный Бунин привел в редакцию эту яркую девушку, Уфимцев понял, что та встреча была далеко не случайна: Юля – «цепляла».

Цепляла с первого взгляда, как цепляет первый же глоток хорошей водки на голодный желудок. И то, что Игорь с первого раза не заметил ее лица, было всего лишь его защитной реакцией. Он вспомнил отчетливо и откровенно, что взглянул на нее всего лишь раз и тут же отвернулся, почувствовав, как сжалось у него в груди.

Шурик в то время оживленно болтал, усиленно стараясь «произвести впечатление». Юля смотрела на Бунина синими глазами, в которых застыло выражение ребенка, со всей серьезностью своей наивной души ждущего чего-то чудесного. Чего? Ребенок этого не знал толком. Он только попал в этот неизведанный серьезный мир, полный взрослых тайн и скрытых возможностей. И ждал от него только хорошего.

Не просто «хорошего», а сказочного, выполняющего все мечты детства. И обшарпанная комнатка полуподвального помещения с замасленными темно-зелеными обоями, подслеповатыми окошками, канцелярскими ободранными столами, заваленными бумагами, непрестанно звонящими телефонами – все это казалось таинственным и загадочным, важным, где серьезные люди творят свои важные дела. Все это не могло не быть не чудесным, потому что принадлежало чудесному взрослому миру. Миру, где живет принц, который на стремительной шхуне под алыми парусами появится из прекрасного далека, и тогда скрипка пропоет над океаном…

И толстогубый, с толстенными очками на носу, Бунин казался ей добрым и наивным привратником перед окованными золотом дверьми в эту новую вселенную. Он, как добрый волшебник из сказки, рассказывал, как здесь все устроено, чтобы ты, девочка, потом не попала впросак. Алиса в гостях у Чеширского кота…

Этот ребенок еще не осознавал своей расцветающей юности, не обращая внимания на становящиеся более плавными движения гибкой фигуры. И даже чуть стыдился своей высокой груди. Но женщина уже просыпалась в ней, инстинктивно заставляя одевать узкие футболки, выгодно подчеркивающие грудь и прямые плечи; джинсы – плотно охватывающие длинные ноги, округляющиеся бедра и узкую талию. Она еще не научилась пользоваться своей красотой как оружием и бескорыстно демонстрировала ее загорающимся мужским глазам. Но… Она очень быстро училась.

…На следующий день они пошли в кино. Игорь смотрел «Девять с половиной недель» с Микки Рурком и Ким Бессинджер еще в Москве. До провинции эта картина докатилась спустя полгода, хотя эта самая «провинция» отстояла от столицы всего лишь на триста километров. Выйдя вместе с Уфимцевым из касс кинотеатра «Родина», Юлия посмотрела на часы и мило сморщила носик:

– Час до сеанса. Как бы их убить?

Игорь предложил зайти в недавно открывшееся частное кафе, директором которого был его одноклассник. Однако вместо чашки кофе они угодили на торжество. У приятеля был день рождения. Заведение было закрыто на спецобслуживание, и за столом, на котором не было разве только ананасов в шампанском, уже сидело человек пятнадцать.

После тридцати минут, двух рюмок водки для Игоря и трех глотков модного ликера «Амаретто» для Юли, кино само собой отменилось.

Вопросы добра и зла, свободы и зависимости в любви, маски Януса, которые надевают влюбленные, трагедия героя Рурка и отлакированной красавицы Бессинджер, с которой Микки – вот свинство! – обращался на съемках фильма просто по – хамски, отступили куда-то в тень. Растворились до поры до времени. На самом деле, какое тебе дело до киношных страстей, когда сидишь на отличном банкете в реальном измерении времени, где все тебе рады. А рядом с тобой находится девушка, которую считаешь самой красивой на свете…

Вечер прошел прекрасно. Уфимцев провожал девушку домой. Пешком. Улицы были уже пусты, и лишь листья деревьев сквозь свет фонарей отбрасывали на тротуар пляшущую тень. В одном из скверов Игорь подхватил Юлию на руки.

…Опустил ее на землю в темной подворотне лишь для того, чтобы прижать спиной к стене дома, поцеловать в губы. Она ответила со стоном, в котором было больше страсти, чем истомы, больше жажды игры, чем чувства…

Потом девушка вырвалась, и он понесся за ней по проезжей части, уворачиваясь от редких машин. Он поймал ее у следующего перекрестка и там снова заключил в объятия. Губы ее были то мягкими и податливыми, то сжимались в тугое кольцо… Автомобили гудели, водители показывали на лоб, но они не обращали ни на что внимания. Что может быть более захватывающего, чем целоваться на перекрестке под цветомузыку светофоров, какофонию автомобильных гудков и возмущенных возгласов. Любовь – это ведь вызов миру?

А потом был трамвай. И снова поцелуи, которые, оказывается, видел Бунин, следивший за ними, подобно ревнивому старцу, с передней площадки. На следующий вечер – вторая попытка просмотра «Девяти с половиной…». Споры о сути любви. И – огромное черное небо над головой – усыпанное мириадами звезд. На третий – прогулки с ее собакой. Здоровенный эрдель Юльки носился по пустырю кругами. А они то стояли на самой середине собачьей площадки, замерев, то начинали бегать наперегонки с собакой и тогда окрестности оглашались ее смехом и его задорным «ого-го!»

А потом все кончилось.

Еще одна прогулка под звездным небом, еще одно кино, снова собачий пустырь, по которому рыжим метеором носился веселый пес…

Но уже исчезла их беззаботность. Юлия становилась все более рассеянной, невнимательной к ее словам, его шуткам, попыткам развеселить. Она ждала. Чего именно, Уфимцев понял гораздо позже: новых впечатлений, ощущений. Ждала продолжения праздника. Юная любовь не терпит однообразия и рутины. Ее и так много в обыденной жизни.

Он этого не понял. Удивлялся вдруг появившейся холодности и в телефонных звонках становился все более настойчивым и… скучным. Любовь не любит ни того, ни другого. Она любит разнообразие, легкость и ненавязчивость.

Еще пара звонков по телефону, и Уфимцев понял: он что-то безвозвратно упустил. И теперь это «что-то» превратилось в каменную стену, которую ему уже не пробить. И даже если он примется исправлять ошибки, делать все правильно – все это будет втуне. Любовь не любит разочарований. Она может простить все, кроме разочарования в человеке, который вдруг из всемогущего принца превратился в обыкновенного, земного. Вон сколько их ходит по улицам – с обыкновенными, серыми, скучными лицами.

И если она даже попробует простить, попробовать начать все заново – останется рубец, след слома. Вновь склеенная тарелка годна к употреблению, но она ненадежна и лопается при больших температурах по вновь наложенному шву. Теперь она может быть использована только для холодных блюд. Для салата из морковки и свежей капусты. Он полезен для здоровья, но – пресен. А любовь заваривается совершенно из других компонентов и при других температурах.

– Ты чего такой задумчивый? – во двор вышел новый приятель Уфимцева Аркадий Сальнов.

Сальнов начал работать в редакции всего несколько дней назад. В следующем году он заканчивал журфак Воронежского университета, имел полгода для написания диплома, и практично решил не терять время даром – подыскать место постоянной работы. Ему было уже под тридцать, плюс жена и маленькая дочь.

Несмотря на разницу в возрасте и семейном положении, Уфимцев и Сальнов сразу начали симпатизировать друг другу. Сказалось то, что они были новичками в газете. Три дня и два месяца – разница невелика по сравнению со стажем людей, проработавших в этой газете по несколько лет. К месту пришлось и то, что Аркадий «срочную» отслужил в Афганистане. Игорь уважал «афганцев», хотя прекрасно понимал, что среди них встречаются самые разные люди. Уважал за опыт и боль непонимания, которые они несли в себе, поколение детей невоевавших отцов.

… – Да так, ерунда… – отозвался Игорь и затушил сигарету.

В проеме двери появился Бунин:

– Шеф мне сказал, что мы с тобой сегодня должны идти на конкурс красоты. Так вот… Я отказался.

Уфимцев удивленно поднял брови.

«Интересно, – подумал он, – неужели он рассказал о причине Давицину? Это же смешно…»

– Я сказал, что заболел, – произнес Бунин, словно прочитав его мысли, – Придется тебе одному с фотографом топать.

– Жаль, – пожал плечами Уфимцев, – Там должен был получиться отличный материальчик…

Бунин, посмотрев на Игоря презрительно и удивленно, как человек, сделавший неприятное открытие, зашел обратно в редакцию. Его поразил цинизм Уфимцева, способного общаться с тем, с кем произошла ссора. ТАКАЯ ссора, из-за девушки. Игорь же считал, что в этой жизни должны быть «котлеты отдельно, а мухи – отдельно»: личные неприязни не должны влиять никоим образом на исполнение профессиональных обязанностей.

– Может, ты со мной сходишь? – обратился Уфимцев к Сальнову.

– Мне сегодня нужно материал сделать. Подозреваю, на это уйдет целый вечер. Да и по конкурсам красоты вам, холостякам, шататься сподручнее…

Глава вторая. Экспорт красоты

На крыльце дворца культуры моторостроителей, высокого здания из стекла и бетона, облицованного белым камнем в стиле «позднего брежневского постмодернизма», толпилось с десяток журналистов. Простые зрители, пожелавшие посмотреть на длинноногих красоток, проскакивали в ДК тонкой прерывистой цепочкой, сжимая в руке синенький листочек. Через короткий промежуток времени они выходили обратно, засовывая в кошельки свои кровные. Шел возврат билетов.

Устроители шоу просчитались, организовав выездной конкурс красоты в конце августа. Народ в это время больше озабочен не созерцанием красавиц, а проблемами уборки урожая на своих дачно-огородных сотках, которые будут кормить всю семью в течение года. Поэтому было продано всего пятьдесят билетов. Шоу сорвалось.

Журналисты расходиться не спешили, ожидая пояснений от главного менеджера конкурса – молодого импозантного человека лет тридцати в безукоризненно сшитом костюме. Менеджер нигде не появлялся без свиты: двух девушек в брючных тройках ростом на голову выше своего шефа. А также секретаря – бледного субъекта неопределенного возраста с неизменным перекидным блокнотом в руках. Субъект говорил фальцетом, после каждой фразы нервно передергивал плечами, и манерой томно растягивать слова сильно напоминал картинного представителя сексуального меньшинства, как их обычно изображают в кино и в анекдотах.

В ожидании комментариев журналисты лениво курили и рассматривали припаркованный прямо на высоком крыльце ДК (никто из аборигенов на такую наглость никогда бы не решился) приземистое серо – никелированное тело мотоцикла «Харлей – Дэвидсон». Судя по всему, мечта байкеров всех времен и народов принадлежала одному из участников шоу.

Минут через двадцать, когда пресса устала ждать и пришла к выводу, что пора расходиться – у каждого под языком и пером скопилось уже достаточно яда и желчи, чтобы выплеснуть на шоуменов с телеэкранов и страниц газет, на крыльце вновь появился исчезнувший перед этим менеджер. Девушек уже рядом с ним не было. Вместо них вышагивал мускулистый юноша, с ног до головы затянутый в кожу – владелец мотоцикла. На голове байкера красовался живописный бандан красного цвета с белыми лепестками.

При виде красавца женская половина представителей «четвертой власти» заметно оживилась. Но зря: менеджер сердечно расцеловался с байкером, после чего мотоциклист с ревом укатил, не удостоив провинциалок даже мимолетным взглядом.

После отъезда мачо сразу обнаружил всплеск энергии гомосексуальный секретарь. Он протиснулся поближе к шефу и что-то зашептал ему на ухо, показывая глазами на раздраженную прессу.

Менеджер кивнул и шагнул навстречу журналистам. У него с лица сдернули маску греческой трагедии, поменяв ее на прямо противоположную – широко и радушно улыбающуюся.

– Извините, господа, – произнес он, – Произошла накладка, она нас особо не обескураживает: в провинции еще не привыкли к подобным шоу, поэтому надо быть готовым к любым неожиданностям.

– Можно полюбопытствовать, чем это Самара столичнее нашего города? – ехидно полюбопытствовал Володя Стасов, бородатый, под два метра ростом, вечно желчный, но не лишенный злого остроумия журналист из городской газеты

Менеджер понял, что дал маху, и решил сразу же исправить ошибку:

– У Самары те же самые проблемы. И поэтому… – он решил взять ситуацию в свои руки, – мы для лучшего информирования людей надеемся на помощь прессы. Не беда, что вы не увидели шоу. В конце концов, мы так просто не отступаем от намеченных целей и планируем вернуться в ваш город осенью, когда население сможет немного расслабиться после битвы за урожай на своих участках…

Шоумен первым улыбнулся на свою шутку, заметив удовлетворенно, что журналисты стали слушать более заинтересованно и даже включили диктофоны.

– Но мы уже сейчас собираемся исправить недочет в освещении фестиваля, – продолжил он с большим воодушевлением, – и хотим рассказать нашим читателям и зрителям, что же из себя, собственно, представляем! Для этой цели я приглашаю всех вас, господа, на наш теплоход. Там вы можете выпить коньячку и в непринужденной обстановке поговорить с конкурсантками. Хочу вас уверить, господа, это не только длинные ноги и красивые головки. Вы сами сможете убедиться, что в этих очаровательных женских головках тоже есть мозги!

Закончив свой спич на кудрявой фразе, менеджер выдержал паузу, словно ожидал аплодисментов. Естественно, их не было, поскольку пишущая братия усиленно царапала в блокнотах, по определению не склонная к проявлению бурных восторгов. Тогда менеджер деланно-оживленно поинтересовался, нужен ли для журналистов автобус или они сами доберутся до речного порта. Услышав брошенную вполголоса реплику Стасова, по-прежнему недовольного столичным снобизмом самарского гостя, что мол, сами знаем дорогу, управляющий красотками довольно, словно услышал комплимент, улыбнулся:

– До встречи на теплоходе, господа!

Вслед за этим выдавил из себя жеманную улыбку и его секретарь.

… – Как тебе это все нравится? – поинтересовался у Игоря Стасов, глядя на вихлястую спину секретаря, удалявшегося от журналистов последним.

Уфимцев пожал плечами:

– В этой сфере всегда крутятся люди подобного сорта. Но… сходить и посмотреть нам ничего не мешает. Поднаберемся впечатлений, злее будет материал.

Белый речной теплоход, ошвартованный у стенки причала, сверкал огнями и гремел музыкой. Рядом с матросом, стоящим у трапа, гостей встречала крашеная платиновая блондинка лет сорока. Она представилась помощницей, а также женой «главного устроителя этого мероприятия» (по ее определению), и тут же предложила подняться на верхнюю палубу. Там столичные гости, сопровождавшие шоу в поездке, уже угощались коктейлями и просматривали на видео запись конкурса стриптиза, который, как выяснилось, тоже проходит в рамках «конкурса красоты».

…В большой застекленной надстройке, чем-то напоминающей капитанскую рубку (по – сухопутному ее обозвали бы просто «холлом») на полочке у стены мерцал телевизор. Однако не девушки, которые раздевались перед камерой, в первую очередь привлекли внимание Уфимцева.

Над Волгой полыхал закат. Волны реки брызгали оранжевыми, желтыми, красноватыми бликами, словно некий чародей раскидал по ней множество бутафорских апельсинов с новогодней елки. И теперь они весело прыгали по воде, сверкая боками и разбрасывая искры света во все стороны.

Садившееся солнце заливало розовым все вокруг: мост, берега, здание речного вокзала и белые строгие линии теплохода. Множество стекол в импровизированном видеозале раздвигали границы помещения, и казалось, что эта «видеорубка» уже плывет, растворяясь в игре красок вечера на великой русской реке.

В мягких креслах «рубки», вольно раскинувшись, сидело пять мужчин самого разного возраста. Все они, словно, по команде, держали в правой руке по высокому коктейльному бокалу, из которого регулярно делали по глотку. Игорю показалось, что и глотают они тоже одновременно. Все они смотрели на экран телевизора.

Юная гетера с гладкой прической танцевала под приглушенную музыку, медленно разматывая со своего тела серебристую длинную материю. Судя по всему, кроме этого длинного лоскута блестящей ткани, на ней ничего не было. Лоскут разматывался, тело извивалось в такт медленной томной музыки… Вот обнажилась грудь… «Члены жюри» дружно отхлебнули из бокалов…

В этот момент полный седой мужчина, заметив вошедших, нажал кнопку дистанционного управления. Девушка нервно дернула левой грудью и замерла, обиженно мерцая в цветном экране. В зале раздалось несколько недовольных возгласов.

– Внимание, господа! – произнесла сопровождавшая журналистов платиновая блондинка, – Это представители местной прессы. Они будут писать о нашем шоу. … Присоединяйтесь, господа, – повернулась она к вновь прибывшим.

– Будем знакомы… э-э, коллега… – пророкотал приглушенным басом полный, протягивая руку Уфимцеву. Игорь узнал в нем известного московского журналиста. Уфимцев отрекомендовался, сделал шаг вперед и подал ладонь следующему, мужчине средних лет с выбритым до синевы богемным лицом и, как показалось Игорю, подведенными глазами.

– Борис, – прожурчал он, протягивая руку ладошкой вниз.

Уфимцев на мгновение в затруднении замер – обычно так делают при знакомстве женщины, поднося свою кисть, словно для поцелуя. Он исхитрился, ухватил протянутую ладонь с боку, пожал ее и только собирался отпускать, как с удивлением, возмущением и стыдом почувствовал, как пальцы этого странного Бориса острыми ногтями (Игорь мог поклясться, что они наманикюрены) поцарапали – пощекотали внутреннюю сторону его ладони.

Он прекрасно знал смысл этого знака – намека, поэтому резко отдернул руку и поспешил отойти подальше. Познакомившись еще с одной парочкой ценителей женской обнаженной красоты, которые при рукопожатии оказались нормальными мужиками, не выдав двусмысленных финтов, Игорь сел в свободное кресло и осторожно покосился через плечо: макияжный Борис ласково и укоряюще смотрел на него.

Уфимцев резко вернул голову с исходное положение и раздраженно подумал:

«Странно, где-то эту физию я уже видел. Явное афиширование своей гомосексуальности, словно старательное исполнение раз и навсегда выбранной роли, попытки произвести эффект даже с помощью скандала… Тьфу, черт, это же Моисеев! Я ж его видел на концерте и на какой-то эстрадной московской тусовке. Надо от него держаться подальше, а то отчебучит что-нибудь – свои же засмеют».

Уфимцев напустил на себя вальяжный вид под стать остальных участников смотрин, лениво поднялся, взял с низкого журнального столика высокий бокал, наполнил его мартини, вернулся в кресло и сосредоточил свое внимание на экране телевизора.

…Девушка вскоре освободилась от блестящей ткани, оставив на себе только туфли на высоком каблуке. Прогнувшись чуть ли не до пола в сторону камеры («эксперты» при этом заметно оживились и сделали еще по одному глотку из своих бокалов), она медленно выпрямилась, подхватила свою «лягушачью кожу» и исчезла с поля видимости.

Ее место заняла пышноволосая и пышнотелая, но тем не менее пропорционально сложенная брюнетка восточного типа. Камера сместилась вправо, продемонстрировав зрителям блестящий металлический шест, закрепленный одним концом на подмостках. По энергичную музыку «Куин» брюнетка не менее энергично обхватила ногами шест и, вращаясь вокруг него, стала разбрасывать некие лоскуты, в которые она была облачена.

Уфимцев подавил в себе внутренний протест: в качестве музыкального сопровождения была выбрана композиция Фредди Меркьюри «Шоу не кончается». Игорь любил эту песню не только за музыку, но за ее глубокий трагически-философский смысл.

Композиция не очень вязалась с тем, что происходило на экране. Но Уфимцев приказал себе излишне не эстетствовать, отнес выбор фонограммы к дурному вкусу аранжировщика и, успокоившись, с любопытством стал наблюдать за саморазоблачением артистки. Он постарался уничтожить в себе долю неловкости от сознания, что на обнажающиеся гениталии стриптизерки смотрели кроме него еще около десятка человек, и переключился на решение вопроса, каким образом держатся на ее теле разноцветные лоскуты ткани.