скачать книгу бесплатно
Этот вопрос вставал у всех несмотря на то, что онкология в госучреждении считается бесплатной. Когда мне на бумажке написали цифру «600», я даже не сразу поняла – о чём это… Но в палате меня «просветили»:
– Не заплатишь, не будут делать. Под разными предлогами – просто не будут, и всё. Вон, Людмила из четвёртой палаты – пенсионерка, говорит – не буду платить, так ей и не делают, и уже к выписке готовят.
Никто не смел задаваться вопросом – «за что приходится платить?». Серёжка, мой Серёжка – радетель справедливого подхода и всегда щепетильный в отношении всяческих проплат, тут спасовал. Не объясняя ничего, он просто принёс нужную сумму.
Наверное, многие родственники, кого коснулась эта беда, так же молча делают то же самое, потому что это соломинка, потому что этого боятся все, потому что не заплатишь – не сделают.
У Вики был другой случай. Её анализ гистологии принесли на седьмой день, первоначальный диагноз «миома» не подтвердился, и был вынесен приговор «аденокарцинома, четвёртая стадия».
Молодая не рожавшая Вика опустевшими глазами смотрела куда-то сквозь нас, раскачиваясь из стороны в сторону, и всё повторяла:
– Я ж ребёночка хотела… А если всё вырежут – как же ребёночка-то…
Это и стояло перед глазами, когда Марина терзала меня своим вопросом. Юлька написала:
«Сижу в этой больнице, и жду операции, которой ужасно боюсь, а ее переносят, потому что мои начальники поставили на уши всех, и меня обследуют всеми возможными способами, и выясняются какие-то новые подробности, которых у всех в организме достаточно. И уже началось какое-то воспаление, которое вроде тоже отрицательное – но я же уже знаю, что все может быть!… А ещё что-то там в кости нашли, завтра скажут, что именно, а я сижу и все силы уходят на то, чтобы не покрываться холодным потом при каждом новом ощущении внутри, и не думать о том, о чем невозможно не думать в такой ситуации».
Юльке назначили химию – с целью «собрать опухоль». Интоксикация от платиновой химии высокая, и после этой процедуры ты не ощущаешь себя человеком разумным. Ты – плющ, овощ, хвощ, гейзер, ртуть. Ты – эквилибрист на канате жизни. Ты висишь в воздухе, в душном вонючем воздухе, от которого тошнит. Ты лежишь только на боку, потому что в любой момент может из тебя хлынуть жёлтая жидкость, а если её нет – потому что уже совсем пусто внутри, и ничего из еды не лезет, то выходит воздух из всех отверстий… Ты – в лучшем случае сидишь около унитаза, прислонясь к прохладной кафельной плитке лбом. Ты теперь знаешь, где у тебя печень, потому что она в тебе распирает, бунтует и не хочет принимать что-либо подобное…
ГЛАВА 4. 24 ИЮЛЯ 2012 ГОДА – СОМНЕНИЯ
После звонка Юле я начала сомневаться… Марина взяла трубку и сказала, что Юльке делают химию, уже вливают с двенадцати часов. Я посмотрела на часы – у нас по алматинскому времени 18.15. Есть ли разница с Томском – не знала…
Марина рассказала, что они читали начало моей истории, и теперь вот ждут продолжения. И добавила, что пока Юля не сможет отвечать, но Марина читает ей вслух.
Я стала сомневаться – а это ли надо сейчас Юльке? Неужели мои воспоминания помогут ей сейчас? Нет, отсылать это я ей не могу…
И нахлынуло чувство обречённости: я хочу ей помочь, но в чём, как? Меня ведь попросила об этом Марина, но нуждается ли в моих советах Юлька? Страдания Марины – это не страдания Юли. Я же со своими вмешательствами – всего лишь сочувствующая. А нуждалась ли я в сочувствии тогда? По-моему, нет. Если кто-то меня в те моменты жалел, я начинала жалеть саму себя и реветь. Но жалость ли нужна была мне? Нет. Я была подавлена надвигающейся опасностью? Нет. Надо мной висела сиюминутная угроза уничтожения?… Но любая дверь жизни имеет один и тот же выход.
Меня волновали вопросы: когда это началось, почему именно мне выпал такой сценарий?
Я разговариваю сама с собой, пытаясь найти причины, породившие рак. Я переворошила прошлое, подобно шкафу со старыми вещами.
И тут на помощь пришёл Сергей:
– Ты пиши, пиши, как думаешь – кто захочет, разберётся. Но только так пиши, чтобы и тем, кто здоров польза была, ведь люди даже не подозревают, что их может ожидать. Никто не ожидает, что впереди.
– Но и я этого знать не могу…
– Понимаешь, если бы не ты сама – я бы и не знал, как себя вести рядом… ну, с человеком, заболевшим… Ты можешь помочь всем, если опишешь не только то, что с тобой произошло, но и что этому предшествовало.
Сергей в том разговоре со мной был будто не он, а кто-то другой, кто втолковывал мне алгоритм моих действий.
– Так ведь это с детства придётся начинать, и вообще… даже то, что я и рассказать никому не могла…
– Вот и пиши об этом. А вдруг это станет кодом для расшифровки этой страшной болезни?
– Но это – моя жизнь. Такой же точно путь вряд ли кто пройдёт. А, может, именно ход моей мысли и есть провокатор опухоли? В таком случае, я ненавижу себя…
– Я уверен, тебе придётся многих качеств коснуться.
И действительно, ведь у многих людей сложилось мнение, что в основе рака лежат обиды, но кроме них есть ещё и ненависть, недопонимания, страх с ограничением «а вдруг», и даже ложный оптимизм, за которой человек пытается прятать свои проблемы, и многое другое… Но как дойти до сути, до расшифровки, до кода?
Жизнь мне устроила остановку, но не для того, чтобы просто выспаться, а потом, если она позволит, снова впрячься в спешку.
Остановка нужна для того, чтобы взвесить и пересмотреть всё, что было, чтобы уложить свой опыт в слова, схемы, смыслы. Вся жизнь состоит исключительно из смыслов. Чем ты наполнил себя – то и несёшь по жизни. Но я часто думала о том, что не хочу быть старой, не хочу доживать до финальных титров фильма, в котором моя роль – какого-нибудь десятого по счёту осветителя. В юности я хотела быть режиссёром. По сути, и была им…
Встречая каждый Новый год, мы с детьми заполняли карту желаний – немного смешили Бога своими мечтами-планами. Вырезали из накопившихся за год журналов картинки, олицетворяющие наши мечты. Выбирали Оракула – он садился ко всем спиной и обозначал, кому отдать тот или иной «фант» с мечтой. Потом можно было выменять свой фант на кучу желаний. Распределённые по листам ватмана, украшенные рисунками, пожеланиями – эти большие карты весь год потом висели… в туалете – на самом видном месте. Почему в туалете? Там ты реально освобождаешься от прошлого и есть время спокойно подумать о будущем.
Так раз в год мы делали ревизию в себе, как в своём шкафу. И шкаф стал символом моего порядка в голове. Разложи по полочкам необходимое, выкинь то, чем не пользовался давно. Но бывало и так – достанешь кофточку, которую не надевала два года – пуговички красивые, да и сама вроде ничего, и выбрасывать жалко.
Так и в мыслях – не наведешь порядок вовремя, и есть опасение в хаосе блуждать, как в лабиринте прошлых иллюзий. А иллюзии – это не жизнь. Но в блужданиях проходят час за часом, день за днём. И это всё – шкаф твоего прошлого. Если на его полках нет места для будущего, значит, всё пространство заполнило прошлое, и будущее уже не придёт, нет ему места. И не остаётся времени на сегодня, а уж тем более на завтра.
Перебирая прошлое, я освобождаю место для будущего. Только так, анализируя, вспоминая события своей жизни, я наткнулась на то, что в каждом её эпизоде могли находиться провокаторы оживления этой злобной клетки. И, кто знает, если бы я предполагала, что стоит за обычными жизненными событиями, может быть могла вовремя распознать рак, и может быть, на одного человека стало бы меньше среди тех двадцати тысяч, которые каждый день умирают от этого недуга.
И я решила – буду заниматься раскопками своей биографии, буду ворошить, перебирать вещи своего «шкафа». Пусть даже это будет похоже на лепку кирпичей из песка… А Юльке пока отошлю какие-нибудь юморные истории, например те, что я читала, чтобы отвлечься.
Оказывается, я не умела смеяться. Не так – уголками губ, а открыто, нараспашку. Так открыто могут смеяться только дети. А я не умела. Может быть, этому учат в семье или в детском саду, но как-то это прошло мимо меня. Не помню, чтобы мама открыто смеялась и радовалась. За её строгостью, сдержанностью я видела порядок и дисциплину, считая, что излишний смех – признак дурного тона. И принимала слова мамы: «Ровно столько, сколько смеёшься – будешь и плакать!». Всплыла картинка из детства: однажды после последнего урока мы с одноклассницей дежурили – мыли полы в кабинете истории, и Ленка дурачилась, очень громко смеялась. В кабинет вошла учитель истории, строго глянула на нас, сделала глубокий вдох, так что у неё поднялись плечи, брови, и изогнулись вниз уголки губ, и низким грудным голосом на одном выдохе она произнесла, будто нависая над нами:
– Как вы можете так беззаботно вести себя, когда дети Генуи погибают…
Она вышла, мы замерли, а потом Ленка прыснула, но мне было уже не смешно.
Как-то уже после осознания болезни, мои друзья Таня и Женя Зинины мне прислали посылку с несколькими банками перемолотых ягод шиповника и вложенным письмом. В письме Таня советовала как можно больше смеяться, и каждое утро начинать с чтения анекдотов.
С некоторым скептицизмом я прочла парочку высланных анекдотов, а потом подписалась на рассылку юморных историй, которые всё больше смахивали на переиначенную нелепость «хочешь быть здоровым – будь им!».
Открывая каждое утро письма, мне вначале было не то, что не смешно, а даже противно. Казалось, зачем этой ерунде люди посвящают время, такое ценное для работы, для дел, для жизни.
«Так, что сегодня нам предложит рассылка? – говорила я то ли себе, то ли котам, сидящим всегда около меня, в какой бы комнате квартиры я не находилась».
Итак, вот например: «В буфете.
– Скажите, а салат сегодняшний?
– Я вам больше скажу – он ещё и завтрашний!»
Не смешно. А вот этот:
«Одесса. В церкви напротив офиса с утра без перерыва бьют в колокола.
– Сёма, ты не знаешь, чего они звонят целый день?
Сёма, меланхолично: – Видимо, дозвониться не могут…», «Решила по дому мужскую работу сделать сама, легла на диван, смотрю телевизор, тяжело, не спорю, но надо…»…
Даже губы растянуть в улыбке не получалось, всё думалось – о чём смеяться, если мелочность чужих забот такая ничтожная, если всё так не смешно в тебе. Можно, конечно, притвориться, что ничего не происходит, поднять кверху руку, как советовала мне одна из подруг, и резко опустить её, с выдохом… Но и это казалось нелепостью, обманом самой себя, придумкой, в которую не верилось. Это было похоже на детскую игру «понарошку». Я смотрела на прохожих, на продавцов в магазинах, в аптеке, на гуляющих мам с детьми, на радостных и балагурящих, на спешащих и обнимающихся – и… поймала себя на страшной мысли, что я не понимаю, как они это делают, как они радуются… Улыбающиеся, беззаботные – они просто раздвигают в сторону губы или у них происходит какой-то процесс внутри?
Однажды всё-таки открыла утреннюю рассылку и решила дочитать юмор до конца. Кое-что вызвало улыбку. В последующие дни начала постепенно втягиваться в это навязанное чтение, и вскоре поняла, что анекдоты мне стали раскрашивать чёрную полосу жизни цветными красками. Пришлось как будто заново учиться смеяться, познавать, что такое радость. Я бы сравнила её с крыльями за спиной. Это их взмахи включают, как тумблер, твою улыбку. И крылья трепещут до тех пор, пока взгляд не упрётся в то, что тебя опустит на землю. У тех, кому этого заряда хватает надолго – достаточно сил, чтобы какое-то расстояние жизни не идти, а лететь, не стоять, а парить.
Оказалось, для того, чтобы смеяться, надо просто читать глупые нелепые истории – в одиночестве, без чьих-либо присутствий, и – смеяться. Об этом я написала Юльке. И вдруг она меня ошарашила, как будто моими же мыслями вслух:
«Спасибо тебе за эти истории-штучки. Вначале читала и думала – какая же нелепость, а потом, как враскачку, начала смеяться. Отвлекает. Хоть на ненадолго, но отвлекает. А когда зашла мама в палату, я замолчала – что-то оборвалось, и я поняла, что при ней не могу смеяться так, как в одиночку. Что это, Ань? Может, потому что я привыкла жить одна? В последние годы была совсем одна. Нет, я была с Мариком, и заменяла ему и маму, и папу. Так сложилось, что не оказалось со мной рядом человека, за которым я была бы, как за каменной стеной…».
Юлька стала часто употреблять прошедшее время – «была». Об этом я ей написала.
«Ты пишешь „была“… Давай научимся „быть сегодня“, а не в прошлом времени. Ты есть сегодня, а в прошлом оставь то, что никогда не возьмёшь с собой в будущее. Анекдоты действительно нелепые. Каждый день читаю какие-нибудь дурацкие истории просто так…».
Воспоминания о себе я решила выслать Юльке как-нибудь позже, когда она хотя бы перейдёт в такую же категорию реабилитации, как и я.
Сама же всё хожу и «ворошу свой шкаф», вспоминаю – как готовились к первой химии.
ГЛАВА 5. ДЕКАБРЬ И ЯНВАРЬ 2010 – МАТЕРИАЛ, ДИЛЕТАНТ И тому подобное
После второй операции, перед выпиской ко мне зашла лечащая врач:
– Вам поставили третью стадию. Опухоль солидная, с метастазами в лимфоузлы. Мы удалили всё, что смогли увидеть. Вам назначат курс химиотерапии… Старайтесь не простывать. Любая инфекция для вас может обернуться развитием заболевания.
Она сказала это как-то вскользь. Позже я пойму, что она и так мне сказала много. А тогда я не осознавала ещё, что вся наша медицина – это разрозненные сектора. Думала – раз, врач, начавший моё лечение знает, что со мной – он же будет вести меня дальше. Но в каждом секторе узкий специалист делает свой объём и, в лучшем случае, передаёт тебя другому, в худшем – отправляет восвояси. Больной для врачей не является единым организмом, в котором всё должно быть взаимосвязано. Да и слово «больной» – при внимательном рассмотрении врача превращается в другие понятия – «пациент», а чаще «материал».
Я стала материалом, из которого вырезали несколько органов, и теперь остаток этого «материала» направляли на химиотерапию – адъювантный курс. Позже я узнаю из справочников, что всего существует два вида курсов химиотерапии – адъювантный, или лечащий, и паллиативный – поддерживающий. После шести курсов химиотерапии с платиной – то, что назначили мне, – больше никакого лечения не полагается, и уже иные манипуляции будут выполнять только функцию поддерживающую.
Сразу после новогодних праздников, на беседу с заведующей химиотерапии я пришла подготовленная – с блокнотом, вопросами.
Очереди в коридоре не было, я прикоснулась ладонью к двери. Там, за ней послышался голос, явно говорили по телефону. Решила подождать. Собираясь с мыслями – что спросить, чего не упустить. Не заметила, как прошло минут десять. Оттуда, из другого пространства раздался смех и радостные возгласы:
– Что ты, что ты! Платье невесты должно быть самое лучшее, и не менее, чем, ну, хотя бы за две тысячи долларов… Это твоя единственная дочь, не переживай – помогу-помогу, выберем и сумочку, и сапожки, и шубку… не переживай…
Она говорила, говорила и, похоже, не собиралась прекращать разговор. Я открыла дверь и вошла.
Сидящая за столом статная, черноволосая красавица возраста слегка за шестьдесят, увидев вошедшую, протянула руку, и, слегка отодвинув подбородок от трубки, негромко проговорила:
– Направление ваше…
Продолжая ворковать в трубку, прижимая её подбородком к плечу, она открыла журнал, списала туда мою фамилию, и ещё раз оторвавшись от разговора, вытянув подбородок от трубки ко мне, негромко произнесла:
– Тринадцатого января с вещами в девятый кабинет, – и слегка развернулась на крутящемся стуле, давая мне понять «на этом всё».
Я вышла за дверь, и на глаза навернулись слёзы.
«Почему так? Я в кино такое видела, но для другой ситуации, когда человеку в тюремной камере говорят – „с вещами на выход“… Почему вдруг здесь эта фраза оказалась уместной?».
И тут же вспомнила высказывание одного преподавателя – чем отличается профессионал от дилетанта: степенью ожидания. Если ты строишь планы в ожидании, и они не совпадают с окончательным результатом, значит ты – дилетант.
Ещё одно наименование меня вступает в силу. Собственно, чего я ожидала? Внимательности к своей персоне? У неё таких, как я, десятки в день…
На морозном воздухе декабря стало легче после глубокого вдоха. Впереди целая неделя. Откуда мне было знать в те минуты, что результаты анализов для госпитализации являются годными только десять дней, а к назначенному дню просрочка была уже далеко за…
Что-то я увлеклась многоточиями. Не потому ли это, что не знаю, чем заполнить вопросы, оставленные без ответов. Не знаю как мироустроить пространство, чтобы в нём люди относились к людям, как люди.
Проблемы одного человека порождаются не им одним, а цепью взаимодействий, событий, в которых, несомненно, центральным является человек. И если одно или два звена сработали не должным образом, запускается механизм разрушения. А где она, грань долженствования? Какой она должна быть в норме для одного и другого? И почему то, что дозволено одному, другому может стать камнем преткновения или точкой бифуркации? На чём эта точка держится: во мне ли, или в других людях, в воспитании, или на чём-то другом?
В цепи моих событий этим слабым звеном оказались моя уверенность, что это должно быть так, а не иначе. А могла ли я знать заранее, как это всё будет происходить?
В результате, когда в назначенный день, мы с Сергеем приехали на оформление в больницу, мои документы оказались под угрозой. Если бы не Сергей, который управленчески расставил всё и всех по местам, и ему одна из врачей бросила фразу:
– Вас бы к нам на работу, вот бы порядок был…
Но вернусь в дни перед химиотерапией…
Дома поселилось напряжение. Я видела, как не находит себе места Серёжка. Пришла в гости дочь Настя. Она уже несколько месяцев жила в гражданском браке с Глебом. За обедом я не выдержала и спросила:
– Насть, а вы с Глебом будете… ну, расписываться?
– Мам! Это моветон! И давай не будем об этом.
– Не понимаю – почему?
– Тысячи людей живут счастливо и без этой бумажки…
– Ох, Настя, – вмешался в разговор Сергей, – Это вы сейчас так смело рассуждаете, а ведь с его стороны это полная безответственность…
– Настя, а когда ребёнок будет…
– Знаете, что, родители, не начинайте, и очень прошу – при Глебе даже не поднимайте этот вопрос. Вот, что когда будет, тогда и будем решать.
Повисла пауза, в которой каждый ушёл в своё пространство. Настя попыталась разрядить обстановку:
– Да, я совсем забыла – я же фотоаппарат купила, – она вышла из комнаты и вернулась с массивной чёрной сумкой, размером с буханку хлеба.
– Ну-ка, ну-ка, покажи, – Сергей открыл сумку, вынул из неё новенький фотоаппарат и, имеющий опыт владельца фототехники, стал со знанием дела рассматривать опции, символы и свойства.
Настя очень позитивный человечек, и пыталась внести в атмосферу дома радость. Мы устроили фотосессию, смеялись, находя сходства между нашими профилями на снимках, и я рассказывала, как в детстве она любила говорить мне:
– Чего смотришь на меня? Похожая я на тебя – да?
Потом мы с Сергеем пошли в гипермаркет, и надо было видеть, как мой дорогой муж готов скупить всё с одной лишь целью, чтобы приехать домой и – всё вдруг оказалось бы, как прежде: никакой болезни, никаких операций.
Он мужественно делал мне перевязки, помогал затягивать бандаж, и было невозможно не заметить, как ему тяжело быть над всем этим, и не иметь возможности что-то изменить.
Он даже согласился сходить со мной в церковь, на что никогда раньше не решался. А теперь вот… как будто последняя соломинка. Надел крест на шею и не снимает до сих пор.
Мне пришлось отменить все частные уроки по гитаре и фортепиано. Как нарочно, именно в последнее время мой курс стал пользоваться популярностью – лист ожиданий был заполнен на несколько месяцев вперёд. Звонящим я могла объяснить только одно: пока занятий не будет.
Это «пока» мне было страшно произносить. На сколько времени растянется это «пока»? И мысли бродили всякие – «растянется ли?».
Мне пришлось «свернуть» уже начавшиеся курсы – кому-то я молча возвращала оплату, кто-то допытывался – когда можно будет продолжить, и очень настойчивым я говорила правду. Среди них были те, кто испуганно смотрел на меня, будто я в момент превращалась в прокаженную или убогую, и быстрее удалялся.
Жизнь начинала обретать совершенно незнакомые контуры. И что-то внутри подсказывало – надо доделать то, другое, третье… Доделать.
