скачать книгу бесплатно
– Скорее – рассвет, – не растерялась Тэффи и заказала пиццу, предложив рыдать от голода в ожидании ее.
Так и поступили, сели в зале в кружок, начали плакать и вздыхать и голосить:
– Голодные мы голодные, бедные мы бедные, никчемные мы никчемные!
За этим занятием их застали курьер и пицца, пришедшие параллельно, курьер пожал ей и ее колбаскам и томатам руку, вручил ее четырем писателям и ушел, хромая на голову, душу и руки. Пицца покончила с собой, улеглась на столе, от нее отрезала по кусочку на каждого Тэффи и предложила тем самым есть плоть великого Данте.
– Правильно, чем читать это все, проще перекусить и узнать не меньше ничуть, – захрустел корочкой Блок.
– Так что же, – сказал, делая то же, Маяковский, – огонек сигареты – земля – или дымок ее – небо? Конечно, надо добраться до того, кто курильщик.
– Пьем? – удивилась Тэффи. – Нет, хохочем языками – губами, танцуем ими, разгружаем вагоны, учимся в школе, учим в институте, но не пьем. Ни за что.
– Ясное дело, – нахохлился Блок, – мы идем к первоисточнику всего, распивая тут кровь Христа. Бог сдавал кровь в поликлинике, отсюда и родился Христос. Человек из пробирки. Из безымянного пальца Христос. Все люди Иисусы сейчас. И потому у нового Бога будет имя по типу Сергей, Александр, Владимир.
– Или Надежда, – рассмеялась Тэффи.
– Конечно, – посмотрел на нее Александр, будто бы осушил ее взглядом, сдал эту бутылку, позволил ей наполниться снова вином и приобрел ее заново, указав тем самым самый банальный путь к бессмертию, которое может летать в виде мошки или спуститься, прибыть НЛО.
Владимир устроил на стуле борьбу на руках с Сергеем, застыл с ним на пять минут, в результате чего захват сорвался и обе руки рванули вниз, где победили вершину, которою были. Маяковский сказал, успокоив все страсти, включая свои, вспыхнувшие в армспорте:
– Раньше аристократия и буржуазия попадала на тот свет и жила в нем. Я про телевидение и избранных: актеров, ведущих, политиков. Интернет – это Великая октябрьская социалистическая революция, или Восстание масс, говоря иначе, когда бессмертен почти любой. Просто вопрос в формате и в статусе того, кто не умер.
Тэффи внимательно выслушала его, пока остальные пили, и отчетливо и громко произнесла:
– Хватит мудрствования хоть на минуту. Хотя бы на час, черт возьми. Давайте попроще!
Она подняла всех троих, включила сиртаки, прошлась кругом с ними и села писать миниатюру пальцем, смоченным в вине, на губах любимых мужчин.
– Что я сейчас написала?
– Что любишь меня, – ответствовал Блок.
– Ты забыл частицу «не»!
– Ну и пусть.
Быстро ей это надоело, потому Тэффи переоделась в горничную в мини-юбке и сетчатых колготках и заставила три сердца стучать так, будто они – молотки, а тела – гробы, не иначе. Ее же сердце отправилось гулять по венам и капиллярам, артериям и нашло себе место в конце мизинца. Но ненадолго, после того, как Маяковский и Блок облобызали ей ягодицы, а Есенин сделал такие фото, пошли в ванную, наполнили ее и запустили кораблик, сделанный из бумаги.
– Вот так и мы на поверхности земли. Просто надо перестать быть бумажным корабликом на земле, а стать бумажным самолетиком на воде.
Тэффи разделась полностью, легла в ванную, набрала в рот вина и стала поить им по очереди поэтов, наклонявшихся к ней. Иногда они целовали ей груди, напоминающие два автобуса, откуда выходят люди, но садятся гораздо больше.
– Ведь час пик, – рассмеялась она и запустила пальцы в волосы Сергея, похожие на рожь, которую убирает комбайн – гребенка.
Так прошла пара часов, после которых они вырубились в комнате, кто где, и проснулись там же, но слетав на другую планету при этом, но все вместе, а потому никто не заметил того, продолжив спать и заниматься сексом одновременно.
11
Когда к твоему виску приставляют пистолет, а ты думаешь, что это палец, то в случае выстрела ты становишься рукой фрезеровщика без одного пальца – пули и продолжаешь работу, чтобы однажды обрести утерянное в виде станка, который и стал твоим пальцем по имени Бог. А Тэффи проснулась утром, пока спали мужчины, написала рассказ за час, отредактировала его и отправила месседж подруге о том, что хочет прочесть его. Та сотрудничала с баром «Серебряные», предложила на завтра читку, в два часа дня, «почему бы и нет?» – «да – да» – «пойду приготовлю завтрак» – «а я к мужчинам своим» – «еще бы, мои проснулись» – «мои, я думаю, тоже». Тэффи вышла из чата, выкурила треть сигареты, как фалангу пальца, две трети забычковала, сварила кофе и отнесла его в комнату, где троица и спала и нет. В междуцарствии Блок, Маяковский и Есенин парили над полом, но не достигали потолка, они дремали вовсю, они были здесь и там, и в Самаре и в Москве, и в Кувейте и в России, и на Марсе и на Земле – такое бывает, просто надо вовремя это понять и сделать шаг не сюда, а туда, чего пока что никто не сделал, кроме пбв. А это практически боги, ежели не они. В итоге Владимир пил кофе с солеными грибами, Есенин целовал мочку Тэффи, Блок смотрел телевизор, где рассказывали про него и читали его стихи. Тэффи тоже потягивала кофе и при этом свободной рукой искала и будоражила на Маяковском то, откуда появился весь мир.
– О богиня Астарта! – воскликнул Есенин и испытал то же, что и поэты, пишущие последнюю строку.
Тэффи поцеловала его, помогла одеться и отправила за сигаретами и плетеным сыром.
– Только не торопись, – напутствовала она, – на обратном пути умри от сердечного приступа, пролежи лет сто мертвым, а потом уже возвращайся сюда. Идет?
– Хорошо, – улыбнулся Сергей, вышел на площадку и исчез в лифте, который был и которого не было.
А Тэффи превратилась в цветочек, села в горшок и попросила Александра и Владимира поливать ее, чтобы она выросла в женщину по имени Тэффи и стала выдающейся писательницей – хотя бы для этой Земли. Для всего человечества без исключения – этого мизера, захватившего всё. Так все и случилось, Тэффи спрыгнула с подоконника и сказала:
– Почему не хотят брать незнакомые номера, когда с них звонят? Зло сгустилось в виртуальном пространстве. Облепило телефоны людей. Вот потому, если и звонят с добрым посылом, то толкают облако зла, подгоняют его к тебе, и в итоге опять оно как будто звонит, а добру еще надо пробиться.
Маяковский ответствовал – как будто не в тему:
– В «Джентльменах удачи» дочь профессора Людмила посетила троицу зэков по одной причине, о которой говорить даже не стоит.
– Снято в порно? – спросил Блок.
– И собрало много лайков, – положила ему руку на колено Тэффи.
Она встала, выглянула в окно, ожидая Есенина, и сказала вполоборота:
– Секс в одного больше секс, чем вдвоем, втроем тоже еще не секс, а аванс. Только вчетвером – это секс, а пятеро – уже групповуха, разврат. Сережа заходит в подъезд.
– Хорошо, – бросил Блок.
Есенин вошел с сыром и сигаретами и сходу сказал:
– Только в фильме «За последней чертой», в 1991-ом году, говорится напрямую о сексе вчетвером. Проститутке предлагают обслужить трех клиентов. Она отказывается. А почему? Потому что это удел самых обычных женщин. Проститутка не хочет вторгаться на их территорию и выбирает любовь. Удел проститутки – любовь, остальных женщин – секс.
Маяковский принял покупки, закурил в коридоре, спросив разрешения у Тэффи, и произнес – в ответ или вообще:
– Вот я понимаю индивидуализм – дым из двух ноздрей: пантограф троллейбуса. А не клоаку рта у трамвая.
– В «Белом солнце пустыни» Сухов говорит, «нам положена одна жена», – окинул всех взглядом Есенин, – не мне – не ему, а нам. Не посвящен ли весь фильм тому, что главный герой ищет пару к себе для подарка жене? Но вот Петруха и Верещагин гибнут. А Саид занят. Других вариантов нет. Во всех иных случаях ситуация – наоборот.
– Все может быть, – положила плетенку на стол Тэффи и накинула ногу на ногу, присев за правильный стол, раз у него четыре ножки, влюбленные в пол.– Пойдемте к Владимиру, что ли? Посмотрим, как работает и живет наш поэт.
– Идемте, – кивнул Владимир, – Маяковский, ты не против? Маяковский: нет, простое как мычание. Вперед!
Собрались быстро и пошли вниз по лестнице, ведущей вправо, налево и в лифт. По дороге Тэффи сказала о своем выступлении, Владимир пожал ей руку, Блок присвистнул, как Есенин, а тот сказал: круто.
– Завтра – читка? Ну – ну, вот так дела, так идемте сейчас пить кофе в кофейню, потом – ко мне, переночуем, а завтра – читать, читать и читать, – разжег огонь речи Владимир.
– Отлично, – положила руку ему на плечо Тэффи и стала этой рукой и этим плечом. Хоть на мгновение.
Сели через полчаса – приблизительно – в кафе, дождались прихода Белого и Черного и представления их.
12
Белого Черный вынес на руках, крича:
– Мы эмигранты! Мы эмигранты!
Впрочем, Белый тоже кричал:
– Наполовину! Наполовину!
Он хорошо сидел на руках и называл себя Любовью Дмитриевной. Блок на это хмурился слегка, после смеялся, позже – хохотал. Просил сливок к турецкому кофе и произнес, выпив его:
– Звезды горят во все стороны потому, что их со всех сторон видят. Можно сказать, что звезда – круглое зеркало.
Есенин и Маяковский промолчали на это, Тэффи попросила записать эту мысль ей в блокнот. Блок не отказался, но восторга не выявил. Нарочно, как подумала Тэффи, потому что слишком приятно ему. Блок будто бы услышал и даже увидел ее мысль (выходящую с голым шикарным и женским задом на улицу), долго смотрел на нее, отсутствующую уже, заказал себе еще кофе и выпил часть его, но не сверху, а внизу. На то он и был великим поэтом. Умел и такое делать. Владимир захотел Тэффи, намекнул ей на это взглядом, на что та ответила тем, что надела очки и в четыре глаза посмотрела на него.
– Не выпитого мало, а нас много для него, – сказала она.
– Согласен, – кивнул вместо Владимира Есенин.
А в это время Белый раздевал Черного и Черный отвечал тому тем же.
– Обоюдоострый стриптиз, – отметила Тэффи и возбудилась так, что не возбудилась ни капли.
Она заказала на всех картофеля фри и сметаны, по баночке пива, выловленного в реке, и начала барабанить пальцами в ожидании Годо. А тот все не шел, приходили Беккет, Ионеско, Годар, Адамов, приносили куски стульев, столов, телевизоров и еды, выбрасывали это на пол, дожидались ругани уборщицы, которая появлялась, давала тысячи долларов великим и на коленях просила все убрать, потому что у нее радикулит и она в состоянии делать только брейк-данс, что и делала она, когда все уходили. Или Тэффи только мерещилось это, она и сама толком не знала, она то закрывала глаза, видела свое соитие на столе с ее любимыми поэтами, сразу с троими, раз иначе не секс, а упадок всех сил человеческих и вырождение, декаданс, то поднимала веки и ела картофель, принесенный не то официантом, не то дошедший сам. Фри ели и Блок, и Есенин. И кричали:
– Пиво! Ну где же пиво?!
Голых Черного и Белого фоткал Маяковский, и те забегали внутрь камеры, щекотали друг друга там и снова обнаженными выбегали наружу, показывая гениталии, похожие на клубок нитей и спицы или горшок с одиноким кактусом, рассказывающим об этом. Пиво скоро прибыло на маленьких детских ножках, запрыгнуло на стол и предложило себя выпить, выпятив волосатый живот гориллы.
– Это прекрасно, – выдохнула Тэффи.
Маяковский согласился с ней, записал рифму «коктейль – email» в блокнот, кинул картофелину в рот и обнаружил на языке осколок зуба, довольно большой. «Утес, подумал он, лежащий в объятиях тучки».
– Не хватает жареного чеснока или лука, – огляделся Блок и сделал жирный глоток пива, как сом.
– Они же воняют, фу, – чуть не расплакалась Тэффи.
– Немного специфический запах, не более того.
Тэффи не согласилась взглядом с Александром и пошла в туалет, где опрыскалась духами, пахнущими только что выпущенной моделью «BMW», только – только с конвейера, вымыла руки, чтобы они не пахли чесноком и луком, раз о них зашла речь за столом, и вернулась, как молодость всего человечества. Произнесла (озвучила мысль, пришедшую в голову):
– Вот кто-то мечтает о космосе. Но космос – тот же «Макдоналдс». Его не было раньше у нас. Надо было ехать заграницу. А потом можно стало посетить возле дома.
– «Макдоналдс» – это только к примеру. Речь вообще о заграничной компании, – поддержал ее Маяковский.
– Конечно, – улыбнулась она, присела и макнула в сметану картофель.
Сделала глоток пива, не проглотила его, припала к губам Маяковского и напоила его, после чего нарочно вульгарно рассмеялась и обнажила звезды во рту, изучаемые телескопами ноздрей окружающих ее мужчин. А через пять, десять, двадцать, тысячу минут заиграла музыка – шлягеры 60-ых годов, и Тэффи и три величайших поэты начали танцевать: сначала в себе, после на Марсе, а затем уже здесь, на этой танцплощадке, танцующей самой, вульгарно двигая бедрами и обнажая тонкие трусики из стали и речей Томаса Мюнцера.
– Лихорадочно немного танцуем, – бросила Тэффи, – но ничего не поделать, такова наша жизнь.
– В чем лихорадочность? – поинтересовался Есенин.
– Может, в самом тексте, описывающем нас. Я не знаю. Возможно, не в нем, а в нашей жизни, в отношениях – в танце.
– Да плевать. Разве нет? – открыл гроб с гвоздями зубов Маяковский.
– Согласен, – произнес Блок.
И продолжили танцы, которые кончились точно такими же танцами в комнате Маяковского, выпивкой на кухне его и сном снова в его комнате, где на стене висел портрет не Ленина, а Арто.
13
Очнулись от космоса в час дня, вскочили даже, вернулись на крошку батона – на Землю, выпили кефира или водки и заскакали на одной ноге – для прикола – в «Серебряные», где сели за столик, скачущий вокруг них, успокоили его, почесав спинку ему, и дождались выхода Тэффи – приглашения на сцену ее. И она вышла, сияя золотом и бриллиантами – поцелуями и отражениями взглядов трех великих поэтов, поправила юбку, открыв полноту своих бедер для тех, кому интересна не только литература, и стала читать:
– На пляже подгорали шашлыки. Волны уносили песок и приносили золото. Золото той неповторимой молодости, когда тебе двадцать, а всем, всему миру – пятнадцать.
– Классно, классно! – закричали из зала.
– Немного оффтопа, – подняла глаза от телефона Тэффи и просто сказала: – В «Джентльменах удачи» Леонов символизирует более львицу, чем льва. Потому что у нее три льва. А зовут его, главаря этой банды, Евгенией и Александром, именами, относящимися и к женщине, двуполыми, отсылками к ней, двухсторонними. Да?
Молчание, тяжелое, гробовое, после неуверенные, нарастающие, чудовищные, шквальные аплодисменты. И Тэффи, пожухнув и расцветя, продолжила чтение:
– На пляже были он и она, и они целовались посредством волос и заката и рассвета с обеих сторон небес. Жизнь наступала и уходила одновременно. Начиналась и кончалась, и эти оба состояния ее обнимались и касались губами друг друга.
Похлопали, довольно обильно. И Тэффи вернулась к главному:
– В «Скалолазе», в самом начале фильма, на скале два парня и девушка. После прибывают еще мужчина и женщина. И одна женщина гибнет. Именно поэтому. Потому что должна быть одна женщина и трое мужчин.
Задумались люди в зале, а Маяковский встал и сказал – небесно, когда град и гром:
– Даю слово курить две – три сигареты в день, хорошие. Не дрянь, которую потреблял оптом. Поддержите?
– Поддерживаем, – зашумел народ, – запишем даже, Владимир.
– Отлично, – Владимир сел и снова поднялся: – Друзья, после моей смерти о моей жизни снимут фильмы. Это все фильмы Параджанова и Тарковского. Благодарю за внимание.
Он взгромоздился обратно на стул и прибил ладонью металлическую муху, посмотрел на стальное окно, на железную лампочку, на бетонный из нее огонь, заценил кирпичные закуски к расплавленному металлу – вину, кивнул знакомому роботу, зашедшему на огонек, написал в мраморный блокнот гранитной ногой памятника – правой или левой, не обратил внимания, – пару меркурианских строк, обратил внимание на метановый дождь, заказал пиво из дождей, идущих на Юпитере, подал руку – совковую лопату спускающейся со сцены Тэффи и предложил им всем пить такие дожди, на что Блок из поэзии и Есенин из публикации ее ответили согласием, а Тэффи промолчала, но сделала глоток размером с Тихий океан.
– Жарко, густо сидим, – сказала через десять минут Тэффи.
Блок согласился кивком брусчатки своей – головы, Есенин снял урожай ржи со своей головы, разбогател и бросил:
– «Над пропастью во ржи» – это над моей головой, на ней. Действие романа там. Сам герой – это я. Это все мой и ничей более суицид.
Владимир не удивился его словам, пошел на сцену и прочел:
Ты,
