Раб колдуньи

А она и не стала меня по жопе бить. Вмазала по ляжкам, да безо всякого разогрева, со всего размаха. Всё, тут же сразу четкий алгоритм действий у меня в мозгу и сложился. Начинаю по возможности аккуратно брови прорисовывать, затем ресницы кое-как намазал, получилось слегка вульгарно, но я же шлюха, а не леди, мне сойдёт и так. Дальше хотел румяна на щёки нанести, но Акулина рядом стоит и весь кайф мне ломает:

– Куда-куда, дура! Клоуна из себя лепишь? Может еще сливу тебе на носу сделать?

Так что наспех ограничился тональным кремом, и то намазал его как масло на бутерброд, но ведь в первый же раз крашусь! Не судите меня строго.

Труднее всего помаду для губ было выбирать. У Акулины этого добра полно, но какая мне лучше подойдёт – я не знаю. Вспомнил, как мама в детстве всегда губы темной помадой красила. Выбрал похожую. Акулина внимательно за мной наблюдала, но в мои действия не вмешивалась, и на выбор мной никак не влияла. Лишь многозначительно линейкой себя по ноге похлопывала.

Ну, вроде всё. Поправил парик, одернул платье, осмотрел свои руки. Да уж, не горничной это ладони, скорее лесоруба. Но маникюр – это отдельное искусство, тут, я думаю, специальные уроки мне у Хозяйки брать предстоит. А пока руки можно и за спину спрятать. Или каким-нибудь шарфиком прикрыть.

Покорно склоняюсь перед госпожой. Готова, мол, сопровождать вас, любимая барыня хоть в город, хоть на край света (последнее было бы предпочтительнее).

Оглядела меня еще раз скептически Акулина Прокофьевна, но ничего не сказала. Видимо минимум я кое-как сдал. Первый, так скажем, зачёт. Может и до экзаменов в будущем она меня допустит.

Слышу, такси за воротами сигналит, брат мой Коля на четвереньках отползает к бадье с холодной водой, спину свою истоптанную ополаскивать, а я вслед за Акулиной смело шагаю на улицу. Впервые в жизни в женском образе. По реакции таксиста будет понятно, удалось ли мне проканать за бабу. Там ведь еще надо походку отрабатывать. Хорошо хоть сейчас, в первый этот выход, мне не надо на каблуках рассекать. Хозяйка разрешила в своих кроссовках погулять. Но сказала, что это напоследок. Так что походку «от бедра» мне все равно отрабатывать придется. И в самое ближайшее время.

Таксист, кстати, нормально всё воспринял. Или это из-за Акулины – она на переднее сиденье села и своей невероятной колдовской харизмой водилу и обворожила. Он аж слюной потёк, пока нас до главной площади города вёз. А чего там ехать-то – минут пятнадцать всего. Но я за это время успокоился. В тени Акулины на меня вообще мало кто внимание обращать станет. Главное не отсвечивать.

Не учел я лишь одного – сама по себе Акулина личность в городе известная, хотя и живет затворницей. И потому всякое её появление в публичных местах там вызывает некоторый нездоровый интерес к её персоне. Многие оглядываются, кто-то здоровается, встречаясь с ней взглядом, кое-кто, смотрю, даже слегка кланяется. Одна бабка полусумасшедшего вида даже подскочила и руки Акулине давай целовать. Та милостиво ей улыбнулась, но руку отдернула вроде как бы даже брезгливо.

Очередная осчастливленная или зомбированная, как мы? – подумал я. И тут же с беспокойством оглянулся на Хозяйку. – Услышала или нет? И тут же сам над собой посмеялся: вот же холопская я морда, даже в мыслях теперь её боюсь…

– И правильно делаешь! – неожиданно обернувшись ко мне сказала Акулина.

И беззлобно так мне подмигнула. Добрая такая барыня: всё о себе слышит, всё позволяет своим подданным говорить, и даже поощряет некоторое вольнодумство. Как будто всего час назад я не орал благим матом от боли под её ударами по моему заду.

В Торжке Акулина посетила несколько мест. Сначала прошлась по рынку возле Ильинской площади, накупила всяких безделушек вроде мышеловок, цветастых дешёвых платков, мотков шпагата, наборов швейных игл, и прочей чепухи, непонятно зачем ей понадобившейся. Расплачивалась всегда бумажными мятыми купюрами, а сдачу брала монетами, которые складывала в один платок с завязанными концами, вроде мешочка. Потом пошла в церковь, располагавшуюся тут же, на самой Ильинке. Здесь она коротко помолилась и приобрела в церковной лавке тринадцать свечей, а сдачу велела взять мне. В церкви Акулину видимо хорошо знали – церковная служка ходила за ней буквально по пятам и внимательно смотрела ей в руки – не колдует ли наша госпожа и повелительница. Формально запретить ей ходить в храм божий они не могут, но следят за каждым шагом.

Еще сходила на кладбище, но что она там делала, я не знаю, меня она с собой на саму территорию не взяла, велела ждать у центральных ворот. Там я просидел больше часа. Зашла в пункт выдачи посылок, заказанных по Интернету, и забрала там свою посылку. Оказывается, современные ведьмы вовсю пользуются доставками и не отстают от жизни. Еще посетила несколько частных домов, но и туда меня не пускали, приходилось ждать ее на улице.

Пообедали мы с ней в прекрасной маленькой столовой, с видом на реку Тверцу и пешеходный мост. Там же покормили уток, их огромное количество пасется возле этого моста в ожидании прохожих, желающих пофотографировать крякающую живность и покормить участников фотосессии свежим хлебом.

И ближе к вечеру мы взяли такси до дома. Тут Акулина стала мрачной и поглядывала на меня как-то подозрительно. Я стал припоминать возможные прегрешения, но никакой крамолы за мной точно не было. Причина её мрачности оказалась простой: пока мы были в городе, сбежал Николай.

***

– Ну что ж, – сказала Акулина, пока я снимал с неё модные туфельки, в которых она ездила в город. – Надеюсь, ты понимаешь, почему она это сделала?

Николашу она теперь именовала исключительно в женском роде.

Я съёжился, втянул голову в плечи, в любой момент ожидая удара по голове или плеткой по морде. Я понимал, как её разгневал второй подряд побег за одни сутки, и что скорее всего именно на мне она постарается выместить свой гнев. Покачал головой. Нет, мол, не понимаю.

– Эта дура решила тебе помочь сбежать, неужели и ты такая же тупая? Я вот о тебе была лучшего мнения. Неужели не понимаешь этой простой схемы?

Я пригнулся еще ниже к её ногам, выражая всем своим видом тупую рабскую покорность. И снова помотал гривой (теперь это была полноценная грива – лохматый каштанового цвета парик!).

– Она сбежала в лес, но не в город, как вчера вы рванули, а именно в лес, скорее всего, пойдёт вдоль реки, чтобы я за ней бежала и её бы там ловила на ночь глядя, в темноте. А ты бы, в это время, смогла бы сбежать в город и добраться до вокзала. Ментов в этот раз я вызвать не могу, не в лес же их отправлять, так что тебе дорога открыта. Ну как, побежишь?

Я, конечно, давно оценил простую, но изящную хитрость Колькиного плана, но раз уж включил дурака, решил стратегию не менять.

– Нет, – говорю, – не побегу. Хватит, отбегался.

– Чего ж так? – как будто даже с усмешкой спрашивает Акулина. – Перевоспитался? Думаешь, я поверю?

– Нет, не поверишь, барыня. Но раз ты просчитала план Коли… Николаши, то наверняка и мои действия просчитала так же точно. А значит, у меня нет никаких шансов. Лучше уж я здесь побуду, подле твоей юбки.

Акулина молча кивнула, одобряя мой ход мыслей, и ненадолго ушла к себе в светёлку. Видать ворожить пошла. Колдовать. Сейчас посыплет какой-нибудь отравой Колин след и братана моего разобьёт паралич. И будет он валяться в лесу, ночью, обездвижен, и комары станут по капельке высасывать из него кровь. А он даже позвать на помощь не сможет. Будет с открытыми глазами валяться, смотреть в пустое небо, как там кружит вороньё, почуявшее его скорую смерть. Потом хищные птицы спустятся, станут, каркая прыгать вокруг еще живого тела, подкрадываться и прицеливаться, чтобы в первую очередь выклевать ему глаза. Их тоже, наверняка, подманит Акулина, потому что вороньё – колдовские птицы, она в сговоре обычно бывают с ведьмами, служат им дозорными и посыльными. А еще подчищают места преступлений – убийств. Съедая останки жертв ведьминого коварства.

Причем, что характерно, глаза моему брату вороньё будет выклёвывать, пока он будет еще жив, и даже в сознании. Ведьма специально так натравит летающих хищников, чтобы они клевали человеку глаза в момент его агонии. Чтобы он в последний миг преодолевая сковывающий его паралич смог бы заорать на полную силу своих голосовых связок и чтобы этот жуткий предсмертный крик, многократно усиленный лесным эхом, обязательно услышал бы я. И бросился бы, сломя голову, спасать родного брата.

А когда нашел бы его уже остывающий труп, стал бы рыдать над ним, проклиная всё на свете и свою тупую затею сбежать от Акулины. И она бы потом пришла туда, чтобы попирать ногой грудь умершего Коли, а меня бы, естественно, заставила бы эту её ногу целовать. Долго целовать, может, даже, лизать бы её сапог заставила – и я бы лизал (а куда бы я нахрен делся!). Лизал, а сам смотрел бы в исклёванное до крови лицо умершего брата…

Апофеоз человеческой подлости и покорности. И это я не сам сейчас придумал! Это мне прямо в мозг послала такую картинку, а вернее целый короткометражный клип моя Хозяйка. Я очнулся от столь жуткого видения, а она рядом стоит, недобро так усмехается, и спрашивает:

– Хочешь, чтобы так всё и было? Отвечай! Сейчас тебе придётся отвечать за своего бывшего брата. Теперь – сестру! Хочешь такой конец вашим приключениям?

Я замотал головой от ужаса, настолько реалистичен был сон-клип на тему моих страхов. Всё, вплоть до лесных запахов мокрой травы и мха, и даже вкус резинового сапога ведьмы я прочувствовал гораздо сильнее, чем это могло бы быть в действительности. Мир в колдовских видениях предстает перед нами намного ярче, контрастнее, реалистичнее. Там первозданные краски и звуки намного чище и звонче. После ТАКИХ видений возвращаться в реальность совсем не хочется.

Хотя и жуть невозможная мне тогда привиделась.

И что самое жуткое во всем это было то, что вполне реален был этот сценарий. Вот убила бы она Николашу таким подлым образом, поставила бы ногу на него, велела бы мне лизать её сапог, и я бы лизал.

Лизал бы, сука!

Сам бы понимал, что нет мне места среди людей после ТАКОЙ подлости, проклял бы сам свой день рождения, но лизал бы, а после, скорее всего, все-таки повесился бы как Иуда. Чтобы уж в ад попасть гарантированно. А то не дай бог замучила бы и меня ведьма, а я таким образом жертвой невинной бы стал.

Но нет, в ад! Только в ад! Только там таким мерзавцам как я и место!

Оглядываюсь вокруг себя в поисках подходящей мне для самоубийства осины, и вижу, что день догорел, на летнем ясном небе целый Млечный путь проступает, Луны еще нет потому темно совсем, лишь за дорогой отсвет городских огней ввысь устремлён. Там Торжок, древний город, постарше Москвы будет, своим загадочным светом меня от мрачных видения моих отвлечь пытается. Только как тут отвлечёшься, если в башке моей, пустой и глупой от рождения, теперь еще и ведьма поселилась и хозяйничает там всласть!

И что она теперь задумала? Убить Николашу? Вот так заранее показать мне картину этого лютого убийства, а потом убить и заставить меня пережить всё это еще раз, в режиме реального времени? А потом еще и зациклить это воспоминание у меня в мозгу, чтобы я до конца своих дней от него в психушке бился в падучей и ссался-срался под себя, закутанный в холщевую рубашку с необычно длинными рукавами?

– А у тебя, я смотрю, богатое воображение! – доносится до меня ехидный голос Акулины. – Надо будет потом проверить тебя на наличие магических способностей, уж больно ты резв в своих фантазиях и намерениях. А за намерения у нас наказывают, учти. Иной раз ох как наказывают!..

Учту.

Обнаруживаю себя в светёлке Акулины, валяющимся на полу у неё под столом. Сама сидит чай попивает. Обычно у нас вечер – время чая и сладостей. Но сегодня, похоже, не для меня. А еще вчера… нет, не вчера, вчера был первый побег и порка. А вот позавчера был тихий вечер у барыни. Мы все вместе пили чай, она нас угощала с рук кренделями с маком и сахаром и ватрушками с настоящим, и не суррогатным, творогом! Вы когда последний раз пробовали свежие ватрушки настоящим творогом? А я позавчера пробовал! И Николаша был с нами, а не валялся как сейчас парализованный в лесу почти что обескровленный…

– Да не волнуйся ты так, – смеется там, над столом, Акулина и скидывает с ног резиновые домашние шлёпанцы. – Так быстро комарихи еще никого не выпивали. Это не уссурийская тайга, где настоящие кровососы за сорок пять минут бронетранспортёр съедают, стоит лишь движок заглушить. Здесь они мирные, кровь не пьют, а попивают.

И снова смеется. А сама ступни свои голые на меня ставит, чтобы я её подставкой для ног немного побыл. Чаю мне не предлагает, сегодня моё место здесь, в качестве коврика. А коврикам чай не полагается.

И тут мне приходит спасительная мысль! Конечно, как же я раньше-то, дурень, не догадался! Осторожно пододвигаюсь по полу так, чтобы ступни Акулины оказались на моей морде, и начинаю ласково и нежно целовать её подошвы. Она вроде бы не возражает и даже слегка шевелит пальчиками, что означает одобрение моих действий. Тогда, осмелев, начинаю эти пальчики аккуратно полизывать. Сначала мизинчик, затем между всеми пальчиками по очереди. Обе её ноги уже вовсю трут мою физиономию, любит ведьма, чтобы её холопы у неё под ногами валялись, без этого настроение у неё быстро портится. А мне как раз и нужно, чтобы она в благостное расположение духа пришла. Я ей простое решение предлагаю:

– А позвольте мне, барыня, прямо сейчас сходить за Николашей. Вы мне лишь направление укажите, я его вам через пару часов доставлю в целости и сохранности. И сам наказание любое вмести с ним приму, раз уж этот подлец решил меня таким образом подставить. Я-то не сбегу, вы ж наверняка знаете…

А у самого сердце замирает от невыносимой дерзости моего бытия.

Акулина засмеялась искренне и весело. Никакой на этот раз злобы или притворства.

– Ты такой умный, что я, пожалуй, теперь твою голову всегда буду как подставку для ног использовать. Надеюсь, ты этот план сам придумал, или вы с Николашей его вдвоем разрабатывали?

Я моментально сник. Хозяйка мне не верит, решила что я договорился с братом чтобы вместе сбежать таким вот хитроумным способом. А это неправда! Но как докажешь? Хотя чего тут доказывать, она же меня насквозь должна видеть, особенно сейчас, когда я максимально раскрыт перед ней и молю лишь об одном – разрешить мне помочь братке вернуться. К ней вернуться, в холопское ярмо! И всё равно не верит!

Оттопталась она на моём лице всласть, настроение у неё снова поменялось на злобно-садистское, тут она мне и говорит:

– Хорошо, хочешь помочь мне вернуть твою Николашу – помогай. Сейчас тебе представится уникальная возможность. Николаша сейчас спит и видит всё, что с тобой происходит. И не просто видит, а чувствует, как ты недавно чувствовал его страдания и предполагаемую смерть. У вас отличная родственная связь, грех ей не воспользоваться.

– И что я должен делать? – рождается у меня новая робкая надежда.

– Да почти ничего, – усмехается Акулина. – Сейчас я тебя буду казнить.

– Как казнить? – с ужасом переспрашиваю я, хотя, если честно, сам уже обо всем догадался.

– Да вот так! – раздражается Акулина. – Дурака нечего мне тут включать, всё ты прекрасно понимаешь. Я тебя запорю до смерти. Розгами, а потом кнутом. От этого умирают, ты должен это знать. Убивать специально не хочу, но и останавливаться не собираюсь. Мучить буду не спеша, и с перерывами на обед и чай. И всё это будет ощущать на своей шкуре твой… твоя сестричка Николаша. Всё прочувствует, вот только проснуться не сможет. Это уж ты должен постараться – разбудить её, твою спящую сестрицу.

Снова слышу там, наверху, над столом гадкий Акулинин смех.

– Это чтобы ты тоже старался, связь, она ведь тем и ценна, что на две стороны должна работать. Когда одному больно, а другой чувствует, один кричит, а второй просыпается от этого крика. А иначе нет никакой мистической связи между двумя близкими людьми, брехня всё это…

Плохо мне стало от этих угроз Акулины. Как будто все силы из меня эта паучиха вмиг высосала. Валяюсь под ней как раздавленный дождевой червяк, головы поднять не могу, глаза не открываются почти, только чувствую, как вытаскивает она меня во двор, привязывает за руки к козлам, на которых мы с братаном дрова пилим, и платье с меня стаскивает, чтобы, видимо, не попортить одёжку, когда меня сечь будет.

А мир вокруг быстро приобретает черты гиперреальности. Когда каждая травинка, каждый листочек даже ночью бывает виден, словно аккуратно подсвечен таинственным светом совсем иной природы. Я судорожно вдыхаю ночной воздух и чую ароматы всего леса, окружающего имение Акулины. Я слышу мелодичный голосок соловья, щебечущего у поворота на трассу, слышу легчайший шёпот воды в реке, протекающей в сотне метров отсюда. Акулина обходит меня полукругом, и я готов поклясться, что улавливаю тонкий аромат её возбужденного (как всегда) перед экзекуцией тела. Это причудливая смесь флюидов животной сексуальности, демонической властности, злой садистской похоти и еще чего-то потустороннего, в принципе непознаваемого, утопающего в глубинах архаичного подсознания.

И вот в таком изменённом состоянии я должен буду сейчас принять порку?! Да я с ума сойду или сдохну от парочки первых же ударов! И тут же возникает спасительная мысль: но если я во сне, то никакой физической опасности для меня нет! Запороть до смерти Хозяйка меня не сможет, более того, во сне я практически неуязвим для неё. Стоит лишь…

Стоит лишь осознать, что это сон и я свободен! Я могу разорвать эти смешные путы, я могу смеха ради сесть на этого самого деревянного козла верхом и заставить его взмыть в черное ночное небо и встретить там восходящую Луну. А если она еще не восходит, то и разбудить её величество ночную царицу и заставить взойти! Какого черта она там спит! Пора, серебряная красотка, я хочу долететь до тебя на этом деревянном козле и закрутить с той роман о любви и дружбе…

– Всё? – неожиданно спросила меня Акулина, когда я уже собирался взлететь. – Закончил мечтать? – При этом она больно вонзила мне ногти в ухо – казалось бы нежнейшее прикосновение при наших-то с ней отношениях, а у меня аж слёзы из глаз брызнули.

– Ай! – взвыл я, до крови прикусив губу. Никогда так не прикусывал, а тут не выдержал, пипец как больно было. И тут же воздух за спиной рассек первый взмах трости. Да, это была не розга, к которой я, в общем-то, успел привыкнуть за эти недели службы у Хозяйки. Розги периодически ломались. Розги были менее упруги и оставляли не такие толстые рубцы. Розги были гуманнее.

Бамбуковая трость не ломалась. Она расщеплялась на тонкие острые щепки, которыми тоже можно было при определенной сноровке причинять боль. И трость была беспощадной. Вкус бамбуковой трости я ощутил впервые в жизни. Должен признаться – этот вкус мне не понравился.

Во-первых звук. Звук, с которым трость при взмахе рассекала воздух, был суровым и взрослым. Трость пела так: фр-рррр! Розги, они пели как подростки – вжих-вжих-вжих! А трость, это злой и беспощадный палач, пришедший с холода. С розгами была иллюзия договориться, можно было пытаться вилять задом, сжимать или, наоборот расслаблять булки, и хоть это была лишь иллюзия, все равно становилось как-то легче. Можно было перетерпеть боль. А с тростью никаких иллюзий не оставалось. Трость ломала твою волю с каждым ударом. Впечатывалась в твое тело и отдавала ему всю энергию разрушения и муки. И виляй – не виляй, ори не ори, расслабься или сожмись в комок – ничего не помогало. Трость с каждым ударом отнимала у тебя жизнь, и дарила боль. Боль бесконечную, нарастающую, инфернальную. Которую невозможно было терпеть.

Во-вторых следы. От розог нам помогал отвар Акулины. Он заживлял сплошь иссечённую спину и даже до крови выпоротую жопу за одну ночь. Следы, конечно, оставались, но сидеть, по крайней мере с утра за завтраком было можно! Я глянул через плечо при первом ударе трости – там вспух толстенный буро-малиновый рубец, который явно будет заживать неделю. И ясно было, что при втором-третьем ударе по одному и тому же месту пойдёт кровь.

А в-третьих – сама боль. Боль от трости была ни с чем не сравнимой, невероятной, не дающей даже надежды её перетерпеть. Можно было лишь молить о пощаде и орать.

Поэтому когда Акулина положила первый десяток ударов тростью поперёк моей жопы, я запрыгал на этом чертовом козле и возопил так, что наверняка разбудил всех лесных обитателей в радиусе километра! Акулина перестала пороть, нагнулась ко мне, заглянула в моё зарёванное хлебало.

– О, я вижу, это будет весёленькая ночка! – сказала она, довольно улыбаясь, и смачно плюнула в мой перекошенный от ора рот.

Затем сноровисто развязала путы и перетащила меня на широкую лавку, специально приспособленную для серьёзных и обстоятельных экзекуций. Здесь она привязала меня так же за руки и ноги, а телу оставила счастливую возможность дёргаться и вилять задом сколько угодно. Акулина, я заметил, не любила жёстко фиксировать жертву. Напротив, часто едва привязывала за какую-нибудь одну конечность, чтобы наказываемый мог бы дёргаться и скакать, пытаясь увернуться от жалящих ударов. Ей явно нравилось наблюдать за отчаянием жертвы, как будто бы попавшей в капкан. Похоже, в молодости она баловалась охотой. Хотя, почему в молодости? Разве сейчас она не тем же занимается? Разве мы с Колей не такие же зайцы, попавшие в её капкан и теперь судорожно дёргающиеся в нем?

На лавке было удобнее лежать и страдать. Но и Акулине было удобнее меня сечь в таком положении. Она могла обойти меня со всех сторон, наносить удары откуда угодно, даже сбоку – по бёдрам, бокам, по пяткам и даже по рукам! Я в один миг оценил все преимущества такой её позиции и в отчаянье закрыл глаза.

И тут началось…

Сначала я пытался считать про себя удары, но оказалось, что невозможно вопить на всю мощь лёгких и что-то там считать мысленно. Затем я почувствовал, что голос очень быстро садится и в горле что-то хрипит и булькает. Я стал выть. Реветь как маленький ребенок. Заливисто и перекатисто. А потом я начал дёргать всем телом и стараться перевернуть скамейку, хотя понимал что это невозможно – скамья для наказаний была прочно врыта в землю. На ней, наверняка, и не таких лосей как я секли. Да и вероятно насиловали тоже – почему-то мне неожиданно пришла такая странная мысль с явно нездоровым сексуальным оттенком. С чего бы вдруг? Меня начинает заводить порка?

Странно, что Акулина совершенно не пыталась хоть как-то ограничить подачу мной таких заполошных звуковых сигналов. Вой, разносившийся по лесу, нисколько её не волновал. А может, напротив – возбуждал? Может, ей нравилось слушать, как я болотной выпью оглашаю окрестности? Интересно, а она не боится, что соседи вызовут полицию? Ведь недалеко посёлок и в такую ночь кто-то может еще попивать пивку, сидя на крылечке и слушая соловья…

А тут я со своей вселенской скорбью и скрежетом зубовным!

Но и отвлечься на посторонние мысли не удавалось. Фр-ррр… Фр-ррр… Фр-ррр… – пела трость, с каждым ударом разрывая на половинки мою задницу. Я был уверен, что там всё уже залито кровью и вот-вот полетят куски мяса. Я читал, что во время порки шпицрутенами, в царские времена, когда прогоняли сквозь строй, куски мяса отлетали в стороны и оголялись кости. Но при этом жертва еще была жива! От таких воспоминаний мне стало как-то плохо, даже боль притупилась и я почувствовал, что вот-вот отключусь. Ура, успел я подумать, спасительное забытье!

Но хуй там плавал!

Акулину так просто не проведёшь. Старая опытная ведьма умела мучить людишек и зорко следила за тем, чтобы несчастный не терял сознания по пустякам. Ей нужно было, чтобы человек страдал и максимально интенсивно отдавал бы ей все свои силы, всю свою энергетику. А полумертвый труп ей был не нужен.

Поэтому она тут же остановила руку, уже занесённую для удара. И неожиданно рассмеявшись, села, задрав платье, прямо напротив моей головы, мне, кстати, на руки, привязанные к скамье. В лицо мне пахнул непередаваемый аромат её жаркого, как адская печь, влагалища. Акулина текла как перезрелая хурма. Её соки стекали на скамью, создавалось впечатление, что она только что спрыгнула с двух херов, которые шпилили её одновременно. Или она сама себя там пальчиком возбуждала, у меня за спиной, пока другой рукой превращала меня в отбивную?

Я даже немного обрадовался, подумав, что возможно она заставит меня сейчас ей отлизывать – так всегда бывало, когда Хозяюшка наша перевозбуждалась, и ей требовался срочный оргазм, чтобы хоть немного успокоиться. Это было бы здорово – такая передышка! Но нет. Не в этот раз! Сейчас она лишь прижалась своей мокрой и горячей кункой к моему зарёванному лицу и вытерлась об него, оставив мне большую часть своей секреции как бы в утешение.

– А ты хорош! – воскликнула она, тяжело дыша и продолжая елозить по моей физиономии своими половыми прелестями.