Критерий мерки

– Нет…

– Я не спрашиваю, кто они, откуда – но они не фиксируются на наших камерах. Надолго они здесь?

– На пару дней…

– Сдай мне их в аренду! Десять процентов с прибыли твои! Да что там – пятнадцать процентов! Соглашайся – это реально большие деньги!

– Закладки, что ли, делать? – наконец-то догнал я.

– Я таких слов не говорил…

– Во-первых, я им не хозяин, а они не мои слуги и тем более не мои рабы. Во-вторых, как-то я себе плохо представляю Георгиевского кавалера, адъютанта Кутузова, обнимавшую колени Александра I, руку которой целовал сам Пушкин, на побегушках у наркодилера. А про Марину Ивановну я даже и не знаю, как сказать…

– Да пох… цари-кавалеры-адъютанты! Главное – они не палятся на камерах слежения!

– В-третьих, я звоню в полицию.

– Да я щас сам позвоню – документики-то какие-никакие у теток, надеюсь, имеются? Что-то мне подсказывает, что нет у них надежных ксив.

– А вот я пребываю в полной уверенности, что тетки мои без труда от ментов отмажутся, в отличие от тебя… – «нажимал» я нужные кнопки на своем выключенном телефоне.

– Подумай, дядя! – ретировался с досадой криминальный бесенок. – Я не прощаюсь!

Он помахал голубушкам рукой, прыгнул в свой чистенький светленький «Opel» и был таков.

– Что хотел этот «чеширский кот»? – поинтересовался штабс-ротмистр, когда я вернулся к ним.

– Взять вас к себе в услужение.

– Вот как?! Ординарцами?

– Ординарцами…

– И что же ты?

– Вежливо отказал.

– Надобно было грубо послать…

– А откуда вы знаете про Чеширского кота?

Марина Ивановна аж поперхнулась дымом от моей бездонной глупости и наивности.

– Кстати, надо кое-что проверить. Вы не будете против?

– Валяй, братец!

Я включил камеру на телефоне, навел на них – голубушки там не отображались.

– Как вы это делаете?

– Что именно?

– Не «светитесь» на экране?

– Да потому что мы буквы – а буквы цифрами не бьются.

– Я серьезно.

– Да баловство всё это. Не «светиться», касатик, не значит не быть. И наоборот.

– «Светиться» – не значит быть?

– Точно так.

– И всё же – как?

– Почитай на досуге про четвертое измерение – ваши игрушки под него не заточены. И – хватит об этом.

«ГОГОЛЕВСКИЙ БУЛЬВАР»

«Где тут обещанный бульвар?» – вопрошали взглядами штабс-ротмистр и Марина Ивановна, пройдя еще три квартала по нашей «Суздали».

– Вот бульвар, – отвечал я, – кивая на строй фонарей по обе стороны пустой коротенькой аллеи.

– Голубчик, ты давай это… не того… – погрозил мне пальчиком штабс-ротмистр. – Где вековые липы? Где сень от них?

– А чем же плохи ели и березы?..

– Где праздный и гуляющий народ? Где парочки влюбленных и нянечки с дитятками?

– Так на работе все, – развел руками я. – А дитятки в яслях…

Марина Ивановна толкнула свою товарку в бок, указывая на здание возле «бульвара».

– «Дворец культуры»? – прочитала та вслух надпись на фасаде. – Вот истинно «дворец-дворец»?

– Ну да…

– Дворец-ларец…«Ларец культуры»… И что же в том ларце?

– Культура…

– И много?

– Уж сколько поместилось…

– Видать, осталось место – глянь, что там разгружают? Сдается мне, что шубы? – кивнула Надежда Андреевна на грузовой фургон у лестницы перед входом.

– Шубы, шубы! – крупная дама в черной шляпке с вуалью подошла к нам прикурить. – Торгуй шубами летом и пляши и пой зимой – нормальный такой подход, если деньги от торговли идут на нужды певцов и плясунов, а не в чей-нибудь карман.

Словоохотливая таинственная незнакомка, прикурив от трубки штабс-ротмистра, томно затянулась и продолжила хриплым низким меццо-сопрано:

– Сюда и обувь неплохую привозят, и бижутерию и даже саженцы по весне… Вы тоже пришли посмотреть на шоу? Пойдемте вон на ту скамеечку – оттуда будет шикарный вид и там нам будет более-менее безопасно.

Скамеечку заняли вовремя – я, стоя за ней, заметил стайку нарядных ярко-красногубых незнакомок позднеосеннего, почти предзимнего возраста, тоже претендовавших на неё.

– Как называется ожидаемое шоу? – закинув ногу на ногу, спросила Надежда Андреевна.

– «Прибытие сидоровой козы»! – почти объявила крупная дама и, заметив недоумение на наших лицах, удивилась, – Вы не знаете Сидорова?!

– Ни Сидорова, ни его козу… – пожали мы плечами.

– Сидоров – владелец заводов, газет, пароходов, а его «козочка» питает страсть к рифмованию. Она нарифмовала целую оду ко Дню города и сейчас явится сюда на репетицию, а эти дурачки с шубами, если срочно не закончат свою разгрузку, попадут под раздачу…

Заинтригованные, мы больше ни о чем не спрашивали.

– Вот, вот, начинается! – воскликнула крупная дама, указывая на поворачивающий с улицы черный тонированный минивэн.

«Mercedes-Benz» плавно зарулил на стоянку. Из него выскочили четверо вооруженных охранников в одинаковых черных костюмах, выволокли из кабины «Газели» шофёра, вместе с грузчиками затолкали в фургон и закрыли их там. После чего один остался у входа, а трое вошли в здание.

«Всё чисто! Заводим!» – раздалось вскоре в рации оставшегося снаружи.

Из минивэна выскочил пятый охранник и помог выйти невысокой хрупкой блондинке в солнцезащитных очках.

«Козочка» Сидорова приветливо помахала стайке ярко-красногубых – те было ринулись к ней в благоговейном порыве, но были остановлены запретительным жестом пятого охранника – помахала, значит, вспорхнула по лестнице и скрылась за услужливо распахнутыми дверями Дворца культуры.

– И шестикрылый серафим напрасно б в эти двери бился! – продекламировала дама в шляпке с черной вуалью. – Видели бы это Цветаева с Ахматовой! Вот так надобно себя позиционировать, а не сидеть блудницами в «Бродячих собаках» со всякими бражниками!

При этих её словах просочился из дверей культурного заведения бледный торговец неуместными шубами, вызволил своих работников из неволи, после чего отогнали они «Газель» в сторону и ушли в тенёчек перекурить случившееся.

– Интересно, пистолеты у этих дармоедов огнестрельные или пукалки с резиновыми пулями? – как-то неожиданно озаботилась обладательница меццо-сопрано. – Там, кстати, афишу этой «звезды» поклеили – не желаете глянуть?

Мы встали и подошли к афише. Афиша гласила:

«ПРОБЛЕМЫ СЛОЖНОГО ПОКРОЯ»Творческий отчёт Лики КамоскифскойВ программе:любовная лирикафилософская лирикапейзажная лирикагражданская лирикагородская лирикамистика и эзотерикашансонпафостреморшуточные стихиавторская песнясатирические стихигимныафоризмы

Голубушки мои – одна в голос, другая беззвучно – расхохотались обилию всего в отчетной поэзии Сидоровой и, вытирая веселые слезы, побрели дальше.

Томная дама из-под черной вуали цыркнула скупой слюной себе под ноги, подмигнула мне и сделала на прощание ручкой:

– Улетучиваюсь в тучу!.. – почти пропела она, удаляясь.

«Ну, бульвар – не бульвар, но ключевое слово здесь правильное: гоголевский» – подумал я, отправляясь вслед за штабс-ротмистром и Мариной Ивановной.

ЧЕХОВ В ДРЕДАХ

Старый, по собачьим меркам, пес, откликавшийся на все прозвища – от Аута до Обамы – лежал в тени акации за пустыми трибунами стадиона, лениво зевал, нечаянно прихватывая пролетающих беспечных мух и жуков, и наблюдал сквозь опорные конструкции за репетицией Дня города на футбольном поле, которую проводили всегда одни и те же: пухлый, нервный и беззубый культпросветработник со своей хореографической помощницей… За глаза подчиненные звали культурного работника Беспросветным и Бабой Маней, а помощницу его Айседором – за бритоголовость и пристрастие к танцам босиком a la Дункан. Как только Баба Маня начинал шепелявить через микрофон в мощные динамики, тут же дружным лаем отзывались все собаки в округе – феномен этот, повторявшийся регулярно из года в год, до сих пор так никем и не изучен. Аут-Обама тоже старчески тявкал – сам себе удивлялся при этом, но ничего поделать не мог… пока… Пока на горизонте событий не появились эта троица – мужчина с непонятными прутьями, женщина с обмотанным горлом и… еще одна женщина, переодетая в мужчину. Всякого повидал на своем веку четвероногий бродяга, чего и кого только не насмотрелся, так что умел чуять правильно – поэтому при приближении этих троих заткнул он свою гнилую пасть и уполз, простужено поскуливая и поджав весь в репьях хвост, глубже в кусты к самому каменному забору.

– Вы же, Надежда Андреевна, животных любили… в прошлой жизни – что ж теперь они вас так трепещут? – спросил я штабс-ротмистра, когда мы устроились на трибуне.

– Ну, во-первых, я не одна тут… – резонно заметила Надежда Андреевна. – А во-вторых, черт их знает, почему они чураются следов ног моих и не ластятся как прежде…

Она снова затянулась, выпустила дым и, глядя сквозь него на поле, кивнула в ту сторону:

– Что там происходит?

– Перекличка писателей…

– Каких писателей?

– Классиков, в честь которых названы улицы города.

– И что они будут делать на празднике?

– Флешмоб… Танцевать синхронно…

– «Половецкие пляски»?

– Что-то вроде…

– И кто это придумал?

– Да есть там бедолаги – не знают уже, чем публику местную удивить.

– А кто писателей играет?

– Городок, Надежда Андреевна, очень театральный – драмтеатр имеется, студии всякие, квнщики наконец…

– Ты ёрничаешь, голубчик?

– Помилуйте, нисколько!

– Кто такие «квнщики»?

– Ну, как бы вам это объяснить… А, впрочем, время неумолимо, увы! – их у вас… там… скоро будет много – Лигу свою организуют – сами все увидите и поймете…

– Гайдар! – начал перекличку Баба Маня (до этого писатели репетировали без него, так что видел их он в первый раз).

– Мин монда! – жизнерадостно ответили ему из толпы писателей.

– Не понял… – притормозил перекличку Баба Маня. – Почему в тюбетейке? Татарин, что ли?

– Эйе, татар да, кем дэ?

– Вы – Гайдар?

– Айдар – Гайдар! Один в один! Фотку в ущебнике посмотри!

– Ну, допустим… Герцен! – уже несколько напряженно продолжил перекличку Баба Маня.

Но с Герценом было все в порядке – ему помахал тростью солидный дядечка во фраке и с котелком на голове.

– Гоголь!

Гоголь тоже был очень похож: худой, длинноносый, волосы до плеч – вот только ростом под два метра.

– Поменьше Гоголя не нашлось?

– Рядом с Маяковским мы все нормальные такие Гоголи! – возразили ему.

– А где Маяковский?

– Здесь Маяк! – поднялся с корточек бритый наголо чувак в нелепой вязаной желтой кофте и оказался выше Гоголя на целую голову.

– Да уж, действительно… Гончаров!

– Иван Александрович, туточки!

– Так Иван Александрович или Гончаров?

– Без «или» – Гончаров Иван Александрович. Или вам другого Гончарова надо?

– Нам того, который «Обломов» и «Обрыв»…

– Значица правильно все!

– Чё ты под Лескова все косишь – Гончаров отродясь так не писал и не говорил! – наехал на него некто в дредах и с бородкой, заплетенной в косичку.

– А вы кто? – поинтересовался Баба Маня.

– По жизни или тут?

– Тут, на репетиции.

– Чехов.

– А почему в дредах?

– Это Чехов в его развитии через сто лет.

– Он художник – он эдак видит! – пояснил Гончаров, Иван Александрович.

– Понятненько… – Баба Маня поискал глазами помощников, но те, намаявшись с писателями в предыдущие дни, с чистой совестью свалили в административный корпус, оставив начальника и его замшу с имя наедине.

– Горький!

– Опохмелиться бы! – обозначился Горький.

Писательский рой красноречиво загудел…

Баба Маня еще раз повертел головой в надежде увидать своих помощников…

– Господа… художники… Давайте договоримся: сегодня генеральный прогон, завтра вы на Дне города тоже как стеклышки, а вечером вас ждет теплоход – с закусками и прочей благодарностью…

– Нам бы по «соточке» – мы бы такой рэп с нижним брейком сбацали и сегодня и завтра… да хоть каждый день! – ужом взвился кент, стильно татуированный от кистей рук до шеи.

Баба Маня, привыкший иметь дело со старшеклассниками и студентами колледжей, тихо матерившимися на репетициях под присмотром завучей и педагогов-организаторов, слегка оробел.

– Вы, извиняюсь, кто? – от волнения в микрофон спросил он стильно татуированного бузотёра.

– Достоевский я, Федор Михалыч!

– А почему?.. – Баба Маня показал на себе места стильных татуировок Федора Михалыча.

– Так я это, типо только с зоны откинулся… Биографию моего персонажа знаете?

– Да, в курсе, – кивнул Баба Маня. – У нас тут, – Баба Маня обвел взглядом толпу персонажей, – судя по этому делу, треть бывших каторжных…

– Мужики! – сиплым басом рявкнул седой кряжистый старик. – Время зря теряем – у меня еще пологорода не вспахано! – Старик повернулся к Бабе Мане. – Продолжай перекличку, барин! Лев Толстой я!

– Спасибо! – несколько воодушевленный «барином» от самого Льва Толстого, Баба Маня

вновь обрел дар читать список.

Грибоедов, Добролюбов и Жуковский проскочили без заминки, а вот Зайцева встретили в штыки.

– Это не тот Зайцев! – начал Чехов в дредах. – У нас такого писателя слыхом не слыхивали! Это однофамилец из большевистских горлопанов какой-то…

– Иуда! – поддакнул Горький.

– А еще водку с нами пил, гад!..

– Мы уже неделю за историческую справедливость боремся!..

– Справки наведите сначала, а потом в писатели определяйте!..

– Гнать его, паскуду!

– Примазался!

– Партийный подпевала!..

– Зато танцует хорошо! – робко возразил Баба Маня.

– Да и в рот его..! – неожиданно легко и просто согласились с ним.

С Кольцовым тоже вышла заморочка – точно ли в честь поэта улица названа?

– Да какая я вам оптом розница, – уговаривал всех Баба Маня, – Пусть лучше будет одним поэтом больше, чем одним меньше!

– Знову ж скаче добре! – поддержал его Тарас Шевченко.

– А чё хохлы здесь размовляют? – возмутился Ломоносов…

Баба Маня догадался, наконец, закончить перекличку и махнул рукой звукарю – тот включил нужный трек – «Союз писателей» рефлекторно побрёл на исходную позицию и начал репетицию под руководством Айседора.

– А как же зритель поймет, кто есть кто? – повернулась ко мне штабс-ротмистр. – И что это именно писатели, а не босомыки какие?

Я засмеялся, глядя на пеструю толпу пляшущих… Айседор отплясывала впереди них, напоминая движения. Затем выстроила всех в полукруг, лицом к главной трибуне и к нам, сидевшим там с краешку – пришел черед репетировать сольные проходки, во время которых босомыки превращались в писателей – Баба Маня называл каждого в микрофон.

– Вот и ответ на ваш вопрос, Надежда Андреевна… Будем дальше смотреть или пойдем?

Голубушки мои переглянулись.

– Пойдем, наверное – завтра досмотрим, – стали они подниматься.

«Какое счастье, – прочитал я в глазах Марины Ивановны, – что в вашем городке нет улиц Мандельштама, Гумилева, Волошина, Пастернака…»

– И Цветаевой, – подумал я вслух, представив возможное соло Андрея Платонова с дворницкой метлой…

Марина Ивановна, усмехнувшись, благодарно пожала мне руку…

– Вобла! – остановил нас гневный возглас из толпы репетирующих писателей.

Кричал Лермонтов, возмущенный тем, как Айседор мучает неуклюжего и спотыкающегося Чернышевского.

– Кто это сказал? – в микрофон спросил Баба Маня.

– Я! – не стал прятаться Лермонтов. – Во, бля, говорю, какие коленца наш русский великий утопист и последовательный боевой демократ выкидывает!

– Мне послышалось другое… – все так же в микрофон возразил Баба Маня.

Айседор отвернулась, плечи ее вздрагивали…

– Мда, – громко вздохнул Гоголь, – метко выражается русский народ… Замашисто, бойко…

– И Есенина-то нет среди нас, чтоб за Айседора вступиться… – сокрушался Радищев.

– Я за него! – выступил вперед Лесков.

Лесков оказался левшой. С левой руки он заехал Лермонтову в правую скулу – красный кивер с головы поэта покатился по зеленому футбольному полю. Но Лермонтов устоял. Двинув ногой в пах нападавшему, он добавил ему коленом по склонившейся голове и оттолкнул прочь – падай, дескать, с богом…

Сталинскими соколами налетели на Михаила Юрьевича друзья Лескова – Фадеев с Фурмановым.

Известное дело: дворяне меж собою все родня – за Лермонтова впрягся Толстой. За шкирки оттащил он соколиков в разные стороны, а потом, сдвинув руки, стукнул их лбами…

– Какая глыба, а? Какой матерый человечище! Вот это, братцы, художник! – комментировал происходящее Гоголь, – Кого в Европе можно поставить рядом с ним? – И сам себе ответил, – Некого!

Айседор рыдала. Баба Маня её успокаивал. Выбежавшие на шум помощники Бабы Мани разнимали дерущихся. Бритоголовый Маяк отрешенно медитировал в центре возникшего хаоса… Мы молча покинули это ристалище.

БЕСЕДКА – ДЛЯ БЕСЕД

Признаться откровенно, я боялся остаться со своими гостьями наедине…

Голубушки все так же молча шли впереди меня, разглядывая улицу и прохожих. Самогон, выпитый мною на берегу, давно выветрился…

– А ты, касатик, известный житель – каждый второй с тобой здоровается, – обернувшись, сверкнула на меня глазами Надежда Андреевна. – А нас вот никто не признаёт…

– Так то ж… сами понимаете, какой случай… действительно, нехорошо получается… такие люди – и вот надо же… не узнают… да уж…

Тут подвернулся очередной знакомый, поприветствовал меня, потом понял, что я не один, поприветствовал и голубушек тоже, поинтересовался:

– Родственники? Издалека?

Те с лукавым прищуром ожидали моего ответа.

Я опять психанул:

– Из страны вечной весны, откуда нет возврата, нет возврата.. А оказалось, что есть! Марина Ивановна Цветаева! Да-да! Надежда Андреевна Дурова! Кавалерист, так сказать, девица. Штабс-ротмистр, если чё…

Приятель ничуть не удивился:

– Артисты? Кино будете снимать? Давно пора! Удачи! На премьеру не забудь позвать!

И убежал, шепнув мне: «А что, красивее и моложе не могли подобрать?»

– Я, наверное, водки куплю… если не возражаете.

– Купи, братец, купи.

– А вам… что?

– Нам без надобности.

– Да ведь так гостей не встречают…

– Не беспокойся.

Солнце рутинно перевалило за рабочий полдень – на город надвигался томный долгий летний вечер пятницы. Народ уже вовсю затаривался перед выходными. Далеко не все планировали посетить праздничные мероприятия: рыбаки, сбежав или отпросившись со службы или работы, везли на прицепах к Реке лодки разных мастей – отметить во всеоружии конец запрета на рыбалку; дачники предвкушали запах и вкус жареного мяса подальше от праздничного шума; молодежь, не занятая в массовке и не обремененная подготовкой к ОГЭ и ЕГЭ, мыслями тоже была на берегу – на турбазах, в палатках у костра… Земля вращалась на своем планетном месте в хороводе, крематорий неспешной провинциальной жизни дымил исправно…