Эхо-сигнатура. ПравдаБезФильтров

Я наблюдала за ним с новым, острым интересом, понимая, что он не просто «ботаник» или одержимый друг, – он был тактиком, стратегом, уже выстроившим в голове сложную цепь действий, где я становилась следующим, критически важным звеном; это осознание одновременно пугало и завораживало, как головокружительный танец на краю пропасти.

Спустя минуту, показавшуюся вечностью, телефон тихо завибрировал, и Марк, взглянув на экран, позволил губам сложиться в подобие улыбки; на дисплее светилось ответное сообщение:

"Ключ под ковриком у чёрного входа, только, ради всего святого, никому не говори, и, Марк… спасибо. Пароль, увы, не знаю, прости. Когда найдешь Кирилла, дай ему по шее за мои испорченные нервы и первые седые волосы".

Мы быстро, почти бесшумно обошли здание. Там, в тени, скрывалась неприметная дверь. Марк решительно шагнул к ней, приподнял потрёпанный коврик, и его пальцы извлекли один-единственный ключ – холодный и невзрачный на вид, будто сама обыденность.

Скрип поворачивающегося в замке металла прозвучал оглушительно громко в звенящей тишине переулка. За дверью нас ждала узкая бетонная лестница, ведущая наверх. Мы поднялись, приглушив шаги, и каждый пролёт казался всё уже и темнее. Воздух становился спёртым, пахнущим старым камнем и одиночеством.

На второй этаж вела последняя дверь – массивная, современная, чужеродная на фоне общего запустения. Дверь бесшумно отворилась, и нас окутал странный коктейль запахов – дорогой парфюм, пыль и кофе смешивались с ароматами сушёных трав, песка и старой кожи. Свет от огромного изогнутого монитора, застывшего в режиме сна, выхватывал из полумрака не только трофеи: разобранные дорожные чемоданы, из которых вывалились экзотические ткани, старый компас и несколько катушек с плёнкой для винтажного фотоаппарата, – но и ультрасовременную технику. Рядом, на зарядной станции, будто уснула рой-камера, её сферический корпус отсвечивал матовым блеском. Чуть поодаль, на профессиональном штативе, замерла полнокадровая зеркальная камера с мощным объективом, направленная в пустоту, а на столе рядом лежал портативный мультиспектральный сканер – устройство для анализа почв и растений, обычно используемое в серьёзных экспедициях. На стене висела огромная интерактивная панель, на которой карта мира была испещрена яркими цифровыми маршрутами.

Следы недавнего присутствия полиции проступали повсюду, словно небрежные мазки на холсте чужой трагедии: разводы специальной пудры на дверных ручках, ящики стола, выдвинутые с торопливой бесцеремонностью. Лучи наших фонариков, подобные скальпелям, рассекали густой мрак, выхватывая из тьмы фрагменты чужой жизни.

Марк замер позади, намеренно приглушив дыхание. Я чувствовала его взгляд на себе – тяжёлый, сосредоточенный. Он наблюдал. Не мешал, не задавал вопросов, предоставив мне пространство для манёвра, для того странного таинства, свидетелем которому ему только предстояло стать.

Я закрыла глаза, сделала глубокий, неровный вдох, чувствуя, как дрожь пробегает по кончикам пальцев. Внутри бушевал хаос – какофония чужих чувств, оставленных в этом пространстве, словно разрозненные аккорды. Полицейское безразличие, ядовитая расчетливость Виктории и собранная, давящая сосредоточенность Марка – всё это приходилось отсекать, словно слои шума, мешающие разглядеть единственно важный след.

Здесь, в замкнутом пространстве, эмоции накапливались, наслаиваясь друг на друга, создавая густой, трудночитаемый палимпсест. Комната была бутафорской, наполненной не искренними чувствами, а их искусными, но бездушными подделками.

Мой внутренний взгляд скользил по этим эфемерным слоям, цепляясь за мимолётные всплески в поиске последнего отпечатка Кирилла.

Я двинулась вглубь, как сомнамбула, ведомая мерцающими огнями, невидимыми для моего спутника.

– Здесь, – прошептала я, указывая на массивный кофейный столик из затемнённого стекла, – кто-то сидел долгие часы… и испытывал страх. Но не подлинный, а репетированный, словно актёр перед выходом на сцену. Эмоция была липкой, ненастоящей, лишённой органики живого чувства.

Марк молча следовал за мной, его собственное свечение – ровное, сконцентрированное любопытство – было единственным спокойным пятном в этом вихре; он не перебивал, не задавал вопросов, а просто впитывал информацию, как компьютер, загружающий данные.

Я шла дальше, к огромному шкафу-купе, и продолжала, голос дрожал от напряжения:

– А здесь… витает азарт, но нерешительный, быстрый, колючий, словно кто-то делал ставку не на деньги, а на нечто более ценное, и проиграл, но разочарование было неглубоким, почти бутафорским.

Медленно обходя студию, я описывала Марку эти слабые, ненастоящие всплески, эту картонную декорацию чувств, а его лицо оставалось каменной маской невозмутимости.

И тогда я дошла до эпицентра – до места перед камерами, на импровизированной «сцене».

Я вскрикнула и отшатнулась, спина больно ударилась о край стола. Золотой, ослепительный, всепоглощающий фонтан ликования; чистейший, ничем не разбавленный, дикий триумф, такой яркий и мощный, что на глазах выступили слёзы от боли. Этот след, оставленный несколько дней назад, всё ещё пламенел, словно маяк в ночи.

– Ульрика! Что такое? – Марк резко приблизился, его рука инстинктивно протянулась, но замерла в воздухе.

– Он… – я с трудом дышала, указывая дрожащей рукой на пустое место, – стоял именно здесь и ликовал, он был абсолютно, безудержно счастлив; так не чувствуют себя перед похищением, так чувствует себя победитель, поставивший на кон всё и выигравший джекпот.

В воздухе висело эхо этого чувства, густое, опьяняющее и пугающее.

Марк не стал переспрашивать; он подошёл к камерам, наклонился и внимательно осветил фонариком пол.

– Смотри, – сказал он, и в его голосе появилась стальная нить.

Я приблизилась. На тёмном лакированном паркете, рядом с местом, где сияла сигнатура триумфа, лежал маленький осколок стекла, а рядом – едва заметная короткая царапина, будто что-то дёрнулось и упало в порыве этой ликующей эйфории. Но главное – от этого места расходилась тонкая, едва уловимая, но невероятно длинная нить тоски, серая и усталая; она тянулась через всю студию к выходу, как протоптанная тропа, путь, который кто-то проделал много раз, чувствуя одно и то же – тягостную пустоту нежеланного места.

– Его путь, – прошептала я, и слова повисли в тишине. – Он ненавидел здесь бывать, чувствовал себя в золотой клетке, и этот триумф… это был его побег; он сбежал и был безмерно счастлив.

Мы стояли в гробовой тишине, слушая, как наши сердца выстукивают нервный ритм; теория, бывшая до этого лишь догадкой, превратилась в нечто осязаемое, почти материальное.

Внезапно снаружи послышался звук тормозящей машины, затем – хлопок двери и приглушённые голоса.

Марк резко выключил фонарик.

– Полиция? – прошептала я, чувствуя, как по спине пробегает холодная дрожь.

– Нет, – тихо ответил он, подбираясь к окну и задерживая дыхание. – Это Виктория. И с ней… Артём.

Марк схватил меня за руку, его пальцы были твёрдыми и тёплыми, цепкими.

– Пожарная лестница! – прошипел он, и в его голосе прозвучала безоговорочная команда.

В этот миг дверь распахнулась. Мы едва успели нырнуть за массивный стеллаж с реквизитом, вжавшись в узкую щель между шкафом и стеной. Внизу, уже внутри помещения, послышались шаги и голос Артёма:

– …да я уверен, что там никого нет!

Мы замерли, прижавшись к холодной бетонной стене, стараясь не дышать.

– …проверьте помещение снова, – прозвучал из коридора голос Виктории, ровный и властный.

– Зачем она сама приехала? – прошептала я, чувствуя, как бешено стучит сердце.

Марк нахмурился, его взгляд стал ещё острее.

– Она ищет что-то конкретное, то, о чём не знает даже её охрана. Кирилл как-то обмолвился о тайнике с «чёрной бухгалтерией» Виктории, и, думаю, она паникует, что мы можем найти его первыми.

– Она вернулась… – до меня вдруг дошло. – Значит, за зданием следили. Нас видели. Доложили, стоило нам переступить порог…

Я зажмурилась, пытаясь отфильтровать шум собственного сердца и сосредоточиться на эмоциональных сигнатурах; от Виктории вдруг повеяло волной тёмно-синего, липкого страха – не за жизнь, а за проект, за репутацию, за деньги, которые могли уплыть из рук.

Как только шаги Артема отдалились вглубь студии, Марк дёрнул меня за рукав, его глаза в полумраке были огромными, полными решимости.

«Бежим! Сейчас!»

Мы, пригнувшись, пробирались через лабиринт стеллажей и декораций к противоположному концу студии, где в стене угадывался тёмный квадрат окна. Марк отодвинул тяжёлую раму, и свежий ночной воздух ворвался в помещение, пахнущий свободой и опасностью. Мы вывалились на мокрые перекладины пожарной лестницы; я чуть не поскользнулась на влажном металле, но рука Марка метко и уверенно подхватила меня, не дав упасть. Мы начали спускаться, и каждый скрип металла под ногами казался нам оглушительным грохотом, способным выдать наше присутствие.

На полпути лестница, к нашему ужасу, закончилась; Марк, не долго думая, спрыгнул первым и, обернувшись, прошипел:

– Прыгай!

Я оттолкнулась от последней перекладины и полетела вниз, в темноту; его сильные руки поймали меня, прижав к себе на мгновение, и от него исходило ровное, тёплое синяние уверенности, которое на секунду погасило мою панику.

И в этот самый миг из окна студии в темноту вонзился ослепительный луч фонаря, слепящий и безжалостный.

– Эй! Кто там?! – прорычал грубый голос, и мы, не раздумывая, сорвались с места, не оборачиваясь; этот бег был уже не детской игрой в догонялки, а бегством от чего-то настоящего, большого и по-настоящему опасного, что дышало нам в спину.

Мы нашли временное пристанище в двух кварталах от студии – островок относительного спокойствия под тусклым светом уличного фонаря, который отбрасывал на асфальт длинные, дрожащие тени. Прислонившись к шершавой кирпичной кладке старого дома, мы пытались восстановить дыхание, из груди вырывались густые клубы пара, таявшие в холодном ночном воздухе. Адреналин всё ещё пульсировал в висках, заставляя мир плыть перед глазами, а ноги подкашиваться от пережитого напряжения.

– Они… они нас видели? – выдохнула я, опираясь ладонями о колени и чувствуя, как дрожь медленно отступает, уступая место леденящей усталости.

– Скорее всего, да. – Марк провел рукой по лицу, смахивая капли дождя и напряжения. – Если за зданием следили ребята Артёма, то по описанию он вполне мог нас узнать.

Его голос всё ещё срывался на хрипоту, но в нём уже проступала привычная собранность, возвращалась стальная опора. Он поправил очки, и стёкла на мгновение поймали тусклый свет фонаря, отразив осколки ночного города – искажённые, готовые рассыпаться при первом же резком движении.

– Значит, нам нужно найти Кирилла раньше, чем это сделают они, – тихо констатировала я, и мои слова повисли в воздухе не вопросом, а тяжёлой, неоспоримой данностью. – Потому что если он действительно всё подстроил, то остаётся единственным, кто знает всю правду. А правда, судя по всему, очень и очень кому-то мешает.

Он был прав. Игра изменилась кардинально – это была уже не детская забава и не рыцарский поход ради спасения друга. Это превратилось в охоту, где мы из преследователей неожиданно стали дичью, почувствовав на своих спинах ледяное дыхание настоящих хищников.

Марк молча достал телефон – экран осветил его сосредоточенное лицо, на котором застыла тень напряжённой мысли. На дисплее была открыта карта города, и его пальцы уже увеличивали масштаб, пролистывая виртуальные улицы с точностью штурмана, прокладывающего курс в незнакомых водах.

– Ты сказала, что чувствовала его путь. Его тоску. Куда она вела? Куда она ведёт сейчас? – его вопрос прозвучал чётко, без лишних эмоций, словно он допрашивал не меня, а саму реальность, пытаясь выведать у неё спрятанные координаты.

Я сосредоточилась, отсекая всё лишнее – навязчивый стук собственного сердца, приглушённый гул города, остаточную дрожь в коленях. Я пыталась зацепиться за память о той тонкой, серой, уставшей нити, что тянулась из студии. Она петляла по грязным задворкам, сворачивала в сторону набережной, где фонари отражались в чёрной воде… и дальше, упрямо и неуклонно, уходила на восток, в старые, непарадные районы города, где не было блёсток и глянца, где улицы пахли не дорогим парфюмом, а пылью, старым деревом и тихой, накопленной годами усталостью.

– На восток, – сказала я, встречая его пристальный, сканирующий взгляд. – Он ушёл на восток.

Марк коротко кивнул, его пальцы задвигались по экрану быстрее, увеличивая масштаб карты восточных районов, выискивая точки, которые могли бы стать убежищем для того, кто сбежал из золотой клетки. Он повернулся и быстрым, уверенным шагом направился к узкой, плохо освещённой улочке, где у самого тротуара стоял хетчбэк цвета мокрого асфальта.

Я сделала последний глубокий вдох относительно безопасного воздуха, в котором ещё не пахло погоней, и последовала за ним. Дверь автомобиля открылась с глухим щелчком, я скользнула на прохладное сиденье.

Марк завёл двигатель, и он отозвался ровным, негромким урчанием. Он посмотрел на меня, и в его взгляде, лишённом теперь всякой маскировки, читалось то же, что и во мне – полное понимание того, что назад дороги нет.

И мы поехали на восток, погружаясь в лабиринт спящих улиц, навстречу тоске, триумфу и совершенно безумному и непредсказуемому будущему, оставляя позади лишь призрачный след на мокром асфальте.