скачать книгу бесплатно
От удивления Марина аж присела.
– Ты что, совсем охренел от зависти? Где ты слышал, чтобы в Германии кто-то такие вопросы через ресторан решал? Это тебе не Хайдаркан!
– Заткнитесь, жлобы! – отрезал гость. – Собственные задницы спасли, а дальше – хоть трава не расти. Правильно Людка говорит: фашисты они и есть фашисты.
Васька вскочил на ноги, завалив табурет на пол.
– Ах, ты ж дрянь! Ничего не продали, все вам оставили: дом, скотину, приусадебное хозяйство. Посылки шлем, вызов сделали, твой пьяный бред каждый вечер выслушиваем и все равно… фашисты. А ну, собирай манатки и чеши к Лешке. Мы тобой уже сыты по горло!
У Лешки история повторилась, правда, спустя неделю. Пока хозяева были на работе, Олег вытащил из их бара большую подарочную бутылку виски, вылакал ее всю, и во время ужина его «понесло»:
– А слабо вам, буржуям, сброситься и купить брату машину.
Катя с Алексеем переглянулись. Им и за свою еще было платить и платить.
– Что перемигиваетесь? – оскалился гость. – Скулы от жадности сводит? Небось, купите какой-то старый лохмот, лишь бы я отвязаться.
Катя тяжело вздохнула.
– Что сопишь, Катька? Лучше вникни в проблему, – настаивал на своем Олег. – Не хотите помочь с документами, хрен с вами. Но, на худой конец, тачку купить можно? Вас, буржуев, вона, сколько. Скинулись и – в автохаус. Сами-то все на колесах. Или вам, белым людям, теперича не до нас, голодранцев?
Какое-то время Лешка сидел опупевший. Потом таки пришел в себя:
– А ты сильно изменился, братуха, – покачал он головой.
– Дык и вы не остались прежними. Жизнь изменилась, – констатировал Олег, накалывая на вилку большой сочный мант. – Несправедливо изменилась. Одни жируют, а другие концы с концами свести не могут.
– Пить нужно меньше этим другим, – посоветовала Катя. – Тогда и концы сойдутся. А насчет жирующих, так это не к нам. Я, чтоб машину нашу в кредит взять, ежедневно в чужих домах корячусь.
Гость противно рассмеялся.
– Говорила вам Людка, что будете фашистам унитазы чистить – как в воду глядела!
Обмен мнениями закончился сбором вещей Олега и передислокацией последнего в соседний подъезд, к Петру Карловичу. На прощание он пригрозил Лешке, что не только в гости, даже на похороны к нему не приедет.
– И на свои не пущу, – крикнул он уже снизу, громко хлопая входной дверью.
***
Документы семейства Олега, действительно, оформлялись очень долго. В чем состояла причина проволочки, понять было трудно. Все попытки деда ускорить процесс только раздражали чиновников. А в декабре девяносто девятого в квартире Петра Карловича раздался телефонный звонок. Захлебываясь в рыданиях, Людмила сообщила, что Олега убили.
– Это вы виноваты, что вовремя не вытянули сына из трясины, – вынесла она свой вердикт.
Деду стало плохо. Он с трудом добрался до кровати, принял сердечные капли и лег лицом в подушку.
Майер уже с трудом ходил, опираясь на палочку, но его решение присутствовать на похоронах сына было непоколебимым. Составить отцу компанию Лешка не смог – с работы не отпустили. Да он не особо и рвался, памятуя запрет брата на его появление на своем погребении. Женщины лететь с дедом не захотели: к чему нервы трепать, выслушивая глупые Людкины упреки? Раз фашисты, значит, фашисты.
Оставался Василий. Он долго курил на балконе, разглядывая их с братьями детские фотографии, затем взял телефонную трубку и заказал два билета до Бишкека. Отпустить отца самого он не мог. Через день они улетели.
А через пару дней в Катиной квартире раздался звонок. Совсем чужим голосом Людка прохрипела:
– Кать, Вася… умер…
Та аж на корточки присела.
– Люд, ты чего? Прими наши самые глубокие…
– Катька, я в своем уме, я не путаюсь. Олега убили, а Вася умер прямо на похоронах. Сердце остановилось. Не знаю, как Маринке сообщить. Поэтому тебе звоню… Ты подготовь ее, что ли…
Катя подавленно молчала. Потом, глотая слезы, спросила:
– Как это произошло?
Людмила тяжело вздохнула:
– Как только они приехали, сразу подошли к гробу. Дедуля еще как-то держался: стоял, смотрел на Олега, беззвучно шевеля губами. А Васька, увидев разбитое лицо брата, прошептал: «Что ж они с тобой сделали, гады!». На губах у него выступила розовая пена, и он сразу упал. Вызвали «Скорую», но не довезли…
– А как там папа? – прошептала Катя.
– Да плохо. На уколах. Про Васю ему еще не говорили. Все боятся, что троих придется хоронить… Сказали, что он в больнице лежит с нервным срывом. Даже не представляю…
Катерина накапала в стакан валериановых капель, залпом выпила.
– А Олега-то кто убил?
Людка снова заплакала.
– Кум наш, Ванька Солонкин. Собутыльник его. В последнее время Олег стал сильно пить. Домой являлся под утро. На наши с девчонками уговоры не реагировал. Оскорблял меня, даже избил два раза. Все не мог простить мне, что мы с вами не уехали. Кричал, что, если б не я, лежал бы он сейчас на мягком диване в Германии, получал бы социальную помощь и пил пиво бочками. Как будто здесь он не лежал на тахте и не пил самогонку ведрами.
Ну вот, завел он себе подружку-алкоголичку, перестал ночевать дома. Но наутро таки появлялся. А однажды не пришел. Я сутки прождала и отправилась на поиски. Всех, кого знала, оббегала: никто его не видел. Пошла в милицию. Стыдно было, но пошла. Те объявили его в розыск. Три дня искали и нашли… труп, в погребе у Ваньки. Был он уже черный, опухший. По лицу ползали большие зеленые мухи, – зарыдала Людка вголос. Потом громко высморкалась и продолжила:
– Солонкин сначала отпирался, а потом признался, что сильно перепились они в тот вечер и подрались. Вроде, он сказал моему, что никогда тот в Германию не попадет. Мол, там своего дерьма девать некуда. Ну, Олег и набросился на него с кулаками. Ванька схватил табурет и грохнул им кума по голове. Протрезвев, испугался ответственности и сбросил труп в погреб…
***
Никто не решался сообщить Петру Карловичу о смерти младшего, и он все время рвался к нему в больницу. Пришлось вызвать врача. Тот вколол деду пару кубиков сильнодействующего успокоительного. И, пока тот был в сумеречном состоянии, сказали правду. Майер выслушал новость, на удивление, спокойно.
Боль и ужас утраты пришли позже, в самолете, когда он летел в Германию с гробом младшего в грузовом отсеке. В аэропорту его встречали Катя с Лешкой, четверо внуков и черная от горя Маринка. Увидев их, он впервые за последние дни заплакал.
На похоронах дед был каким-то безразличным, заторможенным, погруженным в себя. Маринка же кричала, рыдала, проклинала Людку, возлагая на нее вину за смерть братьев.
– Если б не эта сучка-патриотка, Васенька был бы жив, – захлебывалась слезами вдова. – Чтоб ей, гадине, никогда не увидеть ни счастья в личной жизни, ни заграницы…
Ее пожелание практически сбылось. Со смертью Олега заявление на переезд семьи в Германию было аннулировано. Никакого отношения к земле предков покойного мужа Людмила Антипова больше не имела, о чем ей доходчиво разъяснили в письме, пришедшем из Кельна.
Накрылась ее мечта медным тазом. Зря столько терпела. Если б не перспектива уехать, она бы давно развелась со своим алкашом. Не стирала бы обделанные им простыни, не ходила бы с синяками на работу, не стаскивала б его со шлюх-алкоголичек, не заискивала бы перед его родственниками.
Людка паниковала, безостановочно бомбя Петра Карловича звонками и письмами. Это были уже не просьбы, это были мольбы: «Папа, вытащите из этого омута хотя бы внучек. В Киргизии у них нет будущего. Здесь они пропадут. В память о погибшем сыне, спасите их. На коленях вас прошу!».
Не отличавшийся особой набожностью, Петр Карлович зачастил в церковь. Подолгу сидел там под иконами и сам с собой разговаривал. А может и не с собой, а со своей Аннушкой и покойными сыновьями.
Как-то к нему подсел настоятель церкви, поинтересовался его проблемами. Майер расплакался, как дитя, и поведал святому отцу свою горькую историю. Тот выслушал и, проникшись глубоким состраданием к нелегкой судьбе пожилого человека, пообещал похлопотать о переезде его внучек в Германию. Слово свое он сдержал. Через год Майка и Светка уже жили вместе с дедулей и ходили в немецкую школу. А вскоре по гостевой визе к ним прибыла и Людмила.
Времени она зря не теряла. Сразу же дала объявление в газеты, что ищет мужа. Желающих взять в жены иностранку не нашлось. Прошли времена, когда их массово завозили из стран третьего мира. Опыт показал, что женщины из бедных стран живут в браке ровно столько, сколько нужно для получения вида на жительство.
Пометавшись, Людка поняла, что надо срочно ехать в Баварию, в гости к недавно овдовевшему старику Баумгартнеру, двоюродному дядьке Олега по матери. Как удалось ей уломать деда Эрнста на регистрацию брака, одному богу ведомо, но уже через пару месяцев новоявленная фрау Баумгартнер, забрав дочек, хозяйничала в добротном и веселом, как теремок, баварском доме.
А через полгода умер Алексей, прямо на своем рабочем месте. Скоропостижно скончался от острой сердечной недостаточности. Гены пальцем не раздавишь. Слабую сердечную деятельность матери унаследовали все ее дети.
Три дня от Петра Карловича скрывали эту страшную новость – слишком слаб он был и уже практически не ходил. В день похорон Катя с Маринкой накололи его успокоительными и под руки повели в Дом печали.
На поминках дед разговаривал сам с собой, пробовал петь. Глаза его были сухими. Голова мелко тряслась. «Это я во всем виноват, – шептал он. – Зачем взял с собой Васятку? Остался б он дома, был бы жив. А забрал бы в Германию Олега, и с ним бы ничего не случилось. Что я теперь Ане скажу? Как объясню, что всех детей наших растерял, ни одного не уберег? Нет мне прощения».
С тех пор Петр Карлович окончательно сдал: стал заговариваться, часто плакал. Потерял интерес к жизни. Из дому практически не выходил – лежал на кровати и читал «Библию».
Марина вскоре вышла замуж за серба из Берлина и перебралась с детьми в столицу. Через год устроила свою личную жизнь и Катя, переехав в дом, который уже три года убирала. Ее работодатель, вдовый пятидесятилетний аптекарь, решил, что для бюджета обоих полезнее будет, если они съедутся.
Людка ждет не дождется смерти деда Эрнста, переписавшего на нее все свое имущество, и подыскивает по интернету нового мужа.
Петр Карлович же доживает свой век в доме престарелых. Он совсем не поднимается с постели и все разговаривает со своей Аннушкой и покойными сыновьями.
Дела семейные
Серега Говоров пил горькую. И хороший ведь парень: добрый, неглупый, работящий. Когда трезвый. А трезвым в последние годы он бывал нечасто. С тех пор, как выставила его из дому третья по счету супруга, Серега жил у матери, Евдокии Петровны. «Святая женщина» – говорили о ней соседи. «Беспринципная терпила», – утверждали родственники, удивляясь долготерпению пенсионерки.
И в самом деле, не каждый бы выдержал Серегины выходки: то машину соседскую разобьет, то в очередной раз вылетит с работы, то драку на пустом месте устроит, то покроет матом работников правопорядка. Петровне же приходилось оплачивать счета, долги и штрафы своего сорокалетнего дитятка и утешать его после очередного залета. Женщина уже свыклась с этим кошмаром и воспринимала его как неизбежность.
Алкоголь действует на людей по-разному. Одни накушаются и идут баиньки. Другие находятся в алкогольной прострации – тело на месте, а сознание уже активно бороздит просторы Вселенной. Эти сидят тихо, как чучелко, глазками хлопают, никого не трогают. Серега же относился к третьим, кого водка делает неуправляемыми.
Как только градус ударял ему в голову, он тут же начинал проводить социологический опрос, выясняя количество уважающих его людей. Все, кто уважения не выказал, получали порцию угроз и отборного мата. Заканчивалось все дракой, пострадавшей стороной в которой, как правило, являлся Серега. Домой он возвращался на автопилоте, с «белкой» на плече и фонарем под глазом. Евдокия Петровна оказывала сыну первую помощь, укладывала его в постель и до рассвета молилась у иконы святого чудотворца Иоанна Кронштадского, просила, чтобы тот избавил Сергея от пагубной привычки.
Сама она уже все перепробовала: не раз его кодировала, подшивала, в наркологическую больницу укладывала, занятия с психологом оплачивала, делала ему укол с провокацией на два года, заставляла его посещать группу самопомощи анонимных алкоголиков, по знахарям таскала, в Серпухов возила, чтобы приложить к иконе Божией Матери «Неопиваемая чаша». А еще регулярно отгоняла от него дружков-собутыльников, но тут всегда получалось, как у Высоцкого:
Сколько я ни старался,
Сколько я ни стремился,
Все равно, чтоб напиться,
Кто-нибудь находился.
Чем закончился поединок Евдокии Петровны с Зеленым Змием догадаться нетрудно: «в первом раунде победило пьянство, завтра соперники встречаются вновь». Она, конечно, могла выгнать Серегу из дому, но понимала, что без нее он окончательно деградирует, превратившись в бомжа. Могла посадить его за решетку – сосед-правоохранитель не раз предлагал ей эту услугу, – но женщина с негодованием отвергала подобную помощь:
– Это – дела семейные. Сами разберемся.
– Сами так сами, – хмыкнул тот. – Гляди, Петровна, чтобы поздно не было – гены пальцем не раздавишь.
Женщина понимала: сосед прав. Она сама выбрала сыну порочную наследственность, выйдя замуж за алкаша, выпившего у нее не одну канистру крови. Он и буянил, и бил их с Серегой, и мочился по ночам в постель, и вещи из дому пропивал, и зарплату в карты проигрывал. Одним словом, выжигал вокруг себя все живое. В довершение своей биографии, сел за руль совхозного грузовика и влетел на нем под скорый поезд на переезде. А Серега подхватил «боевое знамя», выпавшее из рук папаши-пропойцы.
«Ничего удивительного! – объяснял Евдокии Петровне главврач наркологической клиники. – Угроза стать зависимым для сына алкоголика в пять раз выше, чем для всех остальных людей».
«Ну, и как я могу винить Серегу, если в его проблеме виновата не меньше, чем он сам? – рассуждала женщина. – Видно, оба они мне посланы сверху за какие-то грехи, которые я еще не отработала. Надо терпеть».
Терпела Петровна ровно столько, сколько позволяло ее здоровье. В очередной раз, устроив сына в областную нарколечебницу, она вернулась домой, прочитала дежурную в их семье молитву «Да воскреснет Бог!», выпила успокоительные капли и пошла в огород полоть лебеду.
Через неделю женщина напекла пирогов с вишнями и поехала проведывать сына. Тот выглядел неплохо. Хвастался, что до конца прочитал умную книгу «Преступление и наказание», взятую у соседа по палате. Что контингент в их отделении интересный: артисты, музыканты, журналисты и даже один известный писатель. Что по вечерам они устраивают дискуссии на тему: «Как обустроить Россию?», и он, Серега, в них полноправно участвует, представляя «голос народа».
Евдокия Петровна мысленно перекрестилась: «Слава богу! Можно перевести дух и съездить на пару дней в гости к сестре».
У сестры женщина долго не задержалась. Та постоянно обзывала Серегу гидролизной пьянью и присосавшейся к матери пиявкой, обмывала ему все косточки, обвиняя Евдокию в непоследовательности, мягкотелости и всепрощении. У нее самой и муж, и сыновья ходили по одной половице и дышали в одну ноздрю – никто из них не пил, не курил, не бездельничал. Все хорошо зарабатывали, помогали матери, воспитывали собственных детей.
А у Евдокии Петровны внуков не было. Ни одна из трех ее невесток так и не родила. То ли не смогли, то ли не захотели… Скорее, последнее, поскольку в повторных браках дети у них появились. «Может, это и правильно, – с грустью размышляла пенсионерка. – Родить от алкаша могла только такая дура, как я».
Устав слушать советы сестры о том, как «грамотно избавиться от сына-паразита», Евдокия Петровна собрала вещи и со словами: «дела семейные – сами разберемся» поковыляла к автобусной остановке.
Вернувшись восвояси, женщина потеряла дар речи. В доме был полный бардак: накурено, хоть топор вешай. Во всех тарелках и кружках – огрызки и окурки. Вонь страшная – как на конюшне. За обеденным столом восседал Серега вместе с какой-то, помойного вида, теткой и увлеченно дегустировал прозрачную жидкость из литровой пластиковой бутылки. Рядом, на разделочной доске, лежала закуска: хвост копченого леща, банка кабачковой икры и две бело-розовых зефирины.
– Чистый? – обратился Серёга к собутыльнице.
– Грязного не держим, – прокартавила та в ответ. – Девяносто шесть градусов, между прочим.
Серега налил себе и поджег пойло прямо в стакане. Потом начал пить, губами втягивая жидкость в рот и выдохом через нос сбивая пламя.
– Видишь, как я могу? Гы-гы-гы…
– Та ты вааще! – кокетливо хохотнула тетка, чокаясь граненым стаканом со стоящей на столе сахарницей. – За наше возвращение из «беличьего» питомника!
– О! Матушка пришла! – заметил наконец Сергей держащуюся за сердце Евдокию Петровну. – Это, Надь, – моя домашняя таможня, отбирающая на входе весь антидепрессант. Она не хочет понимать, что водочка очищает сосуды от жировых бляшек, улучшает пищеварение, память и сон. Прикинь, какая незадача…
– Та вааще! – срыгнула перегаром Надя. – Полный беспредел.
– Почему ты дома? – едва слышно произнесла Евдокия Петровна.
– Дык меня это… из больнички-то выперли… за распитие спиртных напитков. Типа, кантуюсь там зря: ни фига не лечусь, лекарства не принимаю, «колеса» выплевываю в унитаз…
Последних слов женщина уже не слышала. Ее лицо исказила гримаса боли, горло свело судорогой, перед глазами все поплыло. Побелевшими пальцами она вцепилась в спинку стула, но не удержалась и безжизненно стекла на пол.
– Ма, ты че? – кинулся к ней Серёга.
– Что-то давит… в груди, – прошептала она синими бескровными губами и отключилась.
Приехавшая неотложка диагностировала острый инфаркт миокарда и увезла женщину в больницу.
Утро следующего дня оказалось для Сереги погруженным во мрак. Его терзали жестокое похмелье и сильная головная боль. Во рту был вкус помойки. Заплывшие глаза не хотели открываться, тело болело так, будто по нему проехало не менее четырех танков. Но главное – его душило чувство вины перед матерью, которую своим свинством он загнал в реанимацию.
Как только к Евдокии Петровне стали пускать посетителей, на пороге ее палаты появился Серега, трезвый, чистый, с букетом цветов в руках.
– Ма, я больше не пью, – взял он ее за руку. – Я это… на работу устроился. Грузчиком в овощной магазин.
– Надолго ли, сынок?
– Дык… навсегда. Зуб даю.
