скачать книгу бесплатно
Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он!
Иван Козлов
В эту тихую деревушку под Павловом-на-Оке я приехал под вечер. Солнце уходило за горизонт. Откуда-то доносилось мычание коров, заглушаемое гулом мотора трактора. Было видно, как над прудом, у которого и расположились избы деревушки, собирались лиловые тучи. Сгущаясь, они надвигались на заросшие осокой пологие берега, приближали их друг к другу, словно малюя огромной палитрой, как это делают художники, рисуя свои картины.
Краски вечера гасли быстро. Остывали запахи. Сумерки ползли по воде, ныряли на дно и цеплялись за тростник, которого тут было в изобилии.
Вскоре тучи сгрудились и образовали одну большую тучу, которая поплыла над деревней, лениво неся над крышами своё беременное тело, но дождя пока не было. Да и не хотелось его в эти вечерние часы. Мысль уводила тебя вдаль, за эту вот-вот готовую разродиться тучу. И как ни старался, удержать мысль не мог. Потому что она была не одна, вечер рождал их много, и они, роясь в голове, будто на крыльях уносили тебя с собою, отдаваясь в сердце задушевностью и теплом, какой-то сдержанной лаской, и ты готов был встать на колени, как перед любимой женщиной от порыва восторга, страсти и любви к этому деревенскому вечеру, изливающему чудную музыку и песни.
Краски давно растворились, туча опускалась всё ниже и ниже к земле, едва не задевая своим большим выпуклым животом о печные трубы и телевизионные антенны на крышах. Она плыла, медленно сливаясь с вечерней мглой. Холода уже не чувствовалось, да и ветер становился тише, и скрип деревьев уже не резал слух, как резал только что, и ты как будто от светлого дня пьянел и таял.
В окнах горели огни. Вечер протягивал руки и, касаясь нежно своими тонкими пальцами моих, высекал в темноте звуки, и нёс их по улице вместе с мычанием коров, блеянием овец и собачьем лаем. Я шёл к знакомому дому, но чем ближе подходил к нему, на сердце стала набегать непонятная тревога. Дома ли? Два года пробежало с той поры, как я был здесь у фронтовика Матвея Скалова. И вот я снова у знакомого крыльца, сделанного Матвеем на загляденье. Руки золотые у него. Перед крыльцом небольшая площадка, выложенная булыжником, кое-где проросла трава. А тогда её не было, хозяин не давал ей разрастаться. И как это случается после долгой разлуки с близким тебе человеком, начинаешь волноваться, и ты, охваченный скорым предчувствием желанной встречи, уже тянул руку к дверной скобе. Но дверь была на замке, а окна – слепы. Подошедшая соседка, полная, в ситцевом платке с узелком на шее, сказала:
– Нет больше Матвея, осиротел дом.
– Как нет?
– Умер в одночасье нынешней зимой.
Она заморгала, готовая расплакаться, перекрестилась и поднесла к мокрым глазам кончик платка. А для меня её сообщение было ударом обухом по голове.
– Осиротели мы без него, – продолжала она. – Человек-то очень хороший был, помогал всем, кто просил его что-нибудь сделать по дому, а мне печь новую сложил, старая-то разваливалась и дымила страшно, всю избу прокоптила. А он сложил – не налюбуешься! Мастер на все руки был. Всё делал, о чём не попросишь. Колодец-то под бугром видел? Сруб над ним – тоже его рук дело, нашего Матвеюшки. Царствие ему небесное.
И перекрестилась.
Далее бабушка говорила, что её сосед огороды под картошку пахал. А теперь и вспахать некому. И мужиков нет, и лошадь последнюю куда-то увели или отдали, ей не докладывали. Непаханой земля-то осталась. А копать силушки нет. Вскопала грядку – посадила. Хватит, много ли одной-то надо? В могилёвскую скоро… Одни старухи здесь доживать остаются. Хозяйство запущено, работы нету, вот и разъехались люди-то кто куда. А мужики спились от безделья, мрут от палёной водки, вчера ещё одного схоронили. Школа была тут у нас. Закрыли. Учить некого, детей-то нет, не рожают…
Она говорила и говорила, изливая всю свою боль, а мне от её слов на сердце ложилась печаль, и было жалко Матвея Скалова. Конечно, все мы смертны, но, наверное, никому не хочется, чтобы человек умирал. Но от этого никуда не денешься, каждому из нас Бог отпустил свой срок. Из земли родились, в землю и уйдём. Такова наша судьба-судьбина.
– И фельдшера у нас не стало, – продолжала словоохотливая бабушка Анфиса, как её здесь звали. – Ушла, мало платят. Заболеешь – и лечить некому, а до города и за день не дойдёшь. Да и там, слышала, не очень-то лечат, и нужны ли мы там, в городе-то…
– Там тоже врачей не хватает, – ответил я. – Да и платить теперь приходится за лечение-то. Всё платным стало.
– И не говорите, мил человек, – вскинула она руки. – Это при советской власти лечили бесплатно, а ныне без денег маета.
Помолчав, продолжила, что стадо коров нарушили. Сказывают, невыгодно держать стало, да и некому за скотинушкой-то ухаживать. А деревня была большая, а осталось 12 изб, и те почти одиноки, она – одна, и соседки её тоже по одной живут. На лето-то внуки приезжают с детьми отдыхать, с ними – отрада. А одна остаётся – тоска берёт. И всё жалела Матвея, вздыхала, с ним было спокойней и веселее. Бельё ему стирала, так он не знал, как и отблагодарить-то. Всё спасибо да спасибо сказывал. Совестливый был и любил всех, помогал…
Я, слушая её, не перебивал и всё ещё не мог поверить, что Матвея Скалова больше не увижу. Мне казалось, что он сейчас появится у дома и раздастся его бас: «Это вы, корреспондент?»
– Война треклятая отрыгнулась в нём и доконала, – проговорила бабушка Анфиса. – На фронте не убила, а здесь укокошила. Говорил, занозой сидели в теле осколки. Мешали, а операцию, видно, нельзя было делать.
И она снова поднесла к глазам платок:
– Царствие ему небесное. – Снова перекрестилась. – Один жил. Хозяйка-то его рано представилась.
И мне:
– А вас я вспомнила. Приезжали вы к Матвею-то. Где ночевать-то будете? Пойдёмте ко мне. Самовар поставлю, накормлю. Не стесняйтесь.
Пообещав бабуле обязательно прийти, я, не скрывая своей грусти, присел на крыльцо под железной крышей, и тут, наконец-то, туча разродилась, обрушив на землю потоки мягкой освежающей воды. Видимо, вспомнила деда Матвея и в порыве своих чувств не сдержала слёз, оплакивая его, этого славного человека и фронтовика, спасавшего родное Отечество в страшной нечеловеческой схватке с фашистскими захватчиками в Сталинграде.
И я снова представил ту жуткую картину на Мамаевом кургане, где сражался с врагом Матвей Скалов. За курган шли смертельные схватки, часто переходившие врукопашную. И бои не прекращались ни на минуту. Стоял кровавый ад, буквально всё горело, дымилось, текла кровь. Землю переворачивали тяжёлые бомбы и артиллерийские снаряды. Повсюду лежали тела убитых. Отступать никто не хотел. Все понимали, как вспоминал герой Сталинграда маршал Василий Иванович Чуйков, что, завладев Мамаевым курганом, противник будет господствовать над городом и над Волгой… Вот и удерживали, не жалея своих жизней, наши бойцы Мамаев курган, за Волгой для них земли не было.
Я представлял, как боец Скалов бросал гранаты в коварного и неуступчивого врага, как дрался в рукопашной, с одежды текла кровь, а он ползёт вперёд, а наступать здесь было чрезвычайно тяжело. За большой успех считалось пробраться вперёд метров 100–150. Мамаев курган прослыл в грандиозном сражении на Волге самым страшным и гибельным местом. Потери в живой силе и технике с той и другой стороны были неисчислимо огромны. Ведь жестокие бои шли на истребление. Победили наши солдаты, разгромив многие танковые и пехотные полки и дивизии врага, пленив немецкого командующего Паулюса.
И в победе нашего оружия есть доля и солдата Матвея Скалова, который, раненый и весь в осколках после одного из боёв, угодил в госпиталь. Раны залечили, а вот осколки от снарядов удалось врачам вытащить не все. Так с ними и ходил и трудился до последнего вздоха, неся людям добро и тепло своего щедрого и беспокойного сердца.
Я чувствовал на душе какую-то пустоту и неуютность. Даже холодок пробегал по телу. С чего бы? Вечер стоял тёплый, и дождь был тёплым, под которым любил бегать по своей деревне в детстве. Жаль, что это уже неповторимо. Жизнь уходит, и мы уходим…
И тут вспомнились слова Карла Маркса, что смерть героев подобна закату солнца… Нет светила небесного – нет и тепла. Наверное, это всегда так кажется, когда уходит в иной мир хороший, близкий тебе по духу и образу жизни человек.
2008 г.
Сестричка
Над снами нашими ночей не спавшие,
роднее матери порой бывавшие,
какой вам памятник воздвигнуть в памяти,
вам, беззаветные, вам, милосердные?
Николай Перевалов
Перед войной она окончила школу медсестёр. Детей в семье было пятеро: две сестры и три брата. Жили в Полоцке. Нормально жили, как все: огород, сад, смородину и малину ели прямо с куста, на грядках огурцы, вообще, всякой зелени хватало и ели досыта. И выросли поэтому крепкими и выносливыми.
Старший брат служил командиром роты у западной границы, казалось, было спокойно и ничто не предвещало войны. И он пригласил свою сестру Варвару к себе в гости, уж очень захотелось свидеться. Встретились, обрадовались друг другу. День прошёл, хорошо было у брата, во всём порядок, красноармейцы вежливые, занимались своим армейским делом, а на досуге устроили концерт. Смотрела Варя с нескрываемым интересом, над юмористическими номерами смеялась до слёз.
Второй день прошёл, а на третий… грянула война.
Красноармейцы приняли бой. Вместе с братом пошла в атаку. Страшно было перевязывать раненых бойцов под обстрелами немцев и разрывами снарядов. Её тяжело контузило и слегка ранило в ногу. Лечилась, а после отправили в Саратовскую область – в небольшой город Балашов. Оттуда, оказавшись в стрелковой дивизии, уже в должности санинструктора, их быстро перебросили под Москву, где шли бои и немцы рвались к нашей столице. Под градом пуль и снарядов выносила на себе раненых, не зная роздыха, лишь бы спасти человека.
Когда наглый и коварный враг в битве под Москвой был разбит и отброшен, фронтовые пути повели Варвару Мазурину дальше. И при освобождении Старого Оскола получила второе ранение, снова в ногу. Посчитала это за везение.
Когда рана зажила, попала в новую дивизию. Здесь познакомилась с фельдшером Асей Трофимовой, хорошей, смелой девушкой, с которой было находиться рядом как за каменной стеной. Они крепко сдружились и были не разлей вода. Вскоре она оказалась в сапёрном батальоне, там за отличие получила орден.
Труд медсестёр на фронте был очень опасен. Ведь они находились, как и солдаты, всегда на передовой и спешили к раненым под вражеским градом снарядов и пуль, пробирались к ним под взрывы бомб и в любую погоду.
Очень переживала гибель начальника штаба полка Михаила Манина, погибшего в атаке при контрнаступлении Центрального фронта в августе сорок третьего года. Это был хороший и отзывчивый товарищ, и его не стало. И, как могла, проклинала войну. Столько бед и несчастий она принесла людям.
Не счесть, сколько она вытащила раненых, когда их передовая группа, приданная батальону, вступала в бой. И каждый раз тот или иной раненый говорил или шептал ей: «Спасибо, сестричка…» Даже трудно сказать, сколько выживших раненых обязаны ей, что остались жить. И опасности подстерегали на каждом шагу, особенно на заминированных полях.
Со своим полком Варвара Мазурина прошла тяжёлыми дорогами войны до Западного Буга. И там дала о себе знать контузия. Мучили страшные головные боли. Положили в госпиталь. После лечения оказалась в специальной школе при штабе партизанского движения Войска польского. И только в мае 1946 года она вернулась в родной городок Полоцк. И от новостей, какие обрушились на неё дома, можно было потерять разум и обезуметь, свалиться под их тяжестью.
Не могла поверить, что на фронте погибли все трое её братьев. Оплакивала их гибель навзрыд. Замучена сестра в фашистском концлагере. Отец с матерью и пятилетней сестричкой также побывали в немецком лагере смерти и только чудом остались живы. Освободили их и всех, кто находился в лагере, наши красноармейцы.
Придя в себя и немного отдохнув, пошла работать в больницу. И там, где лечились и долечивались фронтовики, тоже слышала от них, как и на фронте, перевязывая раны или помогая кому-то подняться: «Спасибо, сестричка…»
2020 г.
Попутчик
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри – не вы…
Михаил Лермонтов
Бывают же встречи, которые западают тебе в душу, и ты носишь их в себе всю жизнь. Вот и эта встреча выплыла, словно из тумана, и захотелось о ней поведать людям в надежде, что вдруг кто-то из них вспомнит, мол, подобное было и с ним, как и с моим героем.
В середине 60-х годов прошлого века произошла эта встреча. Стояло бабье лето. Прекрасная пора осени! Теплынь раскрашивала листву и освежала голову. Железнодорожный вокзал во Владимире гудел и пестрел пассажирами. Ехали кто куда: одни в западную сторону, другие – на восток. Я ехал в Нижний Новгород. Замедляя ход, подходил мой поезд. И было слышно, как шпалы под рельсами отдавались вздохом облегчения, что сейчас, во время стоянки, немного отдохнут.
Я не спеша занял своё место у окна. Напротив меня сел интеллигентного вида рыжеватый мужчина, лет сорока пяти, как мне показалось, на обеих щеках и лбу у него красовались шрамы.
– Подарки войны, – произнёс он, заметив, как я рассматриваю его лицо. И он коснулся рукою лба.
Сидели мы вдвоём и, когда поезд тронулся, разговорились. Ехал Артём Золотов, как и я, в Нижний Новгород, где трудился в одном научном институте. А родился он в Сибири, там и вырос. Оттуда в октябре 1941 года в составе группы сибиряков приехал защищать Москву.
Столица была опоясана оборонительными сооружениями, всюду стояли зенитки. Ночью огни гасили, и стояла непроницаемая тьма. Ребята его части дали клятву сражаться до последней капли крови и не пропустить врага к родной Москве.
Оборону заняли на станции Бородино.
Какое-то время молчали, и был чётко слышен стук убаюкивающих колёс, погружающий в состояние свободного мышления о нашем существовании. И тут мой собеседник вспомнил, к моему удивлению, Лермонтова:
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, ещё какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!
Отбивали в сутки до 15 атак с танками. Силы бывали на исходе, но никто и не думал отступать. Немцы их окружили, но бойцы не растерялись – прорвались и вышли из окружения, нанеся урон врагу.
Вспомнил бой за деревню Кукарино. Здесь у немцев имелось огромное количество орудий, танков, мотоциклов, машин и снарядов. Нашим всё это предстояло уничтожить. Заняли оборону в лесу. Наступала ночь. Никто не спал. Напряжение нарастало. Ждали сигнала посланных вперёд разведчиков, которые должны были снять часовых. И вот в небе загорелась ракета. Артём со связкой гранат рванулся к дому, где находился фашистский штаб. Бросил. Послышался звон стекла, раздался взрыв. И тут же заговорили наши пушки. Деревня пришла в движение, началась суматоха. Немцы не ожидали такого, выбегали из домов, кто в чём был одет, и попадали под огонь наших бойцов. Бросались к своим машинам, мотоциклам, а они уже пылали, что огонь трещал, докрасна раскалялся металл…
Бой был не на живот, а на смерть. Чуть ли не весь немецкий гарнизон перебили, много уничтожили машин. Овладели деревней, и тут врагу пришло подкрепление. Снова завязался жестокий бой, пошли врукопашную. А драться русские умеют! В дыму даже огонь блестел и визжала картечь…
Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась – как наши груди;
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…
Тут мой путник вздохнул и стал смотреть в окно, за которым на голубоглазом небе катилось солнце, припекая землю и подкрашивая звенящий свод неба.
Деревья стояли, не шелохнувшись. Воздух казался прозрачным, и невольно думалось, что вновь вернулось лето. По тропинке вдоль полотна железной дороги шли люди в лёгкой одежде. Виднелась какая-то речушка. И невольно передавалась с улицы теплынь – загорай. Неужели снова лето вернулось? Даже на лбу выступили капельки пота.
Бабье лето! Какая прекрасная пора! Да, пора эта прощальная, но у кого не радуется душа, как теплынь раскрашивает листву на деревьях, которые росли вдоль дороги.
Когда-то, в старину, на Руси в эту пору женщины сучили пряжу и ткани. Мяли лён с коноплёй. Нелёгок был этот труд. Горел воздух от их работы, потел и парился день. И если бабье лето начиналось с ясного дня, то люди знали, что осень будет тёплой. Потому что наблюдение народа за погодой велось исстари. Из поколения в поколение. Будет ли, думалось, тёплой эта осень, мелькавшая за окном мчавшегося поезда, через которое виделось, как паутина стлалась по растениям. А это, по народным наблюдениям, означало, что быть теплу, и почти отсутствие ягод на рябинах указывало на то же самое – осень к тому же грядёт сухая.
И это было не выдумано, а выверено столетиями. Я убеждался в точности народных примет не раз, и они сбывались. В самом деле, если осенью птицы летят низко, значит, зима будет холодной, высоко – тёплой. Так и выходило.
Солнечные лучи скользили по оконному стеклу, как фигуристы на блестящем гладком льду, глаза слепило. Мой спутник щурился, отводя глаза от яркого светила.
– Тогда погода нам нахлобучку давала, – проговорил он. – Такого тепла не было. Воздух постоянно хмурился. Холодный ветер, нагоняя дождевые тучи, трепал одежду. Несколько часов мы отбивали яростные атаки врага, который пытался переломить ход боя в свою пользу.
Дальше он рассказывал, как огромная лавина вражеских танков рвалась к Москве, и они преграждали им путь и обещали умереть, но врага не пропустить.
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
Вспомнил, как он лежал в окопе и ждал приближения громадного танка со свастикой. Было страшно. Танк двигался прямо на него. Каждое мгновение казалось вечностью. Всё его существо напряглось до предела, любая жилка на теле натянулась, как струна. И когда танк, лязгая и скрежеща, перевалил через его окоп, он вскочил и мгновенно метнул ему вслед бутылку с зажигательной смесью. Могучая машина загорелась…
