banner banner banner
Пуританин
Пуританин
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Пуританин

скачать книгу бесплатно


Но больше всего меня успокаивает синий. Или черный. Эти цвета я не путаю. Меня успокаивает, когда я ничего не путаю. Мой лечащий врач говорит, что нас успокаивает только то, что нам нравится. И я ей верю.

Тут есть еще стол и два стула. Они намертво приделаны к полу. А вот это мне не нравится. Это меня раздражает. Но теплый свет от двух ламп на потолке все компенсирует. Он не такой тусклый и не такой яркий. Тусклый свет я не люблю. Я сразу хочу спать. Тут света в самый раз – спать я не хочу. Мне нравится этот свет. Он меня успокаивает.

А наличие в этой комнате Амины успокаивает меня больше всего. Так считает мой врач. Ну, пусть так считает. Мой врач мне нравится. Она меня совсем не раздражает. Следовательно, все, что она считает, меня тоже раздражать не должно.

В комнате для встреч – мы встречаемся с Аминой.

А вот это звучит вообще отлично: МЫ С НЕЙ ВСТРЕЧАЕМСЯ!

Мне это нравится. Меня это успокаивает. На стены бы только не обращать внимание…

Пока я делаю все эти умозаключения – я тру свои очки. На них трещина. Трещина мне тоже не нравится. И раздражает. И тут я понимаю, что то, как я усиленно тру свои очки, выглядит со стороны, прямо говоря, не очень, и может раздражать Амину. Продолжив цепочку, можно прийти к тому, что я ей не нравлюсь. Но я хочу ей нравится. Значит не надо ее раздражать и я беру себя в руки и спокойно говорю ей:

– Тебя давно не было.

– Ты в прошлый раз был груб, – говорит она с каким-то едва уловимым страхом в голосе и не смотрит на меня.

– Здорово! – улыбаюсь я. Ведь улыбка всегда успокаивает.

– А мне кажется, не очень, – она взглянула на меня.

Я вижу, что моя улыбка ей не очень помогла. И я перестал улыбаться. Но наше молчание было нарушено. А молчание раздражает же больше всего. Но мы начали разговаривать. И я вижу, что она уже не так напряжена, как в прошлый раз, когда мы промолчали всю встречу. «Ну, хорошо улыбаться пока рано», – подумал я, но не будем хотя бы молчать, а там как пойдет:

– Ты как-то говорила, что я единственный человек в твоей жизни, на которого ты никогда не смогла бы обидеться.

Она говорила мне такое. Я это запомнил. И повторил ей сейчас ее слова. Ведь если ты даешь понять человеку, что ты хранишь в памяти его слова, то ему приятно. Люди любят, когда о них не забывают.

– Старею, – говорит она.

Я надеваю очки и смотрю на нее. Мне кажется, что я смотрю на нее по-доброму. Но она почему-то опять начинает нервничать:

– Что?

– Ты совсем не изменилась.

– Тут плохой свет, Олег. И очки у тебя разбитые.

Я пытаюсь найти слова, чтобы сказать ей что-то хорошее. Чтобы ей было хорошо. Но для того, чтобы сделать хорошо для другого человека, его надо любить. А мне надо ее разлюбить. Врач сказала, что только в этом случае и Амине и мне будет хорошо. Всем будет хорошо.

– Олег, почему ты не сходишь к окулисту? Должен же быть в больнице окулист, – прерывает мои размышления Амина. – Пусть он выпишет рецепт. А я сделаю тебе новые очки и принесу.

– Ни к чему мне новые очки. Я тебя и без них прекрасно вижу, – заверил я ее. – А там я их вообще не ношу. Там же одни психи кругом, мало ли что. А стеклом ведь так легко поранить… или пораниться.

– Я сделаю тебе с пластмассовыми стеклами.

Я снимаю очки и опять тру трещину. Иногда мне кажется, что все мои проблемы в жизни именно от этих гребаных очков.

– 6 –

От Пушкино до Мытищ я доехал очень быстро. Но смысла в этом никакого не было. Судя по расписанию, последний автобус до общаги уехал полчаса назад. Площадь у станции была усыпана ларьками, которые почти все уже были закрыты. Работало два. Один – полутемный с сигаретами, алкоголем и разными закусками к пиву. Второй, очень светлый – мой любимый – с аудиокассетами. Музыки, правда, из него уже слышно не было, но он был все еще открыт. И у него был козырек. И я решил постоять там и стряхнуть мокрый снег со своего пальто. Я рассматривал стройные ряды аудиокассет и думал, что можно было бы и прикупить чего-нибудь новенького. Большую часть своего бюджета (стипендию хорошиста, мамину пенсию, которую мне присылали родители, и то, что удавалось заработать грузчиком) я тратил на музыку.

Вместо пива и пачек сигарет в карманы моей одежды отлично помещались пластиковые прямоугольники аудиокассет.

Первым в моей коллекции появился альбом Мумий Тролля «Морская» в апреле тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Своего магнитофона у меня не было, но он был у моего одногруппника. И в субботу, когда все разъехались, я врубил кассету и слушал его практически все выходные. Альбом мне понравился практически целиком, и я радостно поделился музыкой с однокомнатниками, как только они вернулись в общагу. Но манерный голос Ильи Лагутенко им не понравился, и они меня засмеяли…

А ровно через два года смеялся над ними я. На каждых наших посиделках, в общаге, в лесу, в электричке, в автобусах и на улице мы орали во весь голос: «Уууутекай, в подворотне нас ждет маньяк. Хочет нас посадить на крючок. Красавицы уже лишились своих чар, Машины в парк и все гангстеры в парк…». А затем без паузы: «Проснулась ночью девочка, такая неприступная…». И в финале: «Уходим, уходим, ухоооодим, наступят времена почище. Бьется родная, в экстазе пылая. Владивосток две тыщщщии…»

Сказать, что я был в эти моменты счастлив, это ничего не сказать. Жаль, что до музыки, которую я покупал и слушал, доходили долго. Например, первый альбом Земфиры, который появился в мае, обозвали жалким подражанием Жанне Агузаровой. Не поняли смысловой нагрузки, и слушать Земфиру отказывались. Мне без личного магнитофона было тяжело. Мою музыку можно было слушать только тогда, когда все куда-нибудь сваливали.

А потом мне как-то совершенно неожиданно перепал от моего племянника аудиоплеер «Walkman» с очень необычными наушниками, которые вставлялись в уши боком. Я сначала подумал, что они бракованные, а оказалось, что они специально так сделаны, чтобы не создавать излишней звуковой нагрузки на барабанные перепонки. Продвинутая технология «SONY». Племянник забыл плеер у родственников, к которым я ездил по субботам и стирал свои вещи в их стиральной машине. Я спросил его по телефону: «Тебе привезти плеер?»

– Не надо пока, – ответил он в трубку. – И, кстати, Олеж, если хочешь, можешь его взять погонять. Пока не купишь себе свой.

С тех пор я перестал мучить своих однокурсников и более-менее хладнокровно дожидался себе в наушниках, пока они в один прекрасный день дойдут до этой «странной и нелепой» музыки сами. Единственное что меня расстраивало, так это то, что, зная о том, что у меня огромная коллекция аудиокассет, они просили меня, как знатока и ценителя, подготовить музыку на вечеринки. И я подбирал. Но на наших посиделках они могли выдержать всего пару-тройку песен из моей подборки. А потом обязательно спрашивали: «А нормальная музыка, Олег, у тебя есть?»

– Нет, – говорил я, и меня отлучали от магнитофона.

После нескольких таких инцидентов, я сразу говорил, что у меня ничего нет. Даже аудиокассеты, которые я сначала ставил на полку, я стал прятать в тумбочке. Правда, иногда я все-таки включал что-нибудь из своих закромов, когда все уже были пьяными, и никому было уже не важно, откуда и что там гудит или шепчет. Я быстро прослыл «странным меломаном». Меня больше не приглашали за «диджейский пульт» и не просили ничего дать послушать. Хотя «нормальную» музыку я тоже слушал. Можно сказать, что слушал я практически все. Но вот мои ответы на вопрос: «А что тебе нравится?», приводили всех в оцепенение.

Продавец аудиокассет прервал мои воспоминания. Он вышел из ларька и попросил меня отойти. Так как козырек ларька являлся еще и поворотной защитной стенкой стеклянной витрины, и положение моего тела очень мешало привести его в действие. Я отошел. Он убрал подпорки и опустил козырек вниз. Прятаться от снега стало негде.

От станции до общаги минут сорок, если идти пешком и особо не торопиться.

Я немного сократил путь и, преодолев пару темных проулков, вышел на хорошо освещенный Олимпийский проспект, а мокрый снег превратился в дождь. И вскоре по пешеходному тротуару идти стало нереально. Мокрая каша забиралась в ботики при каждом шаге, а лужи становились глубже и коварнее, так как хитро покрывались слоем снега по тонкому никому негодному льду. Машин практически не было, и я пошел прямо по проезжей части.

Ни о ком мне уже не думалось. Пальто уже было насквозь мокрое, и я боялся не о том, что завтра, вероятно, заболею, а о том, что мой студенческий билет придет от воды в негодность, и идти мне потом куда-то его менять. На Ярославку ехать, в основной корпус, наверное.

Послышалось, как сзади в мою сторону летит по лужам автомашина. Поравнявшись со мной, она резко снизила скорость. Спасибо, что не облили. Водитель приоткрыл окно и сказал, что готов меня с радостью подвезти. Я сказал ему, что у меня нет денег. А он мне: «Так садись!»

– Я сам был солдатом, – добавил он, когда я забрался в машину, и мы тронулись. – Куда едем?

– Олимпийский, пятьдесят. А там у магазина. На остановке.

– Знаю.

Оказалось, что принял он меня за военнослужащего из-за моего мокрого пальто, которое выглядело в темноте, как шинель. Я не стал особо спорить. Денег у меня все равно не было. И я остался в его глазах солдатом-срочником, у которого, естественно, никаких денег в кармане не бывает. Не очень честно, конечно, но мокнуть сорок минут под ледяным дождем, вариант так себе.

Было уже около часа ночи, когда я зашел в третий корпус нашей общаги. В моем студенческом билете еще можно было разобрать фамилию. Но вахтерша прекрасно знала мою личность. Поэтому пропустила, без каких-либо вопросов и требований что-либо показать, чтобы во мне удостовериться.

Лифт не работал. Но после второго курса я переехал с девятого на пятый этаж и лифтом практически не пользовался. Не люблю ждать.

Блоки в третьем корпусе общежития были из двух комнат. На три и на два человека. Я жил в «трешке». Помимо меня, в комнате жил Дима из Кутаиси и Сергей из Подольска. В «двушке» – Саша из Ашхабада и Рамиль из Уфы. Рамиль с начала третьего курса практически не жил с нами, но место за собой сохранял, чтобы к нам никого не подселили. А так-то он тусовался в основном у своей подруги – в общаге финансовой академии. Совсем скоро он на ней женится. Свадьбу будут гулять у нее в общаге. И единственное, что я хорошо запомню, так это то, как под утро, когда все уже будут спать, я буду сидеть на подоконнике восьмого этажа и смотреть вниз на трамваи. С одного конца по улице будет ехать один трамвай, а с другого конца – другой. Они будут ехать навстречу друг к другу по параллельным путям. Я буду наблюдать за обоими сразу. Они медленно поравняются друг с другом и быстро разъедутся в разные стороны. А у меня от этого раздвоится в глазах. Но я успею добежать до туалета, и никто и не заметит, что со спиртным я тогда перебрал.

На первом курсе меня с Сашей заселили в общежитие раньше всех остальных примерно на месяц (как очень далеко живущих) и подселили к пятикурснику. И это спасло меня с Сашей от одной неприятной традиции. Нас с Сашей не «строили», как абсолютно всех других первокурсников, заселяющихся в мытищинское общежитие Московского инженерно-строительного института. По сложившейся непонятно, когда традиции, примерно с середины сентября, старшекурсники начинали «строить» первокурсников. Выглядело это так. Примерно в два часа ночи старшекурсники стучали в блок к первокурсникам. И просили с ними выпить за знакомство. Для этого первакам надо было сбегать в ларек за водкой. Ларек был внизу, рядом с остановкой и работал круглосуточно. Если перваки не открывали дверь старшекурсникам, то «гости» выламывали дверь. Если перваки не хотели бежать за водкой, то их били. В общем, сентябрь-октябрь был самым «веселым» времяпровождением для перваков. Но меня и Сашу этот момент миновал. Мы почти весь первый курс прожили в одной комнате с пятикурсником. И к нам в комнату никто не ломился, за водкой не посылал и морды «за знакомство» не бил. Но пить водку нам все равно приходилось. Иногда нас пытались брать в гости за компанию. Мы с Сашей старались не ходить, и разок мне за это, конечно, врезали. Но потом нашему пятикурснику так понравилось со мной играть в шахматы, что меня, благодаря ему и шахматам, больше не трогали. Хотя пить водку все равно приходилось. Пили трофейную, которая оставалась после походов строительных отрядов по первакам.

Не знаю, продолжили ли бы мы сами эту «традицию», став пятикурсниками. Но в сентябре тысяча девятьсот девяносто девятого года один из перваков пырнул пару раз ножом одного из ночных гостей, прямо с порога своего блока. После того случая все моментально прекратилось. А в общагу на второй этаж подселили милиционеров, и они поддерживали по ночам порядок, патрулируя этажи. Да так, что частенько разгоняли наши мирные дискотеки в холле и громкие посиделки в комнатах, если мы не могли с ними договориться. Обычно мы, конечно, могли. Но до утра, как раньше, нормально уже было не оторваться.

Я поднялся на пятый. Вставил ключ в скважину замка своего блока. Но дверь не открылась. Ключ не поворачивался. Я попробовал еще раз. Не вышло. Скорее всего, было закрыто изнутри. Я постучался. Дверь очень быстро открыл Саша и затянул меня в блок. А потом сразу же закрыл за мной дверь обратно на ключ. Что-то было явно не так.

Он буркнул мне что-то не совсем понятное (а он это умеет) и исчез в своей «двушке». Но я понял – у нас в «трешке» гости. Но кто, зачем, почему и тому подобное – было не ясно.

В «трешке» помимо Димы был неизвестный мне человек. Вроде, не с нашего курса. Незнакомец был слегка помят и сидел на стуле мешком. Пьян, что ли? Я снял промокшие насквозь ботинки. Стянул с себя пальто. Бросил в шкаф на удивление практически сухой шарф и положил свой пострадавший от воды студенческий билет в раскрытом виде на батарею отопления под окном.

Дима сидел на кровати в трусах и майке. Он попытался кратко ввести меня в курс дела, но толком не успел. Во входную дверь начали сильно стучать. И скорее всего, ногами. А двери у нас картонные. Я пошел и открыл. Меня прижал к стене Влад со словами:

– Где он?!

Ответить я, конечно, не успел и он проследовал прямиком в нашу «трешку».

Влада я знал, но знать его я не хотел. Как и его «напарника», которого я даже не помню, как зовут. Ходили они всегда вдвоем. Сегодня, я впервые вижу Влада без своего друга. Про них ходили разные слухи. Но смысл всегда сводился к одному: «держитесь, мальчики и девочки, от них подальше».

Дело прояснилось быстро. Со слов Влада (который был явно под чем-то более серьезным, чем алкоголь), тот сидевший мешком у нас в комнате человек – был тем, кто обещал Владу сделать за него какие-то расчетные задания, но «ясен пень, (не литературное слово) не сделал». Он очень нехороший человек. И мы с Димой его скрыли. Мы, конечно, не такие плохие люди, как этот человек-мешок, но близки к этому.

Влад потерял к нам с Димой внимание и снова попытался добиться от этого нехорошего человека подтверждения в том, что тот возьмется за ум и удалится отсюда сейчас же и пойдет очень быстро к себе делать его, Влада, расчетки. Но человек-мешок просто молча завалился от этих ударов на пол. Влад расслабился и поглядел на меня и Диму. А человек-мешок вдруг неожиданно вскочил и выбежал из нашей комнаты. Владу, вероятно, было лень бежать за ним. Он тяжело вздохнул и повернулся к нам. Поглядел своими черными расширенными зрачками сначала на Диму, а потом на меня. Потом на холодильник, потом на три тумбочки, затем на три кровати, далее на Димин красный магнитофон, на ламповый старый телевизор, на подвесные полки с книжками, на мою нарисованную на стене ворону. Задержал свой взгляд на моих коллажах девочек из киножурналов. Медленно перевел свой подуставший взгляд на заваленный тетрадками стол, на ватманы с чертежами и остановился на настольной лампе. Замер секунд на тридцать. Глаза у него закрывались…

И тут вдруг взялся руками за свою голову и сделал несколько резких движений ладонями по своему лицу. Затем помотал головой в разные стороны. Скорее всего для того, чтобы прийти в себя.

Дима сидел на своей кровати и смотрел на Влада так, словно тигр, который готовится к броску. А я сидел на своей. И не помню, о чем я думал. Вероятно, я думал как раз о том, что Дима сейчас бросится на него.

Влад выдвинул стул из-под стола, развернул его спинкой в мою сторону и сел напротив меня.

– К утру сделаешь? – сказал он мне. – По-братски тебя прошу.

Я глянул на Диму и немного отодвинулся к стенке. Дима продолжал смотреть на Влада.

– Ты че, очкарик, глухонемой что ли? Че молчишь?

– Я не разбираюсь в термехе.

– Да ладно. Это как так?

– Вот так.

– Да ладно врать-то, – улыбнулся Влад. – Ты же у нас самый умный в общаге.

– Кто сказал?

– Да все говорят. Ты же ботаник! Видно же, – Он зачем-то попытался достать рукой до моих очков, но промахнулся и повернулся к Диме. – Правда же, Димон?

– Он не сделает. С термехом это не к нему, – Дима посмотрел на свои наручные часы и на Влада. – Пошел бы ты еще кого поискал.

– Это он меня сейчас аккуратно послал, что ли? – Влад повернулся ко мне. Он попытался встать со стула. Но у него не получилось.

– Короче, по-доброму, значит, не хотите, – сказал Влад. – Ну, хорошо. Я вас понял.

Я заметил, как у Димы затряслись коленки, и он попытался их прижать руками. Я вспомнил, как Дима сдавал строевую подготовку на военной кафедре. Его трясло также. Наш грозный подполковник, который практически никогда не улыбался и умел шутить с абсолютно серьезным лицом, тогда тоже не сдержался и засмеялся, увидев Димину трясучку.

Но я знал, что у Димы она не от страха. Это у него такая реакция организма большого от напряжения. Видя, как Дима держит свои трясущиеся коленки, я подумал о том, что таким вот образом Дима пытается удержать в себе Зверя. А иначе Дима уже давно бы сидел в клетке… Он обычно очень спокойный. Но выводить его из себя не следует. Мы как-то с ним подрались… Ну, как подрались? Я лишь замахнулся на него и не понял, как это я очутился на полу, прижатый им сверху так, что и сдвинуться не могу.

Вероятно, я все же улыбнулся, когда вспомнил Димин строевой шаг на плацу. Влад, заметив мою улыбку, решил, что я очень борзый и сказал мне, что мне теперь придется делать термех по любому. В доказательство своих слов, он сделал резкое движение рукой, целясь в мой в нос. Но задел только очки. Мои очки, естественно, полетели в стенку и разбились… В любой драке, еще со школы, мне больше всего жаль очки. Обычно я не успеваю их снять.

– А мне по фигу, как ты ее будешь делать, но ты сделаешь. Или я тебе через час еще и ребра сломаю, – Владу не удается подняться со стула. Но я прекрасно вижу, как ему очень хочется вцепиться мне в горло.

Если очки разбиты, я так сильно расстраивался, что, по признаниям моих бывших одноклассников, я становился бешенным, и драться после этого со мной было бесполезно. Без очков меня было не остановить. И это правда, потому что терять мне было больше нечего.

Я со всей своей дури двумя ногами ударил в спинку его стула и помог Владу покинуть стул. Вероятно, это только привело его в чувства, потому что он как-то очень быстро встал с пола. Он схватил со стола настольную лампу и начал бешено молотить меня по голове ее металлическим абажуром. Как-то проявить себя мне не удалось, и я просто прикрывал свою голову руками. Вероятно, это продолжалось не так долго, как мне показалось. Я вдруг услышал хруст дерева и на меня упал Влад вместе с кусками разлетевшейся на части тумбочкой. Оказалось, что Дима все-таки выпустил своего Зверя. А Зверь поднял тумбочку и опустил ее со всей силы на голову Влада. Но на этом Дима не остановился. Он схватил кусок тумбочки и продолжил наносить удары по телу Влада. Я думаю, и мне бы тоже досталось, если бы я не успел вовремя выбраться из-под его тела. Влад изворачивался, как червяк, которому абсолютно пофиг, что от него отваливаются куски. Тогда Дима отбросил кусок тумбочки в сторону и развернул Влада лицом в пол. Теперь Влад прямо на глазах превращался в тот самый мешок, за которым он к нам пришел. Дима давил на него всем своим весом, вывернул ему руки за спину и крикнул на меня:

– Че стоим? Кого ждем? Тащи веревку!

Я сорвал веревку в душевой, на которую мы вешали сушиться после стирки свои вещи. А Дима быстро и крепко связал Владу руки за спиной. И Влад наконец-то подозрительно замер.

– Давай врежь ему, – сказал мне Дима, поднявшись на ноги.

Я был в нерешительности и не знал, куда же мне ударить Влада. Дима попросил меня думать быстрее. И я нанес несколько неумелых ударов в плечо и в спину Влада.

– Ты чего в спину-то? – обиделся на меня Дима. – Тебе не стыдно?

Дима перевернул Влада на спину:

– По морде давай, бей!

Я смотрел Владу в лицо. Глаза его были закрыты. Он не двигался. И мне даже показалось, что он не дышит.

– Кажется, ему уже хватит, – я опустил вниз свою замахнувшуюся руку.

И тут Влад подал признаки жизни, но бить я его все же не стал. Появился Саша. Он был старше нас лет на пять. Поступил в институт после армии. И был рассудительным человеком в отличие от нас. Может быть даже слишком:

– И дальше что?

– Че? Че? С балкона скинем, чтоб дорогу забыл, – уверенно сказал Дима. – У тебя есть какие-то другие предложения?

– Ты че охренел, что ли? А если он того? – Саша пытался образумить Диму.

Дима явно уже все продумал. А может даже и проделывал такое не раз. Он достал из шкафа мой шарф и завязал им Владу глаза.

– Да ему все равно. Он пьяный. А пьяным пофиг, с какого этажа падать, – сказал Дима и начал поднимать Влада на ноги.

– Подняли! Подняли! – крикнул Дима нам, чтобы мы помогли ему.

Втроем мы подняли Влада на ноги и поволокли из комнаты. Рассудительный Саша снова попытался остановить Диму, когда мы практически добрались до балконной двери в холле. Дима потянулся к ручке двери, а Саша отпустил Влада. Мы вдвоем с Димой не удержали Влада и завалился на пол. Саша сказал, что он в этом участвовать не будет и вернулся в блок. А я не знаю, о чем я думал, я просто тупо помогал Диме поднять Влада. Дима, вероятно, передумал по поводу балкона, сказал, что-то типа того, что пятый этаж – это ни о чем, и мы потащили Влада на лестничную клетку к лифту. Дима нажал на кнопку вызова. Но звуков работающего лифта не последовало. Я никогда так не радовался, что лифт не работает. Но Дима развернул Влада к лестничному пролету. И мы потащили Влада на несколько этажей выше.

– А если он все же убьется? – сказал я с надеждой уговорить его не продолжать задуманное.

– Уеду в Кутаиси. Хрен меня там кто найдет, – Его движения и голос были уверенными, будто бы он занимается такими вещами каждый день. И его, кстати, не трясло.

– Извини, но мне в Душанбе как-то совсем не хочется, – сказал я, но Дима меня не слышал. Это был Зверь. Димы тут не было.

Мы вышли на площадку восьмого этажа, и Дима как-то неожиданно остановился. Мне показалось, что Зверь из него уже вышел. Три этажа тянуть Влада вверх было непросто. А тяжелые силовые упражнения всю дурь из башки прогоняют довольно быстро, это я знал. Мы остановились на площадке. Выпрямили Влада и держали его вдвоем с Димой, потому что Влад прямо стоять все равно не хотел. Открыты ли у него глаза под моим шарфом? Пришел он в себя? Или не пришел. Не понятно.