скачать книгу бесплатно
Ядвига Ильинична искоса посмотрела на меня, потом чуть улыбнулась, а потом вдруг рассмеялась неожиданно молодо и задорно. Я подумал, что лет тридцать назад она способна была влюбить в себя без памяти кого угодно.
Мы подошли ко входу во двор и остановились. Ядвига Ильинична взглянула на осиротевшую «шестерку» и покачала головой.
– А я знала, что все так и закончится. Вся эта красивая жизнь нувориша, сомнительные знакомства, странные вылазки по ночам… Да, кстати, вспомнила, может, это будет вам важно. Боря в последние две ночи перед кончиной к кому-то ходил.
– Именно ходил? Не ездил?
– Довольно странно пользоваться автомобилем, когда идешь в соседнюю парадную. Я в последнее время взяла себе привычку ложиться спать довольно поздно, иногда даже за полночь. Наверное, это возраст, не знаю. У меня весьма приличная библиотека, я выбираю какую-нибудь книжку из непрочитанных, иду в кабинет покойного мужа, включаю лампу и читаю за его рабочим столом. Пополь спит, кругом ночь, тишина. В тишине хорошо и читать, и думать. И вот буквально в пятницу, на следующий день, как я видела здесь эту девицу с плаката, слышу – этажом выше хлопнула дверь. Потом шаги, кто-то спускается мимо моей квартиры. На часах полночь. Я подошла к окну – в кабинете окна как раз выходят во двор, посмотрела: вышел Боря, остановился под фонарем, потоптался, а потом так крадучись, вдоль стены, аки тать в ночи, тихонько идет налево и заходит в соседнюю парадную. Мне, как вы понимаете, стало любопытно. Если бы он направо пошел, я бы могла подумать, что он таки сговорился с Серафимой, про нее давно уже ходят такие слухи. Но Серафима в первой парадной живет, а Боря зашел в третью, а к кому он мог там пойти среди ночи? Не к Марфе же Игнатьевне. Я осторожно так из-за портьеры стала смотреть, не загорится ли где-нибудь свет. Но нет, в окнах темно. Думаю, если бы он даже в прихожую к кому-то зашел, я бы увидела отсвет. Хотела было дождаться, когда он обратно вернется, но до часу ночи Боря оттуда не вышел, а потом я уже легла спать. Но так интересно стало, я даже весь день думала: ну к кому мог Боря наведываться? И зачем? С вечера уселась у окна в кабинете и стала ждать. И что бы вы думали? Ровно в полночь Рубинчик таким же манером вышел – и туда же, в третью парадную. Я решила, что, если еще раз туда же отправится, я за ним прослежу.
– Вы отважная женщина, Ядвига Ильинична.
– Ах, оставьте, – отмахнулась она. – Чего мне бояться? Но в третью ночь Боря никуда не пошел. Я ждала, ждала его у окошка, как Аленушка, до половины первого, а потом пошла спать. Ну, а под утро проснулась от грохота…
Ее темные глаза чуть затуманились, черты постаревшей античной богини немного смягчились, как будто потеплел мрамор. Она и сама, вероятно, почувствовала, что вдруг дала слабину: вздрогнула, приосанилась и холодно произнесла:
– Прощайте. Надеюсь, я ответила на все ваши вопросы, и даже более того.
– Спасибо большое, Ядвига Ильинична, – искренне сказал я. – Вы очень помогли.
Она молча кивнула и вошла в парадную, таща за собой на поводке присмиревшего пуделя.
Из открытого окна четвертого этажа звонкий итальянский дуэт пел песню о счастье. Маша высунулась во двор, осмотрелась, увидела меня и быстро нырнула обратно. Я подошел к соседней парадной и потянул на себя тяжелую створку двери. Внутри было пусто и тихо. Лестница уходила наверх, но, в отличие от парадной Бори Рубинчика, здесь имелся и второй выход: в конце короткого полутемного коридора виднелась простая деревянная дверь. Я открыл ее и оказался в узком, как галстук стиляги, переулке между домами. Напротив в приземистом желтом доме темнела низкая арка. Слева переулок заканчивался тупиком, справа шумел оживленный Кировский проспект. Я вошел в арку и попал в широкий квадратный двор, окруженный чумазыми стенами. Тут жили люди попроще, чем в «академическом доме»: в разгар рабочего дня окна были закрыты, мелодии и ритмы зарубежной эстрады не нарушали застоявшейся тишины, неподвижный воздух наполняли запахи тушеной капусты и острая вонь от прокисших помойных баков. По замусоренному потрескавшемуся асфальту праздно слонялись похожие на шпану облезлые голуби. Я немного покружил по дворам, стараясь держать направление в сторону метро, миновал желтый облупленный флигель с приоткрытой рассохшейся дверью, за которой в пыльном сумраке виднелись старые метлы, повернул направо и вышел на проспект. «Академический» дом остался далеко позади. Почти напротив меня серым памятником конструктивизму высился Дом культуры им. Ленсовета, а слева, не доходя до метро и Дома мод, располагалась стоянка такси. Сейчас машин там не было, и под круглым знаком с большой синей буквой «Т» топтался высокий сутулый гражданин в желтой рубашке и с портфелем в руке, поглядывая на часы и не теряя надежды.
Ядвига Ильинична, наверное, обладала глубокими знаниями в области человеческих страстей и пороков, но в случае с Рубинчиком не владела всеми обстоятельствами дела, поэтому напрасно ждала, что где-то в окнах соседней парадной вспыхнет свет. Если Боря и наведывался к кому-то в гости, то уж точно не по соседству. Простой и изящный маневр позволил ему уйти от наблюдения и пекаревских спортсменов, и даже сотрудников госбезопасности. Единственным способом передвижения по городу за полночь было такси, и я не сомневался, что именно им Рубинчик и пользовался.
Надо будет наведаться на эту стоянку попозже вечером, когда таксисты, эти хищники ночи, покинут дневные убежища.
* * *
Утром следующего дня в курилке Игорь Пукконен из второго отдела сказал мне, что в возбуждении уголовного дела по факту смерти Рубинчика было отказано. Результаты проведенной экспертизы однозначно указывали на самоубийство. С учетом предшествующих и сопутствующих обстоятельств, по факту доведения до самоубийства дело тоже решили не заводить. Игорь воспринял эти новости с видимым облегчением, и я его понимал.
Я вернулся в кабинет и набрал номер Леночки Смерть.
– Привет, Адамов! Что, уже победили преступность?
– Нет, Лена, пока еще боремся. Смежники подводят.
– Ну вот, а я уж думала, что дождалась. Видно, так и помру раньше, чем ты меня в кино позовешь. Чего позвонил тогда?
– Ты в курсе, что по Рубинчику отказали в возбуждении дела?
– Ну да.
– Вот я и подумал, может, встретимся у Левина в морге, поболтаем, расскажете мне все поподробнее. Ты же приглашала как-нибудь вечерком заехать.
– Коварный мужик ты, Адамов. Я тебя когда приглашала? Еще в понедельник, а ты проигнорировал. А теперь, когда понадобилось, вспомнил про Лену, да? Я, если хочешь знать, сегодня к Левину и не собиралась, у меня тут и своих дел по горло.
Я виновато молчал.
– Ладно, – сказала Лена. – В обед подъезжай, сможешь? Я постараюсь вырваться. Если не выйдет, с Генрихом Осиповичем без меня пообщаешься.
– Леночка, без тебя он даст мне свое заключение почитать и больше ни слова не скажет.
– Как знать. Ты его недооцениваешь. Мы же тебя не просто так звали, лясы за чашкой чая поточить. Хорошо, давай в два часа в судебно-медицинском бюро. Только не опаздывай.
Я пообещал.
Лев Львович тоже явился без опозданий, даже на пятнадцать минут раньше: умытый, бледный и немного растерянный, как человек, впервые за долгое время вдруг оказавшийся трезвым и подзабывший, как на самом деле выглядит этот мир. На нем был старомодный летний костюм и вязаный галстук. Мы оформили свидетельские показания, постаравшись деликатно обойти необъяснимое исчезновение подозрительных лиц и обстоятельства отпуска Льва Львовича. Потом он долго и уныло рассматривал казенные синие альбомы с фотокарточками подозреваемых, как скучающий пионер, пришедший в гости к школьной подружке и вынужденный составлять компанию ее бабушке за жидким чаем и просмотром семейных архивов.
– Никого не узнали?
Он покачал головой.
– Одна женщина похожа вроде на нашего главбуха, Ирину Петровну, но та, что на фотографии, посимпатичнее.
Я не особо рассчитывал на иной результат, поэтому сдал альбомы в архив, отвел Льва Львовича в информационно-аналитический отдел на первом этаже и наказал быть внимательным и не торопиться.
– Спешка нам ни к чему. Постарайтесь добиться максимального сходства, это чрезвычайно важно.
Напутствовав его таким образом, я взял потрепанную боевую «копейку» своего отдела и поехал на Пискаревку.
Машина стояла полдня на солнечной стороне улицы, и внутри можно было бы с успехом запечь карася. Я открыл все окна, но снаружи в салон лезли только асфальтовый жар, душная пыль и выхлопные газы автобусов и грузовиков. Через четверть часа, что заняла у меня дорога до Бюро судебно-медицинской экспертизы, я пропотел, прожарился, прокоптился и запылился вдобавок, будто ехал не в машине по городу, а верхом гнал стадо мустангов по выжженной прерии.
Достойная пара почтенных экспертов поджидала меня неподалеку от входа в бюро, с удобством расположившись под сенью деревьев, высаженных по краю круглой площадки с аляповатой чашей пересохшего фонтана посередине. Генрих Осипович был светел и свеж, облачен в распахнутый белый халат, безупречную кремовую рубашку и, назло погоде и моде, коричневый галстук-бабочку. Он сидел на скамейке-качелях под пластиковым козырьком и курил прямую короткую трубку. Леночка устроилась рядом, скрестив и вытянув длинные тонкие ноги, бледные настолько, что отливали какой-то мертвенной синевой. На ней было короткое темное платье с белым отложным воротничком и манжетами, что в сочетании с длинными черными волосами и худым остроносым лицом делало ее похожей на обитательницу местного морга, которую временно вернул к жизни и вывел из холодных подземных глубин на прогулку сидящий рядом эксцентричный ученый.
Работа судебно-медицинского эксперта и криминалиста предполагает тесное взаимодействие, но Леночка с Левиным общались больше и чаще, чем это обусловливали их служебные обязанности, что давало некоторым досужим умам основания для предположений интимного свойства. Я этих предположений не разделял; на мой взгляд, это была дружба двух увлеченных профессионалов, которые нашли много общего и как специалисты, и как люди. Может быть, Левин отчасти видел в Леночке себя такого, каким был сам много лет назад: азартного, увлеченного и готового с ходу набросать несколько версий, объясняющих самые диковинные картины на местах преступлений. Жизненный опыт научил его сдержанности; наверное, это была горькая наука, основами которой стало отвечать только на заданные вопросы и излагать исключительно подтвержденные исследованиями факты, умалчивая о странностях и несостыковках. Леночка Смерть, напротив, молчать не умела, на сомнительные нюансы дела, могущие порушить стройную версию следствия, указывала с удовольствием, особенно если ее об этом не спрашивали; она была негативом Левина, его зеркальным двойником, и вместе они составляли дуэт, столь же по-своему гармоничный, сколь и эффективный.
А может, и было в их отношениях что-то личное, я не знаю. Никогда не умел этого замечать. Трудно ожидать проницательности в подобных вопросах от человека, невеста которого полгода встречалась с товароведом.
– Привет, Адамов! – Леночка махнула рукой и прищурилась. – Как доехал?
– Отлично. Есть свободные места в морозильнике?
– Здравствуйте, Витя, – отозвался Левин. – Не торопитесь, мы все там будем, и, уверяю вас, без опозданий к назначенному сроку. Давайте лучше тут посидим. Здесь тень и относительно свежий воздух.
Леночка подвинулась, и я уселся между ними; лавка качнулась на чуть скрипнувших цепях.
– Вот, Генрих Осипович, – начала Лена как-то нарочито громко, как если бы представляла дальнего родственника глуховатому деду, – Витя приехал поговорить с вами о деле Рубинчика.
Левин выпустил из трубки клуб дыма, которому позавидовал бы паровоз, подумал немного и монотонно заговорил:
– Следствие поставило перед экспертами ряд вопросов, на которые были даны ответы в рамках проведенного патологоанатомического исследования. Из них основные: причина и время смерти. Вкратце ответ таков: смерть наступила между 3.45 и 4.45 утра в результате травм, полученных от падения с высоты, в частности открытой черепно-мозговой травмы с фрагментарным раздроблением костей черепа и компрессионного перелома шейных позвонков, с первого по третий, с повреждением спинного мозга. Следующий вопрос: происхождение зафиксированных сопутствующих телесных повреждений. Ответ: множественные раны кистей рук, а также раны мягких тканей головы возникли в результате порезов о стекло и ударов о твердые поверхности, предположительно предметы мебели, находившиеся на месте происшествия.
– Помнишь, я сразу сказала, что Рубинчик в застекленный сервант несколько раз головой въехал, – встряла Леночка.
– Далее, – спокойно продолжил Генрих Осипович, – на вопрос о том, могли ли колото-резаные раны поверхности грудной клетки, живота и глазниц быть нанесены обнаруженным на месте происшествия и переданным для исследования кухонным ножом, экспертиза ответила однозначно утвердительно. Повреждений, нанесенных другим колющим или режущим предметом, на теле не выявлено. И последнее: мог ли потерпевший самостоятельно нанести себе упомянутые телесные повреждения? Ответ: да, мог. Характерные особенности ран, их глубина, угол нанесения позволяют предположить это с высокой степенью достоверности.
– Значит, самоубийство?
Генрих Осипович пожевал мундштук трубки, подумал и кивнул:
– Несомненно.
– Способ, я бы сказал, несколько экстравагантный.
Левин кивнул.
– Согласен, но мне приходилось видеть и не такое. Помню, в 1978-м топором себя зарубил человек: поднял над головой и несколько раз ударил по темени нижним заостренным краем лезвия, можете себе представить? Будто клювом долбил, пока не пробил череп. Или в 1980-м, как раз Олимпиада была, летом: самоубийство двумя ударами ножа в сердце. Звучит, как недобрый какой-то анекдот, но ведь было: при остановке сердца человек не умирает мгновенно, проходит от десяти до двадцати секунд, прежде чем мозг отключает сознание из-за недостатка притока крови, и еще несколько минут, пока изменения не станут необратимыми. Но картина в обоих случаях, как вы понимаете, на первый взгляд была однозначной: вот труп с множественными рублеными ранами черепа и окровавленный топор рядом, а вот пожалуйста, сидит в кресле, весь белый, рукоятка финки торчит из груди, и рядом еще одна проникающая рана в межреберье. А то, что мы на Кировском проспекте увидели, очень похоже на острое биполярное расстройство. В посмертной психиатрической экспертизе нам отказали, но, на мой дилетантский взгляд, там словно две личности боролись, причем одинаково обезумевшие: одна заставляла несчастного Рубинчика крушить голыми руками свое жилище и биться головой в шкафы и стены, а другая пыталась все это прекратить: сначала ножом заколоться – на груди очень характерные для неуверенных попыток самоубийства ранения, – потом, вероятно, достать через глаза до мозга, ну а потом просто выпрыгнуть из окна вперед головой.
– Боря никогда психопатом не был, – заметил я.
– Если человек находится в состоянии стресса или невроза, то спровоцировать острое психотическое состояние может любой раздражитель. Хотя бы даже и алкоголь, он же как раз выпивал тогда.
Левин замолчал, сопя трубкой. Повисла странная пауза. Не затем ведь они меня приглашали, чтобы послушать художественное чтение краткого содержания экспертизы? Я пожал плечами и спросил:
– Лена, а что у тебя?
– Ничего, что могло бы однозначно указывать на убийство. Кровь везде только Рубинчика. В квартире такой разгром, что выделить в нем какие-то посторонние включения довольно сложно. Отпечатков полно, в основном, конечно, покойного Бори, но и других тоже достаточно, что совершенно нормально: у него бывали гости, и кое-кто из них, кстати, оставил несколько женских волос разной длины и цвета, которые я нашла на полу у зеркала в спальне и в ванной. Дверная ручка захватана, но еще до моего приезда за нее кто только не брался. На стакане и бутылке с коньяком отпечатки пальцев только хозяина, никто больше к этим предметам не притрагивался. В общем, если бы мы понимали, что это убийство, можно было бы попробовать за что-нибудь зацепиться: все отпечатки проверить, волосы по всей квартире аккуратно собрать, чтобы сформировать банк улик, когда злодеев поймают. Но у нас однозначное заключение о характере повреждений и нет ничего, что так же однозначно свидетельствовало бы о присутствии в ту ночь посторонних. Ну… кроме нетронутого угла в комнате. И моей личной в этом глубокой уверенности.
– Есть новые свидетельские показания, – сообщил я и рассказал о разговоре со Львом Львовичем.
Леночка захлопала в ладоши и торжествующе закричала:
– Ага! Я же говорила!
– Ну, выводов экспертизы это же не отменяет, не так ли? – резонно заметил Левин. – Да и показания, как я понял, неоднозначные.
– Неоднозначные, – согласился я. – Свидетель сейчас у меня в управлении, фоторобот рисует, посмотрим, что получится. Для повторного представления к возбуждению дела об убийстве оснований это не даст, да я и не собираюсь второму отделу работы подкидывать – зафиксирую для себя и приложу к делу «вежливых людей», на всякий случай. Хотя все это странно.
– Очень странно, – согласился Генрих Осипович.
– Запутанная история, – добавила Леночка.
Они снова замолчали. Я ждал. Левин вздохнул и принялся раскуривать погасшую трубку. Леночка бросила на него быстрый взгляд. Он чуть заметно кивнул.
– Странности вообще в последнее время зачастили, – начала она.
– А мы можем их только фиксировать, – продолжил Левин, справившийся наконец с трубкой. – И отвечать на поставленные вопросы.
– Чернорабочие следственного дела, – вздохнула Леночка.
– И если что-то происходит совсем уж из ряда вон, нам остается только удивиться про себя, провести экспертизу согласно вопросам, которые задавали не мы, и спокойно жить дальше.
– Вас еще можно чем-то удивить, Генрих Осипович? – усомнился я.
– Редко, но можно. Вот, скажем, неделю назад, 8 августа, в среду. Ответственный работник Ленгорисполкома, товарищ Трусан. Руководитель выездной комиссии, между прочим, – это которая разрешения выдает на выезд за границу и занимается всем, что с этой темой связано.
– Молодой, тридцать пять лет всего. На должности хорошей и не женат, – добавила Леночка.
– А что с ним случилось? – спросил я.
– Сгорел на работе, – отозвалась Лена.
– В прямом смысле слова.
– Секретарша почувствовала, что жареным пахнет, зашла к нему в кабинет, а он на полу догорает, весь почерневший. Ковер насквозь прожжен и паркет обгорел.
– Меня там не было, на место другой эксперт выезжал, но тело сюда привезли на экспертизу. Труп весь обуглен, ожог даже не четвертой, а какой-то абсолютной степени, 100 % поверхности тела. Волос, понятно, нет, глаз тоже, малых выступающих частей тела – носа там… ну и другого – тоже нет. Сверху почерневшая, осыпающаяся углем корка, внутри все запеклось и свернулось, как в сгоревшей котлете по-киевски. Ребра при вскрытии хрустели и крошились. Мозг стал размером с теннисный мяч. В постановлении два вопроса: первый – причина смерти. Ну, я с чистой совестью фиксирую все повреждения, вызванные термическим воздействием, – коагуляцию белка, обугливание мягких тканей, прочее и прочее, и заключаю: ожоговый шок. Второй вопрос о происхождении ожога, а я думаю про себя, что ответить вряд ли получится, потому что товарищ Трусан не горел, он в один миг обуглился, весь разом. Пишу, что теоретически такой эффект мог бы дать удар электрическим током чрезвычайно высокого напряжения, причем воздействующим на всю поверхность тела одновременно. Тут даже об ожоговом шоке, если уж быть честным, говорить неуместно, потому что мозг умер мгновенно, еще до того, как испытал какой-либо шок. Ну что ж, зато всем все понятно: током ударило, с кем не бывает. Через два дня некролог в «Ленинградской правде» в пять строчек: трагически погиб в результате несчастного случая. Соболезнуем.
– А я как раз там была, – продолжила Леночка. – Подъезжаем на своем «рафике» к Ленгорисполкому, две милицейские машины стоят, сотрудники курят на улице, провожают меня взглядами. «Скорая помощь» рядом. Дежурный милиционер проводит до этажа. Коридор перекрыт, стоят уверенные в себе люди в костюмах, проверяют документы, пропускают меня и фотографа. Сами не представляются. У приемной еще двое, эти уже и фотографа не пропустили, только меня. Захожу в кабинет. Там еще двое в штатском, секретарша – пожилая такая тетка, бледная вся и перепуганная насмерть, дежурный судебно-медицинский эксперт – Надя Татарская, я ее знаю, и все. Кабинет хороший, большой, солидный, от порога до стола совещаний ковер постелен, посередине которого и лежит труп. Начинаю осмотр: никаких следов горения, ни копоти, ни бензиновых пятен, ни спичек, ничего. Чистота, порядок, часы тикают, тишина. Только жареным пахнет, похоже, как если бы на кухне котлеты сгорели, и еще такой характерный запах озона, как во время грозы. Пока работала, один из тех, что в костюме, в углу стоял, как изваяние, а второй мне за плечо постоянно заглядывал, смотрел, что я пишу. Спрашиваю, куда высылать протокол осмотра. Отвечают: согласно ведомственному подчинению, в данном случае следователю района, которого, к слову сказать, на место происшествия вовсе не допустили. Вот так.
– Какого числа это было, говорите? – уточнил я.
– Восьмого, – ответила Леночка. – А потом сразу на следующий день, девятого, да, Генрих Осипович?
Тот кивнул.
– Да. Капитонов Дальвин Платонович. Капитан дальнего плавания торгового флота. Да, вот такое имя.
– Красавец, моряк. Дальнобойщик соленых просторов, – вздохнула Леночка. – Наверное, очень горячего нрава был, вот кровь и закипела. Тоже в буквальном смысле.
– Во всяком случае, я ничем другим то, что увидел, объяснить не могу. Не в том смысле закипела, как вода в чайнике, а как при резкой и очень мощной декомпрессии. Только такой декомпрессии в природе не бывает, чтобы вся жидкость в теле – кровь, лимфа, желчь, моча, уж простите, еще кое-что – вдруг в один миг вскипели. Я даже не знаю, с какой глубины нужно в один миг подняться для подобного эффекта. Глаза взорвались, сосуды всех калибров, капилляры, лимфатические каналы, желчный и мочевой пузыри – в клочья. Когда тело сюда привезли, одежда вся уже заскорузла от крови, с трудом разрезали. Зрелище, в общем, то еще. Опять же вопрос: причина смерти. Ну, если у человека в мозгу разом лопаются все сосуды, гадать не приходится. Чем могло быть вызвано подобное воздействие? Тут уж я, как говорится, сову на глобус натягивать не стал, пишу – неизвестно. В общем, в итоге заключение после согласования с начальством выходит с формулировкой «острое сосудистое заболевание невыясненной этиологии». Все, вопрос закрыт.
– Я на этот случай не ездила, но, когда Генрих Осипович рассказал, какого покойника к нему доставили, поинтересовалась. Капитонова в собственной машине нашли, ранним утром, на Васильевском острове, у пляжа за гостиницей «Прибалтийская», знаешь? Там еще валюту меняют. Ну вот, кто знает, может, он тоже менял, встречался там с кем-то. Волновался, или обманули, рассердился на кого-то, вот кровь и вскипела. Пляж – это не исполком, так что все было сделано по процедуре, с осмотром, протоколом, выездом следователя. В общем, без людей в штатском.
– Они потом приехали, – спокойно добавил Генрих Осипович. – Сюда. Забрали тело, дали расписку на бланке Комитета государственной безопасности и были таковы. И, кстати, труп товарища Трусана тоже прихватили с собой, наверное, чтобы два раза не ездить.
Он опять засипел трубкой. Леночка раскрыла сумочку, достала пачку «Стюардессы», вынула сигарету и тоже закурила. Оставалось только мне задымить за компанию.
– Мы с Леной ученые, – произнес Левин задумчиво. – В очень специальной прикладной области, но все же. А главная черта настоящего ученого – это любопытство.
– Как и настоящего сыщика, кстати, – вставила Леночка.
– Но у нас не всегда достаточно средств и возможностей, чтобы свое любопытство удовлетворить. Я вот уже человек немолодой, многое повидал, знаю цену молчанию и разумному компромиссу, но от некоторых вещей просто так отмахиваться не могу, хотя такое и случается все реже и реже. Но это, согласитесь, случаи из ряда вон, да еще и подряд.
– А теперь вот и Рубинчик еще, – добавила Лена.
– Ну да, тоже история по-своему странная, хотя с двумя предыдущими не сравнить. Мы с Леной еще в понедельник перекинулись парой слов, когда были на Кировском, и решили, что вам, Витя, наверное, все это будет интересно. Так?
– Так.
– Ну вот и славно. И если вдруг любопытство сыщика побудит вас к каким-то действиям и результаты будут занятными, вы же не откажете в любезности поделиться ими с нами?
– Можете на это рассчитывать.
– Ура! – воскликнула Леночка. – Поделись, пожалуйста, когда будут готовы результаты фотороботов, хорошо? Очень интересно, кто в кресле сидел.
– Лена, это самое простое и самое быстрое, что я могу сделать.
