Призраки Ойкумены

– Добрый день, мар Шармаль!

Внешний пост охраны. Общее параметрическое сканирование. Внутренний пост. Папиллярный идентификатор. Проверка на наличие «жучков». Экспресс-анализ ДНК. Паранойя? Ничего подобного. Раз за разом в узлы гиперсвязи пытались проникнуть непрошеные гости. Однажды – под видом самого банкира, прибегнув к модификации тела.

– Прошу вас!

Вспыхнул зеленый индикатор. Лука прошел в кабину, коснулся дюжины сенсоров – пассаж, сложный даже для профессионального музыканта – активируя передатчик и контуры защиты. Обычно на узлы ставят три контура. Четвертый, особый, являлся сюрпризом для излишне любопытных.

– Аппий Лар Тарквиций на связи, – уведомила информателла.

В рамке возникло плоское изображение абонента. Розовощекий сенатор с благородной сединой на висках радушно улыбнулся банкиру:

– Аве, мар Шармаль!

– Здравствуйте, сена…

Изображение жизнерадостного Тарквиция мигнуло и пропало, рассыпавшись фейерверком разноцветных пикселей. На миг Луке почудилось, что улыбка сенатора зависла в центре рамки, отказываясь исчезать. Удостовериться, так ли это, Шармалю не дали – в рамке объявился незнакомый гематр лет шестидесяти пяти, одетый в сюртучную пару цвета «графит-электрик».

– Прошу прощения, мар Шармаль, что прервал ваш сеанс связи. Разрешите представиться: Яффе, алам Яффе. Уверен, нам с вами следует побеседовать, прежде чем вы продолжите разговор с сенатором Тарквицием. Я уже еду к вам.

– Когда вас ждать? – спросил банкир.

– Через тридцать семь минут сорок секунд. Это время вас устроит?

– Вполне.

Хвост, подумал Лука Шармаль. Хвост обернулся зубастой пастью. Изумительный образ; польза высшей пробы. Надо запомнить.

III

– Пари? – настаивал Пшедерецкий. – Я ставлю на Шильдкнехта: ваша подопечная скоро выдохнется. Ну как, принимаете?

– Ставлю на Джессику, – без колебаний ответил Диего. – Только учтите, я беден. Высокие ставки мне не по карману.

Пшедерецкий тихо засмеялся:

– Деньги? Нет, денежный выигрыш – это по́шло. Давайте загадаем по желанию. У вас есть заветное желание? У меня – есть. Кто выиграет пари, у того исполнится заветное желание. Идет?

– Да, – кивнул Диего. – Принимается.

Он уже понимал, что этот удар пропустил. Заключил договор с дьяволом: все блага налицо, но отравлены неизбежной перспективой смолы, кипящей в котле. Рана болела: маэстро не знал, какое из двух желаний заветней. Убить дона Фернана? Увидеть Карни? Убить – значит ли это утешиться? Увидеть – значит ли это помочь? Воскресить? Господи, прости за ересь, кощунство, отвратительное святотатство, но – воскресить?! Если рапира, брошенная на морском берегу близ Эскалоны, способна возникнуть наваждением в безумном аду космоса, а затем – воплотиться холодной сталью на Хиззаце, возможно ли, что неприкаянная душа Карни, застряв на тернистой дороге, имеет шанс обрести не покой, не жизнь вечную – жизнь бренную, плотскую, новую? Или рапир две – одна ржавеет у моря, другая греет бедро хозяина? И Энкарн де Кастельбро тоже станет две – одна воскреснет, как после трубы ангела, возвещающего Страшный суд, другая же продолжит скитаться в черных неверующих небесах?! Нет, лучше оставить мечты о чуде, лучше желать понятного: убийство, месть. Тогда и разочарование будет меньше. Два желания: заветные, ядовитые. Сбудется ли так, чтобы исполнились оба? Или придется выбирать? Или Господь, видя омерзительные колебания грешника, откажет рабу своему Диего в воплощении любых мечтаний, что бы раб ни выбрал?! Не загадывай, вспомнил Диего. Отец говорил: «Не загадывай, дурачок! Судьбе нет слаще удовольствия, чем разбить наши надежды вдребезги. Не загадывай, это все равно что трогать языком гнилой зуб…»

– Да, – повторил он.

На площадке бушевал вихрь. И маэстро, и Пшедерецкий, и уж тем более судьи, склонившиеся к «волшебным ящикам», прекрасно понимали, что эта пара фехтовальщиков не созрела для таких высоких скоростей. Плыла техника, чудил глазомер. Мастерство подменялось напряжением, точность – стремительностью, искусство – силой. С дистанцией творились чудовищные метаморфозы: казалось, соперники отбросят оружие прочь и вступят в рукопашный бой – а вот уже они далеко друг от друга, и лишь кончики клинков перезваниваются накоротке, отыскивая брешь для атаки.

Джессика Штильнер и Рудольф Шильдкнехт успели заполучить по десять-двенадцать килограммов лишнего веса – нейтрализаторы бдили, фиксируя каждое туше́. Но отягощения не сказывались на динамичности маневров. «Раны», если так можно выразиться, располагались удачно, позволяя спортсменам без проблем приноравливаться к лишней тяжести.

– В нее легко влюбиться, – сказал Пшедерецкий. – Экий темпераментище…

Он еле слышно вздохнул:

– Темперамент гематрийки? Любовник госпожи Штильнер будет чувствовать себя извращенцем. Не находите?

– Обсуждать женщин в подобном тоне… – начал было Диего.

Улыбаясь, Пшедерецкий перебил маэстро:

– …недостойно мужчины. Или даже так: недостойно благородного человека. Знаю, сеньор Пераль. Приношу глубочайшие извинения вам и госпоже Штильнер. У меня злой язык. Вы вызовете меня на дуэль? Без нейтрализатора?

В речи Пшедерецкого мелькнули знакомые нотки: верткие серебряные рыбы в мутной воде. Дуэль, подумал Диего. Намекает? Издевается? А может, все проще: я – варвар, мне чужда раскрепощенность цивилизованной Ойкумены, и я ищу подвох в обычнейшей светской болтовне? Диего Пераль, ты смешон, как старомодный ботфорт в рубке космического крейсера…

– Извинения приняты, – сухо ответил маэстро.

Он ждал и дождался. Вихрь служил прелюдией, вступлением к экспромту, продуманному заранее самым тщательным образом. «Экспромт? – говаривал Луис Пераль, и в глазах отца играли смешливые искорки. – Задача актера, мальчик мой, состоит в том, чтобы убедить зрителя: ты импровизируешь на ходу, ты остроумен без подготовки. Ты должен преподнести публике акт творения: здесь и сейчас, приятного аппетита! Ничто не требует такой подготовки, как экспромты. Перефразируя эту мудрую мысль, я повторяю: ничто не требует такой подготовки, как необходимость уверить зрителя в том, что ты совершенно не готовился! Господь создал наш мир экспромтом. Я даже представить боюсь, сколько времени Он перед этим…» Тут маэстро обрывал отца, требуя почтения к вере. Сегодня, на турнире, Пераль-старший наверняка одобрил бы молодую гематрийку – Джессика сыграла, как по нотам.

– Черт возьми! – охнул Пшедерецкий.

Улучив момент, когда дистанция позволила пустить в ход короткий клинок, Джессика – из низкого парирования, даже не подумав выпрямиться – швырнула кинжал в лицо Шильдкнехту. Бросок был сделан без замаха: краткий, резкий всплеск кисти. Так стряхивают капли воды, так отгоняют назойливую муху. Гематрийский рассудок, способный к сложнейшим расчетам, фехтовальный опыт бергландца – все криком кричало, что у кинжала нет ни единого шанса попасть в цель острием. Тем не менее, Шильдкнехт отпрянул, чисто по-человечески среагировав на бросок. Он машинально приподнял своих «близнецов», пытаясь закрыться рапирами, и опоздал, потому что опоздание Джессика Штильнер просчитала до мельчайших тонкостей, как и подъем рапир в высокую позицию.

Кинжал угодил плашмя в плечо спортсмена. Честно отмечая любое попадание – силу, точность, качество потенциального ранения – педант-нейтрализатор добавил бергландцу самую малость: пятьсот граммов в худшем случае. Но эти злополучные полкилограмма, помноженные на мощное движение торса Шильдкнехта, вынудили бергландца откинуться дальше, чем он хотел, и поднять рапиры выше, чем он собирался. А Джессика уже заканчивала головокружительный пируэт, срывая с себя плащ освободившейся левой рукой. Завязки плаща, пришитые «на живую нитку», от рывка лопнули, и алая волна захлестнула, накрыла, повлекла в пучину скрестившихся «близнецов».

Шпага вонзилась Шильдкнехту под челюсть.

Вернее, вонзилась бы, сражайся бойцы всерьез. Здесь же, на площадке, острие шпаги отскочило от нежной плоти, словно ударилось о каменную стену. Смертельное ранение – нейтрализатор одарил бергландца дополнительным весом, равным собственному весу Шильдкнехта. Спортсмен рухнул, как подкошенный. В падении он умудрился высвободить левую рапиру – и, воспользовавшись мигом торжества Джессики Штильнер, нанес девушке изумительный укол выше колена.

Двойной укол, отметил Диего. Правая рапира, следуя за освободившимся «близнецом», ужалила бедро Джессики через ткань плаща. Рудольф Шильдкнехт был природным бойцом, он дрался до конца. В реальной схватке оружие проткнуло бы и плащ, и ногу. Учитывая, что он бил вслепую, не в силах оторвать щеки, превратившейся в гирю, от пола… Браво, одними губами произнес Диего. Браво, земляк.

– Браво! – воскликнул Пшедерецкий. Бледные щеки его окрасились слабым румянцем. – У Руди мертвая хватка! Не правда ли, он мастер?

– Маэстро, – согласился Диего. – Что же вы скажете о сеньорите Штильнер?

– Восторг. Чистый восторг. Это, признаюсь честно, еще не мастерство. Но в будущем, при должном усердии, это может подняться выше мастерства.

– О да, вы правы. Это талант.

– Талант?

– Мой отец сказал бы, что это искусство.

– И, как любое искусство, – по лицу Пшедерецкого бродила рассеянная улыбка, – оно, свобода во плоти, существует строго в рамках правил. Уверен, вы заранее выяснили, что бросок и плащ не вызовут негативной реакции судей. Это же ваша идея?

Диего кивнул:

– Идея моя. А с правилами разбирался мар Дахан. Он сказал, что соответствие правилам – девяносто восемь целых шестьдесят две сотых процента.

– Почему не сто?

– Мар Дахан убежден, что стопроцентных вероятностей не существует.

Джессика хромала к выходу с площадки. Маэстро вспомнил каторжан – убийцы и налетчики, сосланные в каменоломни Тренбальса, ходили точно так же, таская за собой пушечное ядро, цепью прикованное к щиколотке. По счастью, девушке хватило навыков, помноженных на инстинкт самосохранения, чтобы отшатнуться от Шильдкнехта сразу по получению «ран». Она упала, больно ударилась локтем, выронив шпагу, и напряжением всех мышц, больше похожим на судорогу, отбросила себя еще на метр от бергландца. Валяясь ничком, он не мог в третий раз достать соперницу рапирой – сердце, печень, другой жизненно важный орган. Отквитай упрямец смертельное ранение, и успех восхитительной сеньориты Штильнер пошел бы насмарку. Адреналин кипел в крови девушки, мобилизуя тело на подвиг; гематрийский рассудок до мелочей просчитывал распределение дополнительной нагрузки, контролируя ходьбу.

– Прошу прощения…

Диего шагнул к выходу с площадки, готовясь подхватить девушку, когда та переступит условную границу. Он забыл, что нейтрализатор отключится сам, едва Джессика окажется вне силового колпака, а значит, сгинет и дополнительный вес на ноге. Он видел, чувствовал, понимал одно: раненая ковыляет, сейчас упадет, и долг мужчины… Маэстро протянул руки к гематрийке – и внезапный столбняк превратил его в статую.

– Ад и пламя!

– Извините, ради бога. Я, кажется, не вовремя…

Карни выглядела моложе обычного: совсем девчонка. Тонкое белое платьице, голые коленки. Кровь ударила маэстро в лицо, щеки закололо тысячью иголочек. Господь Горящий! Миг назад он стоял вплотную к Джессике Штильнер: лицом к лицу, грудь в грудь. Руки вскинуты вверх, клинки рапиры и шпаги скрещены в сильных частях. Только сейчас Диего понял, как сильно он вспотел. Да от меня разит, сказал себе маэстро. Хуже, чем от кобеля, высунувшего язык по жаре. Господи, как стыдно! Господи, почему мне так стыдно?

Он не мог прикоснуться к Джессике. Не мог, и все тут. Девушка уже падала, левой ногой шагнув за порог, а Диего Пераль – проклятье! – стоял столбом и задыхался от мышечного спазма.

– Позвольте мне…

Ловко обогнув маэстро, борющегося с приступом каталепсии, Антон Пшедерецкий принял на руки падающую Джессику. Вскинул поудобнее, подмигнул: удобно ли, сеньорита? Вымотанная до предела сил, гематрийка доверчиво обхватила Пшедерецкого за шею, опустила голову ему на грудь и пробормотала:

– Я сейчас усну. Честное слово…

– Спите хоть до завтрашнего утра, – предложил галантный чемпион. – Я отменю свой поединок с тилонцем. Спеть вам колыбельную? У меня драматический тенор.

– Нейтрализатор, – прохрипел Диего, чувствуя себя лишним. – Он что, не отключился?!

Пшедерецкий смотрел на маэстро поверх плеча Джессики:

– Он отключился.

– Тогда почему она упала?!

– Организм не сразу корректирует исчезновение нагрузки. Я бы удивился, останься она на ногах…

На площадке ассистент отключал нейтрализатор Шильдкнехта.

– Не завидуйте, сеньор Пераль, – как ни странно, иронизируя, Антон Пшедерецкий делался абсолютно не похож на дона Фернана, тоже склонного к издевке. – Завидовать дурно. Если хотите, возьмите на руки господина Шильдкнехта. Уверяю, он будет счастлив. Выигрышная сцена: земляки находят друг друга. За такую сцену режиссеры продают душу дьяволу. Кроме того, у вас есть предо мной могучее преимущество.

Диего хотел промолчать. И не удержался:

– Какое?

– Желание.

– Что?!

– Ваше заветное желание исполнится. А мое – нет.

– Почему?

Пшедерецкий расхохотался:

– Вы же выиграли пари?

Тысяча чертей, подумал Диего. Совсем забыл.

– Вы делали на меня ставки, – буркнула Джессика. – Сволочи.

IV

– Рекомендации врача.

– Полезно для психики?

– Полезно для позвоночника.

Это была лишь часть правды. Травма позвоночника – последствия «горячего» выхода с Террафимы – едва не запрессовала Идана Яффе до конца его дней в тараканий панцирь экзоскелета. Врач-консультант в реабилитационном центре «Каф-Малаха» действительно рекомендовал Яффе больше ходить и стоять, нежели сидеть. Но отказ присесть давал также определенное психологическое преимущество. Он позволял проследить за реакцией собеседника: останется стоять или все же сядет? Если сядет, то как именно? Как хозяин, потому что дома? Как гость, несмотря на то, что дома?

Мелкие факты, думал Яффе. Мелкие факты приводят к большим выводам. Веки моргают, пальцы берут чашку с кофе, затылок вжимается в плечи. Энциклопедия, если ты обучен чтению с листа. Интересно, что имел в виду мар Шармаль, говоря о пользе стояния для психики? Намекал на очевидность уловки внезапного визитера? Демонстрировал что-то сугубо личное, скрытое от посторонних? Ладно, оставим на будущее.

– Как угодно, мар алам. Я, с вашего позволения, присяду.

Лука Шармаль опустился в кресло, активировал в кабинете усиленный конфидент-режим, закинул ногу за ногу и замер. Меня переиграли, говорила поза банкира. Ситуация изменилась кардинальным образом. Но за тридцать семь минут сорок секунд, в течение которых вы, алам Яффе, добирались до моей резиденции, я успел подготовиться к разговору. Я провел все необходимые расчеты с новыми исходными данными: поле выгод значительно сузилось, тем не менее, на нем остались возможности для торговли и маневра. Требуется дополнительная информация, значит, меняется тактика: первый ход я предлагаю вашей стороне.

Не первый, уточнил Яффе, завершая анализ поведения собеседника. Второй, если быть точным. Первый ход я – реальный я, а не вы, мар Шармаль, чьи мысли я кодифицировал личным местоимением «я» для удобства – так вот, первый ход я сделал, вклинившись в ваш сеанс связи, защищенный всеми мыслимыми и немыслимыми средствами. Ход сильный, дебют за мной. Впрочем, основная партия нам еще предстоит, и вы даете мне об этом узнать.

Эзра Дахан, старый учитель фехтования, способный по стойке противника смоделировать весь бой от начала до конца, а главное, такой же гематр, как эти двое – о, Эзра Дахан оценил бы краткую схватку Идана Яффе и Луки Шармаля по достоинству.

– Рискну показаться невежливым, но предлагаю обойтись без вступления. Это сэкономит время нам обоим, – дождавшись еле заметного кивка финансиста, Яффе продолжил: – Мы давно наблюдаем за вашей деятельностью, мар Шармаль.

– Как давно?

– С первых экспериментов по созданию пассажирского колланта.

– Это не так, – возразил Лука Шармаль. Сонным взглядом рептилии он уставился в окно. – Вы следили за мной и раньше. Ваша ложь подтверждает мои расчеты. Моя встреча с профессором Штильнером – варвары назвали бы ее «судьбоносной»… Вероятность того, что ее инициировала ваша организация, теперь, с учетом новых факторов, составляет восемьдесят два процента. Я говорю о встрече, на которой Штильнер подтолкнул меня к идее создания пассажирского колланта.

Яффе качнулся с пятки на носок:

– Полагаете, Штильнер – наш агент?

– Вы хотите меня обидеть, – банкир моргнул, и взгляд его снова остекленел. – Ни один гематр, знающий Адольфа Штильнера в достаточной степени, не предположит, что этот человек способен быть чьим-то агентом. Вы использовали профессора без его ведома. Как? Это не мое дело. Перейдем к колланту: что именно вы знаете? Ответ «всё» меня не удовлетворит.

– У вас имеются три таких объекта. Все их участники нам известны. Могу перечислить поименно…

– Я верю вам на слово. Продолжайте, мар алам.

– Принцип создания пассажирского колланта – включение в него помпилианца с астланином на ментальном поводке. Скорость перемещения, максимальное количество пассажиров; клиенты, перевезенные вашими коллантами за два года…

Идан Яффе сделал паузу, приглашая финансиста вступить. Количество времени, которое понадобится банкиру, чтобы взвесить полный комплект «за» и «против», Яффе оценивал в четыре десятых секунды. Для паузы он выделил время в десятикратно большем размере – чисто гематрийская демонстрация уважения к собеседнику.

Одна секунда. Две. Три.

Четыре.

– Два года вас всё устраивало, – бросил Шармаль.

Я знаю причину вашего визита, утверждал финансист. Более того, я знаю причину, которая толкнула вас, мар алам, обставить ваше явление самым эффектным, чтоб не сказать, театральным образом. Я знаю причину, а вы ее озвучьте. Этим вы покажете, что согласны идти на уступки.

– Причина того, что мы нарушили, как говорят помпилианцы, status quo, – принадлежи Яффе к другой расе, он бы сейчас холодно усмехнулся, – очевидна. Великая Помпилия слишком близко подобралась к вашему секрету, который мы видели перспективным достижением расы Гематр. Вы…

– Вцепилась зубами, – перебил его банкир.

– Что?

– Вцепилась зубами в мой секрет. Я бы предпочел этот образ. Вы в курсе, что художественные образы служат профилактикой психических расстройств нашей расы?

– С вашего разрешения, мар Шармаль, я не стану развивать эту тему. Итак, вы решили сыграть на опережение и предложить империи сотрудничество. На вашем месте я бы принял точно такое же решение. Замечу, что Бюро отнюдь не склонно считать его нарушением наших расовых интересов. Бизнес есть бизнес. От помпилианцев вы бы добились наиболее выгодных условий сотрудничества.

Банкир сел прямее. Вцепиться зубами, читалось в его позе. Художественный образ, полезный для душевного здоровья. Не только помпилианцы в мой секрет – ваша контора, мар алам, вцепилась зубами в меня самого. «Не склонны считать нарушением» вместо конкретного «не считаем нарушением». Это значит: «не склонны в данный момент». Это значит: «а ведь можем и счесть». Смыслы двойные, тройные; чем глубже смысловой слой, чем безопасней он с виду, тем явственней угроза. Хотя формально, мар алам, вы мягко стелете и сладко кормите.

Вот вам сразу две метафоры – бальзам для рассудка.

– У вас, – свой статус хозяина дома Лука Шармаль подчеркнул, отмерив паузу в шесть полновесных секунд, – есть альтернативное предложение. Оно будет менее выгодным, чем сотрудничество с Великой Помпилией. Это я понял сразу. Но и Бюро меня не обидит. Разумеется, если я пойду на сотрудничество без предварительных условий.

– А вы пойдете? Без условий?

– Да, и вы это прекрасно знаете. У вас на руках все… э-э…

– Козыри, – подсказал Яффе.

Он уже выяснил, как надо вести беседу с финансистом. Метафоры? Хорошо, пусть будут метафоры. Забавно видеть, как профилактика одного психического расстройства сама по себе становится другим психическим расстройством. Гематрам тоже кое-что забавно видеть, что бы ни думали о нас инорасцы.

– Спасибо, – поблагодарил банкир. – Да, козыри. Именно козыри. Вам известен принцип создания пассажирского колланта. Известны его характеристики. Бюро вполне способно обойтись без Луки Шармаля. Тем не менее…

Он замолчал, предлагая гостю продолжить реплику.

– Зачем создавать систему с нуля, когда можно использовать уже имеющуюся? – Яффе вообще отказался от паузы. Расчет показывал, что алам поступает верно. – Нас устраивает ваша система, мар Шармаль. Вы – ее создатель, вы им и останетесь. Разумеется, в систему придется внести ряд корректив. Вы поможете нам оптимизировать перечень изменений?

– Вы знаете, что я соглашусь, и я это знаю. Но прежде, чем мы перейдем к условиям нашего соглашения…

– Да, мар Шармаль?

– Разведка Помпилии выйдет на один из моих коллантов в самое ближайшее время. Я даю четыре дня максимум. В интересы Бюро входит сохранение тайны? Или только сотрудничество со мной?

Последние два вопроса означали иронию. Ее не было ни в голосе, ни в позе, ни в мимике Шармаля. Но Идан Яффе безошибочно уловил акценты, расставленные собеседником.

– Секрет пассажирского колланта должен остаться секретом. Во всяком случае, какое-то время. На случай раскрытия тайны помпилианцами у Бюро существует отдельный план эвакуации…

– …коллантариев на гематрийские планеты, – перебил его Шармаль. – У вас есть время для реализации плана. На коллантариев Великая Помпилия еще не вышла. Сейчас рабовладельцы разрабатывают…

– …Диего Пераля, пассажира, – настала очередь Яффе перебить банкира. – Его мы эвакуируем в первую очередь.

– Он согласится?

– Это наша проблема.

– Вы ее решите?

– Мы ее решим.

Гематры замолчали на пять с половиной секунд. Какой-нибудь Луис Пераль, варвар-драматург, счел бы это молчание красноречивейшим на свете. В нем крылась масса полезной, хотя и малохудожественной информации. Бюро желает держаться в тени. Формально Лука Шармаль остается во главе проекта. Эвакуацию обеспечивает Бюро. Соответствующие распоряжения коллантариям будут исходить от мар Шармаля. При необходимости коллантарии эвакуируются вместе с семьями. Для помпилианцев и их астлан – гематрийское гражданство. Для остальных – по желанию. Затраты по этим статьям – за счет Бюро. Будущих клиентов, маршруты и сроки доставки определяет Бюро. Гонорары коллантариям сохраняются. Их выплату Бюро берет на себя. С интересующим нас пассажиром Бюро решит вопрос самостоятельно. Добровольная эвакуация объекта предпочтительней. Если объект будет упорствовать, возможны два варианта: похищение и ликвидация. Помпилианцы не должны выбиить из него информацию о колланте. Одно дело – предположения и догадки, и совсем другое – точное знание. Без подтверждения Великая Помпилия не начнет собственные разработки темы. Раса Гематр получит фору по времени. Для чего?

С вероятностью семьдесят четыре и три десятых процента Лука Шармаль уже знал, что предложит ему представитель «Каф-Малаха».

– В чем мой интерес? – банкир решил подыграть Яффе, притворившись, что не в состоянии рассчитать ответ самостоятельно. Для гематра продемонстрировать свою неосведомленность означало то же самое, что для волка – принять позу покорности и подставить горло более сильному самцу. Сейчас это было как нельзя кстати. – Сотрудничество подразумевает двустороннюю выгоду.

– Ваш интерес, мар Шармаль, хорошо просматривается в среднесрочной перспективе. «Трансгалактический коллант-туризм» – вам нравится такое название для компании по пассажирским перевозкам?

– Нет. Длинно и тяжело.

– Уверен, ваши специалисты придумают лучшее название. Готовьтесь расширяться, мар Шармаль. Цены придется снизить, но вы выиграете за счет увеличения количества перевозок. С персоналом – в частности, помпилианским – мы на первых порах вам поможем.

– Официальная компания исключает секретность. Помпилианцы быстро обгонят нас по количеству новых коллантов.

– Вы снимете первые сливки. Вам нравится этот образ: «снять сливки»? Да и впоследствии компания принесет весомую прибыль. Главное же – репутация. Ваша компания станет первой в Ойкумене. Плюс официальный приоритет открытия. Этого факта не отменит и миллион помпилианских коллантов.

Пауза затянулась на девять секунд. Этого времени Луке Шармалю хватило, чтобы вчерне прикинуть косвенные и долгосрочные выгоды будущего проекта. С прямыми и краткосрочными все было ясно и так. Банкир оценил щедрость гостя: восемьдесят семь и семь десятых процента от максимума, какой можно получить при сотрудничестве с Бюро. Плюс шанс приблизиться к максимуму еще на три целых и две десятых процента – разумеется, при уточнении ряда деталей.