Сатурналии эры стабильности

А девушка чего-то замолчала. Напряженно глядела перед собой, поджав губки, и молчала. «Ну надо же, – подумал Айвен, – смотри-ка на нее. Размолчалась тут. Уж и спросить ничего нельзя, да? А лезть в машину к порядочным людям вот так, без карты, можно, выходит? А ну остановит меня на въезде в город дорожная полиция. Спросит, а кого это мы везем? Так-так, предъявите карты! Что, нету ID? А ну-ка, капрал, давай обоих в участок до выяснения. У этого тоже историю проверь, что и как. И не забудь ему штраф выписать за то, что занимается незаконными пассажирскими перевозками на дальние расстояния, работу у других крадет.

Не хватало мне этих проблем, – занервничал Айвен. – Высадить ее к чертям, что ли? Да только нехорошо как-то, не по-человечески. Если уж на то пошло, мог бы и сразу карту спросить… Никто же не заставлял ее подбирать, сам остановился. А высадишь девку тут, так сколько ей, бедняжке, на жаре-то придется торчать? Опять же, полицейские дроны, наблюдение – практически моментально засекут, полиция заинтересуется, и… Если уже не заинтересовалась, кстати».

Айвен с тревогой открыл окно и, на секунду отвлекшись от дороги, высунул голову из кабины. Тяжело вздохнул.

«Ладно, довезу тебя до города, – решил он, – сделаю доброе дело, раз уж назвался груздем. Может, оно и обойдется. Наверняка все будет нормально, зря только накручиваю себя. Первый раз, что ли, подбираю людей на трассе? Да и все дальнобойщики испокон веков так поступают. Как-нибудь да обойдется!

Вот есть у меня такая черта, – подумал Айвен, – близко к сердцу все принимать. Слишком много думаю. Проще надо быть!»

– Ладно, – пробормотал он. – Сиди, довезу.

Девушка оглянулась, и что-то мелькнуло в ее взгляде. «Странная ты все-таки, – сказал себе Айвен, – очень странная. Такая недоступная и настороженная, а едешь на попутках черт знает куда. Кажется, боишься, а все равно едешь. И карту потеряла, говоришь? Ну-ну. Да ее за пару часов восстановить можно в любом отделении, разве это проблема? А вот на трассе без карты…»

И тут Айвена буквально осенило. Он даже хрюкнул от неожиданности, так все вдруг оказалось просто и понятно.

– Ты тага!

– Чего-о? – повернулась к нему девушка.

– Ты, – повторил Айвен, – тага?

На лице девушки мелькнуло выражение гнева и досады. Она уставилась на Айвена, будто не веря своим ушам и ожидая, что Айвен вот-вот извинится.

– Ну, правильно я догадался? – повторил Айвен, но уже с меньшей уверенностью. – Так?

Девушка вспыхнула. Краска залила ее лицо, и на тонкой переносице вдруг проступили веснушки. Айвен понял, что ему уже ничего не светит.

– Останови, – сказала она тихо, но при этом каждый звук в этом слове был четким и хрустел, как битое стекло. Айвену показалось даже, что в кабине на секунду стало как-то прохладнее.

– Останови. Я выйду.

Тон не предполагал никаких возражений. Айвен помимо своей воли повернул руль вправо. Тяжелая машина выкатилась на обочину и, пройдя по инерции сотню метров, остановилась, сильно качнувшись вперед. Девушка, не говоря ни слова, подхватила рюкзачок и выпрыгнула из кабины. Хлопнула металлическая дверь. Айвен сидел и смотрел, как девушка идет по обочине, быстро перебирая своими стройными загорелыми ногами в белых туфлях. Маленький рюкзак закинут за спину, юбка красиво облегает бедро. Из-под белых подошв в воздух поднимаются облачка пыли.

– Святые угодники, – пробормотал Айвен. Дизель и Маркус нахмурились и глядели теперь на Айвена с явным осуждением. «Зря я так, – подумал Айвен. – Ох, зря! Теперь один дальше поеду, как последний дурачок. Недотепа. И ведь даже имени ее не спросил».

III. Эра Стабильности

Каждый из нас должен задаться вопросом: сделал ли я все от меня зависящее, чтобы обеспечить стабильный мир и процветание в моем городе, в моей стране?

Нельсон Мандела

Весь остальной путь до Москвы Айвен проделал, упражняясь в самобичевании и самоедстве.

«Это ж надо, а! Заподозрить в принадлежности к касте омерзительных тагов3 – преступников, воров и убийц – и кого? Беззащитную тоненькую девчушку, которая путешествует в одиночестве и, конечно, очень нуждается в участии и помощи. Что ж нашло на меня? Ох, святые Дизель с Маркусом, как же так-то? Ой, стыдно-то как».

Айвен в отчаянии поглядел в зеркало – никаких девушек, конечно, позади уже не было, а были только сероватое небо (Айвен знал, что старое зеркало безбожно искажает цвета) и прямая дорога, по которой ползли – а на самом деле, мчались с бешеной скоростью (Айвен тоже немилосердно гнал свой грузовик) немногочисленные фуры. До Москвы оставалось что-то около часа.

«Ничего не поделаешь, – подумал Айвен. – Стыдно, но что случилось, то случилось».

Он тяжело вздохнул. «Вот так вот оно бывает, дружище, – сказал он себе. – Вылезает откуда-то из глубины всякая дрянь. И когда оно успело накопиться-то, скажи? Тошнотворный липкий ил, которому и названия нет… Хоть разворачивайся и назад езжай. Неправ, мол, извини. Да уж, что сделано, то сделано».

Айвен вел машину, вцепившись в рулевое колесо и сосредоточенно уставившись в асфальт, стремительно убегающий под капот.

Москва, значит. Ладно. Когда-то давно Москва находилась совсем на другом месте, где-то далеко на западе. Но та древняя, железновечная Москва примерно двести лет тому назад превратилась в непролазные бетонные завалы и лужи расплавленного адским пеклом стекла и металла. Теперь в этих осыпающихся завалах нашли себе прибежище дикие животные – волки, медведи. И если бы только волки да медведи. Поговаривают, что в древних городах водятся существа, которым и названия-то нет.

Когда все успокоилось и наступила стабильность, люди ушли подальше от выжженных адским огнем мегаполисов и выстроили для себя новые города – просторные, наполненные солнечным светом и свежим ветром. Один из этих прекрасных новых городов, никогда не знавших социальных потрясений, эпидемий и войн, они назвали Москвой. Зачем придумывать городу новое имя, если освободилось так много старых? Сегодня Москва – это молодой и стремительно растущий вширь и ввысь город (не такой, конечно, как Столица, но все же очень большой, красивый). По крайней мере, Москва гораздо больше того городишки, в котором родился и до сих пор живет Айвен.

Эпоха процветания и здравого смысла. Эра Стабильности. Социальная защищенность и уверенность в завтрашнем дне. Пятый век, он же алмазный. А пятый он потому, что до него было четыре металлических века – золотой, серебряный, медный и самый страшный – железный4. Изъеденное ржавчиной железо рухнуло, подняв облака радиоактивной пыли, но в страшном жаре войн и катаклизмов родился неразрушимый алмаз.

Ничего этого не было бы, если бы не Лучшие. Это они подхватили умирающее человечество, приняли его измученное тело в свои сильные руки и вдохнули в него новую душу и новую вечную жизнь. Они без жалости отбросили ненужное, оставив лишь самое ценное, и человечество возродилось. По всей земле расцвели сады, поднялись к небу, как диковинные растения, великолепные здания. Человек еще глубже проник в тайны мироздания и отправился покорять другие планеты. Все это стало реальностью только благодаря правильной, справедливой организации общества, которую принесли Лучшие.

Конечно, наше общество организовано очень сложно, но вся эта сложность необыкновенно проста и гармонична, если смотреть под правильным углом. Каждому человеку с рождения определено особое место, и, что очень важно, место это свято. Никто другой на него никогда не посягнет, а если и посягнет, то ничего не получится, ибо охраняется оно всей потрясающей мощью Государства, всеми его мудрыми законами, а также зоркой полицией. И стальными легионами. Отныне место под солнцем найдется для каждого без исключения, вне зависимости от физических особенностей и кастовой принадлежности, и все благодаря идеальной системе, созданной Лучшими на основе доказавших свою жизнеспособность традиционных социальных моделей. Институт каст освящен тысячелетиями, Лучшим даже не пришлось ничего изобретать – достаточно было вспомнить и выбрать оптимальный вариант. Кастовая система и стала тем крепким надежным скелетом, который не дает расползтись живым органам и тканям великого организма человечества, как это неоднократно случалось в прошлом. Теперь мы действительно едины.

И тело сбросило с себя оцепененье, пришло оно в движенье.

Руки с охотой

занялись работой,

и ноги живо зашагали,

глаза открылись, засияли,

а уши стали слушать,

желудок начал пищу принимать,

а голова спокойно размышлять.5

«Надо же, до сих пор помню эту школьную притчу, – обрадовался Айвен. – Сказку про то, как важно действовать сообща. Вот что значит хорошая память! Спасибо святым за этот бесценный дар. Хотя вроде и не так уж нужна она мне, водиле, эта память-то – чтобы я не заблудился в дороге, существуют навигаторы. Зато я помню все, что необходимо, и даже немного сверх необходимости. Иногда даже то помню, что хотелось бы, в общем-то, навсегда забыть».

Касты… Благодаря этой системе человеку не нужно ломать голову, кем быть и что делать. Все решено еще до его рождения, притом наилучшим образом. Все ясно и предсказуемо: сын ученого станет ученым, сын аптекаря – аптекарем, а сын кастронавта6 полетит к звездам. Никто не заблудится в своих изменчивых желаниях. Никто не ест чужой хлеб. Потрясающий рост эффективности труда, недостижимая доселе социальная стабильность – они стали надежным основанием, стартовой площадкой для великого броска вперед и вверх. И это было не судорожное движение отчаявшегося, не бесконтрольное подергивание сумасшедшего, вовсе нет – это было не что иное, как уверенное и тщательно продуманное движение сильного тренированного тела, опирающегося на крепкие ноги. Человек обрел твердую почву под ногами, распрямил суставы и взлетел.

Конечно, пришлось серьезно поработать. После кризиса XXI столетия строившееся веками общественное здание обрушилось и погребло под собой старый мир. Некоторое время после катастрофы люди еще помнили о принадлежности к тем или иным социальным стратам, но система перестала работать, и все смешалось. Однако нашлись люди, которые взвалили на себя огромную ответственность за судьбу человечества – сегодня их называют Лучшими. Мы не знаем их имен, но всякий раз, вспоминая первых Лучших, молитвенно складываем на груди руки. Наше сердце бьется с благодарностью. Дело Лучших продолжается в каждом из нас, живет в наших городах и дорогах, звучит в шуме гигантских автоматизированных фабрик, в тяжелой поступи стальных легионов, в реве покидающих родную планету ракет и ровном дыхании мирно спящих детей.

Мудро разделив человечество на касты, Лучшие сделали так, чтобы каждая каста отличалась от любой другой не просто родом занятий, а всем жизненным укладом, культурой, обычаями, даже святыми и богами – всем, чем один человек может отличаться от другого. Людей объединяют не боги, а надлежащее исполнение долга.

Давно забыты религиозная вражда и национальные распри. Теперь, по прошествии почти двух веков, различия между кастами обрели окончательную четкость – воины крупнее и сильнее всех (так и должно быть), кастронавты адаптировались к состоянию невесомости, а рыбакам имплантируют жабры. Никто не может вставить себе жабры просто так, даже Лучшие – одни только рыбаки могут. Каждой касте достался уникальный дар, которым можно бесконечно гордиться и восхищаться. Поразительно, как кто-то умудряется быть при этом недовольным!

В конце концов, люди ведь всегда к этому стремились – чем-то отличаться от других. И теперь, когда они стали по-настоящему разными, они должны острее ощущать необходимость быть вместе, служить и помогать друг другу. Различия объединяют – вот главное знание эры Стабильности. А чтобы окончательно расправиться с жадностью и завистью – о, эти мерзкие чудовища засели очень глубоко и продолжали терзать бедных людей – было решено отказаться от денег. И вот теперь, когда человек не получает зарплату и свободен от иссушающих сердце и душу мыслей о том, как прокормить себя и семью, где взять денег, одежду и жилье, древние мерзости сребролюбия и наживы наконец-то остались лишь на страницах пыльных книг. У каждого гражданина имеется личный счет, на который от момента рождения и до самой смерти начисляются социальные баллы. Просто, как все гениальное – чем полезнее ты и твоя работа для общества и Государства, тем больше баллов у тебя на личном счету и тем шире твои дополнительные возможности. Это справедливо, не так ли? И распределение благ теперь не зависит от какого-то одного человека, от его настроения или желания, всем управляют компьютеры. Каждый получает то, что заслужил. Нужно ли говорить о том, что голод и нищета остались в далеком прошлом? Выполняешь свои обязанности – получаешь баллы. Имея на счету баллы, отправляешься в распределитель за всем, что тебе необходимо.

Палка, естественно, о двух концах: нарушаешь установленные правила – лишаешься баллов. Это тоже традиционная, но доведенная Лучшими до совершенства система социального кредита, созданная еще в конце Железного века китайцами. Да, было когда-то такое государство, Китай – во многих сферах они обогнали свое время. В Китае на каждого гражданина заводилось дело, личная папка – «дан-ань»7. К каждому такому делу подшивались сведения о физических данных человека, его послужной список, информация о пройденном обучении и успеваемости, характеристики с места учебы и работы, сведения о персональных достижениях и проступках, подробности трудовой деятельности, отметки о членстве в общественных организациях – прочее, прочее. Именно из этих вот папок «дан-ань» родилась, как считается сегодня, первая система социального ранжирования, которая позволила поощрять добросовестных граждан и наказывать тех, кто расшатывал устои8. Позволила контролировать каждого человека, где бы он ни находился и чем бы ни занимался.

Есть, конечно, и недовольные, и даже те, кто готов пойти против человечества и покуситься на его достижения. А как же – там, где сияет свет, всегда есть и тени. Впрочем, если недовольный все-таки не мешает другим и не нарушает законы, если он, даже скрипя зубами от ненависти, выполняет свои обязанности и не пытается обратить в свою ересь других, его не трогают. О нем, конечно, знают – понятное дело, без внимания такого оставлять нельзя. Никто не знает, как далеко он может в своем недовольстве зайти, верно? Но пока не перешел к враждебной деятельности, пускай себе ворчит. А вот если начинает вредить… На каждого такого вредителя найдется управа. Если потребуется, вплоть до высшей меры.

Изгнание – вот она, высшая мера наказания. Цивилизованная, гуманная мера. И тоже, заметьте, имеет корни в глубокой древности, освящена традицией. При всей ее цивилизованности и гуманности эта мера очень эффективна. В самом деле, кому захочется из рая безопасности и гарантированных благ переместиться в дикую Западную Пустыню или другие земли, откуда ушло или куда еще не вернулось Государство? Впрочем… Можно допустить и такое, однако Айвену ничегошеньки о подобных экстремалах не известно.

То, что полностью и навсегда уничтожить преступность очень сложно, если вообще возможно, Лучшие, конечно же, понимали. Уж кто-кто, а они-то понимали. Что смогли исправить – исправили, остальное встроили в систему, сделали ее частью. Так появилась каста тагов. По сути, такая же каста, как и остальные. Пусть многие недолюбливают тагов, это естественно. Точно так же люди не любят змей или пауков. Своего рода пережиток.

«Но зря я все-таки девушку обидел, – снова подумал Айвен. – Ох, зря! Какому-то наваждению поддался. Нужно держать себя в руках, не терять самоконтроля. Гражданин я или нет, в конце концов. Как сказал кто-то: «Ты Лучшим можешь и не быть, но гражданином быть обязан».

IV. Москва

У всякого мужчины, очевидно, случается хотя бы раз такое: он приезжает в город, знакомится с девушкой. И все: сам город лишь тень этой девушки. Неважно, долго ли, коротко ли знакомство, важно то, что все, связанное с городом, связано на самом деле с этой девушкой.

Джером Дэвид Сэлинджер, «Знакомая девчонка»

Айвену нравилось бывать в Москве. Конечно, отправляясь в рейс, он всякий раз недовольно ворчал – наверное, это было заложено в генах, ведь точно так же ворчали и его отец, и его дед. С большой вероятностью и прадед, и прапрадед, и остальные пра-пра-пра (сколько бы их там ни было, этих самых пра), точно так же нудно ворчали перед дорогой. Хмурили брови. Сомневались в погоде, почесывались. Долго пили горячий утренний кофе, как бы оттягивая момент отъезда. Жаловались, ясное дело, на ломоту в спине, гастрит и геморрой – профессиональные болезни водителей-дальнобойщиков. «Ну почему Лучшие не найдут способ навсегда избавить нас от геморроя, – говорил отец. – Вот это было бы дело!» Теперь так говорит и Айвен (сам себе, ведь жены и детей он до сих пор не завел).

Можно даже сказать, что Айвен любил этот город. Ему были приятны широкие московские проспекты и обилие зеркальных поверхностей из металла и стекла, в которых отражались яркое солнце и небо с ватными облаками. Нравились Айвену и быстроглазые красавицы, одетые по моде – таких здесь было пруд пруди. В этом городе угадывалась какая-то другая жизнь, гораздо более светлая, легкая и свободная, чем жизнь Айвена. И ему тоже хотелось приобщиться этой легкости и свободы, да все как-то не удавалось.

Грузовому транспорту въезд в центр города без особого на то разрешения был запрещен, поэтому Айвен поступил так, как не раз поступал прежде – разгрузился по-быстрому, оставил машину на стоянке у базы и пешком отправился в сторону центра. «Для ночных клубов было еще слишком рано, „Собака“, конечно же, тоже закрыта. Это хорошо, есть время прогуляться, размять ноги. Ходьба, говорят, полезна. Дойду не торопясь, а если она окажется там…» Что произойдет, если девушка все-таки окажется в клубе, Айвен толком не знал, да и не хотел почему-то об этом думать. Он решил действовать по обстановке.

Если бы не эта странная встреча, все было бы по-другому. Как всегда было бы. Простая, но сытная еда в комплексе неподалеку от базы, пять минут на горячей от солнца лавке с зубочисткой в зубах – и в обратный путь. Ночью был бы дома. Спать в своей собственной постели всегда лучше, однако… Теперь Айвен оказался выбит из привычной колеи. И, если честно, был рад этому.

«Допустим, она будет там, – снова подумал Айвен. – Ну да, я подойду, конечно, извинюсь. Возьму «газ» или что она там предпочитает. Узнаю хотя бы, как зовут. Посидим немного, поболтаем о пустяках, если сложится. Почему бы нет? Моя совесть успокоится, а завтра на рассвете с этой самой чистой совестью я отправлюсь восвояси.

А если ее там не будет? Если с ней что-то случилось в дороге? Тогда что?“ Это опять влез другой, сомневающийся, Айвен, который всегда все портил своими неуместными вопросами и брюзжанием. „Ну, что тогда ты сделаешь? Пойдешь в полицию и скажешь – мол, подвозил тут девушку одну до города, не приключилось ли с ней чего? Ну-ну. А ты, спросят тебя в полиции, зачем ее подобрал? Законов не знаешь? Ну давай, садись и пиши, как все было. И права сдай.

Может быть, я зря туда собрался, в «Собаку» эту? Зачем мне это, в самом деле? Ведь и правда дурацкая затея. Да и вообще – очень нужны ей твои извинения, сам посуди».

Айвен замедлил шаг и, наконец, остановился в нерешительности, уставившись на высокий забор, в несколько слоев покрытый затейливыми разноцветными граффити (какие-то из рисунков и надписей были совсем свежими, какие-то потускнели – то ли на солнце выцвели, то ли дожди краску смыли). «Может, и правда, не стоит ходить туда. Даже если она придет, у нее же встреча. Наверняка ей не до меня будет. Да и вообще, кто я такой? Совершенно случайный человек, некий безымянный водила с трассы. Даже и не подвез.

С другой стороны, если уж решил идти, так иди. К чему эти сомнения. Даже если не будет ее, другие девушки будут. Это же клуб, мужик, там этого добра всегда навалом. Не зря хоть в Москве побываешь. Когда ты в последний раз куда-то выбирался, если не по работе? А придет она, так еще лучше! Извинишься, то да се… Мало ли. Оттянешься, отдохнешь хоть по-человечески. Давай-давай, иди, шевели поршнями!»

И Айвен пошел, с каждым шагом все уверенней и целеустремленней. Вскоре разрисованные одинаковые заборы промышленных зон сменились столь же одинаковыми блоками жилой застройки. В арках и проездах обнаруживались уютные внутренние дворы с детскими площадками. Но детей было совсем мало – оно и понятно, теперь их принято отправлять на лето в профильные интернаты. Наступал августовский вечер, и густели синие тени, стекавшие к подножию высоких зданий, и в глубине дворов уже начинала клубиться понемногу прохладная темнота, такая приятная после жаркого дня.

Когда Айвен достиг центра, уже зажглись электрические фонари, и повсюду разлились эти белые лужи искусственного света – немного голубоватые, как обезжиренное молоко. С наступлением темноты улицы все больше наполнялись людьми, и каждый, кто проходил под таким молочным фонарем, на несколько секунд становился совсем беззащитным – словно голый человек, которого окружает множество одетых людей. Поэтому Айвен подсознательно старался идти так, чтобы избегать фосфоресцирующих луж света или, если иное было невозможно, проходить по самому их краю. Наверное, со стороны такое маневрирование казалось довольно странным. Но Айвен не думал об этом, его занимали совершенно другие мысли.

Наконец, он вышел к хорошо знакомой площади Справедливости. На площади, как обычно, толпился народ – в основном, молодняк. У находящейся в центре площади высоченной граненой стелы (в стиле эры Стабильности), уходившей в чернильное небо и терявшейся в буроватой ночной хмари, была установлена просторная, украшенная мерцающими разноцветными гирляндами платформа – очевидно, предполагалось какое-то культурно-массовое мероприятие. Айвен направился к компании что-то весело обсуждавшей молодежи. Вежливо дождавшись паузы в разговоре, спросил, как пройти к «Собаке» (навигаторов Айвен отродясь не имел – из принципа).

– «Собака»? – переспросил парень, подняв бровь. – Ну, что-то такое было…

Айвен кивнул.

– Я знаю! – вышла вперед невысокая круглолицая девушка, откинув падавшую на глаза челку. – Это вот там, за белым зданием, видите? Да-да, там. Идите прямо и увидите.

Айвен кивнул и скорчил забавную рожу. Девушка засмеялась в ответ, сверкнув брекетами. «Почему отзывчивые девушки обычно некрасивые?» – подумал Айвен, но не придумал ничего лучше, как молча кивнуть.

А молодежь все прибывала. Айвен спешно покинул людное место, вывернув на одну из улиц, радиально расходящихся от площади. Только Айвен завернул за угол здания, как в спину ему ударил плотный электрический звук – густой, выдувающий и без того недостаточно определенные мысли. «Э-э, вовремя я ушел, – обрадовался Айвен. – Пронесло. И они называют это музыкой? Да, странное поколение».

Действительно, клуб оказался неподалеку. Вход в ночную «Собаку» был украшен приметной вывеской – огромная собачья миска с торчащей из нее костью. Кость неравномерно пульсировала в темноте. Да уж, не пропустишь. Эта вывеска не вызывала у Айвена доверия. «А ты не брюзжи, – одернул себя Айвен, – нашелся тоже ценитель. Что ты в этом понимаешь? Ты в музее когда в последний раз был-то, знаток? А в кино? Отец любил кино».

Странное дело, но Айвен ощущал какое-то волнение, непонятно откуда оно взялось. Какую-то робость. Он остановился перед дверью и стал рыться в карманах, будто бы забыл что-то… Да что за ерунда! «Стой, – сказал себе Айвен, – ты же взрослый мужик. Возьми себя в руки! В чем дело?»

– Не знаю, – ответил Айвен. О, давненько он не появлялся, это Айвен-подросток. – Я не знаю, правда!

– Осмотрись, возьми чего-нибудь и жди, раз пришел уже. Давай!

Тяжелая черная дверь скрипнула пружиной. В клубе было темно и пахло «газом», этот специфический кисловатый запах удовольствия. Что-то довольно мелодично звенело и брякало – оглядевшись, Айвен заметил в низком потолке черные круги динамиков.

За стойку Айвен садиться не стал, потому что ему не хотелось торчать на виду в незнакомом месте. Посетителей, впрочем, оказалось немного – может, по меркам москвичей, было еще слишком рано. Худенькая равнодушная девица в строгой белой блузке и черном фартуке приняла заказ. Через минуту перед Айвеном возникли красно-оранжевый жестяной баллон и пластиковое блюдце с булкой, между двумя половинками которой были зажаты лист салата и аппетитный кусок пористого искусственного мяса. Салат оказался настоящий.

Айвен сделал пару вдохов. Почти сразу забегали по телу знакомые «мурашки», голова стала пустой и легкой, как воздушный шарик. Айвен расслабленно откинулся на спинку стула, приготовившись ждать.

Время от времени в клуб входили новые люди, но кто-то и уходил, так что «Собака» все время оставалась полупустой. Понемногу Айвен окончательно успокоился. Вытянул ноги под столом (они приятно гудели от долгой ходьбы), а затем вообще снял кроссовки, оставшись в носках – так стало совсем хорошо. Негромкая однообразная музыка не беспокоила, скорее наоборот. Жизнь налаживалась.