«Жить в двух мирах»: переосмысляя транснационализм и транслокальность

В одну из встреч Мехрафруз чуть запаздывала и прибежала ко мне в хиджабе – до этого я ее никогда не видела в мусульманском платке. Она извинилась, что не успела переодеться, и поспешно сняла платок, оглядывая публику в кафе. А потом рассказала, что жизнь в миграции научила ее «жить, постоянно оглядываясь», чтобы понимать, где и в какой ситуации она оказалась, как надо себя вести «сообразно месту и случаю». В своей статье я хочу поразмышлять о том, как люди в ситуации миграции вынуждены реагировать на новые контексты и вызовы и перестраивать свои привычные, усвоенные с ранней социализацией модели поведения и паттерны взаимодействия, правила презентации себя и прочее. Данная тема будет рассмотрена из перспективы концепции транснационализма.

Транснационализм, появившись как концепция о расширении, удвоении социального пространства мигрантов вопреки границам, ныне стал одной из самых популярных концепций в миграционных исследованиях. Речь даже идет о транснациональном повороте73, благодаря которому значительно сместилась исследовательская оптика, в частности произошел отказ от линейной, дихотомичной или биполярной модели миграции, что, в свою очередь, способствовало отказу от ассимиляционной модели, в рамках которой мигранты рассматривались как люди, вынужденные выбирать между двумя сообществами. Идея транснационализма, победоносно прошествовавшая по миграционным исследованиям в последние двадцать лет, пережила свои фазы популярности и широкого распространения, а также критики и признания того, что концепция эта не универсальная и имеет свои ограничения. Изначально идея Нины Глик Шиллер и других исследователей была связана с тем, что мигрант, переезжая в другую страну, фактически не покидает прежнюю, но расширяет свое жизненное пространство74. Транснационализм рассматривает мигрантов не как локализованных индивидов, а как «трансмигрантов»75, ведущих «двойную жизнь»76, которая позволяет развивать и поддерживать самые разнообразные трансграничные взаимоотношения: семейные, экономические, культурные, политические и пр. Благодаря этим отношениям конструируется «транснациональное социальное пространство»77, объединяющее в себе социальные особенности двух сообществ – отправляющего и принимающего. При этом мигранты оказываются в двойной системе координат, одновременно становясь «своими» и «чужими», «законными» и «незаконными», «семейными» и «несемейными», «бедными» и «богатыми» и т. д., переключаясь из одного регистра в другой по необходимости78, благодаря чему формируется особый «транснациональный габитус»79, позволяющий мигрантам переключать рамки референций и вписываться в разные сообщества.

Транснациональные исследования чаще всего рассматривают феномен миграции в глобальном масштабе, и тогда речь идет о формировании транснациональных институтов, наднациональных финансовых или людских потоках и прочее80. В то же время открытием концепции стало признание того, что транснационализм работает на уровне повседневности, и вместе с людьми перемещаются вещи, идеи, мода, паттерны поведения и т. д.81 Например, согласно отдельным исследованиям, мигранты регулярно передают различные вещи из места миграции домой, чем, по сути, производят свой социальный статус в домашнем сообществе и тем самым готовят почву для возвращения и собственной реинтеграции82.

В своей статье я хочу, оставаясь в концептуальных рамках транснационализма, сфокусироваться на микромасштабе и поразмышлять о том, как мигранты в своей повседневной жизни, сталкиваясь с разными контекстами, вынуждены конструировать и совмещать несколько социальных миров и реальностей. Этот масштаб предполагает работу с мелкими, как правило, незначимыми вне локальных контекстов и ситуаций деталями. Тем не менее зачастую внимание к этим деталям позволяет увидеть некоторые правила и принципы взаимодействия, происходящего между людьми, расшифровать их социальные картины мира и пр.83 Здесь в качестве примера я хочу привести два наблюдения, которые я зафиксировала в ходе многолетних исследований миграции в Петербурге84.

Первое наблюдение было сделано уже более десяти лет назад, когда я для одного из информантов – мигранта из Таджикистана, который к тому моменту жил в Петербурге не более полугода и только набирал опыт «быть мигрантом», – выступала своего рода «социальным работником» и сопровождала его на прием в поликлинику. Прежде чем войти туда, Бузор несколько раз переспросил меня: «Я нормально одет? Свитер подходит?» То же самое происходило перед походом в гости к моему коллеге. Информант переживал, что его одежда может «не подходить» – не соответствовать месту и времени. Своим вопросом он пытался «нащупать» правило, которое регулирует повседневный ход вещей. Одежда, по его мнению, выступала той деталью, которая в определенном контексте влияет на происходящее, а нарушение правил может вызвать какие-либо поломки или неприятности. При этом я выступала тем самым учителем, проводником в другую, по мнению Бузора, культуру хождения в гости или посещения публичных пространств. На фоне «глобальных проблем», связанных с интеграцией мигрантов или ксенофобией со стороны принимающего общества, вопрос одежды может показаться незначимым фактом, но тем не менее это та деталь, которая во многом предопределяет успех рутинных взаимодействий и в конечном итоге становится основой успешной интеграции.

Другое мое наблюдение, зафиксированное в исследовательском дневнике, тоже связано с деталью, точнее, с малозаметной «поломкой повседневности». В доме, где я жила, появился новый дворник. Даже не один – это была семья мигрантов, члены которой работали «по очереди»: я видела то молодых парней, то мужчину и женщину постарше, которые убирали наш двор, мыли лестницу, носили мусор. По разговорам с ними и с председателем нашего товарищества собственников жилья я поняла, что это семья трудовых мигрантов из Кыргызстана. В один из утренних часов пик, когда многие спешат на работу и у лифта появляется своего рода очередь, все заметили, что почтовые ящики подъезда «богато» украшены самодельными искусственными цветами. Я стала свидетелем бурного обсуждения соседей: «А зачем такие цветы?», «А что, у нас кто-то умер?», «Ой, я такие и на нашем газоне заметила», «Это кто догадался так украсить?!» К вечеру цветы исчезли. Согласно версии соседки, цветами подъезд украсил кто-то из новых дворников. Свой рассказ об этом случае соседка закончила так: «Они ж не знают, что у нас это как пошлость воспринимается. И вообще к похоронной культуре относится! Они же у нас откуда, из Киргизии? Ничего, им Нина Ивановна [председатель ТСЖ] все уже объяснила, что у нас такого здесь не надо». Мелкое недоразумение, такое как изменение привычного оформления подъезда, вызвало солидаризацию жильцов, какую я не видела прежде. Здесь для нас важно, что сам «конфликт» или, точнее говоря, некое недоразумение интерпретировалось в терминах этничности и объяснялось разрывом в повседневных культурах «местных» и «приехавших». К сожалению, версию контрагентов услышать не удалось. Однако я смею предположить, как развивались события и что Нина Ивановна выступила для семьи из Кыргызстана экспертом по «местной жизни» и рассказала о том, как «у нас принято», вернее «не принято», украшать общественные пространства.

Сергей Абашин писал, что люди в миграции вынуждены существовать в двойной системе координат, одновременно реагируя на требования и отправляющего, и принимающего сообщества85. Я бы хотела развить этот тезис и продемонстрировать, что этих систем координат несколько и мигранты вынуждены постоянно считывать окружающие контексты и ситуации с тем, чтобы отвечать на их вызовы и вести себя в соответствии с их требованиями. Итак, в своей статье я предполагаю проанализировать, от чего зависит и в каких ситуациях «включается» транснационализм и происходит переключение рамок референций. При этом в фокусе статьи не практики, описание которых было бы здесь вполне уместным и очевидным, так как новые условия жизни порождают новые привычки и действия, связанные с новым образом жизни, с новым видом жилья, с изменением потребительских возможностей и прочее86. В статье я рассматриваю, как и в каких условиях происходит транснациональное «умножение» социальных реальностей и каким образом транснационализм проявляется в конструировании и презентации мигрантами себя, в частности телесно, в автобиографиях и эмоциях, которые переживаются и тем или иным образом транслируются вовне. В этой же логике выстроена и композиция: сначала речь идет о специфике женских миграционных сценариев, затем описываются проявления транснационализма, выражаемые через тело, в автобиографиях и эмоциях мигранток. В заключении реконструируются ситуации и контексты, которые провоцируют транснациональные переключения.

Исследование опирается на материалы, собранные в ходе реализации проекта «Транснациональные и транслокальные аспекты миграции в современной России», проводившегося на базе Европейского университета в Санкт-Петербурге в 2014–2016 годах. В фокусе исследования – приезжие из Средней Азии, прибывшие в Россию (в моем случае – в Санкт-Петербург) с целью заработка. Данный текст вырос из материалов интервью, которые я брала в течение трех лет с периодичностью примерно раз в полгода с моими постоянными информантами – мигрантками из Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана.

Итак, в фокусе данной работы – женщины. Такой выбор связан с несколькими причинами. Прежде всего это связано со спецификой собранного в рамках проекта материала, где большинством моих информантов оказались женщины. Кроме того, именно с мигрантками у меня сложились наиболее доверительные отношения, и интервью с ними оказались в высокой степени информационно и эмоционально насыщенными. Как показывает исследование, именно женщины более рефлексивны и сенситивны к изменениям внешних социальных контекстов. Возможно, это вызвано тем, что именно по отношению к женщинам применяются более жесткие санкции за несоблюдение правил, именно они наиболее уязвимы и подвержены большим рискам и опасностям.

В центре внимания – истории шести женщин, за плечами у которых неудачное замужество дома и опыт самостоятельной миграции в Россию. За время исследования эти женщины меняли место работы, встречались и расставались с партнерами, переезжали в пределах Петербурга, возвращались на родину «навсегда» и снова приезжали в Россию на заработки. И всеми этими новостями об изменениях в жизни, а также своими переживаниями и надеждами женщины делились со мной в неформальных разговорах и интервью. В статью также включен материал моих коллег по проекту и материал других исследовательских проектов, посвященных теме миграции и реализованных Центром независимых социологических исследований ранее, начиная с 2000‐х годов87.

И еще несколько слов о названии статьи. Как я писала выше, в него включены слова одной из моих информанток. Подзаголовок же дан на английском языке, обращение к которому связано прежде всего с прямой отсылкой к повседневным практикам производства (буквально – doing). Наиболее часто речь идет о производстве гендера88, однако в моем случае – о повседневных практиках производства транснационализма. Использование английского языка – это демонстрация собственного бессилия найти адекватный русский аналог. В этой связи я позволила себе оставить фразу на английском, в которой вижу и чувствую бóльшую адекватность и близость к основным идеям моей статьи.

МУЖСКИЕ И ЖЕНСКИЕ СЦЕНАРИИ МИГРАЦИИ

Сценарный подход представляется довольно эвристичным инструментом описания и анализа мигрантских траекторий. Изначально, будучи довольно популярным в гендерных исследованиях89, он успешно перекочевал в исследования миграций, примером чему может служить исследование интеграционных сценариев мигрантов из России, проведенное израильскими социологами90. Здесь, вслед за Юлией Лернер, под сценарием понимается определенная рамка действий, предписывающая поведение91. По сути, это некая идеальная модель, схема, определяющая жизненные стратегии и повседневные практики мигрантов, то, как они будут действовать, что будут делать и пр. Возможно даже рассматривать сценарий как метафору – как известный актерам и другим участникам действа текст и порядок событий, однако реализуемый с известной долей импровизации. Безусловно, действия конкретного человека, попадающего в конкретные жизненные условия и ситуации, будут варьироваться, тем не менее существует особая прочитываемая логика или схема его действий и стратегий, их можно описать и выделить из них типичные сценарии, которые в каждой конкретной биографии могут комбинироваться или сменять друг друга.

Я полагаю, что миграционные сценарии возможно описать по следующим параметрам:

– цель миграции, которую возможно реконструировать не только и не столько из рассказов мигрантов о причинах переезда. Как правило, в таких нарративах речь идет о вынужденности миграции, связанной с решением острых и насущных проблем семьи. Риторика нужды, по мнению мигрантов, призвана легитимировать любое перемещение в седентаристском, оседлом мире. Однако, как показывают исследования, цели миграции, как правило, более комплексные и многосоставные. Реконструировать эти цели возможно не через прямое вопрошание, но через анализ всей жизненной траектории мигранта, обращая внимание на разные нарративы, в числе которых и воспоминания о жизни дома, и рассказы об обустройстве на новом месте, и описания социального окружения, и даже фантазии, ожидания и проекты будущего;

– социальные сети, которые продолжает поддерживать мигрант, уже переехав, и которые создает на новом месте. Именно социальное окружение, качество и интенсивность его контактов, ориентация в общении на свое прошлое или же активное включение в то, что происходит «здесь и сейчас», информация, которая проходит через мигранта, – все это влияет на его действия и во многом объясняет организацию жизни в миграции;

– организация быта, «обживание», обустройство дома, освоение новых пространств, воспроизводство домашних практик, привезенных с собой, либо же усвоение и инкорпорация новых;

– общие стратегии интеграции, включающие в себя изучение языка и включение в местные социальные институты.

Различные констелляции этих «ключевых моментов» в итоге складываются в непротиворечивую и понятную схему, в рамках которой возможно достаточно полно описать, как разворачивается жизнь человека в миграции, и объяснить его сиюминутные действия и стратегические выборы. Такие типичные и тиражируемые схемы я и предлагаю рассматривать в качестве миграционных сценариев.

По результатам исследований трудовой миграции из Средней Азии в Россию, проведенных ранее, были выделены три основных, наиболее распространенных сценария – иммиграционный сценарий, сценарий гастарбайтера и сценарий туриста92. По сути, это веберианские идеальные типы, в действительности они множественны и, как я писала выше, взаимосвязаны, пересекаются, совмещаются или перетекают друг в друга.

Иммиграционный сценарий реализуется мигрантами, чья цель не просто покинуть место своего поселения (в нашем случае – страны), но остаться на новом месте жительства. Работа, конечно, составляет важную часть его жизни, но при этом он не избегает других активностей. Можно наблюдать постепенное улучшение жилищных условий иммигранта: он начинает строить свой дом, перевозит семью или создает ее уже на новом месте. При этом связи с родиной редуцируются, а социальные контакты не ограничиваются исключительно земляками. В рамках этого сценария предполагаются активные инвестиции в интеграцию: изучается язык, перенимаются повседневные паттерны поведения. Таким образом иммигрант строит долгосрочные планы, связанные с местом нынешнего проживания. При этом возвращение для него становится скорее мифом, ибо действия в этом направлении фактически отсутствуют. Следует заметить, что среди среднеазиатских мигрантов этот сценарий практикуется нечасто, но тем не менее он встречается. Чаще он реализуется, когда мигрант работает и живет вне среды своих земляков и быстро включается в другие сети или когда мигрант находит себе брачного партнера среди местных жителей или решает получить российское образование.

Сценарий гастарбайтера разворачивается в основном вокруг трудовой деятельности мигранта. В этом случае, как правило, есть цель заработка (построить дом, купить машину, оплатить свадьбу и пр.). Другие сферы активности исключены или ограничены, отложены «на потом», досуг практически отсутствует. В этом сценарии социальные сети человека утилитарны, они не слишком широки и включают в себя в основном земляков или таких же мигрантов из других стран. Гастарбайтер ограничен в передвижении; использование им городского пространства связано лишь с работой. Он не строит дом в месте миграции, его личное пространство свернуто до «челночной» клетчатой сумки, ибо количество вещей тоже минимизируется. При этом гастарбайтер не ориентирован на активное включение в принимающее общество – язык изучается им в той мере, в которой необходим для работы, а общение с местными не в приоритете. Более значимыми и востребованными в этом случае оказываются правила отправляющего сообщества. При реализации данного сценария возвращение вписано в биографический проект, в котором миграция предполагает завершение. Однако ловушка кроется в целевом подходе. Как показывает практика, домашние нужды множатся, одна следует за другой. Так, первоначальное стремление заработать на свадьбу сменяется желанием построить дом, купить машину, оплатить образование детям и т. д. С течением времени семья мигранта увеличивается, соответственно, растут и потребности. В данном случае, несмотря на принципиальную конечность миграции как временного биографического проекта, прочитываются долгосрочные горизонты планирования. И даже если человек вернется домой «насовсем», то новые цели легко подвигнут его на новый виток миграции, ибо этот способ получения дохода уже освоен и привычен, в то время как на родине другие возможности либо не известны, либо отсутствуют в принципе.

Сценарий туриста популярен среди молодежи, которая еще не обременена собственной семьей и едет в миграцию не только и не столько заработать, но «за компанию с одноклассниками», чтобы получить новые впечатления. В случае постсоветской среднеазиатской миграции в российские города такие поездки уже становятся обязательным этапом нормализованной биографии в отправляющих обществах, своего рода инициацией, знаменующей взросление. При этом в рамках этого сценария жизнь не откладывается «на потом», она протекает «здесь и сейчас». В связи с тем, что цель такой миграции – не только получение дохода, работа не занимает центральное место в жизненных стратегиях «туристов». Они не только трудятся, но и находят время на отдых, кафе, шопинг, прогулки, встречи с друзьями, тусовки, пользование интернетом и пр. В нарративах моих информантов, воплощающих в жизнь данный сценарий, Петербург представлялся набором туристических мест и аттракционов, а не только, как в случае предыдущего варианта, списком мест, где они когда-либо работали. Мигрант-турист ищет новые, неизвестные ранее впечатления. В такой сценарий вписано и сексуальное приключение. Сети поддержки для мигранта-туриста могут быть ограничены земляками, с которыми чаще всего проводится свободное время, но могут включать и коллег, как правило, таких же мигрантов из бывших советских республик, приехавших в Петербург. В этом сценарии интеграция имеет свою специфику, потому как «туристы» активно перенимают досуговые практики, распространенные среди местных жителей, осваивают новые пространства. Чаще бывая «на людях», они все больше заимствуют повседневные правила поведения, в результате чего происходит освоение и присвоение паттернов принимающей культуры. Однако важно уловить и сегрегационные процессы, связанные с функционированием и распространением мигрантской инфраструктуры, развитие которой мы наблюдаем ныне в крупных российских городах93.

Описанная выше классификация сценариев родилась лет пять назад, когда я работала в основном с мужскими биографиями. Именно поэтому они справедливы скорее в отношении мигрантов-мужчин, прибывающих в Россию на заработки либо с семьей, либо в одиночку. Однако в фокусе данной статьи – женщины-мигрантки из Средней Азии. Женская миграция из этих стран – относительно недавний феномен, который стал более заметен и приобрел вес в общем миграционном потоке не более десяти лет назад и, соответственно, нашел свое отражение в академической дискуссии тоже не так давно94. Женские миграционные сценарии отчасти могут пересекаться с мужскими, однако здесь есть своя специфика, связанная с положением женщин в среднеазиатских обществах95. Как показали наши исследования, индивидуальная женская миграция вызвана, как правило, «сломанным брачным статусом» – мигрируют разведенные женщины (реже вдовы), которые дома выпадают из традиционных семейных структур и фактически лишены своего места в сообществе. Можно предположить, что огромные масштабы миграции, ее индивидуальный характер (когда уезжает один из супругов, в то время как второй – как правило, это жены – остается дома) и ее продолжительность порождают значительные семейные трансформации, способствуют появлению новых форм семейных отношений, в частности параллельные или вторые семьи, провоцирует измены, что, безусловно, способствует росту разводов. Разведенная женщина сталкивается прежде всего с финансовыми проблемами. В обществе модернизированного патриархата, к коим исследователи относят среднеазиатские общества, продолжает воспроизводиться гендерное разделение ролей, когда муж выступает в качестве добытчика, в то время как жена остается домохозяйкой. После развода женщина вынуждена сама зарабатывать, чтобы содержать себя и зачастую своих детей. При этом женщине, как правило, очень сложно найти работу с заработком, достаточным для содержания себя и детей, что связано не только с общим экономическим положением в Средней Азии, но и с очевидным для традиционных обществ вытеснением женщин в низкодоходные сферы труда.

Кроме того, у разведенной женщины возникают проблемы и с местом жительства. Будучи замужней, женщина по традиции живет в семье мужа. После развода она зачастую вынуждена покинуть этот дом. При этом обратная дорога к родителям чаще всего закрыта, ибо братья женщины приводят в этот дом свои семьи. В этой ситуации женщины оказываются не только исключены из традиционных систем поддержки, но и буквально лишены места. Выходом в этой ситуации может стать миграция. Согласно данным нашего исследования, большинство женщин из тех, кто в одиночку приезжает в Россию из Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана, это именно разведенные женщины.

Для этой группы характерен свой миграционный сценарий, который сопряжен с предыдущими, но в то же время имеет свою специфику. Этот сценарий я назвала сценарием «починки социального статуса». В данном случае миграция позволяет разведенным женщинам либо восстановить статус (новое замужество), либо просто взять паузу в решении проблемы. Очень редко, но мне встречались такие случаи, когда миграция позволяла заработать женщинам на собственный дом (но при обязательной финансовой помощи родственников), так что «ремонт» статуса уже связывается с выстраиванием собственной автономии и от родительской, и от мужниной семьи.

Заработки – основная декларируемая цель миграции для этих женщин. Однако, в отличие от предыдущих сценариев, заработок обычно не связывается с конкретной целью – дом, машина, свадьба и пр. Речь идет лишь о рутинном поддержании себя и детей. В данном случае финал миграции изначально неизвестен, ибо нет никаких даже предполагаемых финальных ориентиров, которые могут хотя бы потенциально быть свидетельством, сигналом для завершения проекта миграции. Найти нового партнера или мужа – одна из «попутных» целей. И о своем желании рано или поздно найти мужа мне рассказывали практически все мои информантки.

Поиск нового партнера во многом задает действия и организацию жизни в миграции. Так, женщины активно выстраивают новые или поддерживают уже существующие социальные сети. Как правило, в эти сети входят и земляки, и такие же мигранты, работающие или живущие рядом, но из других регионов или стран постсоветского пространства, местные жители. Их жизнь связана не только с работой – они по возможности часто ходят в гости, встречаются с друзьями, гуляют. При этом женщины по своим сетям активно расспрашивают подружек или просто знакомых о потенциальных партнерах и сами ищут знакомства. Справедливости ради следует признать, что партнер выбирается все-таки среди земляков. Как мне объяснила одна информантка, мигрантка из Кыргызстана, это связано скорее с вопросами безопасности, в частности понятным и предсказуемым поведением мужчин, известными, разделяемыми правилами.

Мигрантки, реализующие этот сценарий, изначально не стараются обустроиться на новом месте, а, как и многие гастарбайтеры, сохраняют возможность легкого передвижения и мобильности. Свой «дом» женщины строят, если начинают совместную жизнь с партнером, с которым выстраиваются квазисемейные отношения и ведется совместное хозяйство.