скачать книгу бесплатно
* * *
В десять утра жара стояла, как в солнечный полдень. Воздух был неподвижным и липким от влажной густой духоты. Сизое небо накрыло город, как плотная ткань, ветры замерли, ни дуновения, ни сквозняка, чтобы разогнать дымный жар, и пожилые деревья в старом парке дышали тяжело и со скрипом, не в силах стряхнуть пыль и копоть с темной зелени перезрелой августовской листвы.
Я вышел из вестибюля метро и словно шагнул в разогретый парник, который заботливый садовод вознамерился окурить дымом от вредителей. По широкому Московскому проспекту гремели трамваи, с тоскливым воем проползали троллейбусы, рейсовый желтый «Икарус», закашлявшись, выдал порцию удушающего угольно-черного выхлопа. Справа раскинулся Парк Победы; слева выстроились монументальные ряды семиэтажных «сталинских» зданий, похожих на ветеранов славной ушедшей эпохи: основательные, спокойные, неторопливые, знающие цену себе и своим достижениям.
Кафе «Три звезды» располагалось в угловой части одного из таких домов. Название было, что называется, обиходным: фасад над кафе некогда украшали три жестяные четырехконечные звезды, похожие на розу ветров, но ныне от них остались только темные силуэты на стене, как если бы эти звезды вспыхнули, взорвавшись сверхновыми, и навеки запечатлели на желтовато-сером камне свои призрачные тени. Вход с проспекта был закрыт, заколочен, стекла в двойных дверях замазаны белой краской, чтобы никому из случайных прохожих не вздумалось вдруг зайти сюда перекусить.
Заведение «Три звезды» предназначалось исключительно для своих.
Я перешел Московский проспект и обошел дом с торца. По правую руку виднелся монументальный памятник литератору, некогда задавшему вопрос «Что делать?», на который вот уже сто с лишним лет так и не нашлось удовлетворительного ответа.
Простая деревянная дверь без вывески была распахнута настежь. На небольшой заасфальтированной площадке напротив двери стоял отливающий перламутром темно-зеленый «Талбот Тагора». Двое мальчишек лет десяти открыли рты, завороженно разглядывая через окно приборную доску. Рядом с открытой дверью в кафе возвышался, привалившись к стене, здоровенный блондин в белой футболке с олимпийской эмблемой. Он лениво сжимал огромной ручищей резиновый кистевой эспандер, жевал жвачку и наблюдал за мальчишками из-под полуприкрытых век. Выглядел блондин как атлант, сбежавший из портика Эрмитажа: верных два метра ростом, футболка натянута на плечах, каждое размером с мою голову, массивные бицепсы и грудь, как две каменные плиты. Я не вызывал у него ровным счетом никакого интереса, пока не направился к двери. Тогда он перевел на меня прищуренный взгляд и сообщил сквозь жвачку:
– Мест нет.
– Ничего, я постою.
Блондин отлепился от стенки и шагнул мне навстречу.
– Мужичок, ты глухой? Я сказал, мест нет, закрыто на спецобслуживание.
Он был на голову выше меня и тяжелее килограммов на тридцать. Я молча достал из нагрудного кармана рубашки удостоверение, раскрыл и сунул ему под нос. Атлант внимательно почитал, покачал головой и сказал:
– Извините, товарищ капитан, но мест все равно нет.
Даже если бы я ничего не знал о том, кто такой Пекарев, уверенности блондинистого охранника хватило бы, чтобы понять масштаб и размах: если паренек на дверях позволяет себе не пускать к хозяину капитана уголовного розыска, предъявившего служебное удостоверение, это значит, что сам хозяин периодически выпивает в сауне с генералами.
– Меня ждут, – сказал я.
– Кто?
– Дон Корлеоне. – Я толкнул его плечом в грудь и протиснулся в дверь, желая в глубине души, чтобы он попытался меня остановить. Но не сбылось.
Внутри был только один небольшой зал, весьма просто обставленный, без излишеств и роскоши: на стенах декоративная колючая штукатурка цвета морской волны, десяток круглых столиков на металлических гнутых ножках, рядом с ними такие же стулья с веселенькими желтыми сиденьями, справа короткая барная стойка с не особенно богатым набором бутылок на зеркальных полках. Только вентиляторы здесь, в отличие от ленивых пропеллеров в «Висле», крутились с завидным энтузиазмом, давая хоть какое-то подобие прохлады. За ближайшим столиком сидели два близнеца отважного хранителя входа: короткие стрижки, футболки едва не лопаются на мощных торсах – и смотрели маленький черно-белый телевизор со складной антенной, стоящий на стойке. На экране два обаятельных мультяшных гангстера пели про сладкую жизнь:
Постоянно пьем чинзано,
Постоянно сыто-пьяно,
Держим в банко миллионо
И плеванто на законо…
Пекарев расположился за столиком у окна. Рядом лежала рыжая пачка Camel и стояла миниатюрная чашечка кофе, которая в его руках казалась посудой из кукольного набора. На нем была салатового цвета рубашка с короткими рукавами и крошечной эмблемой в виде зеленого крокодила; русые волосы аккуратно причесаны на пробор, покатые сильные плечи борца и цепкий взгляд бывалого человека. Он увидел меня, улыбнулся и приветственно помахал рукой. Я подошел.
– Привет, – Пекарев поднялся и протянул руку. – Ты Витя?
– Да.
Ладонь у него была сильной и жесткой.
– Толя, – представился он. – Садись. Что-нибудь будешь? Есть кофе отличный, у меня его по-турецки варят, на песке.
Я покачал головой.
– Мне воды и похолоднее.
– А чего-то покрепче?
Я задумался, вспомнил и спросил:
– «Курвуазье» есть?
Пекарев понимающе подмигнул, кивнул и крикнул:
– Паша! Сделай товарищу капитану «Курвуазье». И мне тоже плесни, за компанию.
За стойкой парень с ушами, которые как будто прожевал и выплюнул бультерьер, вынул откуда-то снизу округлую граненую бутылку, сверкнувшую, как бриллиант. Через минуту на столике появились два широких бокала с коньяком, два стакана, бутылка «Боржоми» и блюдечко с лимоном, нарезанным мощной, старательной, но неумелой рукой. Я поднял бокал и вдохнул. Вальяжный насыщенный аромат закружил голову: пахло солнечными виноградниками, старой кожаной мебелью, гаванской сигарой и искушением.
Мы молча чокнулись, выпили и закусили безжалостно истерзанным лимоном.
– Костя сказал, ты тоже самбист?
– Занимался в молодости. На КМС сдал, мастера не успел получить, ушел в армию.
– Ясно. А за какой клуб боролся?
– За «Динамо».
– А сейчас занимаешься?
– Так, иногда, для себя. Толя, ты же не про спортивные достижения хотел со мной поговорить, верно? Давай ближе к делу.
Пекарев согласно кивнул.
– Верно, давай по делу.
Он покрутил бокал с коньяком, посмотрел в окно, взглянул на меня и сказал:
– Как ты догадываешься, речь пойдет про Борю Рубинчика. Он со мной работал.
Я молча ждал.
– У него из сейфа кое-что пропало.
Я достал сигарету. Пекарев лязгнул крышечкой золоченой бензиновой зажигалки, дал мне прикурить и закурил сам.
– Короче, Боря держал у себя общественные деньги. Не просто держал, а, можно сказать, управлял финансами коллектива: распределял, переводил в облигации, валюту покупал. На момент налета у него скопилась приличная сумма.
– Сколько? – спросил я.
– В долларах триста тысяч, и еще полтора миллиона рублями и облигациями, плюс-минус тысяч десять.
Я предполагал, что у Бори взяли немало, но таких сумм не мог и представить. В одно пекаревское «плюс-минус» укладывалась моя зарплата лет так за пять.
– За эти деньги можно убить десять Борюсиков, – заметил я.
Пекарев энергично замотал головой.
– Нет, это не мои, отвечаю. А никому больше Борю убивать нужды не было. Хотя вопросы у меня по этому делу есть, но другие. Первое – то, что он сам эти деньги отдал. Все же знают, что в городе какие-то казачки нахлобучивают деловых. У Рубинчика специально на такой случай было двадцать тысяч отложено. Ладно, это, предположим, он объяснил: один из этих казаков-разбойников позарился на картину и сейф нашел, ну а Боря – не герой-партизан, да и деньги, даже большие, – не полковое знамя, чтобы за него умирать. Объяснение так себе, потому что, насколько я знаю, никогда раньше эти ребята ничего, кроме денег, не брали. Но допустим.
– Кто-то из ваших знал про сейф за картиной?
– Только если Боря сам сдуру кому-нибудь проболтался, что на него не похоже. Где сейф и есть ли он у Рубинчика в квартире, даже я не знал. Можно было бы предположить, что он спьяну какой-нибудь бабе про него рассказал, но такого точно не мог сделать тот Боря, которого я знал.
– Опыт показывает, что как раз те, кого мы хорошо знаем, могут удивить сильнее всего. Про первый вопрос я понял, но ведь есть и второй?
– Да, и непростой, я бы сказал. Примерно через неделю после налета дошла информация, что Боря по своим каналам активно интересуется возможностью срочно выехать за границу. Положение сейчас сам знаешь какое, КГБ закрыл все дыры, даже такие, о которых никто и не вспоминал уже годами. У нас все поставки остановились. Дошло до того, что несколько дней назад ко мне чекист приходил, бровастый такой, с челюстями. Жевалов, кажется. Разговаривал как со ссученным, приказал, чтобы, если в нашей системе координат появится этот пропавший ученый с девицей, я немедленно ему позвонил. Потом оказалось, что комитетские ко всем приходили, кто имеет какой-то вес в обществе и работает с заграницей. Ну, я не отказался, конечно. КГБ ни зла, ни добра не забывает, почему бы и не помочь Родине. И вот представь, что в этой ситуации Рубинчик начинает метаться, будто ему приспичило. В сочетании с очень странно пропавшими миллионами выглядит, мягко говоря, некрасиво. Ну, мы же не звери, допросов с пристрастием устраивать не стали, но наблюдение я поставил, чтобы, если он вдруг рванет куда-то с чемоданами, успели перехватить. Выделил на такое дело машину и пару бойцов. Дальше – больше. В первую же ночь мой человек, который дежурил у дома Борюсика, заметил неприметную такую «копейку», которая стояла напротив него, по другую сторону входа во двор. И два человека в салоне. Ну, пока мой боец соображал, что по этому поводу предпринять и нужно ли вообще что-то делать, его тоже заметили: из «копейки» вышел какой-то мужик, не спеша подошел, попросил прикурить и так же спокойно удалился. Номер мой наблюдатель переписал. Комитетская машина.
– Почему?
– Потому что я попытался номера через ГАИ проверить – и не вышло, вот почему.
Я еще раз отметил про себя широту возможностей Пекарева и спросил:
– Мне запишешь номерок?
– Да, пожалуйста. Но на вторую ночь уже никто чужой за домом Рубинчика не следил, или просто боец мой не заметил. В ночь смерти Бори он тоже там был и вроде бы видел, как примерно в половине четвертого утра двое зашли во двор дома, но кто – не разглядел и даже почему-то не был уверен, что кого-то видел. Кажется, вышли из-под деревьев на противоположной стороне проспекта. Или нет. Но как они выходили обратно, он точно не заметил, а потом поднялась суматоха, милиция подъехала, ну и паренек мой тоже задерживаться не стал. Вот такие дела.
– Это все? – осведомился я.
– Да вроде.
– Тогда спасибо вам, товарищ Пекарев, от лица советской милиции за неоценимую помощь следствию. Я пошел, счастливо оставаться.
Я залпом допил коньяк, что по отношению к такому напитку было почти кощунством, будто наследную принцессу по заднице шлепнул, и поднялся. Пекарев усмехнулся.
– Ладно тебе, капитан, не спеши. Я еще не закончил.
Я снова сел.
– Слушай, Костя Золотухин сказал, что ты человек толковый. Он, кстати, о тебе очень хорошо отзывается и верит, что ты и это дело раскроешь, и «вежливых людей» найдешь. Просьба у меня к тебе: когда будешь точно знать, кто это, шепни мне. Мы их потом тебе отдадим – арестовывай, под суд отдавай, но нам бы деньги вернуть. Понимаешь? За это дело готов заплатить два процента от суммы в рублях. Тридцать тысяч. Извини, дал бы больше, но не могу, деньги не только мои. Согласен?
Хорошая трехкомнатная квартира в новом кооперативном доме стоила тысяч десять-двенадцать. Еще за десять можно было взять новую «Волгу», а «Жигули» последней модели и вовсе за шесть. В воображении ярко вспыхнули образы: триада советского счастья – квартира, машина и дача, Тонечка, рвущая светлые кудри и запоздало проклинающая товароведа, а из красного уголка памяти рыкнул голос с мужественной хрипотцой: «Да ты, Копченый, и впрямь без ума! Чтобы Жеглов твои поганые деньги взял!..»
– Обсудим, когда результат будет, – ответил я.
– Деловой подход, одобряю. А сам что думаешь про этих «вежливых людей»?
– Думаю, что кто-то из вашей среды наводки дает.
– Может, и так, среда-то гнилая, – согласился Пекарев. – А может, и из вашей, так сказать, среды. Как считаешь? В обществе есть мнение, что это милиционеры сами налеты устраивают. Очень уж все четко и гладко выходит. Знают много, все имена, адреса, обращаются по имени-отчеству, не уродуют никого. Одни грабят, а другие, например, их прикрывают в ходе расследования.
Взгляд у Пекарева стал холодным и твердым, как закаленный барочный гвоздь. Парень с переломанными ушами невозмутимо протирал стаканы за стойкой. В телевизоре капитан Врунгель уже завершил на сегодня свои похождения, звучала песня на титрах, а двое спортсменов за столиком продолжали молча смотреть в экран. Казалось, что они прислушиваются к чему-то или ожидают сигнала. Светловолосый атлант подпирал плечом дверной косяк, перекатывая во рту спичку и задумчиво глядя мне в затылок.
– Всякое в жизни бывает, – рассудительно ответил я. – Скажем, Борю могли замучить до смерти потому, что заподозрили в краже общественных денег, а когда поняли, что ошибочка вышла, обратились за помощью к милиционерам. Так, например.
Стало как-то особенно тихо. Все вокруг задержало дыхание. Пекарев рассмеялся.
– Ладно, Витя, давай, у меня тоже дела еще сегодня… Увидимся. Если что – звони в любое время, здесь у меня всегда кто-нибудь сидит, даже ночью, будет что-то срочное – передадут. Тебя подвезти куда-нибудь?
Подвозить меня было не надо. Я попрощался и не без некоторого облегчения вышел за дверь, провожаемый распевным напутствием из телевизора:
Порой не верится, друзья,
Но в жизни так бывает,
Порой не верится, друзья,
Но в жизни так бывает.
* * *
У метро «Парк Победы» я зашел в телефонную будку и набрал номер, подглядывая в записную книжку. Мне нужно было кое-что проверить, да и приятно шумевший в голове «Курвуазье» настраивал на игривый лад.
– Жвалов! – буркнуло в трубке.
– Здравия желаю, товарищ подполковник! – гаркнул я так, что в будке задребезжали стекла. – Капитан Адамов, уголовный розыск! Разрешите доложить?
– Докладывай! – рявкнул он.
– Согласно полученной оперативной информации, за квартирой дважды потерпевшего Рубинчика велось наблюдение посредством слежки из неопознанного транспортного средства! – взревел я, надсаживаясь, как на плацу. – Номерной знак государственной регистрации…
Пожилой мужчина в летней шляпе из светлой сетчатой ткани подошел было к будке, но шарахнулся и отошел, озираясь.
– Знаю! – заорал Жвалов в ответ. – Продолжайте работу!
И повесил трубку. Понятие сарказма было подполковнику контрразведки неведомо.
Я вышел, улыбаясь раскаленному солнцу. Пекарев не ошибся: за домом Бори действительно наблюдали сотрудники госбезопасности.
Человеку свойственно стремление к объяснению окружающего мира. Так уж устроен наш разум: он требует стройной системы, которая бы внятно и непротиворечиво разъяснила все обстоятельства жизни, сформировала представление о ее смысле, не упустила бы ни одной детали и ответила на все вопросы бытия. Нам нужна единая теория всего, и неважно, будет ли она научной, религиозной или вовсе мифологической. По большому счету нам даже не нужно ее понимать; достаточно быть уверенным в том, что есть книга, трактат, меморандум, где все изложено, и если будет к тому потребность, то достаточно открыть обложку, прочесть несколько строк и воскликнуть: «Ах, вот, оказывается, в чем тут дело!»
Однако следует избегать в решении кажущихся запутанными задач искушения уложить все, зачастую противоречивые, исходные в одну красивую схему. Мишка пукнул в лесу; сова ухнула; лиса съела зайчика. Если попытаться объединить все это единой историей, можно додуматься до генетически модифицированного медведя, испустившего вызывающие агрессию газы по сигналу совы, после чего подпавшая под их воздействие лиса напала на зайца, который должен был сове денег. Но, как правило, все оказывается ровно тем, чем кажется с первого взгляда: медведя пучит, сова – пустобрех, лисичка голодная, а зайчик – лопух.
Вокруг злосчастного Рубинчика действительно происходило что-то странное, и разговор с Пекаревым только добавил неизвестных в это и без того иррациональное множество. Если общественные деньги стали добычей «вежливых людей», то зачем Боря вдруг начал лихорадочно искать способы выехать за границу, да еще и в такой неподходящий момент? Испугался, что его обвинят в воровстве? Или Пекарев все-таки нажал на него, запугивал, требовал вернуть деньги? Но целую неделю после налета Рубинчик оставался спокоен, а потом вдруг заметался как подстреленный. Если Боря действительно не устоял перед искушением присвоить себе миллионы и списать их пропажу на банду разбойников, то куда разумнее было бы подождать, пока улягутся страсти, а потом, через полгода-год, спокойно уехать и начать новую жизнь в любой точке мира, а не бегать по городу в панике, привлекая внимание и порождая опасное недоумение. Фатальный приступ безумия и последующее самоубийство кое-как укладывались в версию оказанного давления или даже просто могли быть вызваны сильным испугом, но можно было бы ожидать такого развития событий сразу после налета, а не через десять дней, из которых неделю Боря не проявлял никаких видимых признаков беспокойства, а в последние три дня вдруг принялся искать возможность к побегу. Внимание со стороны госбезопасности, с одной стороны, было легко объяснимым при роде занятий покойного Бори, но оставалось неясным, откуда такой энтузиазм в желании знать обстоятельства последних дней его жизни и трагической смерти.
Факты не сочетались друг с другом, как грани в кубике Рубика, где сто?ит собрать сторону одного цвета – и другая тут же превращается в безнадежный хаос. В таких случаях полезно бывает начать с исходной точки, и я, больше повинуясь чутью, нежели логике, отправился с повторным визитом в «академический» дом.
По случаю жаркого дня многие окна, выходящие в длинный и узкий двор, были открыты, некоторые завешены влажными простынями, дававшими хоть какое-то чувство прохлады и защиту от вездесущего дыма; на паре балконов беспардонно сушилось белье, из окон неслись телевизионные голоса и звуки музыки, что все вместе придавало строгому «академическому» дому какой-то расслабленный южный колорит, столь же неуместный рядом с серыми, изрезанными дождями пилястрами и кариатидами, как легкомысленный купальный костюм на престарелом профессоре. Золотисто-желтый автомобиль Рубинчика все так же стоял на своем месте, как верный пес, не знающий еще, что хозяин ушел навсегда. Асфальт на том месте, где Борюсик завершил свой земной путь, тщательно вымыли, но, приглядевшись, еще можно было различить неприятного вида темное пятно.
Я вошел в тихий подъезд и поднялся на третий этаж, решив для начала нанести визит Ядвиге Ильиничне. На дребезжащие звонки в дверь никто не отозвался, даже Пополь не откликнулся лаем. Я поднялся этажом выше. Дверь в квартиру Рубинчика была опечатана бумажной лентой с синей казенной печатью. Из квартиры напротив слышалась музыка: Алла Борисовна Пугачева сетовала на ледяной нрав океанского айсберга. Я прислушался и нажал на кнопку звонка. За дверью мелодично пропел гонг. Я подождал немного и позвонил еще раз. Музыка стала чуть тише, мягко прошелестели шаги, и дверь открылась. На пороге стояла уже знакомая мне соседка Маша с бокалом, до половины заполненным рубиновой жидкостью, и в кое-как прихваченном поясом шелковом длинном халате, не скрывающем щедрых даров благосклонной природы. Из квартиры пахнуло хмельным и теплым.
– Здравствуйте, – сказал я. – Сергей дома? Я хотел с ним поговорить.
