скачать книгу бесплатно
Совсем.
– Хастинапурского регента, Гангею Грозного, знаешь?
Я еще раз пожал плечами. Дескать, в лицо видеть не довелось, а так: кто ж не знает Грозного?
Слава мирская что перекати-поле; везде побывает, повсюду докатится…
– С учителем своим он схлестнулся,– продолжил Шарадван с неуклюжей бесстрастностью, которая могла обмануть разве что мертвого.– Где ж это видано?! – на собственного Гуру руку поднял! Из-за бабы. Учитель говорит: «Опозорил, ославил, ворюга-похититель, теперь женись как положено!», а регент ни в какую. Обет, мол, дал, обета не нарушу. Нашла коса на камень. В Безначалье дрались, с личного позволения Миродержцев. Жаль, я раньше не узнал – а то хоть одним глазком бы глянуть…
– Кто победил? – я отхлебнул медвянки и еще подумал, что мне абсолютно неинтересно, кто победил.
– Грозный и победил. Вчистую. Представляешь, Жаворонок: стоит Грозный в Безначалье, доспех под солнцем пламенеет, белый плащ по ветру, Миродержцы со свитами в ладоши плещут, «Превосходно!» кричат, а учитель Гангеи, сам Рама-с-Топором, почетный обход вкруг него свершает! Эх, что тут…
Шарадван резко оборвал сам себя и с жадностью приник к чаше. Когда он наконец поставил ее на край самшитового столика, чаша оказалась пуста.
Создавалось впечатление, что мой собеседник только что тщетно пытался залить холодным напитком пожар, бушевавший в душе.
Он смотрел в пол беседки, а я смотрел на Шарадвана и думал, что у каждого из нас есть своя раскаленная игла в сердце.
И не вытащить.
Шарадван попал в «Приют…» месяцев на пять-шесть раньше меня. Огромный, мосластый, дико волосатый, он всухую брил голову на рассвете и закате, ел за троих, ругался на пяти языках и восьми наречиях, особо предпочитая заковыристые проклятия горцев-нишадов; и на потомственного брахмана из прекрасной семьи походил примерно так же, как я на Ганешу-Слоноглавца.
Хобот прилепить, уши оттянуть, и вылитый Ганеша…
Когда я в первый раз увидел Шарадвана, он бесцеремонно огрел меня пятерней-кувалдой по плечу, отчего я присел и охнул, а после оскалил зубастую пасть и поинтересовался во всеуслышанье:
– Жрать будешь, толстяк? Небось, оголодал с дорожки?
И благим матом заорал на всю Вайкунтху:
– Эй, бездельники, дайте этому… как тебя, новенький?.. ага, дайте Жаворонку поклевать! Живо!
Ракшасы-охранники боялись Шарадвана пуще своего начальника Десятиглавца и ни за что не соглашались на провокационное предложение сойтись с ним на кулачках.
На таких кулачках, как у нашего приятеля, я бы тоже не согласился.
За все коврижки мира.
Родившись в семье тишайшего мудреца, чей ашрам стоял на самом крайнем юге, в излучине реки Кавери, Шарадван якобы умудрился появиться на свет с луком и стрелами в руках. Во всяком случае, так о нем рассказывали, и он не только не возражал, но и всячески поощрял подобные байки. Количество стрел и длина лука росли с каждым новым изложением, а Шарадван лишь похохатывал и довольно жмурился весенним леопардом. Особенно ему нравилась фраза, кочующая из пересказа в пересказ: «Насколько ум достойного Шарадвана был направлен на изучение военной науки, настолько его ум не был рожден для изучения Вед».
Я плохо понимал, как можно вылезти из материнского чрева в обнимку с луком; кроме того, в случае правдивости сей истории я очень сочувствовал маме нашего богатыря,– но утверждение насчет направленности Шарадванова ума полностью соответствовало истине.
Уже позднее, ближе сойдясь с удивительным брахманом, я выяснил: зверообразность моего нового приятеля во многом была личиной. Знал он Веды, не то чтоб досконально, но знал, и все восемнадцать сказаний о древности тоже худо-бедно выучил; а при случае и любой обряд мог провести не хуже прочих. Особо предпочитая моленья, которые брахманская молодежь в шутку прозвала «Телячьими Нежностями»: Ход Коров-Лучей, Коровушкин Дар и Госаву[13 - Госава – однодневное приношение сомы, участникам которого положено вести «коровий» образ жизни и совершать омовения коровьей или бычьей мочой, как очистительным средством; в частности, обряд санкционирует инцест.]-однодневку. Не знаю уж, из каких соображений, но скорей всего просто в связи с душевной склонностью.
Просто где-то вверху или внизу, накануне Шарадванова рожденья, произошла ошибочка, и в семействе брахмана появился ребенок с прекрасными задатками кшатрия.
Бывает.
И не впервые.
С этого момента Шарадван стал мне изрядно интересен – как прообраз моего собственного замысла; да и благосклонность Опекуна Мира к мудрецу-задире стала более понятной. Да, мудрецу, я не оговорился: сам я мало что смыслю в Веде Лука, но Шарадван несомненно был знатоком этого замечательного Писания, чуть ли не единственного, где практика существенно важнее теории.
Он мог часами рассуждать о четырех видах оружия – метательном, неметательном, метаемом с возвращением и метаемом с мантрой; вопрос о наилучшем из шести видов войск мог вырвать Шарадвана из объятий апсары, а попросив его рассказать о воинских подразделениях и численности каждого, ты становился другом навеки.
Прошло больше полугода, прежде чем мне стало окончательно ясно: беднягу-Шарадвана издавна мучит зависть, точит, выгрызает сердцевину, как червяк в орехе. Волей судьбы он родился брахманом-воином, но все вокруг говорили лишь об одном брахмане-воине. Он потратил годы на изучение воинской науки, но его подвиги никого не интересовали, потому что среди смертных уже имелся наилучший мастер Веды Лука и Астро-Видьи; а Шарадван мог в лучшем случае стать вторым.
Пока на земле жил Рама-с-Топором, Палач Кшатры, любимец Синешеего Шивы, у Шарадвана не было ни единого шанса вырваться вперед.
Разве что сразив соперника в поединке.
Последнее исключалось: оба по рождению были чистокровными брахманами. А Закон не позволял схваток между членами варны жрецов ни при каких обстоятельствах, кроме защиты собственной жизни.
Иначе – живи чандалой-псоядцем дюжину рождений; и это еще лучший вариант.
– Я однажды явился к нему,– как-то признался мне Шарадван, когда мы опустошили полтора кувшина с крепкой сурой.– Понимал, что зря, что дурость, а ноги сами несли…
– К Раме? – глупо спросил я.– В ученики просился?
– Нет.
– Неужто на бой вызвал?!
– Ну… нет.
– А тогда что?
– В «Смерть Раджи» предложил сыграть.
– Проиграл?
– Проиграл. В пух и прах. Сначала на двадцать восьмом ходу, потом на тридцать втором.
– А дальше?
– Что дальше, Жаворонок? Дальше я ушел… домой. Мама рада была, отец рад… Наливай, что ли?
Я налил, и мы стали говорить о пустяках.
А когда у меня родился Дрона, Опекун Мира раскрыл мне тайну: я был не единственным, кто пытался искусственно вырастить младенца с идеальными задатками обеих высших варн.
Я был даже не первым.
Еще когда до рождения Дроны, маленького Брахмана-из-Ларца, оставалось четыре месяца, у Шарадвана при точно таких же обстоятельствах родились дети. Здесь, в Вайкунтхе, в «Приюте Зловещих Мудрецов», под бдительным присмотром Опекуна Мира. Увы, вышла неувязочка: то ли мантр недопели, то ли Вишну недосмотрел, то ли сам Шарадван что-то напутал впопыхах – короче, вместо одного родились двое.
Вместо мальчика – мальчик и девочка.
Близнецы.
– Опекун чуть не взбесился,– криво улыбаясь, рассказывал мне Шарадван.– Кричал, что это его проклятие, что вечно у него лишние люди получаются, из какого дерьма не лепи! Потом Вишну стал бегать по покоям и орать про загадочную дуру-рыбачку, из-за которой все пошло прахом… Что за рыбачка, спрашиваю? – а он в меня шкатулкой запустил. В голову. Я шкатулку поймал, стою, как дурак – швырять обратно или лучше не надо, бог все-таки, светоч Троицы! Короче, решил погодить. Смотрю: Опекун смеется. После успокоился, слезы вытер и ушел. «Пусть растут,– бросил с порога.– Посмотрим, как сложится… хотя и жалко.»
Чего именно было жалко хозяину Вайкунтхи, по сей день осталось загадкой, но малышей-близняшек по приказу Вишну назвали – Крипа и Крипи.
От слова «Жалость»; так сказать, Жалец и Жалица.
Шарадван пробовал было возражать, доказывал, что такие дурацкие имена в самый раз для сирот без роду-племени, а не для рожденных в райской обители. Он колотил в грудь кулачищем и угрожал покинуть «Приют…» вместе с детьми; но Вишну махнул на вопли гневного родителя рукой, а сам Шарадван долго сердиться не умел.
Вот и осталось: Крипа и Крипи, брат и сестра.
Я быстренько посчитал: выходило, что как раз после рождения Шарадвановых близняшек Опекун Мира заставил меня священнодействовать над ларцом-чревом трижды в день, когда до того мы встречались лишь утром и вечером.
И именно тогда Опекун вплел в вязь мантр имена божественных мудрецов Аситы-Мрачного и Девола-Боговидца.
А я, дурак, еще волновался: родится малыш, с кем он здесь, в раю, играться будет?
С апсарами?
Оказалось, было с кем…
2
– Пойдем,– вдруг приказал Шарадван, хлопая себя по лбу и поднимаясь.
– Куда?
Я лениво сморщил нос, демонстрируя явное нежелание тащиться куда бы то ни было в этакую жару. И в сотый раз отметил: когда Шарадван садится и когда Шарадван встает – это два совершенно разных человека. Опускается грузная туша, плюхается горным оползнем, скамья или табурет содрогается в страхе, грозя рассыпаться под тяжестью махины; встает же завистник Рамы-с-Топором легко и пружинисто, словно разом сбросив половину веса, приобретя взамен сноровку матерого тигра.
Интересно, когда он притворяется – садясь или вставая?
Всегда?
– Давай, давай, Жаворонок! – Шарадван был неумолим, и чаша с медвянкой словно сама собой выпорхнула у меня из пальцев.– Летим, птичка, интересное покажу…
Он выглядел чуть-чуть навеселе, как если бы мы пили не безобидный медовый напиток, а гауду из сладкой патоки – что в полдень приравнивалось к самоубийству. Даже в раю, даже во внешнем дворе «Приюта…». Нет уж, мы люди смирные и даже смиренные, мы лучше возьмем-ка чашу заново и нальем…
Да куда он меня тащит?!
– Эй, приятель, я тебе что, куль с толокном? А ну, пусти сейчас же!
Все мои возражения натыкались на гранитную стену Шарадванова молчания. Ручища размером с изрядный окорок ласково обняла меня за плечи, увлекая за собой почище удавки Адского Князя – и мне оставалось только споро перебирать ногами и ругаться вполголоса, стараясь не прикусить собственный язык.
Вскоре мы оказались во внутреннем дворике, отведенном под детскую. Тут, в загородке из расщепленных стволов бамбука, тесно перевитых лианами-мадхави с гроздьями кремовых соцветий, резвились наши чада. Наши маленькие Брахманчики-из-Ларчиков. Наши замечательные Дрона, Крипа и Крипи, рыбки наши, телятки и кошечки наши, детки безматерные… нет, безмамины…
Тьфу ты пропасть! – похоже, приступ ложного опьянения у Шарадвана оказался заразным.
– Да зачем ты меня сюда приволок, Вира-Майна[14 - Вира-Майна – в телохранителях у Шивы-Разрушителя числились два великана, одного из которых звали Вира, а второго – Майна.]?! – мы наконец остановились, и я смог возмутиться как положено, а не на бегу.
– Смотри,– коротко отрезал Шарадван, на всякий случай оставляя свою лапу на прежнем месте.– Я тебе еще вчера хотел показать, да забыл…
Чувствуя себя последним идиотом, я уставился на загородку.
А что, у меня был выбор?
Девочка, непредусмотренная замыслом Опекуна Мира, сидела в углу и игралась ониксовым фазанчиком-свистулькой. В горле фазанчика нежно булькало от каждого встряхивания, и Крипи визжала от восторга, роняя игрушку в пыль. Единственное, что меня хоть как-то заинтересовало – пыль не приставала к свистульке, и девочка могла снова совать ее в рот без опаски подавиться и закашляться.
Небось, умники из свитских Опекуна расстарались!
Мальчики же вперевалочку бродили друг вокруг друга, вполголоса лепеча детскую несуразицу. Я минуты три-четыре разглядывал их с законным умилением, после чего понимание взяло меня за шиворот и легонько встряхнуло.
Лапа Шарадвана была здесь абсолютно ни при чем.
– Пошел…– забормотал я, косясь попеременно то на мальчишек (сверху вниз), то на Шарадвана (снизу вверх).– Мой Дрона пошел! Ходит! Клянусь зеленой плешью Варуны, ходит!
– Еще со вчера,– буркнул Шарадван, сдерживая ухмылку.– Вместе пошли, твой и мой… Ну, Жаворонок, сообразил?
Я сообразил. Я очень даже сообразил; и почти сразу. Для этого не надо быть опытной мамашей, взрастившей дюжину голопузых чад. Если десятимесячному Крипе ходить рановато, но все-таки чудом это называть не стоит, то полугодовалому Дроне… Вместе, значит, пошли?!
– Опекуну докладывал?
– Не-а,– в рыке Шарадвана проскользнула смутная растерянность.– Сперва тебе решил. Эх ты, птица-Жаворонок, слепыш полуденный, смотришь и не видишь… Ну, разуй глаза, приглядись!
Я честно пригляделся.
Мальчики ходили, как обычно ходят все маленькие дети, но при этом слегка со странностями. Вон, мой Дрона ковыляет себе вперевалочку, а ноги расставлены так широко, что вообще непонятно: почему он не валится на спину при первом же шаге? А он не валится, он бродит вокруг своего старшего приятеля, надувая щеки – и вдруг припадает то на одну, то на другую ножку; или вообще скакнет бодливым теленком и руками перед собой машет. Я тихо засмеялся, видя сыновние шалости, и отметил про себя ту же повадку за Шарадвановым мальцом. Его Крипа повторял выходки моего сына одну за другой, а потом вдруг заплакал и начал прыгать на левой ноге, рыдая все горше и горше.
От крытого павильона к детям бросилась апсара-нянька. Она мигом оказалась в загородке, и вскоре вся троица детей столпилась вокруг райской красавицы, играя в какую-то незнакомую мне игру.
– Ну? – спросил Шарадван.
Чего он ждал от меня? Я пожал плечами (в привычку входит, что ли?) и демонстративно уставился на собрата по «Приюту…».
– Это десять позиций для стрельбы из «Маха-дханур», большого лука,– тихо сказал Шарадван, глядя мимо меня.– Дханур-Веда, раздел «Основы», главы со второй по седьмую. Рисунки с пояснениями. Смотри, Жаворонок…
Он вдруг свел ладони передо лбом, словно приветствуя царя или наставника, потом легко взмахнул руками, как журавль крыльями, и шагнул вперед. Грузное тело Шарадвана превратилось в надутый воздухом пузырь… в ствол гималайского кедра… метнулось хохлатой ласточкой, растеклось вязкой смолой, затвердело куском нефрита… И руки: даже мне, непосвященному, было отчетливо видно, как Шарадван хватает огромный лук, натягивает тетиву, стрелы одна за другой упираются выемками в витые жилы, потоком срываются в воздух и летят, летят, пока руки Шарадвана продолжают вечный и прекрасный танец!
Я моргнул; и все кончилось.
Шарадван стоял передо мной, грустно улыбаясь.
– Три года учился,– ровным голосом сообщил он, будто не скакал только что диким зверем, а по-прежнему сидел на скамье в беседке.– Каждый день, с утра до вечера. А вчера пришел сюда, на детишек гляжу – и вдруг скучно стало. Дай, думаю, вспомню молодость. Танцую, весь десяток трижды крутанул, закончил, а они на меня смотрят. Игрушки бросили, молчат и смотрят. Все, даже девчонка. И я на них смотрю, дурак дураком. А потом уходить собрался, от калитки глянул через плечо: встали. Сперва твой Дрона, за ним – мои. И зашагали. Да не просто зашагали… Дошло, птица-Жаворонок?!
Вместо ответа я подошел к загородке, знаком отослал апсару-няньку в сторонку и хлопнул в ладоши. Дети гурьбой подползли ко мне на четвереньках – видимо, ходить им уже надоело. Я высоко поднял чашу, которую, как выяснилось, машинально захватил с собой, привлек внимание малышей и грохнул сосудом оземь. Затем поднял пригоршню черепков и высыпал к детям, через бортик загородки.
– Порежутся! – обеспокоенно вскрикнула нянька, но я предупреждающе махнул на нее рукой.
Не лезь, когда не просят!
Секундой позже я подбежал к апсаре, отобрал у нее куколку-голыша и, вернувшись, швырнул игрушку вслед за черепками.
