скачать книгу бесплатно
Курс евро подрастает с 43,7 до 45 рублей почти. Это и не рост, а так, колебания… Но при моих счетах в тысячи евро всё это нервирует. Меня, привыкшую экономно относиться к тратам, стоимость лечения деморализует.
Хотя постепенно вся эта деловитая, доброжелательная обстановка начинает на меня действовать положительно. Всё происходит в хорошей клинике, я лечусь у заведующего, чья репутация высока. Он специализируется на операциях мастэктомии (удаление молочной железы) и реконструкции груди, делает множество таких операций еженедельно (Воображение рисует картинку – ведро с отрезанными грудями, бррр..). Среди характеристик, данных ему разными людьми, несколько раз слышу слово «трудоголик». К тому же доктор К. безусловно харизматичен, уверен в себе, добр и внимателен. Мне хочется верить, что он мне поможет, и я хватаюсь за эту веру, что мне ещё остаётся? Это всё, что я могу… Надеяться и верить… Как это сложно сейчас…
Отель Вебер
Во время прохождения обследования я живу в ближайшем к клинике отеле Вебер, открывшемся менее года назад. Это мой первый отель в Германии. День за днем я возвращаюсь в свой номер из клиники почти как домой, тем более, что в номере меня ждут родные: вечерами я не успеваю переговорить со всеми по скайпу. Говорю подолгу, делюсь переживаниями, плачу, смеюсь. Это помогает. Я уже не лечу вниз, в бездну отчаяния. Я чувствую: родные меня держат. Держат, и упасть не дадут.
То же делает и спокойная, благожелательная обстановка этого удивительно тихого отеля. Вообще, тишина – это тщательно оберегаемая немцами ценность их жизни. И мне это нравится. Я завидую белой завистью, вспоминая бесконечный шум наших больших городов, музыку торговых центров, петарды ночами по любому случаю, будящие всех в радиусе километра, оглушительную сирену сигнализаций повсюду припаркованных машин под утро, лай бездомных собак, беспардонно-громкие разговоры, крики, мат и песни загулявших горожан. Здесь, в Эссене, всё по-другому, и это другое мне нравится.
Сейчас, вдали от дома, в комфортабельном отеле, я полностью избавлена ото всех забот, которые перегружают жизнь обычной женщины. И впервые в жизни могу всецело посвятить время решению собственных проблем, что прежде было на периферии моих занятий.
Самая сложная в реализации задача и самая важная – достижение позитивного настроя, оптимистичный взгляд в будущее. Это теперь-то! Когда я ещё не могу принять происшедшее. Впервые я перестаю относиться к себе потребительски, как к эффективному орудию улучшения жизни детей, и привычно откладывать свои собственные нужды на потом. Мы с мужем полностью совпадаем в установке «жить для детей». Теперь, для себя и для них, я должна заняться только собой. Мобилизоваться перед лицом грозного заболевания. Составить новый план жизни, другой жизни. Всё прежнее, вмиг развалившееся, подобно башням-близнецам в Нью-Йорке, в прошлом.
Лечение спланировано, все свободное время я предоставлена себе. В отеле не задерживаюсь, в номер возвращаюсь с темнотой, все дни кружа по Эссену и фотографируя увиденное. Фото – моё давнишнее хобби. Помимо посещений клиники я должна одеваться, завтракать в отеле, организовывать себе в течении дня хоть какое-то питание, держать своих в курсе дел, оплачивать обследования. Эти заботы, новые заботы в новой и прежде не знакомой мне обстановке, необходимость действовать, отвлекают от мучительных вопросов, на которые ещё нет ответов. И от главного из них: есть ли надежда на жизнь за пределами ближайших трёх-пяти лет. Одиночество не тяготит меня, новизна обстановки развлекает отчасти. Я не могу ни на секунду забыть своё горе, но о самоубийстве уже не думаю.
Тёмными октябрьскими вечерами в своём безупречно чистом номере, расположившись на широченной кровати с гаджетом, я собираю информацию в интернете, обсуждаю её со своими по скайпу. За окном сумерки, изредка тишину нарушает не сдерживаемый стеклопакетом вой неотложки: клиника рядом. Надежда сменяется отчаянием и наоборот. Жизнь изменилась, надо меняться и мне. Приспосабливаться.
В эти дни я впервые сталкиваюсь с термином визуализация, прочитав историю о безнадежном с точки зрения медиков ребенке из Америки, которому метод визуализации спас жизнь. При всем моем предубеждении к «волшебствам», я проникаюсь идеей, что мысль материальна, что она может работать на Хозяина. Довольно быстро перед моим мысленным взором возникает картинка: клетка Т-киллера, убийца раковых клеток в виде агрессивной, карикатурной белой рыбы с наглыми глазами, а её добыча – раковая клетка такая, как она есть, прихотливо-растопыренная. Дальше рыбка, выскочив из засады, ест клетку, плывущую по кровотоку. Клетка у меня перед глазами возникает мгновенно, но каждый раз – разная. Иногда – пухлая, и тогда моя белая рыбка долго-долго истребляет её, плывущую. Иногда клетка изможденная как узник Освенцима, рыбка прожорливо уничтожает и такую. Мне не трудно это вообразить, но проходит минута-две; и картинка теряет яркость и убедительность. А выкарабкавшийся мальчик, победивший рак, если верить информации из интернета, часами представлял эту «бойню», до победного, пока аппаратура не подтвердила отсутствие ранее диагностированной опухоли.
Завтракаю я в отеле, поначалу не ища в Эссене мест, где можно хорошо поесть: для освоения города нужно время и желание. Завтрак – шведский стол – великолепен: богатейший выбор блюд на любой вкус. Но качество завтрака отражено и в цене – 12 евро. Это многовато, но я ещё не ориентируюсь в ценах, да и не думаю об этом: все мысли о болезни, прогнозе. Со мной завтракают и другие обитатели отеля. Их немного. В основном немцы и другие европейцы. Приятно, что персонал при виде меня иногда роняет краткие фразы: «Доброе утро», «Хорошо», «Пожалуйста». Это всё, что они могут вымолвить по-русски, но сам знак внимания приятен мне.
Однажды, придя на завтрак, я слышу от пополняющей тарелку на шведском столе девушки откровенную фразу по-русски, обращенную к спутнику. Мы встречаемся с ней взглядами, и по моим округлившимся глазам она видит, что я её поняла. Тут же перебрасываемся с соотечественницей парой фраз: не упускать же редкую возможность заговорить на родном языке! Группа русских – пять докторов из Москвы – прибыла в Эссен по работе на какое-то мероприятие. Сделикатничав, я выбираю столик подальше от этой сплоченной и шумной компании тридцатилетних специалистов, но до меня тем не менее доносятся их громкие голоса. Один из командированных с увлечением рассказывает, как главврач построил дачу своей любовнице, пользуясь служебным положением…Деньги, истраченные на дачу, не попали по назначению к пациентам… Символично, не правда ли? Вот почему я здесь…
Путешествие в Брюссель
В выходной день (клиника не работает, и я свободна) еду в однодневную поездку в Брюссель. Идея принадлежит Марине, которая курирует меня, иногда позванивая в отель. Она и советует мне отвлечься от переживаний, заказать экскурсию и даёт телефон Михаила, в прошлом москвича, а теперь пенсионера и сотрудника турагентства, специализирующегося на проведении экскурсий по Европе для русских. Решаюсь ехать. Тем более возможность побывать в другой стране удивительно недорога – 30 евро. И мне надо, надо бежать куда угодно от своих безрадостных мыслей.
Созваниваюсь с Михаилом договориться о поездке, и он перечисляет экскурсии на ближайшие выходные: Брюссель, Амстердам, Брюгге, Цюрих и многое другое… Фантастика, всё близко! Михаил помогает сделать выбор. Поездка планируется из Дюссельдорфа, куда мне трудно попасть из Эссена, не зная язык, да и многое другое. Михаил подробнейшим образом инструктирует меня, я даже записываю русскими буквами ряд фраз, которые мне могут понадобиться в дороге, удивляясь, сколько времени на меня тратит мой собеседник.
Рано утром в воскресенье знакомой дорогой пешком отправляюсь на железнодорожный вокзал Эссена. Автобусы ещё не ходят. Город безлюден и тих, изредка проезжают легковушки, редкие окна в домах освещены. Иду быстро, чтоб согреться. В сумке у меня, помимо банковских карточек, загранпаспорт и приличная сумма наличных денег, так как я не доверяю сейфу в номере. И, конечно, я неуютно себя из-за этого чувствую на пустой улице. Хорошей добычей чувствую.
На вокзале нахожу автомат по продаже билетов, но не представляю, как осуществить покупку. Как на грех, вокзал тоже пуст, все ещё отсыпаются после трудовой недели. И попросить помочь купить мне билет некого. Это не важно, смело прохожу на перрон: Михаил предупредил, что в поезд (но не в электричку) можно сесть без билета и купить его у контролёра, сказав волшебную фразу: «я не успел приобрести билет, продайте мне его сейчас». Эта фраза записана у меня русскими буквами, листок в кармане куртки.
На перроне стенд с расписанием. Очень быстро я разбираюсь в нём, хоть оно, разумеется, на немецком. Но я знаю номер своего поезда, время отправления. Поезда идут один за другим, скоро подъезжает и мой. Он современный, двухэтажный, поднимаюсь на второй этаж для лучшего обзора окрестностей. В глаза бросается обилие чернокожих пассажиров. Напрасно я комкаю свою шпаргалку в кармане, поджидая контролера. Он так и не появляется, экономя мне десять евро (столько стоит проезд до Дюссельдорфа). Из поезда выхожу, хорошо зная, как дойти до места сбора группы.
Группа разномастная, разновозрастная: есть приезжие из России, есть живущие в Германии бывшие соотечественники. Впервые за последнее время слышу родную речь со всех сторон. Почти все парами или компаниями побольше. Я вхожу в автобус и располагаюсь у окошка. Вскоре рядом со мной садится невысокая полноватая женщина, приятным русским лицом напоминающая мне маму моей лучшей подруги детства. Она постарше меня. Знакомимся: попутчицу зовут Альбина, она приехала из Ярославля погостить у дочери и зятя, побыть с внуком. Её единственная дочь замужем за немцем, и такие поездки у Альбины, пенсионерки, регулярны.
Она в свою очередь интересуется, живу я здесь или приехала на отдых. Я отвечаю, что приехала на лечение. И неожиданно для себя добавляю: «послезавтра у меня операция по поводу рака груди». Я не собиралась это говорить, обсуждать мне это ни с кем не хочется. Но, слово не воробей, вылетит, не поймаешь. Может, доброе и внимательное лицо Альбины тому «виной». В ответ она коротко рассказывает о своей родной сестре, сотруднице налоговой службы, которая, наблюдаясь регулярно в ведомственной хорошей поликлинике, неожиданно узнала в 45 лет, что у неё запущенная стадия рака груди. Операцию сделали быстро, а вот от химиотерапии сестра наотрез отказалась после нескольких процедур, не вынеся мучительных последствий. Состояние после химиотерапии тяжелейшее. И она прекратила лечение, а меньше, чем через год умерла, осиротив двенадцатилетнюю дочь, которую Альбина и вырастила впоследствии. Я бы остро отреагировала на такой рассказ чуть раньше, но сейчас, слушая Альбину, думаю, что у меня другая судьба – моя семья делает всё для моего излечения, теперь очередь в этой борьбе за мной. Надо бороться, нельзя позволить себе быть размазнёй. Я досадую, что ложкой дегтя внесла в наше недолгое путешествие тему болезни.
Больше мы с Альбиной это не обсуждаем. Любуемся видами Германии, а затем Бельгии из окна нашего автобуса, фотографируем друг друга на фоне достопримечательностей, заходим в магазинчики за сувенирами, обедаем в кафе. Я даже угощаюсь глотком вишнёвого пива, официант очень рекомендует мне его заказать, но я воздерживаюсь. Послезавтра наркоз, обойдусь без пива.
Льёт дождь. Зонтики цепляются друг за друга на переполненных туристами улицах. В памяти остаются современные здания Брюсселя, красивейшая площадь Европы Гранд-Плас, дом, где Карл Маркс написал свой Манифест (или Капитал?), громадный Собор святых Михаила и Гудулы с чудесными витражами, созданными уже много столетий назад, на выходе из которого я фотографируюсь. И это последний мой дооперационный снимок во всей женской красе. Последний.
День пролетает быстро, голова полна впечатлений, а сумка – сувениров. Везу в ней магниты (куда без них, место на холодильнике ещё есть!), брюссельское кружево (маленькую изящную салфетку), шоколад (надо же хоть когда-нибудь попробовать натуральный и привезти гостинец домой). Жалею, что не смогла купить гобелены. Они великолепны, но дороги. Не могу купить, так нафотографирую! И серия снимков гобеленов пополняет мой фотоотчёт. Путешествия и фотографирование – чуть ли не единственное, к чему не погас мой интерес.
Вечереет. Наш туристический автобус с неизменной скоростью мчится назад в Дюссельдорф. За окном уже густые сумерки скрывают красоту равнин и поселений, выплывающих из темноты гроздьями огней. Я думаю, что вряд ли бы так долго находилась за границей и путешествовала, не случись со мной это. Я только что пересекла границу Бельгии и Германии, а мои сотрудники сидят перед мониторами в офисе на улице Грузинской. Скоро конец рабочего дня. Выбитая из колеи своей налаженной жизни, я сменила направление движения. Маленьким бонусом к огромной беде в мою жизнь вошла новизна. Вошла, чуть потеснив отчаяние.
Когда, выбравшись из автобуса в Дюссельдорфе, мы вдвоём с Альбиной идём к вокзалу, я вдруг спохватываюсь, что забыла фотоаппарат в автобусе. Наскоро прощаюсь с попутчицей, чтоб бежать за фотоаппаратом, пока автобус не уехал. Неожиданно она крепко обнимает меня, размашисто крестит и убежденно говорит: «Ничего не бойся, всё у тебя будет хорошо!». И я убегаю, унося с собой воспоминание об этом горячем напутствии.
Так заканчивается 3 ноября.
Перед операцией
4 ноября выдается хлопотный день. На завтра назначена операция, а сегодня предстоят консультации и МРТ груди.
Это вторая консультация у доктора К. Кстати, ко мне прибыло «подкрепление» – моя племянница Ася, Любашина и Алешина старшая дочь. Она приехала в Эссен накануне моей операции на неделю, чтоб поддержать меня в это трудное время и поухаживать за мной в послеоперационный период. Асин приезд для меня большая радость. А наша встреча поздно вечером вчера на вокзале в Дюссельдорфе – детективная история и авантюра одновременно, учитывая моё незнание языка и европейского устройства жизни. Да и на незнакомом мне вокзале в чужой стране впервые приходится ориентироваться самостоятельно. Чувствую себя победителем, расширившим рамки своих умений, в тот момент, когда вижу Асино родное лицо в толпе пассажиров.
Ася уже несколько лет учится в Австрии и великолепно владеет немецким языком, что важно. За прошедшие дни у меня не однажды возникали сомнения в точности перевода Ефгении, как в том анекдоте, где перевод пятиминутной тирады укладывается в пять слов, и мы договариваемся с племянницей до поры утаить её знание языка.
На консультацию идём втроём: я, Ася, переводчик. Доктор уделяет мне много времени, подробно, со схемами в руках, объясняя предстоящую операцию. От схем, где изображена грудь, изрисованная множеством цветных линий, я стараюсь отвернуться. Из сказанного доктором К. мне запоминается только то, что прооперированная грудь, из которой вырежут опухоль, будет маленькой и аккуратной, как отлифтингованая, а на её фоне здоровая грудь будет выглядеть не очень, и я, возможно, захочу её подтянуть впоследствии. Мне кажется, что эстетике уделяется неоправданно много внимания, и говорю, что пусть отрезают всё, хоть обе, мне жизнь нужна гораздо больше, чем внешние данные. Я несколько раз повторяю это.
В конце консультации медсестра фотографирует мою грудь в первозданном виде, показывая мне этот безголовый снимок.
Только к вечеру, закончив всё намеченное, мы с Асей попадаем в мою палату. Она великолепна. Ничего подобного мне не приходилось видеть, разве что в кино. Просторная, квадратной формы, угловая комната с большим балконом, выходящим в сад с высокими деревьями, роняющими желтые листья на влажные асфальтовые дорожки. Довольно аскетичная обстановка, но всё необходимое есть, включая персональный санузел. На окнах горизонтальные жалюзи снаружи и раздвижные тканые панели внутри. На балконе пара пластиковых кресел и столик. Цветовая гамма светлая и спокойная, о чистоте нечего и упоминать – всё безукоризненно. Ефгения знакомит меня со всеми устройствами: показывает, где в стене за панелью, находятся сейф и холодильник, объясняет, как у кровати можно поднимать и опускать изголовье или нижнюю часть, показывает, как включается-отключается дневное, ночное, точечное и прочее освещение и синеватая подсветка. Все это можно регулировать, не покидая кровать. Отдельного внимания заслуживает санузел с зеркалом во всю стену, где Ефгения указывает мне на несколько красных шнуров, висящих вдоль стен. Практически из любого места их можно достать рукой, и это надо будет сделать для вызова персонала, если я почувствую себя плохо.
Наконец переводчица покидает нас: в отделение лежат и другие русские пациенты, с которыми ей надо встретиться. Мы с Асей идем в кафе, где, расположившись с кофе и пирожными, наконец-то имеем долгожданную возможность поговорить наедине (это не галлюцинации – в отделении рядом с моей палатой уютное кафе). Но вскоре наш разговор некстати прерывает вновь присоединившаяся к нам с чашкой кофе Ефгения, и нам приходится вступить в общий бессодержательный разговор ни о чем: о Москве, о том, как сын Ефгении справлял Хэллуин. Каково же моё удивление, когда наговорившись, Ефгения включает в «счет» и эту продолжительную болтовню, инициатором которой я не была. Впервые дамская «трескотня» обходится мне ни много, ни мало в тридцать пять евро. Я даже не возражаю, настолько невозможным мне кажется такой финт! Но и другого переводчика у меня нет! Я и в предыдущие дни видела, что оплачиваемое мной время всегда округлялось до полного часа, при том, что почти всё время ожидания в очередях переводчица вела переговоры и переписку с другими своими клиентами, тем самым отгородившись от моих расспросов. Но сегодняшний расчёт – это перебор! Мне стыдно за Ефгению. Я отдаю деньги и вижу, что она, довольная собой, аккуратно нежно-розовым ноготком задвигает купюры в кошелек. Может, она думает, что я не замечаю этого крысятничества. Буду впредь осмотрительнее.
Мы с Асей остаемся одни и можем обменяться впечатлениями. Увы, мои подозрения насчет перевода небеспочвенны. Ася весь день слушала наши разговоры и подтверждает наличие вольной трактовки переводчицы и моих вопросов, и ответов докторов. А ведь мне важно слышать ответ доктора без искажений: для меня это без преувеличения вопросы жизни и смерти! Мне даже интонация доктора важна!
Я снимаю свою одежду и облачаюсь во взятый из дома халатик и монгольские кожаные шлёпанцы, купленные в Улан-Баторе. Я очень устала за этот долгий день, но Асино присутствие, уютная палата дают некоторый душевный и физический комфорт насколько это возможно накануне ампутации груди. Я так и не запомнила медицинский термин, означающий то же самое.
Мысли об операции не покидают меня, захожу в ванную, встаю перед зеркалом и, глядя на своё отражение, думаю, что это последний вечер в моей жизни, когда у меня есть две груди. Я понимаю, что ожидающая меня операция «пустяшная» в том смысле, что она не полостная, удаляться будет «неходовая часть». Грудь моя свою функцию выполнила, и мне уже не понадобится кормить ребёнка. Переживания связаны только с изменением внешнего вида, а для женщины это серьёзно. Как я буду выглядеть потом?! Смогу ли я носить так любимую мной одежду с глубокими вырезами? Купаться? Эти мысли растравляют мне душу, и слезы снова льются. Слезы теперь всегда близко. Убеждена, что за предыдущие двадцать лет я пролила слёз меньше, чем за прошедшие две с небольшим недели со дня постановки диагноза.
Я, конечно, помню, что рядом племянница, и надо как-то «держать марку» – вся наша жизнь и все наши поступки (а не нотации) – это урок нашим детям. Но чувствую полную неспособность преподать именно сейчас такой блестящий урок. Я не Маресьев, ползущий по снегу к своим в раздробленными и окровавленными ногами. Я просто женщина сорока семи лет, которой завтра до обеда отнимут грудь, и которая ещё две недели назад считала себя абсолютно здоровой.
Я взвинчена до крайности и успокоиться не могу. Пришедшая медсестра меряет мне температуру– 37,6, давление -140/100. «Я не больна, не простужена» – пугаюсь я, – «и давление не моё – обычно 90/60». «Это бывает от волнения», утешает медсестра. «И температура?» – не верю я. «Да», – отвечает она и несет мне успокоительное и снотворное, чтоб я как следует выспалась перед операцией.
В палату приносят минералку, предварительно уточнив – с газом – без? Несут ужин – есть не хочется. Все приходящие в палату улыбчивы, внимательны, наигранности нет. Предлагают для заполнения меню на неделю вперед, восемь (!) вариантов. Я отмахиваюсь, Ася заполняет на своё усмотрение; попутно мы развлекаемся «черным юмором». Вскоре она уходит в отель, а я остаюсь лежать в уютной кровати и связываюсь по скайпу с домом. Какое счастье, что можно увидеть родные лица и услышать их голоса. Пусть даже на маленьком поцарапанном экранчике Макаркиного айпода.
Не смотря на прием снотворного (дважды) сплю не больше трех-четырех часов. Усталости нет, состояние полной мобилизации, энергия брызжет.
Чтоб рассказать ещё об одном важном событии этого дня, вернусь на несколько дней назад.
Знакомство с Эммой и Арманом
Как-то вечером, после посещения специалистов клиники, Ефгения предлагает зайти в отделение, в которое мне предстоит на днях лечь, посмотреть своими глазами обстановку. Мы подходим к отделению. Повинуясь нажатию кнопки в стене, стеклянные широченные двери бесшумно открываются, и мы попадаем внутрь. Медсестрички на ресепшене продолжают заниматься своими делами, лишь одна начинает улыбаться, встретившись со мной взглядом.
Мы идём по коридору отделения, и в голове у меня мысль, что я без разрешения вошла, в уличной обуви (по белоснежному полу!) и верхней одежде. Случись подобное в России, я бы уже провинившейся школьницей выслушивала отчитывание любого работника медучреждения (от уборщицы до главврача) за подобные вольности.
Навстречу нам спешит женщина в белом халате, Ефгения приветствует её по-немецки. И вдруг эта женщина приближается ко мне, что-то произнося. Будучи «готовой» к этой ситуации, я поспешно начинаю снимать куртку, вызвав немалое изумление говорящей. Ефгения спрашивает, что я делаю. Я отвечаю, что исправляюсь, снимаю куртку. Они обе начинают улыбаться, и только тогда Ефгения переводит, что в ответ на её слова – показываю Вашей будущей пациентке отделение, доктор сказала мне, что очень рада меня видеть и надеется на успешное излечение.
Мы проходим ещё немного, и к Ефгении порывисто бросается красивый черноволосый мужчина с вопросами. Он говорит по-русски и очень взволнован, до меня доносятся обрывки разговора: «боль, боль…» Это тоже Ваши, из Москвы – Эмма и Арман – поясняет Ефгения, заводя меня в следующую палату….
…К ним, моим соседям, землякам, «товарищам по несчастью» я и зашла в тот день, когда легла в клинику накануне своей операции. В стандартной палате, очень похожей на мою, на большой кровати утопала в одеялах крошечная женщина. Было видно только её узкое очень бледное лицо с огромными глазами, пышно обрамленное темными волосами. Рядом был сын Эммы Арман, такой же встревоженный и яркий, как при первой нашей встрече. Мы познакомились, сообщив друг другу имена и диагнозы. Голос Эммы красивый, низкий, полный энергии. В отличие от хозяйки.
Много позже я узнала, что Эмма после сложнейшей операции пять суток провела в реанимации, и наше знакомство состоялось вскоре после перевода её в палату.
Я сказала, что завтра утром меня заберут на операцию и пообещала заглянуть, когда смогу, после операции. «По сравнению с моей операцией, твоя – шалость», – говорит Эмма. Я согласна с ней, но это отнюдь не уменьшает мои переживания и страхи.
Каково же было моё удивление, когда вечером того же дня в дверь моей палаты постучали и еле-еле тихо вошли Эмма и Арман. Как Эмма преодолела эти считанные метры между нашими палатами, я не представляю! Она была ещё очень слаба, её заботливо поддерживал, низко склоняясь к ней, сын. У меня в душе всё перевернулось: Эмма пришла подбодрить меня, совсем чужого ей человека, пришла, сделав эти несколько немыслимо сложных и болезненных шагов для того, чтоб сказать мне слова поддержки!
Эмма, я всегда буду помнить этот момент своей жизни как очень важный. Я вдруг перенеслась в другую реальность, вокруг меня веяли ветры, я была с НАСТОЯЩИМИ ЛЮДЬМИ. Слитки золота ничто перед такими людьми! И я, приподнявшись в кровати, почувствовала настоящее счастье, яркий вихрь эмоций. На короткий миг. Таких сверкающих моментов у людей никогда не бывает много, несколько за всю жизнь. И с ними не сравнится ничто!
Всего несколько слов, но большего для меня никто не мог бы сделать в тот момент! Смогла Эмма, маленькая, хрупкая, сгорбившаяся от боли Эмма. Без преувеличения борясь за свою жизнь, она нашла силы и для того, чтоб поддержать меня перед операцией. Меня, одиноко лежащую со своими страхами в комфортабельной палате чужой страны. Приход Эммы очень поддержал и взволновал меня… Даже в таком положении можно помогать…
И всё-таки поддержка пришла! Эмма! Я обращаюсь к тебе: величайшим подарком судьбы стала наша встреча, счастье дружбы с тобой!
Операция
Утро. Ярко светит солнце. Комфортная прохлада. Эссенский ноябрь очень похож на наш октябрь. Я лежу в кровати и вижу, как по стволу растущего перед балконом моей палаты дерева вверх-вниз снует белка. Ася уже здесь, пьет сваренное в кафе «капучино». Мне пить-есть нельзя, довольствуюсь ароматом. В 7.00 мы идем «разрисовываться» – на встречу с доктором К., где он уточнит порядок проведения операции и специальным несмываемым фломастером на теле нарисует линии-подсказки для операции.
Доктор К. и в эту рань энергичен, собран, стремителен. Просматривает все анализы и спрашивает, как бы я хотела, чтоб прошла операция, какое решение я принимаю. Задавая вопрос, он как-то колеблется. Я не сразу понимаю почему. И отвечаю, что единственный человек, который принимает решения перед и в ходе операции – он, я ему полностью доверяю и готова подтвердить свою позицию письменно. С облегчением он выслушивает мой ответ и говорит, что последние обследования показали, что опухоль велика, придется удалять всю грудь, спасать нечего. Даже при том, что с самого начала подразумевалась именно эта операция, я не ожидала такого поворота, я начала уже надеяться на секторальную операцию, отлифтингованную грудь. Это удар. Я пытаюсь уяснить для себя, как это будет выглядеть, и, с трудом подбирая английские слова, спрашиваю: «Доктор, скажите, слева я буду женщина, а справа – мальчик?», рукою показывая прямую вертикальную линию напротив правой груди, и вглядываюсь в его лицо. В ответ доктор берет меня за обе руки и мягко, с нажимом, пытаясь интонацией передать свою убежденность, глядя мне в глаза, говорит: «Вы всегда будете женщиной».
Среди великого множества фраз, утешений, сказанных мне, но не услышанных мною за последние недели, эта пробилась. Я не смогла не поверить: «Вы всегда будете женщиной». Это и сейчас звучит во мне как мантра.
И тем не менее, когда доктор выходит из кабинета, я, не сдержавшись, начинаю рыдать, закрыв лицо руками. Ася обнимает меня и успокаивает, как может….
Дальше мы идем в процедурный кабинет, где мне делают укол с радиоактивной жидкостью, которая будет группироваться в местах скопления раковых клеток. И то, как она группируется, я своими глазами вижу на экране монитора некоторое время спустя в виде ярко-белых скоплений на темном изображении моей грудной клетки. Переводчица рассказывает, что во время операции сигналы счетчика Гейгера будут ориентировать доктора, уточняя объем операции. Ну, или что-то такое. Я волнуюсь, и слова её запоминаю в самом общем виде.
Моя операция должна быть второй. Мне уже принесли в палату и велели надеть белые чулки и рубашку с завязками на спине, мы уже наговорились с Асей и с домом по скайпу, а за мной всё ещё не идут. Стрелки часов двигаются к полудню. Я с утра ничего не ела и не пила, как это положено в день операции, ожидание затягивается и растёт беспокойство.
Кто-то сказал, что операция, проводимая перед моей, оказалась сложнее и заняла больше времени, чем планировалось. Мне хочется, чтоб доктор оперировал меня не в состоянии усталости, и я прошу Асю переговорить с ним об этом и, может, отложить всё на завтра.
И вот дверь открывается, и две быстрые молоденькие медсестрички вывозят меня на моей кровати в коридор. Сбоку спешит Ася. Медсестрички что-то говорят, улыбаясь и заглядывая мне в лицо, но я понимаю только одну фразу: «Аллес гуд!», её они повторяют особенно часто. Проехав коридор, холл, поднявшись на лифте (перемещаться лёжа в кровати очень непривычно), мы подъезжаем к массивным дверям, за которые Асю уже не пропускают. Я остаюсь без неё, моей опоры, и остро чувствую её отсутствие. Страх уже до такой степени поработил меня, что достигнут какой-то предел. И мне становится стыдно за своё малодушие, я пытаюсь убедить себя, что мне, с моей-то фамилией, нельзя так бояться, и внешне хотя бы пытаюсь изобразить спокойствие – хотя на меня и смотреть-то некому. Потом мне в голову приходит ещё одна мысль – что я русский человек и должна вести себя сообразно с этим, явить мужество, ну, или хотя бы не позориться перед немцами. Стыдно быть такой слабой. Я пытаюсь изобразить самообладание. Страх начинает отступать. Неожиданно начинаю шептать слова давным-давно знакомой короткой молитвы и явно чувствую успокоение.
Между тем анестезиолог, укрыв меня подогретой белой махровой простыней (в помещении холодно), приступает к наркозу. Я вдыхаю вьющийся из маски белый прохладный дымок и начинаю чувствовать, как немеют пальцы рук и ног, дальше сознание покидает меня.
После операции
Прихожу в себя я в незнакомой палате. Глаза устремлены в потолок. Он неровный, с какими-то переборками. Самочувствие довольно хорошее, боли нет, голова ясная. Мне задают вопросы и везут в мою палату, где меня ждёт Ася.
Видимо, действие наркоза не окончилось полностью: я абсолютно спокойна, мне хорошо. Говорю я медленно, чуть ли не по слогам, понимаю это, но добавить темп не могу. Ощущение, что всё позади. Я рада.
Общаюсь с Андрюшей по скайпу. Без конца в палату заходят, измеряют температуру, давление, что-то приносят из лекарств, задают вопросы, Ася переводит, смотрят шов.
Первое, что меня начинает беспокоить после операции – белые капроновые чулки. Хочется их снять, но, оказывается, этого делать нельзя – они защищают ноги от возможного тромбоза. Их нельзя снимать ближайшие 5 дней. Пять дней и ночей в капроне! Это ужасно!! Чуть позже я замечаю, что в кровати рядом со мной лежат две пластиковые бутылочки, на дне которых жидкость по виду напоминающая разбавленную кровь. От бутылочек тянутся прозрачные шланги… О, боже! Шланги выходят из моего тела. Это дренаж. Я уже видела в холле клиники несколько дней назад молодую женщину, с раздражением поставившую эти бутылочки рядом с собой прямо на пол, когда она расположилась на стуле, говоря по мобильному. Этот эпизод саднящей занозой засел в голове. Теперь с такими бутылочками я. Надо как-то смиряться, уговариваю я себя… Ведь это ненадолго…
Доктор К. тоже приходит в палату осмотреть меня с группой врачей, похоже, это все те, кто был в операционной, которую мне так и не довелось увидеть. Врачи улыбаются, знаками и простыми фразами (мне всё равно их не понять) обнадёживая меня. Доктор осматривает шов. Он очень большое внимание, как и всегда, уделяет мне, отвечая на все вопросы так подробно, словно спешить ему некуда. Но это не так, я знаю, что весь его рабочий день расписан по минутам, и что часто он затягивается до восьми вечера. Доктор говорит, что гистология тканей груди будет известна через неделю, и эти результаты определят дальнейший ход лечения. Оказывается, они мою грудь мелко нашинкуют и будут определять количество раковых клеток по краям. Моё воображение тут же ярко рисует отвратительные иллюстрации к этому сообщению. Какой ужас!
В то же время меня успокаивают подробные разговоры с доктором, слова которого наиточнейшим образом переводит для меня Ася. Это даёт уверенность. Чем больше знания, тем меньше нервирующих домыслов.
С Ефгенией этого не было. Небрежность перевода, бесцеремонность переводчицы и её постоянное давление привели к утрате доверия. Это особенно неприятно, если учесть моё действительно беспомощное состояние и серьёзный диагноз. Замечу, что, общаясь с персоналом клиники, Ефгения перерождается; она само дружелюбие. Но и со мной, и с другими она всегда в маске. Масок несколько, и она скрывается за ними. Правда, некоторые черты вырисовываются, ведь я внимательно наблюдаю за ней. Они, увы, несимпатичны. Сожалею, что у меня имеется вот такая коммуникативная проблема в лице человека, призванного осуществлять мою связь с немецкими докторами. Это действительно проблема. И я не в силах её разрешить, хотя постоянно пытаюсь найти способ поставить свою переводчицу на службу своим интересам. Безуспешно.
Пока всё хорошо, температура нормальная, боли нет. Про боль вопросы задаются особенно часто, на столике у кровати лежат обезболивающие таблетки, которые надо принимать трижды в день. Но я их не пью, как и прежде не любя лекарства, за ненадобностью.
Тренькает телефон: это СМСка. На экране телефона я вижу информацию о пополнение моего рублевого счета на сумму с пятью нулями. Это пришла помощь из Астрахани: Леночка и Рафаил не оставляют меня в беде.
Мне уже можно и нужно есть. Я ем только потому, что «надо». Аппетита нет, как и все дни с момента постановки диагноза. И я уже похудела килограмм на пять. Это не вызывает радости, вообще ничего не значит в теперешней жизни, а ведь раньше каждый сброшенный килограмм добавлял хорошего настроения.
…Вспоминаю, кто-то сказал, что грудь весит около 800 грамм. И говорю: «Ася, я похудела сегодня на 800 грамм, ещё немного, и 90*60*90 никуда от меня не денутся!». И тут же заплакав, спрашиваю: «Ася, как мне жить с одной грудью?». Она отвечает: «Но ведь нос у Вас тоже один». Я подхватываю: «Он посередине, а грудь сбоку». Ася «укоряет»: «Что ж Вы не попросили доктора передвинуть грудь в центр». Хохочем. На душе становится легче.
Ася предлагает встать и посмотреть на шов, я категорически отказываюсь: на сегодня с меня хватит и операции. Дело сделано, а «налюбоваться» успею и потом, я должна к этому подготовиться. Тем более что так комфортно телу лежать в кровати без движения и отдыхать от пережитого.
Приступаю к еде, предварительно отметив, как необычно выглядит обед. На принесённом подносе в аккуратном мешочке нож, вилка, ложка. Бланк с указанием всех блюд. Овощи на тарелке, вырезанные в виде цветов, декорируют блюдо. И это в клинике, а не в ресторане. Фотографирую содержимое подноса, не надеясь, что мне поверят на слово дома.
Пробую встать, прихватив банки (как они действительно мешают!). Неловко, с помощью Аси, натягиваю халат поверх операционной рубахи. С опаской смотрю в зеркало. Одежда на мне топорщится и скрывает отсутствие груди почти полностью. Вид неблестящий, ну да ладно. Выхожу в пустынный коридор, заглядываю в палату Эммы ненадолго. Она по-прежнему в постели, может, чуть меньше бледна. У Эммы недавно был оперировавший её врач – мировое светило Д. Эмма рассказывает: «Я задала ему только один вопрос. Знаешь какой?» Я знаю. Меня саму только этот единственный вопрос и волнует всё последнее время. Процент выживания. Сколько у меня сейчас этих процентов? Эмма, видя, что я молчу, продолжает: «Я спросила, сколько доктор даёт процентов на то, что я выкарабкаюсь, буду жить».
Эмма рассказывает о еще одной русской пациентке, лечащейся здесь же. Об её женственности и капризах. Об её удивительно заботливом муже. Эта бездетная пара москвичей скромного достатка продала квартиру, единственное своё богатство, в надежде на излечение. Лечение поглотило все деньги, а болезнь не отступила. Эмма, не скрывая восхищения, говорит о «медовом месяце» любящего мужа и женщины, чьи дни сочтены.
Возвращаясь к себе в палату, вижу уткнувшегося в ноутбук работающего Армана в безлюдном в этот час кафе. Моё самочувствие, надо признать, довольно хорошее. О груди предпочитаю не думать. И это мне удаётся. После предоперационного стресса не могу даже переживать: я обессилела.
Лежу в кровати и завидую Эмме. Она постарше меня. На сколько старше, мне неизвестно. Эмма тщательно скрывает от меня свой возраст как единственное, что может стать преградой в равном общении, прочие условности нами отброшены как не имеющие никакого в нашем положении значения. Я слышала, что с возрастом все процессы в организме замедляются и развитие рака тоже. Я впервые в жизни жалею, что мне так мало лет. Что сорок семь лет всего мне было отпущено жизни до этого. Я погружена в горькие бессмысленные размышления, смогу ли я после лечения прожить десять лет. Или пятнадцать. Через пятнадцать лет мне будет 62 года. Как это мало. Если я и на это могу рассчитывать…
Вечером прошу снотворное, так как не надеюсь уснуть самостоятельно. Так заканчивается 5 ноября, день операции.
Пребывание в клинике после операции
Следующий и все прочие дни отличаются размеренностью и предсказуемостью, как в любой больнице. Но именно в этой клинике ещё и тщательно продумана каждая мелочь, что создает комфорт, мажорный настрой, возможность болеть достойно, не переставая себя чувствовать человеком. У меня будет ещё возможность сравнить, когда я вернусь на Родину.
