скачать книгу бесплатно
Будь он хищником, можно было бы решить, что Пегас высматривает добычу.
Добыча, подумала Афина. Не я ли добыча? Нет, я охотница. Ни на миг мне нельзя забывать, кто здесь ловец, а кто жертва. Слышишь, крылатый? Рано или поздно я тебя достану.
Богиня сидела на камне у входа в Корикийскую пещеру – ту, которая не так давно (по божественным меркам!) служила тюрьмой изувеченному Зевсу. Камень был обломком, жалким наследником неподъемной громады, что в былые времена закрывала пленнику путь к свободе.
Я парила там, вспомнила Афина, следя за Пегасом. Я так крепко сжимала копье, что пальцы начали болеть. Я боялась, да. Тифона? Сторожевого чудовища? Нет, я боялась, что он обманет. Он пообещал, что все сделает, что явится в назначенный срок. Я согласилась – и лишь потом, явившись в Киликию, вспомнила, с кем имею дело.
Поверить Лукавому? Возложить свои надежды на символ непостоянства? Надежды всего Олимпа? Пальцы болели, копье тяжелело с каждым ударом сердца, а мудрость, второе имя Афины, криком кричала: «Дева, ты дура! Набитая дура! Спроси военную стратегию, она скажет тебе то же самое…»
Случилось чудо: он не обманул.
?
– Радуйся, сестренка! – возвестил Гермий. – Заждалась?
Крылья на его сандалиях весело трепетали.
Когда боги, устрашившись битвы Зевса с Тифоном, сбежали в Черную Землю[24 - Египет.], Гермий удрал первым. Не потому, что был самым быстрым, но потому, что сорвался с места раньше других. Первым он и вернулся, сохранив природную насмешливость. Над собой младший из олимпийцев умел смеяться не хуже, чем над другими.
«Кратчайший путь не всегда самый безопасный, – сказал он Афине, отыскав сестру близ Дельф, в священной оливковой роще. Глаза Гермия блестели парой черных агатов, рот растянулся в улыбке до ушей, но богиня ясно видела: брат смертельно устал. – Коридоры между нашими угодьями и Черной Землей проложены давно. Они исхожены вдоль и поперек, вот мы и решили… Ты уже знаешь, что вся семейка рванула в одном направлении? Как сговорились, а?!»
Афина знала.
«Одно дело, когда ты забегаешь погостить, приносишь подарки и вскоре исчезаешь. И совсем другое, когда ты желаешь здесь поселиться, да еще без разрешения. Безопасность? Тифон покажется милейшим созданием в сравнении с хозяевами Черной Земли, которым ты докучаешь. Вдобавок их воздух… Он творит чудеса. Ты знаешь, что у меня выросла шакалья голова?»
Нет, этого Афина не знала.
«Точно тебе говорю, выросла. Как я ни старался, я не мог вернуть себе прежний облик. Местный божественный шакал[25 - Инпу (греки звали его Анубисом) – египетский бог погребальных ритуалов и страж весов в царстве мертвых, имел облик шакала или человека с головой шакала.] был согласен взять меня в услужение, даже подарил метлу. Представляешь, метла? Гермий, сын Зевса, подметает царство мертвых, и так до скончания времен! Я взял метлу, поблагодарил и смылся в тот же день. Тебе не нужна метла? Сменяю на копье, с доплатой…»
От метлы Афина отказалась. Она предложила Гермию иную сделку. Брат долго размышлял: ходил туда-сюда, грыз ногти. Богиня следила за ним, пытаясь уловить кислый аромат коварства. В семье Гермия прозвали Лукавым, и было за что. Малыш по праву считался хитрейшим из богов – так же, как на земле хитрейшим из смертных считался его дядя[26 - Майя, дочь Атланта и мать Гермия, была сестрой Меропы, жены Сизифа. Муж тети считается дядей.] Сизиф, правитель Эфиры.
«Хорошо, – кивнул Гермий. – Сделаем. Жди меня в Киликии. Имей в виду, я приду не один…»
И скрылся раньше, чем Афина успела спросить, кого приведет Лукавый.
– Боишься, сестренка?
– Боюсь, – хмуро бросила Афина.
– Это правильно, – согласился Гермий. – Я бы сказал, мудро. Но кто я такой, чтобы говорить с тобой о мудрости?
Даже в воздухе малыш находился в постоянном движении: кружился, подпрыгивал, пританцовывал. Богиня не знала, в чем тут дело: в крылатых сандалиях или в характере Гермия.
– Бойся, не стесняйся. Я тоже боюсь. Страх, если уметь с ним ладить, помогает избежать опрометчивых поступков. Вот я сбежал в Черную Землю и теперь жалею. А почему? Потому что сбежал, не подумав, а главное, не успев поладить с моим страхом. Ты знаешь, что у Колебателя Земли там выросла морда крокодила? Да-да, и хвост…
– Такой? – Афина указала вниз.
Залив бороздил острый гребень. Время от времени сторожевое чудовище било хвостом, поднимая вокруг себя высокие волны, и вздымало над водой ужасную голову.
Гермий присмотрелся:
– Нет, наш был привлекательней. И что, оно никуда не уплывает?
– Нет.
– На охоту?
– Нет.
– Ради случки?
– Нет.
– А что отец?
– Стонет. Слышишь?
– Это он? Я думал, ветер.
– Это он.
– Сухожилия не отросли?
– Нет. Пока они спрятаны в верхней пещере, они живут. Они как бы есть, значит, они есть у Зевса, просто неподалеку. Не отрастут, не надейся.
– Что, уже и спросить нельзя?
– Ты прилетел сюда спрашивать?
– Не справимся, – сменил Гермий тему. Он не отрывал взгляда от жуткого стража. Змеи, обвивавшие его жезл, шипели и прятались друг за дружку. – Или справимся, но придется повозиться. А тут Тифон: «Радуйтесь, друзья мои! Папу навестить решили? Я ценю родственные чувства, пещер на всех хватит…»
Афина прокляла мгновение слабости, когда обратилась к Лукавому за помощью.
– Уходим? – со злостью выдохнула она. – Улетаем?
– Приходим. Насчет прилетаем – это вряд ли, мой маленький не из летунов. А на своих двоих – это он запросто. Цок-цок, копытца, стадию за стадией…
– Твой маленький? Копытца?!
– Смотри сюда. Видишь?
К пещере подошел козел. Нет, не козел – сатир. Он был крупнее сатиров, знакомых Афине, даже крупнее флейтиста Марсия[27 - Марсий – сатир, подобравший флейту, выброшенную Афиной. Во время игры у Афины потешно раздувались щеки, что возмутило богиню.], проклятого разгневанной богиней, а уж Марсий отличался завидными размерами.
– Мой сын Пан, – представил сатира Гермий. – Сошлись мы как-то с одной бойкой нимфочкой… Когда все закончится, я представлю его Семье. Не беспокойся, Олимп ему без надобности, дворец не потребует. Маленькому засранцу и в лесах хорошо, там он сам себе царь. Правда, мы с ним похожи? Вылитый я, одно лицо. Рога, опять же. Хотел бы я знать, в кого у него все остальное, кроме лица…
Окрестности Корикийской пещеры – скверное место для шуток. Боль за отца, изувеченного Тифоном, мало способствует смеху. Тем не менее, Афине стоило большого труда не расхохотаться. Присмотревшись, она увидела, что сатир – мальчик, совсем дитя, недавно из колыбели. Она и раньше видела детей с рогами и копытами. Но ребенок с бородой ей встретился впервые. Все остальные атрибуты взрослости, включая могучий, вовсе не детский фаллос, болтавшийся у милого крошки между косматыми ногами, Афину не смутили. Внешность обманчива, кому как не богине знать об этом? Она видывала исполинов, чья голова путалась в облаках на второй день после рождения. Если молокосос Гермий в свое время сумел сбежать из колыбели и украсть стадо коров, принадлежащее скорому на обиду и расправу Аполлону, то потомство Лукавого было достойно отцовой славы.
– А сейчас, моя героическая сестренка, заткни уши и приготовься.
Подавая пример, Лукавый вложил себе в уши затычки из воска. Вторую пару он протянул сестре.
– Не хочешь? – спросил он, показывая, что ответа Афины все равно не услышит. – Ну, как хочешь. Только потом не жалуйся. Сорвешь нам всю затею…
Пан встал на краю обрыва. Морское чудовище сатиром не интересовалось – не испытывало голода. А может, подозревало, что шустрая козлятина сбежит раньше, чем акулья пасть взлетит вверх на длинной шее. Какое-то время сын Гермия жевал вывороченными губами, размышляя о чем-то. Казалось, он в свою очередь тоже не прочь сожрать Тифонова стража, да не знает, с какой части начать. Изумлена таким странным ходом собственных мыслей, Афина мотнула головой, стряхивая наваждение – и пропустила тот момент, когда в Пановых руках объявилась раковина.
Белей молока, с густыми тенями, которые лежали между завитками, как звери в засаде, она сама по себе была чудом. Было решительно невозможно понять, в какую сторону завивается эта прекрасная раковина. Направление все время менялось, даже если случайный зритель не отводил взгляда от хрупкой лгуньи.
Пан поднес раковину ко рту. Щеки сатира раздулись.
Звука не было. Вернее, Афина не рискнула бы назвать это звуком. Страх вырвался из раковины, ядовитый страх, с которым нельзя поладить. Он превратился в ужас, ужас – в панику. Богиня зажала уши ладонями, жалея, что отказалась от затычек. Хотелось бежать, лететь, мчаться стрелой – куда угодно, не размышляя, лишь бы подальше отсюда. Остаться на месте стоило титанических усилий. Лишь любовь к отцу да боязнь стать предметом насмешек Лукавого удержали Афину. Две силы, каким нет равных – любовь и гордость – и вот Афина стоит в небесах, прямая как копье, стоит и чувствует, как дрожат ее несокрушимые колени.
У Тифонова стража не нашлось ни гордости, ни любви.
Залив вскипел, словно на дне развели костер. Со стремительностью, какой никто не ожидал, морское чудовище ринулось на юго-восток, обдирая бока о скалы, сужавшиеся в месте выхода из залива в море. Дальше, дальше, рассекая гребнем волны, судорожно работая хвостом, выскакивая из воды в тщетной надежде взлететь, опереться на предательский воздух – и снова плюхаясь обратно, вздымая фонтаны сверкающих брызг, уходя на глубину всей массивной тушей…
Пан опустил раковину.
– Это ненадолго! – закричал он хриплым, совсем не детским голосом. Скорее это было похоже на призывное меканье горного козла. – Оно скоро вернется. Поторопитесь!
Уши Афины были зажаты ладонями. Но вопль сатира проник в ее сознание с поразительной легкостью – не звук, но смысл. Похоже, с Гермием произошло то же самое. Торопясь, Лукавый освободил свои уши от затычек, швырнул воск в камень, загораживающий вход в пещеру.
Богиня вздрогнула. Он что, надеется таким образом расколоть валун? Малыш сошел с ума…
– Твоя очередь, сестренка!
Жезл Гермия указывал на камень. Змеи оглушительно шипели. Можно представить, каких трудов стоило им не поддаться панике, не сбежать с жезла. Лишь сейчас, отходя от потрясения, Афина сообразила, что восковыми затычками Гермий подсказывал ей, что надо делать. Камень, да, камень. Шевелись, недотыкомка, времени мало, каждый миг на счету…
Левой рукой показав Пану, чтобы убирался от пещеры, Афина взмахнула копьем. К счастью, юный сатир и впрямь оказался шустрым – топоча копытами, цепляясь за кустарник, он взлетел по скале, укрылся в расщелине.
Понадобилось три броска, три сокрушительных броска, выпивших из богини все соки, прежде чем камень раскололся. Не хотелось думать, какой грохот стоит сейчас в пещере, узилище Зевса, и какой головной болью платит за освобождение искалеченный отец. Наверное, легче сидеть в раковине Пана, когда рогатый сын Гермия дудит в нее, распугивая все вокруг. Еще пять ударов копья потребовались Афине, вихрем спустившейся к обломкам, чтобы расчистить путь.
– Ты вынесешь отца? – крикнул Гермий. – Помощь нужна?
– Верхняя пещера! – в ответ закричала Афина. – Там отцовы жилы!
Уничтожь Тифон сухожилия Зевса, преврати в пепел – и владыка богов давно отрастил бы новые, покинув свою темницу без чужого участия. Но гигант был велик не только ростом и силой. Соображал Тифон не хуже самых хитрых бестий от Киликии до островов Заката. Знал, что делает и зачем. Пока бессмертные части Зевсовой плоти продолжали жить, спрятанные во тьме, тело Зевса ждало их возвращения, отказываясь восстанавливаться заново.
– Сверток из медвежьей шкуры…
Дважды объяснять не пришлось. Крылья на сандалиях пришли в стремительное движение, Гермий описал крутую дугу и буквально ворвался в указанную пещеру. Найдет, уверилась Афина. Если надо что-то выкрасть, никого лучше этого пройдохи не сыскать.
Если же надо кого-то нести…
Кого-то?!
Отца. Зевса Олимпийца. Беспомощного калеку.
Она летела прочь от Киликии, неся отца на руках. Так мать несет к лекарю больного ребенка. Это был подвиг, достойный того, чтобы его не воспел ни один сказитель Ойкумены, справедливо опасаясь гнева обоих: Зевса и его воинственной дочери. С каждой стадией отец становился тяжелее. Вскоре он весил как гора Пелион, затем как две горы, если Пелион взгромоздить на Оссу и оторвать от земли. Не могу, хрипела Афина. Должна. Нет. Да.
Мудрость советовала: брось! Военная стратегия взвешивала за и против.
Афина пожелала обеим сдохнуть.
Сзади, запыхавшись впервые в жизни, летел Гермий. Предлагал остановиться, спуститься на землю, позволить вырванным сухожилиям прирасти на прежние места. Уверял, что тогда Зевс дальше полетит сам, что Афина сможет позволить себе отдохнуть…
Она не слышала. Затычки в ушах, да.
Несла, спасала.
Что случится потом? О, множество удивительных событий! Побег завершится удачей. Жилы вернутся на место. Измученный Зевс забудется сном в безопасной тиши Олимпа. Что дальше? Мятеж, поднятый Герой против Зевса, женой против мужа. Поддержка мятежницы Семьей. Всей Семьей, кроме Афины, которая избывала мучительную усталость далеко от Олимпа. Гермий? Вслух Лукавый согласится с предложением мятежницы. Но младший сын владыки богов покинет Олимп раньше, чем туда явится Сторукий – сила, прозванная Бриареем; явится и встанет несокрушимой стеной между Зевсом и бунтовщиками. Нет, что вы! Гермий исчезнет даже раньше, когда Семья еще только понесет золотую цепь в опочивальню Зевса.
Крылатые сандалии легки на подъем. Раз, и тебя уже нет.
?
Белый конь парил над Киликией.
Добыча, думала Афина. Ловец. Все мы сегодня добыча, завтра – ловец, и снова добыча. Надо помнить об этом, если рассчитываешь жить вечно или хотя бы дольше, чем того хотят окружающие.
Не так ли, Пегас?
Эписодий третий
Имя и ненависть
1
Бурный поток
Я оглянулся.
Позади нас ехали еще три колесницы с возничими и моими братьями. Следом тащилась повозка со всем, что нужно для жертвоприношения. Амфоры с вином, ячменная мука, мед, священные ритоны[28 - Ритон – священный сосуд для возлияний богам.]. И, разумеется, три черных барашка с позолоченными рогами.
Мы с отцом ехали первыми! Впереди братьев, амфор, баранов. Папа правил лошадьми, а я держался за борт и глазел по сторонам. Ездить на колеснице я обожал. Жаль, нечасто доводилось. Ничего, подрасту, буду сам лошадьми править! И ездить, сколько захочу.
Ну, когда других занятий нет. А то посохом огреют.
Дедушка остался во дворце. Я помнил, как отец сказал ему: «Не к лицу тебе, Сизиф, сын Эола, приносить погребальные жертвы самому себе!» Дедушка согласился. Даже присматривать за нами, остолопами, не стал, как грозился. Решил, что папа справится. И правильно! У меня самый лучший папа!
Главк Эфирский с чем угодно справится. С войной, с миром, с конями. Вон как лошади у него идут: ровно и в охотку. Ни погонять, ни придерживать не надо. Зря, что ли, папу «Лошадником» прозвали? Папу прозвали, а меня так прямо и назвали при рождении: Лошадник[29 - Гиппоной – «Понимающий лошадей», «Лошадник».]. Наши кони – лучшие! Папа все колесничные состязания выиграл, отсюда до Спарты. Вот вырасту – и тоже буду выигрывать!
Ай!
Колесницу тряхнуло на ухабе. Я удержался, не упал, только язык прикусил. Лошади у нас замечательные, а дороги – не очень. Морщась, я погладил свою новую фибулу с крылатым конем. Такого в колесницу не запряжешь. Это у Солнечного Гелиоса колесница волшебная, потому что он – бог. В такой можно и по небу летать. А в обычной не очень-то полетаешь, даже в самой лучшей. Перевернется вверх колесами, грохнешься на землю.
Как же на крылатом коне ездить?
– Папа, а на лошадях по-другому ездить можно?
