скачать книгу бесплатно
Блок кивнул на эти слова, да так, что Марина заметила и покраснела, как солнце, и произнес:
– Вся злость людей оттого, что они не наверху. Всем надо подниматься наверх. Злы на вершине только трое: Смерть, Гитлер и Сталин – по убывающей – и их филиалы.
Тэффи положила руку ему на ладонь и подарила ей тем самым ночь любви, что почувствовали и увидели Маяковский и Есенин и нисколько не приревновали. Тэффи продолжила блоковскую мысль:
– И все трое – половые органы Бога, отсеченные от него. Зевс же оскопил своего отца. Вот так. А тело Бога – мужик, самый обычный мужик, смесь свиньи и медведя. Голова только человека. Армянина или грузина. Вот мы и приходим к знаменитой и гениальной серии «Южного парка».
– «Челмедведосвин», все понятно, – улыбнулся Маяковский, не стесняясь своих зубов. – Бог состоит из нескольких человек, не связанных друг с другом. Ведь в Армении и Грузии находят кости огромных людей. Это знак. Бог – гигантское тело, разорванное на несколько обыкновенных тел. Потому нам так страшно глядеть на расчлененных людей. Мы боимся тем самым Бога.
–Особенно одного его полового органа – Смерти, Ахматовой, – расплакалась этими словами Тэффи и добавила: – Старухи – процентщицы, той.
Блок отмахнулся левой рукой от правой, пристающей к ней, и посмотрел на Тэффи:
– Тут такое Цветаева говорит. А я про «Двенадцать стульев» скажу. Там то же самое. Отец Федор больше гоняется за Остапом и Кисой по внутреннему наказу жены, чтобы дополнить ими ее постель. Но слесарь Полесов удачнее в этом. Он добавляет к себе Великого комбинатора и его компаньона и ведет их к Елене Станиславовне. Именно потому на них в гостинице нападает священник, оставшись с женой один.
Тэффи и остальные выслушали его и повернули головы к Цветаевой, которая говорила:
– Шизофрения – хороший и плохой полицейский. Вот человек в жизни порядочный, а в интернете он – сволочь, а его вторая половина – наоборот. И возникает тем самым крест, на котором они хотят распять Христа, и распяли бы, если бы не сами на нем с двух сторон.
Подошли после вечера к Марине, купили книжку стихов ее под названием «Рифма – она оргазм», сфотографировались с ней и пошли на улицу, разворачивающуюся в голове и высовывающуюся, как язык, наружу. Улица не имела ничего против такого, говоря колесами авто:
– Приятно прогуляться по мне.
И они шли, сбивая глазами звезды и надевая их, как очки.
8
Ходили по ночной Москве, похожей на треснутую бутылку вина «Саперави», пили через эту трещину и не ранили губ. Тэффи держала за руки Блока и Есенина и говорила Маяковскому, идущему впереди:
– Владимир, ты не ревнуй, потому что я – это ты, это гомосексуальная троица идет!
Владимир оборачивался и шутил:
– Ничего подобного, ты – это ты, а вот Александр и Сергей – я, рассеченный молнией.
– Надвое? – удивлялась Тэффи.
– Натрое – и тебя.
Встали за столиком у киоска, взяв себе кофе. Владимир все оплатил, его взяла за руку Тэффи, посмотрела ему пристально в глаза и поцеловала его взасос, подарив полглоточка кофе.
– Вкусный? – спросила она.
– Лучше только чай, продающийся на Сатурне, – не растерялся он.
Тэффи промолчала, отвела за киоск Блока и устроила тем самым среди оставшихся тишину. Владимир и Сергей переглянулись, их взгляд говорил: целуются они там или гораздо больше. Вскоре цветущая Тэффи и сумрачный Блок воротились.
– Ну и как ваш секс? – вопросил Есенин.
– Замечательно! – расцвела еще больше Тэффи. – А вообще мы беседовали и вызвали такси, чтобы вместе поехать в сауну.
– Вдвоем? – скривил губы Есенин.
– Да! – выпалила Тэффи. – Вчетвером.
Продолжили потягивать кофейные напитки (такси все не ехало), кидали в рот орешки, арахис в соусе карри, который купил Блок, пришедший в себя и ушедший из целого мира, чтобы разобраться в себе, собрав все свои силы. Небо стремительно выкатывало бочки звезд и поило вином. Все пьяными проходили мимо, смеясь над шутками Ленина, Сталина и Хрущева, разлитыми в воздухе. Тэффи привставала на цыпочки и смотрела вдаль:
– Ну где же такси? – вопрошала она и хотела целоваться с тремя поэтами по очереди.
– Сейчас приедет «КамАЗ» и повезет в кузове нас, – хихикнул Есенин и проглотил арахис, не разжевав.
Пришлось сделать большой глоток кофе, иначе горошина торчала бы в горле и играла всю жизнь роль кадыка. Маяковский хрустел пальцами и говорил, что это хрустят сухари в матраце главного героя из рассказа Лондона.
– Какого рассказа? – поинтересовался Блок.
– Любовь к жизни.
– Любовь ко мне, – рассмеялась Тэффи.
И Маяковский привстал на цыпочки и увидел такси, едущее к ним по трупам немцев Второй мировой войны. Они загрузились, с Тэффи впереди и поехали туда, где сбываются все мечты, потому что их нет. Доехали довольно быстро, пялясь из окна на голых прохожих, раздетых довольно прохладным ветром, купили пива, обернулись в одеяла и стали есть воблу, висящую вместо гирлянд, и пить «Жигулевское», скользящее не в желудок, а в голову.
– А теперь попарьте меня, – скинула простыню Тэффи и легла на живот в парилке.
Долго массировали ее, били вениками по попе и спине, целовали ее, омолаживали и вскоре продолжили пить пиво, дошедшее от происходящего до +400? C.
– Это не пиво, а чудо, – сделал очередной глоток Блок, – оно прилетело на Венеру с Марса. А мы на Земле. Значит, Земля – это сумма их.
– Конечно, – положила руку на бедро Владимиру Тэффи, – Земля – это то, что больше себя, – и ее рука поползла выше, как лавина, накрывшая небо.
Закурили по сигарете и выдохнули первые четыре главы «Войны и мира», которые под потолком стали остальной частью романа. Они прочли его, экранизировали при помощи глаз, видящих вместо бетона небо, и поехали на метро туда, где Красная площадь становится черной, так как кровь Христа запеклась. Погуляли и поняли: трое мужчин не могут держать женщину одновременно за руки потому, что они – колеса легковушки, а не мотоцикл с коляской.
– Ведь четверо – это авто, друзья мои, – объяснила Тэффи, – это четыре колеса.
– И которое колесо – женщина? – удивился Блок.
– Спущенное, которое надо накачать, – прыснула Тэффи и повела мужчин подальше от Красной площади, чтобы отдохнуть от крови Христа. Она привела их к себе домой и постелила на полу всем четверым. Сама легла между Есениным и Маяковским и сказала:
– Это чтобы один всегда ревновал и не давал нам стоять нам на месте. Двигал историю вперед.
– Ясно, – ответил Блок.
Он повернулся спиной к целому миру и провалился в него, уйдя в крепкий сон, похожий на лицо Параджанова, увидевшего весь без исключения космос: каждую планету, черную дыру и звезду.
9
Утром Владимир проснулся от того, что Тэффи пела «Летел голубь», Блок и Есенин тоже открыли глаза, и Тэффи, прекратив музицирование, сказала:
– А вот «Баллада о солдате». Хороший, прекрасный фильм. Почему у Алеши ничего не выходит с девушкой? Потому что у нее жених есть, как она говорит? Нет никакого жениха. Она расцветает просто, когда ее ловит часовой в вагоне, Алеша заступается за нее, является лейтенант и спрашивает у Алеши:
– Девушка с тобой?
Он говорит:
– Да.
А она отрицает:
– Нет.
А почему? Потому что она с ними троими. Вот и кино в плане любви, то есть основного и главного, кончается ничем.
Блок поморщился и сказал:
– Полностью согласен. Но поймут ли нас остальные? Вот напишу я или Владимир об этом, всех собак спустят на нас. Не иначе, никак.
– Кто не рискует, тот не пьет шампанского, – встал Есенин и пошел в ванную умываться.
Долго смотрел на себя в зеркало и видел Блока и Маяковского по бокам, целующих его в голову – в голову Тэффи, смотрящую на него черной дырой и звездой.
– Ну и дела, – выдохнул он.
Вернулся и предложил тоже вставшей компании почитать вслух Блока, так как увидел его книгу на полке.
– Хорошо, – согласилась Тэффи, взяла книгу и стала читать «Двенадцать».
– Революция имени Христа, – рассмеялся Сергей.
Тэффи заварила после чтения чай и усадила мужчин на кухне. Там они сделали по глотку, подобному гигантскому слалому, и посмотрели в окно: в нем пролетал самолет, не отличающийся от слона. Они сфотографировали его и продолжили пить чай, текущий им в рты с горы. Тэффи произнесла:
– Вспомнила старый фильм «Холодное лето пятьдесят третьего». Он говорит о том, что со смертью Сталина и Берии Сталин и Берия перешли в низы, в сам народ. Пока не пришел к власти Брежнев, Прежнев, задница Сталина. А между и после них – банды, братки. Это и девяностые годы. И вот спасти поселок (читай – Россию и целый мир) проще одному, чем многим. Потому и теплоход «Красин» проходит мимо. Мимо абсолютно всего.
Блок взял в руки газету и стал вслух читать: «После смерти сейчас люди превращаются в богов или зверей и возвращаются на землю. Как отличить Бога от зверя? Они буквы, и на земле они пишутся по-разному: Бог с большой буквы». Есенин хмыкнул и спросил, кто автор статьи. Александр поискал глазами по бумаге и ничего не нашел:
– Оторвано имя автора. Но так даже лучше, нет?
– Не знаю, – Сергей задумался и поцеловал Тэффи руку.
Та в ответ чмокнула в плечо Блока, тот пожал длань Маяковскому, и Владимир взял на руки Тэффи и закружился с ней.
– Ты уронишь меня, Владимир, – рассмеялась она и припала губами к его жилке, бьющейся на шее, словно копер, чтобы выстроить Бога выше.
Есенин, насмотревшись на них, сказал:
– Рада в фильме «Табор уходит в небо» отказывает пану и, по сути, Зобару потому, что хочет третьего к ним мужчину. Это и символизирует нож Зобара, убивающий ее. Хочешь троих – так умри? А третий мужчина ее – свобода. Именно она дала возможность любви вчетвером. Но пока на местах. Иногда и чуть-чуть. Вот в чем смысл кино, снятого в каждом дне.
Тэффи закурила и произнесла:
– Как бросить курить? Представить, что чашка кофе есть сигарета. Дымок идентичен ей. Каждый глоток – затяжка. Все дело в воображении. Все наши проблемы от нехватки его.
– Так и есть, – согласился Есенин, забрал у нее сигарету и потушил о воздух ее, представив, что это вода, закипающая в кастрюле. – Можно вместо курения писать стихи: слово – сигарета, буква – затяжка. Или прозу, конечно. Да какая тут разница?
– Никакой, – молвил Блок и пошел мыть свою кружку, все еще хотящую целовать его рот. – Вспомнил фильм «Одинокая женщина желает познакомиться».
– Там тоже марсианская – советская четверка? – вопросила Тэффи, сидя на стуле, как король и королева одновременно.
– Там скорее о причинах распада Союза. Там несоответствия. Героиня клеит четыре объявления, к ней приходит один, приводит второго, а она ждет троих, потому и общается с соседкой, к которой ходит еще один. Все не стыкуется и не сходится. Вот и гибнет СССР.
– Согласна, не фильм, а недоразумение. То ли дело «Папаши». Женщина спит с троими и рожает то ли от одного, то ли их всех. На Западе или ни слова о сексе и союзе по законам Марса, или всё в лоб.
Собрались и пошли на улицу, сели на лавочку у подъезда, где Маяковский сбил тростью цветок «Бабуля», шепчущий «проститутки и сволочи», и сказал:
– Проститутки? Хм. Думаю, секс – это не секс как раз с проституткой, а с тем или с той, кто секса не хотел, но захотел после встречи с вами.
Тэффи продолжила свою тему:
– В «Бриллиантовой руке», конечно, Папанов и Миронов охотятся за бриллиантами в гипсе Никулина, спору нет. Но параллельно хотят секса с его женой, не без него, а с ним. Потому Миронов дарит два мороженых сначала ей, а потом исправляется – детям. Ей вручает в итоге цветы, хоть все сказано прежним.
– Да-да-да, – улыбнулся Есенин, – иначе это и другое советское кино не смотрелось бы сейчас. Вообще.
Мимо шагали люди, отрезанные от Бога, кровоточащие, льющиеся, следом бежали собаки и кошки и слизывали любовь, имеющую красный цвет и соленый вкус. Машины чуть вдалеке ехали во все стороны одновременно и ничем не отличались от взрыва. От него кайфовали водилы и пассажиры и жили в двух, трех, четырех и даже пяти экземплярах. Думали пойти на утренний сеанс кино, но в итоге вернулись к Тэффи, взяв четыре бутылки «Бордо», разлитого подпольно на Марсе. Вошли в пенаты ее, закружились, как осенняя листва, но не упали вниз, а обратно прицепились к веткам. Как ладони, отрубленные на Востоке. Хотя если отрубить ладонь, то человеком будет она, но никак не оставшееся тело вместе с душой. Именно таковы Марс и Земля, бывшие когда-то одним. Как снеговик или снежная баба. А вершиной была Луна. Тэффи на это сказала:
– Полностью согласна, а руки, кулаки – Фобос и Деймос.
Усадила мужчин за стол и налила им вина, чтобы они выпили ее кровь, экстраполированную от нее. Сама выпила из горлышка и извинилась за это:
– Мне сегодня можно. Потому что я родилась. Только что. Я ваших объятиях. Ваши объятия – вагина. Вот я выскользнула из нее.
И она глотнула еще, чтобы два глотка в ее животе поцеловались и опьянели от этого, сделав пьяной ее.
10
Опьянение шагало по их спинам и головам, рубило их, восстанавливало, выкуривало, как гашиш, откладывало эти головы, впитывало их, подбрасывало, ловило иногда и в том случае, когда не ловило, это было минутной трезвостью их троих. Тэффи вздымалась голой, поднималась до верхнего этажа, не обращая внимания на потолки, и возвращалась затем, чтобы увлечь трех мужчин, даже не мужчин, с поэтов, с собой.
– Ванадзор, – сказал в итоге Есенин, обнял ее и не позволил более улетать.
– Спаситель мой, – обняла его она и коснулась губами его имени – органа, появившегося на миг, чтобы снова исчезнуть.– Друзья, я придумала поэтическую строку – огонь горел, чтоб не было огня. Придумаете продолжение?
– Да забей, – поморщился Блок и выпил толи вина, то ли поцеловал Тэффи в губы.
– Это одностишие, – сказал Маяковский.
– С вами неинтересно! – Тэффи вскочила на стул, потанцевала на нем, чуть не упала и рухнула в объятья Есенина.
В них она свернулась клубочком, обняла за шею Есенина, попросила подойти Маяковского, нагнуться немного и поцеловала его с языком.
– Это очень нестандартный язык, – оторвался от нее Владимир.
– Это закат на небе и нёбе? – удивился Блок.
