скачать книгу бесплатно
Все эти ухваченные моим испуганным взглядом детали, в том числе и жёлтый колорит полотна, могли символизировать только одно – смерть и опустошение. Имевшееся на картине ясное синее небо только подчёркивало эту обнаженную мертвенность.
Я попытался совладать с собой, но вместо этого в необъяснимом ужасе попятился, упав спиной на недавно преодоленные ступени. Я не мог отвернуться от черепов, не мог вырваться из их пустых глазниц. Вдруг черепа оскалились, улыбнулись и – посмотрели на меня. Спустя миг я услышал сухое постукивание их высушенных черепков.
«Опять. Опять… – Я безнадежно поднял дрожавшие руки, закрывая себя. – Это как с часами, как с паникой. Это просто картина. Картина! В ней ничего нет – ни плохого, ни хорошего… Просто чей-то вкус пугает меня. Просто…»
Однако все эти увещевания не помогали: мое тело упрямо оттаскивало меня обратно.
Внезапно холл озарился ярким солнечным пламенем – тем самым, что неотступно сопровождало меня с момента пробуждения. Лучи Солнца прошли сквозь «розу» и яростно впились в ухмылявшиеся оскалы, заставив их удивленно и испуганно скривиться. Раздался страдающий вой, который тут же угас, сменившись ласковым шепотком и шелестом ветра. После этого картина со страшным грохотом упала, постояла мгновение и, словно раненый зверь, медленно и воздушно завалилась вперед, обнажая бежевую рубашку с приклеенным к ней маленьким конвертом.
«Оно вернулось! – счастливо заулыбался я, безмолвно и беззвучно всхлипывая. – Солнце – вернулось!»
Я никак не мог успокоиться. Ощущение защиты и покровительства чистой благодарностью смочило мои глаза. Я был как маленький ребенок – только обнять меня было некому.
«Как… как это одолеть? Мое состояние не просто довлеет надо мной – оно мной управляет! – К своему удивлению, я обнаружил, что мой психоэмоциональный уровень был неотличим от уровня новорожденного. – Неужели я действительно настолько беззащитен?.. Что для детей является непререкаемым и абсолютным? Что дает им защиту и спокойствие? Может, какой-то символ или знак?.. Рука! Родительская рука! Родитель! Вот самый совершенный для них оберег, в который они безоговорочно верят! – внезапно сообразил я, осененный своей переменчивой памятью. – А… а что есть у меня?.. У меня есть только это, – грустно улыбнулся я и поймал в ладонь греющий луч света. – Надо попытаться расслабиться…»
Некоторое время я просто лежал, блаженно впитывая телом тепло и прохладу, принесенные вернувшимися чувствами и Солнцем. Немного успокоившись, я обратил внимание на маленький конвертик, после чего, иррационально опасаясь перевернутого под ним изображения черепов, осторожно отлепил его от картины. Конверт был старым, с небольшой сургучной печатью, имевшей вычурный символ, и на записи Кениса и Лив походил мало.
«А стоит ли?» – поежился я, не желая открывать конверт.
И всё же осознанной причины, препятствовавшей удовлетворению любопытства, у меня не было. Было лишь трусливое предположение, что всё, что было связано с недавним ужасом картины, стоило оставить в покое. Однако потребность в любых проявлениях информации подавила все мои опасения. В это же время Солнце окончательно испарило послевкусие моего необъяснимого страха, бережно взлелеяв во мне огонек уверенности.
Я осторожно открыл запечатанный пакетик.
Обнаруженный там вдвое сложенный лист был старым и дряблым, почти разложившимся на волокна. Я поднес его к глазам и удивленно пошевелил губами: запись была датирована третьим сентября тысяча девятьсот восемнадцатого года! Почти сто лет назад от самой поздней найденной мной записи!
Выуживая из недр памяти даты дневников, я принялся жадно поглощать текст.
«Это должно будет свершиться, и я уверен, что это уже произошло. Я знаю, что через много лет, примерно чуть более ста, это место найдет своих последних и единственных обитателей.
Мое завершающее творение закончено, и оно – совершенно. Это симфония пространству и времени; это – последний дом, обитель света и тьмы, убежище и изощренный лабиринт. Это вместилище того, что человеческий разум не способен постичь.
Я лично проектировал каждый свод, каждый изгиб, каждый будущий блеск лучей и брызг этого места. И я бы покривил душой, если бы не сказал, что мое творение имеет свой дух, свой характер, свое собственное провидение и свою непередаваемую и уникальную строптивость. Оно примет не только последних из нас, оно обретет нашу общую утерянную душу – душу, что будет жить и дышать ради последних остатков человеческой памяти.
Живущее вокруг меня множество считает меня психом, сумасшедшим, умалишенным, но это неважно, пока мой желтый дьявол затыкает их рты и наполняет их желудки. Извержения их слюнявых ртов не имеют никакого значения, поскольку никто из них не застанет предначертанного часа, равно как и никто из них не способен видеть того, что дано прозревать мне.
Когда строительство было закончено, нечто поселилось в моем детище.
И именно это нечто заставило меня отказаться от окон и дверей: ежели хоть одно из них занимало уготованное им место, то наутро я находил лишь битые стекляшки да покореженную древесину… Иногда они буквально взрывались в руках устанавливавших их рабочих, рассекая и уничтожая внутреннее убранство помещений. Перепуганные насмерть люди при этом, как ни странно, всегда оставались невредимыми.
У этого места есть незримый хранитель, который наконец проявил себя. Он бдительно следит за тем, чтобы Солнце могло свободно играть с тьмой, не оседая на стеклах и не упираясь в двери. За Солнцем он всегда приводил ветер и море. А за ними уже следовал и весь мир. Так и будет…
Всё это переполняет меня божественным озарением и откровением, что указывает на истинность и завершенность моих действий. Это место вне времени и разумов примет того, кто будет последним и первым. И он будет не один…
Так смешно и забавно наблюдать за людьми – с их сомнениями и страхами, с их бесплодными чаяниями и несбыточными надеждами на грядущее, что никогда не настанет. Никто из них даже не подозревает, какая судьба уготована им и их потомкам. И это прекрасно. Так и ягненок перед закланьем должен быть чист, светел и спокоен.
Я предвижу конец и начало, будущее, прошлое и настоящее, соединенные в одном-единственном месте – в этом. Многие пытались выведать, в чём его секрет, в чём его тайное предназначение, и каждый раз, когда я вещал об этом, никто мне не верил. Все искали что-то такое, что смог бы принять и переварить их скудный рассудок; что-то такое, что омыло бы их мысли от страха.
Как человек никогда не сможет подчинить себе то, чего он действительно страшится, так и данное послание никогда не будет найдено ему подобными. Только тот, кому должно, только тот, кто станет чистым истоком для всех нас и всего этого мира, сможет его коснуться.
Я, Астгаф Зодик, зодчий и архитектор этого места, единственный его владелец и смотритель, вручаю его тебе.
Астгаф Зодик.
3 сентября 1918 года».
Меня снова бросило в озноб. Сто лет. Он так и написал: «чуть более ста». И от этой даты до самой поздней из записей прошло чуть более ста лет!
«Что он имел в виду? То, что происходит сейчас? Может, это просто совпадение?.. А если нет? Если этот… Астгаф Зодик, – подсмотрел я имя писавшего, – не просто знал, о чём он пишет? Если он действительно "прозревал" будущие события? Тогда что? Человечество обречено и здесь на самом деле скрывается нечто, хранящее это место?.. Следы! – сумрачно вспомнил я. – Чьи они? Не могут же они принадлежать этому самому "хранителю"?! Или могут?..»
Я окончательно поник, чувствуя, что и зодчий, и Кенис с Лив писали об одном и том же – наступающем или уже наступившем финале для человека и всего мира. «Последний и первый», «чистый исток» – вот кто должен был получить это послание. Я заторможенно взглянул на конверт и отрешенно отметил, что до меня его не вскрывали: оттиск печати под подписью зодчего был близнецом оттиска на конверте.
«"И он будет не один", – повторил я про себя. – С кем? С кем он будет? С этим существом, оставившим следы? Или со мной? Или это всё обо мне?»
Я тихо уткнулся головой в сложенные руки и беззвучно засмеялся. Силы и уверенность, вернувшиеся благодаря вмешательству Солнца, медленно покидали меня. Подавив через секунду безликую улыбку, я еще раз проверил пожелтевший от времени конверт и обнаружил, что, помимо листа, в нём было еще кое-что. Пресно размышляя о прочитанном, я вытащил свою находку.
Это была небольшая и старая черно-белая фотография с изображенным на ней огромным строением. Само строение напоминало угрюмый замок, ютившийся на гигантской скальной площадке, от которой до фотографа шел длинный широкий мост без перил. Окаймлением этого архитектурного монумента выступали далекое море с кромкой горизонта и обрывавшаяся вниз высота.
Вглядываясь в пустые глазницы фасада запечатленного строения, я увидел нечто знакомое. Повернувшись к «розе», я обреченно сопоставил видимые мне изнутри форму и расположение окон и выхода с аналогичным у строения с фотографии. Мгновение сердобольно затянулось, а потом я понял: они были идентичны.
По моему пересохшему горлу прокатился давно застрявший ком дурных предчувствий. Я сдержанно перевернул фотографию обратной стороной. Обнаруженная на ее обороте надпись гласила: «Мой Малинис». Судя по почерку, и надпись, и письмо в конверте принадлежали руке одного и того же человека. И судя по всему, этим же рукам принадлежало и это место…
«"Мой Малинис". Что же имеется в виду? – невольно заинтересовался я. – Что слово "мой" – это часть названия? Или же "мой" просто означает принадлежность и отношение строения к написавшему это – к его словам и поступкам? Да и название ли означают эти два слова? – Я зябко поежился, не найдя ответов. – Что ж, видимо, теперь это мой Малинис…»
Пытаясь отвлечься от душившей меня информации, я задумался о том, что качество и состояние фотографии и бумаги вполне соответствовали дате послания. Это маленькое наблюдение, сдобренное фактом моего нахождения в месте, описанном зодчим, убедило меня в том, что я всё же находился на родной планете человечества.
Ветер одобрительно потерся о мою щеку.
«Я на Земле… – кисло подытожил я. – Неужели всё уже случилось, и я просто бесцельно брожу среди жалких остатков человеческого наследия?..»
Я апатично отложил треклятый конверт с его тревожным содержимым и, твердо намереваясь спуститься, встал. Несколько раз покачнувшись, я пошел вниз по лестнице.
«А окон, выходит, не было и тогда. Если бьются стекла, то почему те зеленые иллюминаторы на трубах остались целы? – Я хмуро вгляделся в приближавшийся беспорядок, интимно примыкавший к парадному входу. – Или это касается только дверных и оконных проемов?»
Я сошел со ступеней и огляделся. Создавалось впечатление, что валявшиеся в лучах Солнца предметы были в одночасье грубо сброшены со своих мест. Здесь были осколки декоративных ваз, щепки от смятых столиков, дрожавшие по краям холла сорванные гардины, каменные крошки и многое другое. Лишь центральная люстра была на своем месте, лишенная своих толстых желтоватых свечей, покоившихся среди беспорядка.
Я непроизвольно сглотнул, получив от памяти отголосок о том, что иногда свечи делались из сала, представляющего собой животный жир, который откладывается под кожей и который… можно было есть.
Рот мой наполнился жалким подобием слюны, и я подобрал ближайшую ко мне свечу. Осторожно ее понюхав, я зачем-то коснулся ее языком. Это определенно было глупо: я бы ни за что не отличил подобным образом парафин от алюмокалиевых квасцов или натриевой селитры, добавляемых в жировые свечи.
В итоге мои неискушенные нос и язык скромно смолчали, не найдя ничего тревожащего или предосудительного. Далекие воспоминания о вариациях употребления сала сделали меня неосмотрительным, и я, открыв рот, впился зубами в вожделенную поверхность свечи. Ее часть откусывалась так же, как и работала моя челюсть, – с трудом. Наконец заполучив небольшую порцию свечной стружки, я осторожно покатал ее на языке. Горький привкус и блокирующий слюну налет тут же деспотично подавили желание насытиться любой ценой.
«Только отравления не хватало!» – скривился я и при помощи рвотного спазма брезгливо выплюнул жалкий комок свечной стружки.
Передернувшись от противного послевкусия и увиденного, я торопливо продолжил прерванное голодом движение, без сожаления оставляя мысли о смутившем меня продукте неудовлетворенными.
Я еще раз осмотрелся. Некогда внушительный холл должен был очаровывать роскошью и бархатом с первого взгляда. Теперь же он вызывал лишь тоску и уныние. Неожиданно я, к своей радости, заметил перевернутую стойку с обувью, лежавшую недалеко от парадного входа.
Не дойдя до стойки несколько шагов, я остановился: из всего вороха раскиданной обуви, среди которой была и мужская, и женская, пара тапочек выделялась особняком. Тапочки были ровно и аккуратно поставлены, в то время как их цветовая гамма полностью совпадала с тонами моей одежды. Я еще раз с трудом сглотнул и облизнул пересохшие губы; вкус свечки уже успел изгладиться.
«Кто-то знал, что я буду здесь находиться!» – с досадой подумал я.
Это мысль пробудила во мне непокорство, заставившее меня пройти мимо подозрительной обуви и начать копаться в обувных остатках. Взяв в руки первый попавшийся ботинок, я с сожалением обнаружил, что он был смят, изорван и, по-видимому, пожеван.
«Неужели…» – не поверил я.
Через несколько секунд мои опасения подтвердились: вся имевшаяся обувь была в абсолютно непригодном для носки состоянии. Мрачно вздохнув, я вернулся к навязанным тапочкам и тяжело опустился с ними рядом, немного поелозив на мелких камешках.
«Без обуви я не смогу», – покачал я головой, бережно счищая грязь со своих холодных ступней.
Я еще раз внимательно пригляделся к неизвестно кем предлагаемой обуви: с ней всё было в порядке. Но кем-то же была целенаправленно испорчена остальная, чтобы лишить меня возможности выбора! И вот теперь у меня его не было.
«Надо было поискать в комнате, где я пробудился, – запоздало сообразил я. – Раз меня там кто-то оставил и позаботился обо мне – одел, уложил и так далее, – то и наличие обуви он должен был бы предусмотреть. А в чём тогда отличие между обуванием "там" и "здесь", если я всё равно буду только в том, что мне предложат?»
Несколько раздраженно пожав плечами, я взял левый тапочек, что больше походил на облегченный ботинок, и подозрительно осмотрел его. Тапочек был теплым и нежным внутри, с замысловатой сеточкой вентиляции на белоснежном внешнем покрытии. Я аккуратно обул его и ощутил настоящее блаженство.
«Да, этого определенно не хватало, – потянулся я за вторым. – И даже размер мой…»
Со вторым тапочком мне повезло меньше. Попытавшись втиснуть свою правую ступню в столь приятную оболочку, я обнаружил, что мои пальцы ноги во что-то уткнулись, породив этим действием обескураживающий шорох.
«Это что еще такое?» – насторожился я и достал из тапочка шершавый ком бумаги.
Смятый белый лист был поразительно похож на запись Лив. Опасливо развернув находку, я обнаружил, что это действительно была ее запись.
«Значит, кто-то хотел, чтобы я надел эти тапки и увидел эту страницу, – смекнул я, заканчивая обуваться. – Вот теперь я точно одет как пациент… или подопытный».
Неожиданно мне вспомнилась недавно прочитанная фраза об Иро. «Он остался таким же верным» – не то утверждала, не то сообщала она.
«Кто может остаться "таким же верным"? Друг? Собака? Собака?! – растерялся я. – Странный вывод… Ну а вдруг? Раз уж кругом происходит нечто туманное, то и трезво мыслить, возможно, уже просто неразумно!»
Однако следом я всё же решил, что здравомыслие – это единственное, на что стоило уповать и от чего стоило отталкиваться в первую очередь. И еще я почему-то искренне рассчитывал на «руку родителя», что помогла мне с картиной…
«Похоже, Юанг всё понял – или же он крайне к этому близок. Судя по его тщательно контролируемой взбешенной реакции, он нам не поможет. Для его проницательности и сообразительности это было лишь вопросом желания. И в тот момент, когда он осознал, что озвученная мной схема не относится к изучению распада черных дыр, теоретическое возникновение которых мы же с Кенисом практически и подтвердили, я увидела миг его зарождавшегося прозрения. После этого расположение сателлитов нашего БАКа могло стать достоянием общественности, а истинная причина их нахождения в ключевых точках планеты – нашим концом.
Я сделаю это. У меня нет выбора. Бог не позволит вмешаться в его замысел.
05 декабря 2020 года. Суббота.
Мы только что закончили многогодовую модернизацию каскада предварительных ускорителей, существенно повысив светимость коллайдера. И в эти последние мгновения триумфа и предвкушения я убила его. Как только его височная жилка напряглась, а рука потянулась к дежурному телефону, я достала этот чертов тяжелый револьвер. Когда же он открыл свой испуганный рот для обвинений или оправданий – я убила его.
Думала ли я, что способна на такое? Я просто взяла и прострелила его влажную лысую голову – прямо там, в начале пристройки кольцевого линейного ускорителя электронов, в месте, где мы работали над проектом уже несколько лет. Многое там бывало, но убийства еще не было никогда.
Пуля попала в его левую глазницу, вгрызлась в его глаз и осела маленькой свинцовой таблеткой внутри его толстолобого черепа. И что я ему сказала? Что я ему сказала после этого?.. То же, что я могу и хочу сказать и сейчас.
Спасибо.
"Спасибо" – вот то самое слово, что сорвалось с моих задрожавших губ. "Спасибо" и маленькая свинцовая награда – вот что он заслужил за свои проницательность, помощь и дружбу. Он боготворил Кениса и преклонялся перед его гением, закрывая на многое глаза. И так продолжалось до тех пор, пока все кусочки головоломки не сложились в единую картину в его взволнованном разуме, что теперь может свободно обогащаться кислородом через новое отверстие. И всё, что я могу сказать ему за это, – "спасибо".
Спасибо, что помог осознать, что всё это происходит по-настоящему…
Это пугало меня больше всего: пугало, что всё, что мы делаем с Кенисом, вымысел; что всего этого не существует и что всё закончилось в тот самый момент – без надежды на исправление. И это маленькое кровавое событие подарило мне не только краткий миг забвения – оно вернуло мне давно забытое чувство реальности происходящего.
Когда пришел Кенис и увидел, что я сделала, он ничего не спросил; ни единый мускул не дрогнул на его уставшем лице. Он просто прошел мимо и уселся на свое место, лишь немного отодвинув тело Юанга. Он всё понял, так же как в этот момент поняла и я, что он изначально планировал нечто подобное. Но я опередила его, равно как и все его работы опередили свое время.
Спасибо.
После этого я вывезла труп и скормила его волнам. И меня абсолютно не тревожило, что Юанга будут искать или будут задавать вопросы. Так или иначе, там мы закончили. Всё, что оттуда можно было взять, мы взяли.
Но как же я ему благодарна… Если бы не осознание аморальности этого поступка, нечто подобное я бы предложила и Кенису. Я не знаю, что происходит у него в голове, но не думаю, что его мысли или кошмары так уж отличимы от моих собственных.
Спасибо…
Блестящий ум физика-ядерщика Юанга просто одна из жертв пустого будущего и ужасного прошлого. Сколько их еще будет?.. Хотя что от этого миру? Что от этого мне? Одной больше, одной меньше…
Мне кажется, я перестаю себя понимать…
Даже сейчас, когда я размышляю, как бы я поступила, если бы Юанг согласился молчать или всё же решился помочь нам, я понимаю, что сделала бы это снова… и снова… Я не могу так рисковать.
Мы на всё пойдем ради тебя.
7 декабря 2020 года. Понедельник.
Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спа… Спасибо! Спасибо!.. Спасибо. Спаси…»
Я держал лист в застывших руках, не в силах поверить в то, что я только что прочитал.
«Убийцы… – неверяще подумал я. – Они… они всё-таки убийцы!..»
Даже эта запись была немного другой: текст был грязно-размытым, неопрятным и мелким. Было такое ощущение, что Лив переняла у Кениса его убористую манеру написания, добавив в нее от себя лишь щепотку дерганья и ассиметрии. Особенно четко это прослеживалось в конце записи.
Кисти мои задрожали, и я неловко отшвырнул пугающую бумагу. Ветер, не дав ей упасть, равнодушно перебросил ее в лучи Солнца.
«Убила и еще… еще рассуждала об аморальности своего поступка?! Рассуждала об… об отрицании своим действием моральных устоев?.. – неожиданно вспомнил я примерное значение слова "аморальность". – Но что это за место? И что это за люди?»
В этот момент Солнце тепло коснулось моего лица, а ветер принес странную смесь из знакомого звука и прохлады.
«Не надо меня успокаивать! – раздраженно отмахнулся я от них. – Убийца…»
Осознавать это было почему-то очень обидно, ведь я знал и помнил только их – пусть даже и по этим брошенным воспоминаниям. Большего у меня не было. У меня не было даже себя…
«Тело, что они таили, – вдруг сообразил я, тяжело поднимаясь, – возможно, это тело Юанга!»
Вспомнив даты других записей, я понял, что ошибался. В две тысячи восемнадцатом Кенис и Лив уже кого-то прятали – до этого инцидента со своим коллегой, которого они, между прочим, сбросили в море.
«Да и зачем им могло понадобиться прятать тело Юанга? – недоуменно задумался я. – Нет, прятали они нечто другое… или другого… Возможно, Кенис и Лив прятали того, к кому они иногда в записях так странно обращались и о ком не менее странно рассуждали… Может ли это означать, что кто-то еще стал их жертвой?..»
Появившийся страх стремительно отдалил от меня владельцев дневников. В ту же секунду я понял, что был один не только снаружи, но и внутри.
«А вдруг это писала не Лив? Вдруг она тут ни при чем? – засомневался я. – Нет, это ее почерк… Да и на что я вообще надеялся, читая записи тех, кто готов был покончить со всем, что их окружало? Чего я вообще от них ждал? Чего ждал от всего этого?! Похоже, я ждал того, что всё это окажется ложью…»
