Дети грядущей ночи

Только я думала, что уснул. Вскочила от выстрела. Стоит. Глаза пустые, как две дыры в черепе. Ружье дымится. Чувствую больно, рукой двигать не могу. Кровь. А он смотрит на меня, будто не узнает, и так тихо-тихо: «Черт! Черт!» – и ружьем тычет в меня, будто я призрак какой. Я Машеньку хвать, а она …кровь, липкая такая. Обмякла. Теплая еще. А у меня мысли дурацкие, как же я кровь с волосков ее смывать буду?

Дальше не помню. Очнулась, смотрю ружье это проклятое у меня в руках. Приклад разлетелся. Этот – на полу. Вместо головы – месиво какое-то. Вот…

Потом почти год в дурдоме. Током меня били. Суд. Оправдали. Но Машеньки, ангела моего, нет. Три годика ей теперь всегда.

Вера закрыла глаза, поджала губы, словно сглотнула что-то горькое, вздохнула и почти безжизненно продолжила: «Не переживай. Это не ад. Я в нем была. Там хуже. Наоборот, с тобой – хоть какое-то подобие жизни. Люблю тебя. Поешь, пожалуйста. Старалась ведь».

Булат покарябал ложкой по дну глиняной миски. Есть не хотелось. Умом понимал, что надо бы обнять эту запутавшуюся в страданиях птаху, сказать что-то нежное успокаивающее. Только вот сердце подсказывало, что не стоит этого делать. Ложная надежда на взаимность – худшая из отрав. Не заслужила чистая душа двуличия и очередного разочарования, пусть будет так, как есть.

Внезапно бухнула входная дверь, вбежал запыхавшийся бледный солдатик Войцех. Парнишка выпучил глаза, попытался что-то сказать, но не получилось. Прервавшееся от быстрого бега дыхание не давало ему вымолвить слово. Боец согнулся, держась за правый бок, и лишь хватал воздух, пытаясь отдышаться. Стас дернулся было построить наглеца, ввалившегося без всякого предупреждения, но быстро сообразил: что-то произошло.

– Выдохни! А теперь вдохни глубоко. Не спеши. Что?!!

– Там… там… Вашбродие! Конь! Серко ваш! Слышу… бьется, хрипит! Зашел, а там!

Стас сам не понял, как взвилось послушное тело над столом. Он не выбежал, выпрыгнул в дверь. Побежал изо всей мочи, не разбирая дороги, напролом через хилый частокол забора, лишь чертыхнулся, споткнувшись о валявшуюся колоду.

Мельком проскользнула дурацкая мысль, что забыл надеть сапоги, да что там сапоги, бежал в одних подштанниках, не чуя под собой ног.

Из темного чрева сарая доносились тяжкие, почти человеческие вздохи. Скудный свет болтающейся под потолком «летучей мыши» освещал огромное животное, которое стонало и било копытами по дощатой перегородке в тщетных попытках поднять с устланного соломой пола свое могучее тело.

Такой растерянности Булат не ощущал давно. «Как же так? Серко, которого не брала вражеская пуля, друг, спасавший не раз и не два от таких передряг, в которые и поверить сложно. Конь только по виду, а на деле – преданный друг, лишь по недоразумению природы живущий в теле животного».

Стас присел на корточки. Серко доверчиво, словно ребенок, уткнулся мягкими теплыми губами в ладонь ротмистра и замер, постепенно успокаиваясь. Булат гладил друга по жесткой гриве, смотрел на самолично заплетенные косички, сделанные коню по последней гусарской моде, и через силу, заставляя себя, разглядывал сочащиеся свежей кровью раны на ногах Серко. Сердце выстукивало в висках робкое: «А вдруг не так все страшно? Царапины?». А холодный рассудок уже выносил приговор: сухожилия перерезаны, ходить не сможет никогда. Почуяв беду, приняв ее, простившись с надеждой, Станислав едва сдерживался, чтобы не заплакать. Он склонился над чутко повернувшимся ухом, зарылся носом в гриву Серко, вдохнул терпкий запах лошадиного пота, невольно сжал холку так, что конь недовольно всхрапнул.

– Тише, тише, Серко. Ну что ж ты, дружок? Как же так? Как же мы с тобой? А?

– Это ж какой падлой надо быть? Конь-то в чем виноват? – тихо, будто боясь помешать общению друзей, прошептал прибежавший следом Войцех.

Стас вздохнул. Еще чуть погладил шею коня жесткой огрубевшей от сабельных мозолей ладонью, тщательно, по-отечески вытер лившиеся из глаз Серко слезы и спросил безжизненно:

– Оружие есть?

– А? Мне, что ль? Ну! Это самое – маузер.

Булат молча протянул широко раскрытую ладонь за спину, властно, не задумываясь о возможности отказа.

– Эт самое… может, не надо? К доктору конскому надо бы вначале? А? Командир?

– Дай. И выйди.

Булат, не в силах попрощаться с другом навсегда, все гладил коня. Серко успокоился, все поняв, фыркнул совсем по-жеребячьи, тяжело вздохнул и закрыл глаза.

Войцех вышел из сарая. Присел на валявшуюся у стены дровину, покачал головой расстроенно, полез за пазуху и, достав замусоленный кисет, огорченно охая, начал варганить самокрутку.

Сухой пистолетный выстрел прозвучал так не под руку, что боец, дернувшись, выронил почти готовую «козью ножку» прямо в черную грязь.

– От, мать его чтоб! Эх, сука-жизнь! – сплюнул расстроенно Войцех.

Белый, как мел, Булат вялой походкой вышел из сарая. Словно не веря, посмотрел на свою руку с намертво зажатым в ней маузером, попробовал разжать ладонь, но ничего не получилось. Ротмистр, почти не удивившись, разжал намертво впившееся в оружие пальцы послушной левой рукой. Отдав пистолет бойцу, глухо, будто не живой, прохрипел:

– Яму выроешь. Два на два. Похоронить надо.

Войцех только кивнул, чувствуя, что любые слова сейчас будут лишними.

Сгорбленный, как будто придавленный тяжеленным небом к земле, Стас медленно брел, ничего не видя, наугад, загребая босыми ногами равнодушную, привычную ко всему, землю.

Глава вторая

Бес

(1942)

Самолет тарахтел так, что даже при желании поговорить с группой, отдать последние перед прыжком напутствия и распоряжения, у Сергея не получилось бы. Да и о чем разговаривать? Все переговорено давно, еще в штабе на учебном полигоне под Тулой.

Группа пять человек. Все асы разведки. Не в чинах, но работяги. У взрывника мелковатого Михея финская за спиной, и в немецком тылу пошалить успел, хоть и сам этнический немец. Балакает совсем как немчура, споро. А с чего бы нет? Дойче – язык-то родной. В школе – русский, дома – немецкий. Повезло. У лысого, как колено Смыка вообще – Испания, Халхин-Гол, Финляндия. Снайпер от бога, в копеечную монету с пятисот метров положить «пуля в пулю» для него не проблема. А радистка Клавдия, по виду дурочка, но дело свое знает, детдомовская, резкая на слова и поступки, то, что надо, в общем. Гена-генацвале, коротконогий коренастый грузин с фигурой борца. Мутноватый тип, но, говорят, любого часового снимает за секунду рояльной струной, без шума и пыли. Да и у Сергея за плечами столько, что вспомнить страшно, а забыть невозможно. Поэтому старшим и назначили.

Задача сложная и простая одновременно: наладить взаимодействие разрозненных партизанских групп в Полоцком регионе. Легко сказать, конечно. А попробуй ты объедини в боеспособную группировку сбившихся в стаи голодных дезертиров, евреев, прячущихся в лесах от гестапо, просто лихих, жадных до наживы бандюков, грабящих и немцев, и своих – кого сподручней. С этими генерал сказал не церемониться, уничтожать, и вся недолга. Но, опять же, на их стороне и численность, и знание местности – против немереного диверсантского опыта. Не известно еще, кто кого, надо пожевать, посмотреть, понюхать.

На потолке заморгала красная лампочка, и выпускающий деловито, одним движением, открыл узкую самолетную дверь. Заложило уши, в салон вихрем ворвался морозный воздух. Сергей напрягся, понимая, что вот оно «время Ч». Автоматически пощупал, хорошо ли законтрована кобура с увесистым ТТ, подмигнул Клавдии, которая, в отличие от других бойцов, слегка побелела и поджала тонкие губы. По отмашке выпускающего встал первым, сгибаясь, чтобы не дай Бог не зацепить чего лямками парашюта, подошел к темной ревущей бездне, поставил носок валенка на угол, попытался всмотреться в беснующуюся темноту, но, почувствовав хлопок по плечу, оттолкнулся и выбросил тело в морозное жерло визжащей пустоты.

Ночное небо огромными мягкими ладонями схватило и начало вращать, намереваясь вытрясти душу из человечка, возомнившего себя птицей. Сергей сжался в тугой комок и сосредоточенно начал считать: пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три… Рука что есть силы дернула висящую на левом плече железку. Кольцо! Купол! Хлопок! Раскрылся купол, и наступила завораживающая тишина.

«Ну, вот и порядок. Почти дома. Подумаешь, небо. Не страшно. А от поездов до сих пор ежики по спине гуляют. Когда это было? В семнадцатом, что ли? Точно. Черт, как же я ненавижу поезда!»

* * *

Солнце полосовало лучами по черной туше паровоза. Клубы пара, словно белоснежные облака, проносились мимо открытых окон, и Сергею представлялось, что каким-то чудом, задворками через помойку и скотный двор он прокрался в рай, да не один, а с любимой.

Чем не Эдем? Облака, пьянящий ветер, убаюкивающее, мерное покачивание вагона, Мира, уткнувшаяся в книгу. Радость, круто замешанная на осознании того, что все питерские неприятности, долги и проблемы уезжают все дальше и дальше, сморщиваются, стираются до полупрозрачности, растворяются в мелькающем пейзаже. Даже горечь от не сложившейся встречи с братом под этот мерный перестук перестала ворочаться камнем в душе, заснула, перегруженная новыми впечатлениями, точь-в-точь, как младенец на теплой груди матери.

«Что толку страдать о вчерашнем, когда у самого впереди неясность и туман? Можно раскаиваться в чем угодно, только далеко ли уедешь на таком дешевом топливе? Зачем переживания тому, кто не знает, какой вызов подкинет судьба в ближайшие несколько часов? Все это слабость, а слабые гибнут первыми. Главное сейчас, что я здесь, со своей женщиной. Не дать бы ей пропасть в той огненной пропасти, в которую тащит нас паровозом, а там… посмотрим».

Сергей курил, щель в окне услужливо высасывала дым папиросы, и с каждой минутой росла поселившаяся в его сердце безмятежность, накрывая приснувшие звериные инстинкты пушистым одеялом неги и беспечности.

Проводник в черном кителе с двумя рядами надраенных пуговиц с трудом протискивался сквозь толпу пассажиров, расположившихся прямо на своих кулях в узком проходе. Сергей от нечего делать попытался угадать, кто эти люди, куда и зачем едут.

Вон старуха с перевязанной головой, закрывшая глаза, с безвольно повисшими желтушными руками. Измучила ее болезнь. Наверное, ездила к столичному светиле доктору. И толку? Близкая смерть иссушила ее кожу, выпила блеск в глазах, поселилась даже в скрюченных пальцах. Странное дело, наступает момент, когда ложь по отношению к самому себе и жестокой реальности мобилизует резервы организма, не дает кануть в небытие с миром.

Сергей с симпатией глянул на еле дышавшую полупокойницу. Правильно. Пока есть малейшая возможность, надо карабкаться. Кремень.

Не то, что вон тот купчина, то и дело трогающий за пазухой что-то увесистое, завернутое в платок, вытирающий пот с огромного лба и подозрительно оглядывающийся. Ткни такого волыной под увесистое брюхо, гаркни в ухо не важно что, главное, громко, тут же обоссытся и отдаст прямо в руки заботливо укутанные в платок наторгованные, выдуренные у покупателей хрусты. Еще и в глаза заглядывать будет в поисках одобрения.

Или вот странная парочка. Одеты, как рабочие, одинаковые картузы и синие выходные косоворотки. А руки чистые, под ногтями ни следа въевшейся грязи, и взгляды отсутствующие. «Работяги» явно не хотят привлекать к себе внимание. Воры, что ли? Похоже. Чего удивительного? Времена тяжкие, все как-то выживают. Прокормиться по-честному становится все трудней. Зато возможности… Когда еще такое будет? Может, и никогда.

Нюхом фартового чуял Марута, что в нынешних мутных водах можно выловить такую рыбину, о которой и не мечталось раньше. Главное, не упустить шанс, схватить удачу за ноздри и потихонечку, ласково так, завести в какую-нибудь тихую гавань и доить до скончания века. Чтоб и себе, и внукам хватило вволю. Деньжищи куда хочешь довезут. Хоть в Швейцарию. Говорят, там озера, как на Браславщине, и к чужому богатству терпимо относятся. Чем не мечта? Да это цель, хорошая цель.

С Мирой бы туда, подальше от товарищей-упырей, от проевшей плешь партийной идеологии, придуманной для искренне заблуждающихся темных дурачков, таких, как Яшка Цейтлин, тьфу, не к ночи будет помянут, «товарищ Гвоздев».

Таких товарищей на помойке суки доедают. Указы он теперь раздает. «Выйдешь на связь с доктором Беськовым, надежный человек, мы с ним с каторги бежали. Наш земляк, все тропки знает, поможет просочиться в прифронтовую зону. Скажешь от меня, выделит сумму из партийной кассы на всякие непредвиденные, подкупить там кого, листовки напечатать. Найти его просто. Спросишь у любого из нашего старого окружения про Беса, он сам и нарисуется. Без него ни одна делюга в наших с тобой краях нынче не делается, везде его доля. Вот что значит ум и хватка. Ну, и школа у нас с ним была хорошая: крови не боится. Свидитесь, поклон передавай. Напомнишь еще, что надо в центр тоже выделять. Ну, так… в разговоре».

Вагонные колеса выбивали нехитрый ритм, в этом перестуке Сергею почти явственно слышалось «куда, куда?», «туда-туда», рельсы же почему-то отзывались напевным «быть беде, быть беде».

Нехитрая мелодия обволакивала рассудок, убаюкивала. Наверное, поэтому резкий визг зажатых тормозами колес больно полоснул ножом по нервам. Инстинкты мгновенно заставили тело сжаться наподобие пружины, готовой выстрелить, ответить быстро и жестко на любую угрозу.

Рука чудом ухватилась за угол убегающей перегородки. Сергей держался изо всех сил, ощущая, как напряглись, грозясь порваться, связки, а на ногах повисло что-то тяжелое – казалось, весом с полтонны. Чудом удержался на ногах. Задремавшие пассажиры, будто в кошмарном сне, медленно-медленно кулями посыпались с верхних полок.

Поезд застонал, как могучее подраненное животное, дернулся пару раз и тут же подчинился чьей-то чужой воле, встал намертво и заголосил трубно жутким стоном паровозного гудка в темное вечернее небо.

Еще не осознав, в чем дело, заматерились проснувшиеся, застонали прижатые и ушибленные, а Сергей уже перепрыгивал через людские завалы туда, в отсек, где была Мира. Не соображая, не думая, быстрыми движениями раскидал торбы и чемоданы, еще кого-то стонущего, и вот она – в глазах испуг, но не более.

Выдохнул облегченно – вроде цела, прижал любимую к груди, давая понять, что все в порядке, что нет в этом мире такой напасти, от которой он бы ее не защитил. Гладил по русым волосам, яростно приговаривая, пытаясь успокоить ее, себя: «Все в порядке. Слышишь?! Нормально. Все будет хорошо!»

Вдруг все замерло. Люди, до этого стонавшие и ругающиеся, затихли, будто почуяв надвигающуюся бурю. Повисшую тягостную паузу разорвали сухие щелчки выстрелов откуда-то снаружи. Звякнуло стекло. Больная старуха, сидевшая у самого окна, ойкнула, из ее рта фонтаном брызнула алая кровь, мгновенно окрасив вагонное стекло, за которым мелькали силуэты вооруженных всадников. Она прижала ладонь к желтой сморщенной шее и вдруг басовито захрипела. Доселе безучастный взгляд ее стал сумасшедшим. Предсмертный хрип перешел в бульканье. Пальцы, все еще сжимающие горло, разжались, через мгновение глаза закатились, и старуха превратилась в обмякшую, дергающуюся в предсмертных конвульсиях куклу.

– А-а-а! – заблажил чей-то истерический бабий голос. – А-А-А-А-А!!! – верещал на одной пронзительной ноте, пока не захлебнулся в мягком характерном шлепке, как будто кто-то уронил на каменный пол увесистую отбивную. Сергею этот звук был знаком, судя по всему, кричащую бабу ударили кулаком в лицо, очень резко и сильно.

Марута выпустил из объятий Миру, глазами показывая, что беспокоиться не о чем, и осторожно высунул голову в проем купе. Увиденная картина не радовала. У самого тамбура стоял один из «работяг». Он недовольно морщил худое, посеченное оспой лицо и дул на разбитые костяшки пальцев.

– С-сука! Еще кто-то, мля, раззявит рот, церемониться никто не будет! Завалю падлу к чертям собачьим! – в подтверждение своих слов Рябой выхватил из-под пиджака наган и пальнул в потолок.

Двери тамбура открылись, и появился второй бандит с точно таким же наганом, как у подельника.

– Миха, чо? – поинтересовался он. – А? Понято. Порядок. Работаем.

Рябой обвел рыбьими глазами притихших пассажиров, брезгливо переступил через окровавленный труп старухи и со стальными интонациями в голосе заявил:

– Граждане пассажиры! Это ограбление! Прошу сдать деньги, золото, драгоценности и оружие! По-хорошему. Предупреждаю! Наказание, мля, для особо строптивых – смерть! А для особо хитрых – тоже! Погнали!

Рябой выдернул в проход пухлого купчину и быстрым движением дернул его за шиворот.

– Давай-давай, не жмись, дядя!

Губы дородного предпринимателя задрожали, он попытался что-то сказать, но получилось невнятное «м-е-е-е». Едва не плача, он извлек из недр штанов пухлое портмоне и под указующим взглядом Рябого бросил прямо в холщовый мешок, предусмотрительно подставленный вторым «работягой». Рябой, покачав головой, оскалился:

– Все?

Купец виновато улыбнулся и развел руками:

– Так точно-с!

– Ай-я-я-й. Врать не хорошо. И главное – опасно, – недобро осклабился бандит. – Я ж предупреждал, что будет с особо хитрожопыми. Звиняй, дядя.

Абсолютно буднично, как будто отгоняя надоедливую муху, Рябой бахнул из нагана прямо в лоб купчине.

На лбу хитрована образовалась дырочка с ровными краями. Секунду назад еще живой человек медленно и удивленно открыл рот – и уже мешком тяжело обвалился на пол.

В воздухе повисла мертвая тишина, лишь снаружи вагона глухо доносились чьи-то крики, топот и визги, перемежающиеся редкими выстрелами.

Рябой, ловко обшарив тело, извлек из-под рубахи купца туго завернутый в носовой платок сверток. Затем обвел злым взглядом застывших в ужасе пассажиров, сплюнул и процедил сквозь редкие прокуренные зубы:

– Кому-то нужно особое приглашение? Дамы! Снимаем цацки-пецки! Господа, расстаемся с хрустами, портсигарами и котлами! Не надо меня нервировать…

Публика засуетилась. Сергей, поджав губы, наблюдал, как женщины трясущимися от страха руками пытаются достать из ушей сережки, а мужики, пряча глаза и огорченно покряхтывая, опорожняют карманы.

Мира потянулась было к маленьким бриллиантовым гвоздикам в ушах, сверкнувшим из-под локонов, но Сергей так на нее посмотрел, что она отдернула ладошки, как будто блестящие искорки камней обожгли пальцы.

Грабитель заглянул в купе. Бесцеремонно уставился на Миру и сладострастно улыбнулся, поцокав языком.

– Тебе, краля, особое приглашение надо? Твоя? – ствол нагана качнулся в сторону Сергея.

– Моя, – нарочито будничным тоном ответил Марута.

– Ладная шлюшка, – недобро зыркнул Рябой. – С самого Питера на нее пялюсь. Мы с ней покувыркаемся? Ты ж, думается, не против? – Рябой одной рукой уткнул наган в голову Сергею, а второй поманил Миру. – Идем! Побазарим за твои висюльки. Будешь добрая, оставлю тебе. На память. Гы-гы.

Мира вспыхнула:

– Лучше сдохнуть, чем с такой падалью…

– Ох! Что не так, подруга? Я ж с уважением. На пять минут делов-то… – с плохо скрываемой угрозой просипел бандюк, и Сергей услышал, как возле его уха взводится курок. Осторожно подняв руки, Сергей плаксивым тоном насмерть перепуганного человека прохрипел:

– Мира, иди, пожалуйста. Сходи с… господином. Ничего страшного…

Глаза Миры наполнились слезами, чего-чего, а подобной слабости от Маруты она не ожидала.

– Иди! – жестко повторил Сергей, но при этом ободряюще улыбнулся и слегка подмигнул Мире.

– Как скажешь, любимый, – женщина резко встала и гордо вздернула подбородок.

– От это разговор! – взбодрился Рябой. – Приятно иметь дело! Понятливый фраерок. Жить хоцца? Понимаю! Не ссы, не смылится твоя краля. Верну, мля, лучше, чем была! Гы-гы. Мамзель! Прошу пани до тамбура!

Рябой отвел наган и небрежным жестом предложил Мире выйти. Смерив насильника презрительным взглядом, она протиснулась между ним и Марутой. Рябой вожделенно посмотрел ей вслед.

– От это понимаю корма! – в предвкушении забавы, забыв об осторожности, бандит засунул наган за поясной ремень, собираясь последовать за подавленной жертвой.

Сергей, в доли секунды уловивший момент, быстро выпрямился и обхватил сзади двумя руками шею Рябого. Безжалостно, отработанным движением дернул резко влево-вверх.

Сломанные позвонки неприятно хрустнули, и голова негодяя повисла, болтаясь на шее, словно болванка, подвешенная на толстом канате.

Мертвый Рябой еще по инерции сучил ногами, а Сергей уже прятал ставшее тряпичным тело под нижнюю полку.

Наблюдавшие страшную картину попутчики так и остались сидеть с открытыми от увиденного ртами. Сергей мило улыбнулся и прошептал, делая вид, что сам не ожидал от себя такого:

– Все в порядке, господа. Не волнуйтесь. Бывает.

В купе вернулась покрасневшая, возмущенная Мира. Смерив Сергея испепеляющим взглядом, произнесла язвительно:

– Не ожидала от тебя! Куда делся этот урод?

– Здесь он. Устал, бедолага. Перевозбудился, ну и прилег отдохнуть, – Сергей безмятежно зевнул, кивнул вниз, в сторону торчащих из-под вываленного багажа сапог «работяги», и вдруг, подняв к потолку дуло изъятого у Рябого нагана, выстрелил.

Мира опешила и, плохо скрывая охвативший ее ужас, сдавленно прошептала:

– Марута! Что творишь? Там же еще один…

– Угу, – спокойно произнес Сергей.

Через пару секунд в проеме нарисовалась одутловатая рожа второго бандита.

– Миха, чо?

– Ничо, – процедил Сергей и без лишних эмоций всадил пулю в лоб любопытствующему вымогателю.

Оцепеневшие от ужаса пассажиры начали приходить в себя. Они недоуменно поглядывали друг на друга в надежде, что найдется тот, кто объяснит, как быть теперь. Еще пару минут назад все было с большего, но понятно. Ну, грабители. Ну, банда. Это нынче не редкость. Времена такие. Не повезло – отдал все? Ну, главное, жив! Как говорится, были бы кости, мясо нарастет. А что сейчас? Грабители убиты. И что за это будет? Как поведут себя их товарищи, суетящиеся пока у повозок с награбленным добром?

Сергей, почувствовав охватившую попутчиков растерянность, спокойно, будто малым детям, начал им объяснять:

– Граждане, не беспокойтесь! Никто вас не тронет. Если что, валите все на меня. Но будем надеяться, ничего особо страшного не случится. Время работает на нас, – Сергей брезгливо кивнул на мертвого грабителя. – Сейчас я просто спрячу эту падаль. На все вопросы отвечайте просто «да, были тут, забрали деньги и золото, ушли». Всем понятно?

Люди дружно закивали головами. Только один худосочный мужичонка, по виду конторский служащий, нервно заикаясь, пропищал:

– Господа! Я на такое не подписывался! Господа! А если раскроется? Нас! Неповинных людей… за выходку вот этого! А если расстреляют? Нет! У меня дети! Я под это не подписывался! Нет!

Сергей молча подошел к нему, пристально посмотрел в побелевшие от страха и переживаний глазки, широко улыбнулся и вдруг залепил ему оплеуху. Хлопнул по щеке смачно, так, что голова мужичонки впечаталась в дерматиновую обивку стены.

– Главное, без паники. Я доходчиво объяснил? – Сергей сделал вид, что собирается еще раз ударить. «Конторщик» закрылся руками.

– Как скажете! Я просто! Был не прав! Извиняюсь! Как вам будет угодно!

В тамбуре тяжело затопали. Заскрипели открываемые двери. Кто-то явно большой и неуклюжий пробасил:

– Миха! Васек! Застряли там, или что? Через пять минут отчаливаем, – пассажиры испуганно вжались в сиденья. Голос немного стал тише, видно, бандит с кем-то советовался: – херня там вроде. Ничего не слышно. И братья не отзываются.

– Свалили уже, – беззаботно прошептал собеседник.

– Может, и так. Пошли, проверим для порядку.

Сергей встал в проходе, спрятав руку с наганом за спину, в полной готовности прихватить с собой на тот свет еще парочку разбойников.

Двери заскрипели, в вагон зашел перемотанный пулеметными лентами огромный, похожий на медведя человек. Бандит, бегло зыркнув в сторону трупов старухи и купца, уставился на Сергея и качнул в его сторону дулом трехлинейки, казавшейся совсем игрушечной в его огромных лапищах.

– Ты чего встал? Борзый, что ли?

Сергей, быстро перебравший в мозгу тысячи ответов, сделав глуповатое лицо, ответил:

– Марута я. Напарник Михи. Кореша мы. Он позвал на делюгу.

– Какой такой Марута? Не, не припомню. А куда братишки подевались?

– Так они…

Не успел Сергей договорить, как «конторщик», потирая начинающую опухать щеку, заполошно заверещал, захлебываясь от собственной смелости:

– Этот! Он! Убил их! Ваших товарищей! Господа! Мы не виноваты! Зачем страдать из-за одной паршивой овцы! Все честно отдали! И деньги. И золотые вещи. А этот… Вот с ним разбирайтесь!

Марута замер, понимая, что на этот раз по-легкому не проскочило.