скачать книгу бесплатно
– Нет, дела у меня есть.
– У меня тоже дела, – Славик загадочно улыбнулся. Показал перебинтованную ладонь. Нагноение у меня тут, резали в двух местах, страшное дело.
Оказалось, что пока Нахимов занимался делами, связанными со смертью Семена, Славик Замазкин боролся с неожиданным бедствием в виде фурункула. Подцепил где-то инфекцию, и фурункул на правой ладони набухал и гнил, но Славик мужественно терпел боль, боясь идти в больницу, – все рассчитывал, что само собой рассосется, смазывал то зеленкой, то йодом, отмачивал в горячей воде, однако ничего не помогало.
Ночью организм взбунтовался, нервная система пришла в возбуждение, посылая своему хозяину острейшие приступы боли, ладонь так дергало и терзало, что Славик тут же побежал в долгопрудненскую больницу к хирургу.
– Забегаю, к нему. Дураком меня сразу обозвал, фурункул вырезал тут же, обработал и для страховки в палату положил, проверить, не загноится ли снова. Там, Сашок, я таких страхов натерпелся, если б ты только знал. Не дай бог попасть в больницу, врагу не пожелаю. Таких дураков, как я, немало оказывается: кто вырезать фурункул не успел, на заражение крови уже нарвался.
Нахимов продемонстрировал Славику шрам от такого же фурункула, полученного им во время сельхозработ в первом семестре. Замазкин внимательно осмотрел шрам.
– Надо же, мы с тобой, выходит, собратья по несчастью. Тоже в долгопской больнице вырезал?
Александр кивнул.
– Ну так вот. В палате с одним пенсионером лежал, тот раньше на электроламповом заводе пахал. И на, пошел мне уши полоскать. При Брежневе спекуляция развилась, мол, очень сильно, тащат все и тащат. У нас на заводе, говорит, поставили автомат-робот, а станки старые, не успевают, робот через определенное время отключается, а станок еще работает. Все, теперь надо чинить на корню.
– Удар, значит, по психике тебе, Славик, нанесли, – проговорил Нахимов, – то, чему тебя учили в школе и институте, оказывается, не совпало с реальностью.
Но Славик, решительно не замечая иронии одногруппника, стремился выговориться.
– Еще слесарь был с завода, тот на наши часы начал гнать. За шестьдесят пять рублей три раза часы покупал, сыну и себе. Ломаются, твою мать! Брак гонят, особенно в конце квартала, говорит. Я ему в ответ, хорошие, мол, часы, штампуют и штампуют. А он мне, собака, со знанием дела отвечает: у нас не штампуют, у нас анкерные механизмы, это в Германии штамповка, у нас ежели брак, на сборочном кто-то проглядел. И не поспоришь с ним. Этот слесарь добивает меня, везде у нас так. Я ему говорю, а как же ракеты наши? А он мне, как ты сейчас вот, с ехидцей, ну да, зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей, а также в области балета впереди планеты всей. И стало мне, Сашок, плохо. Это что получается, все наши семьдесят лет псу под хвост, если даже немцы, которых мы в войну и в хвост, и в гриву отметелили, часы лучше нас делают?!
Славик замолчал, видно встреча с обычной больницей и представителями рабочего класса, без обиняков режущих правду-матку, отрезвила его.
– Да и что тут сказать, Сашок, прав этот слесарь. Он мне говорит, был бы ты шишка, лежал бы в больнице министерской, а тут тебе помажут фурацилином за три копейки, и будь доволен. Хорошо еще, хоть уколы пенициллина делают, чтоб заражение не получить…
Нахимов не склонен был вступать в споры на счет преимущества систем, хотя такие разговоры все больше становились популярны в студенческой среде. Особенно после таких случаев, как у Славика. Тот баюкал свою ладонь, как ребенка, иногда морщась от боли.
– Там помрешь в больнице и глазом моргнуть не успеешь. Один мужик, рабочий, тоже с нагноением в пальце пришел, запустил процесс, отрезали палец, а нагноение опять полезло, теперь уже по локоть отхватили и скоблить начали… Но и смешных вещей тоже навидался, конечно, жизнь она такая, – начал философствовать Славик, – у одной девки чирей на попе вскочил, так она хирурга просит, чтобы немного срезали, для красоты. Врач послушал, а теперь у нее гноиться по новой начало. Вот дура, придумала, кто там будет ее смотреть?!
– Ну не скажи, Славик, у девушек все должно быть идеально. Это не мы, мужики, нам это до лампочки.
– И подумал я, Сашок, лучше я пару дней на койке поваляюсь, хоть и без сданного матана, да с целой рукой.
Нахимов помолчал, вот значит, где пропадал Замазкин.
– Послушай, Слава, ты не видел, кто-нибудь заходил в мою комнату? Понимаешь, кто-то у меня в книжках и тетрадках рылся. Возможно, тетрадь Семена искал…
Александр решил довериться Славику, рассказав о своих гипотезах.
– В тетрадках, говоришь? – в водянистых, страдальческих глазах Замазкина появился то ли страх, то ли смятение. – Про тетрадки ничего не знаю. А вот про гибель Семена ты у Синицына Андрюхи спроси, у него целая теория на этот счет имеется.
– У Синицына? – оторопел Нахимов. – Да он же псих конченый. По нему «двадцатка» плачет давно горькими слезами, не дождется пациента.
– Не псих, а экстрасенс. Помнишь на прошлой неделе во всей общаге свет вырубился?
– Помню, – усмехнулся Нахимов, – не хочешь ли сказать, что это Синицын сотворил?
– Он, – уверенно заявил Замазкин, – Синицын может всю планету испепелить, но не хочет, потому что сам…
Что «сам» Славик не договорил, из комнаты вдруг донесся женский голос, жеманный и призывный.
Одногруппник самодовольно ухмыльнулся. Нахимов понял, что вся комедия с больничными делами затеяна не в последнюю очередь и для возможности общения с прекрасной или не очень, но, во всяком случае, чрезвычайно доступной барышней, скучающей сейчас в тесной общежитской комнате.
Вопросы пола решались в физтеховской среде сложно и мучительно. У того же Славика имелся сосед по комнате по имени Руслан, отличавшийся экстравагантностью и независимостью, почерпнутой у старшекурсников, с которыми он общался. После каждой новой девушки, которую ему удавалось уломать и сподвигнуть на физическую близость, он вырезал на спинке кровати звездочку. Перипетии своих стремительных романов Руслан пересказывал за чашкой чая менее искушенным студентам, которые подобные пикантные сведения впитывали, как воду сухая губка.
Утопающий хватается за соломинку. Совершенно не зная, что предпринять, Нахимов, оставив Славика решать не менее сложные, чем исследования абсолютно сходящихся рядов, проблемы пола, решил последовать его совету. Он вернулся в комнату, взял пакетик с тетрадью Семена, запер дверь на ключ и пошел к лестнице, ведущей на второй этаж в надежде застать на месте студента третьего курса Синицына.
Нахимов постучал в дверь комнаты, но ответа не дождался. Он с досадой дернул ручку, и, о чудо, дверь оказалась не заперта. Обрадованный Нахимов, еще раз деликатно постучавшись, просунул голову внутрь. В комнате была относительная чистота, пол аккуратно подметен и вымыт, на окне чистенькие занавески, не казенные коричневые, а какие-то нежные, бежевые, с цветочками. Плитка с чайником. На стуле толстая книжка и газета «Вечерняя Москва», на столе хлеб в целлофане и пустые баночки от сметаны, майонез, стаканы и кружки, змейкой вился кипятильник. На краю стола перед окном наличествовал небольшой черного цвета приемник, под койкой пылился освежитель для обуви. Слева от двери лежали кроссовки и ботинки, на полках теснились кассеты и пустые катушки от пленок, целый ряд разноформатных книг, тоскливо пустая коробка от торта «Москвичка» и экзотично смотрящаяся банка индийского кофе «майсор». На платяном шкафу виднелась кипа газет.
Три койки, аккуратно застеленные покрывалами, и с водруженными на них подушками в белых наволочках, пустовали, а в дальнем углу на кровати, прикрыв глаза, лежал сам Синицын в новеньком, как видно, дорогом спортивном костюме и слушал музыку из магнитофона «Астра».
«Они красят стены в коричневый цвет и пишут на крышах слова, имеют на завтрак имбирный лимон и рубль считают за два. Мне было бы лестно придти к ним домой и оказаться сильней, но, чтобы стоять, я должен держаться корней».
Чтобы не подпортить Синицыну настроение, Нахимов дождался, когда БГ с записи московского «квартирника» допоет песню, и только тогда постучался во второй раз, на этот раз намного громче.
Услышав стук, Синицын встрепенулся, словно выходя из транса, и убрал руку с глаз.
Русые волосы рассыпались по широкому лбу, маленькие синие глаза чуть виднелись из-за скул. Андрей флегматично глянул на вошедшего. Нахимов слегка стушевался. Какая-никакая, но разница в возрасте, давила на него. Вспомнил, как одного пятикура во время вступительных экзаменов в июле месяце не пускал в институт дежурящий у дверей второкурсник, не поехавший в стройотряд и помогающий вахтерам. Пятикурсник уламывал пропустить новоявленного стража, якобы для сдачи библиотечных книг. И, когда наглый второкур не послушал, исполняя свое предписание, физтех-старожил силой прошел внутрь, отмахнувшись от цербера, и процедил сквозь зубы: «Сначала получи столько печатей в студбилете, как у меня».
Синицын смотрел на вошедшего первокурсника и ждал. Нахимов не знал, с чего начать. О хозяине комнаты рассказывали всякое, одни относились к нему насмешливо, даже презрительно, другие, как Замазкин, с уважением и скрытым опасением. Тот же, зная о своей репутации среди друзей-студентов и вел себя соответственно: глядел надменно и свысока, словно не осталось для него в бренной жизни ни малейших тайн.
Экстрасенс приехал из Самарканда, родины дервишей, магов и предсказателей. Видимо, повлиял на него каким-то образом восточный мистицизм, проникший в него то ли через пахучие желтобокие дыни, то ли черный кишмиш, то ли расписные минареты, воздвигнутые великим хромцом Тимуром, проткнувшим Евразию острым мечом завоевателя и удерживающим ее под своей властью несколько десятков лет. Ни одно модное поветрие не ускользало от цепких глаз Синицына: он тщательно изучал материалы о Лох-несском чудовище, выдавая свои оригинальные гипотезы, мог часами толковать о филиппинских хилерах, рассуждая о том, действительно ли они делают разрезы, проникая в человека или же все-таки это ловкий фокус. Надо отдать должное Синицыну, в этом случае он склонялся ко второму. Дело в том, что врач шахматного чемпиона Анатолия Карпова сам решил подвергнуться подобной операции, пожелав удалить варикозный узел на ноге. У хилера ничего не вышло. Пришлось несчастному любителю острых ощущений прооперировать ногу в Ленинграде. Синицын скрепя сердце поверил рассказам врача шахматиста, поскольку тот являлся родственником его родной тети, и так как всю информацию получил из первых рук, то не доверять ей не мог.
Но в других случаях Синицын оставался принципиальным, и тут уже никто сбить его с панталыка не имел ни малейшей возможности.
Экстрасенс начал первым:
– У меня три версии гибели Весника, ни одну из них я пока отбрасывать не могу, но тебе могу сказать лишь вот что.
Нахимов оторопел, он еще ни словом не заикнулся о цели прихода, а его ошарашивают прямо с порога.
– Андрей, откуда ты знаешь, зачем я пришел?
Синицын скривил тонкие губы в подобие улыбки.
– Мне не обязательно спрашивать, космос дает ответы сам.
Видать, жизненный опыт экстрасенса нес в себе память о жестоких ударах, когда происходили в его пророчествах фатальные ошибки, умерившие несколько самонадеянность, потому что теперь он не настаивал на одной, единственно правильной версии случившегося, а рассматривал широкое поле событий, как бы заранее подстраховываясь.
«На безрыбье и рак рыба», – подумал Нахимов и спросил, – Какую версию ты можешь мне сообщить?
Экстрасенс собрал в трубочку бледно-розовые губы и произнес:
– Ты ешь мясо, Александр?
У Нахимова отпала челюсть, так неожиданно прозвучал для него вопрос.
– Ем, да, в супе, в жарком, бефстрогановы разные.
– А я не ем…
Синицын опять надолго замолчал, закрыв глаза, словно войдя в глубокий транс.
Александр никак не мог понять, что все это значит, причем тут мясо.
– Я просто знаю, Саша, – прозвучало с кровати, причем говорящий по-прежнему держал глаза закрытыми, – то, что я сейчас скажу, для тебя покажется глупым, сумасбродным, а обо мне ты будешь думать как о потенциальном клиенте «двадцатки».
– Нет, нет, Андрей, – поспешил заверить его Нахимов, – ты же знаешь, как глубоко я тебя уважаю…
Экстрасенс поморщился.
– Только не надо этих штучек, я-то прекрасно знаю, как ко мне народ относится. Как к чокнутому. Да, я точно не такой, как все, ну и ладно. К делу давай.
Синицын еще промямлил что-то, кидая невразумительные фразы, из которых ничего невозможно было понять, затем сказал:
– Ты присядь, Саша, в ногах правды нет.
Нахимов осторожно прошел через всю комнату, ухватил за спинку стул, выдвинул его в центр и сел, неотрывно глядя на собеседника. Тот, в свою очередь, сел на кровать, вложил ноги в уютные мягкие тапочки, приглушил БГ, просящего положить его в воду, и начал:
– Мы все знаем прекрасно, чем занимался Весник. Его интеллект и мощь мысли поразительны. Думаю, такой человеческий экземпляр встречается крайне редко. Что мне тебе рассказывать, ты лучше меня знаешь.
Нахимову показалось странным, что Синицын уступил ему пальму первенства хотя бы в этом, но промолчал. Не понимал еще, к чему клонит безумный третьекур.
Тот словно читал у Александра в голове, поскольку опять презрительно усмехнулся.
– Мне по фигу, что обо мне думает масса. Но предвижу у тебя большие неприятности, поэтому и предупредить хочу. Думаешь, это ты сам ко мне пришел?
– Нет, – честно сознался Нахимов, – Замазкин посоветовал.
– Этот таракан? Что он может посоветовать? Я тебя через него усилием воли к себе пригласил.
«Странно, – промелькнуло в голове Александра, – сам пригласил, а когда я стучался, даже не услышал, пока я ему в ушах дыру не пробил».
– Ну хорошо, – решил не противоречить всемогущему всезнайке Нахимов, – не будем тянуть кота за яйца.
– Не будем, – согласился экстрасенс, – даже с котом Шредингера этот номер не проходит.
Он опять замолчал, видимо, чувствовал, что его слова упадут в сухую неподготовленную почву дилетанта и невежи, однако решил начать.
– Так вот, Александр, я повторюсь, ум Весника проделал такую эволюцию, что стал проникать в вещи, которые простым смертным узнавать рано. Все слышали, что в последнее время он занимался и черными дырами, и квантовыми ЭВМ. А ведь он и математик блестящий, и физик отличный. Знание двух этих наук, помноженное на врожденную или приобретенную гениальность, дало такой мощный синергетический эффект, что он просто не мог не подойти к открытиям вселенского масштаба. Улавливаешь, к чему я клоню, Саша?
– Нет, —признался тот, следя за ходом мыслей экстрасенса.
– Тогда слушай дальше. Возьмем Эвариста Галуа, физтехи прекрасно знают, кто он такой, о группах Галуа все наслышаны. Гений из гениев, такие открытия совершил, даже идею римановой поверхности открыл. А умер всего в двадцать лет.
– Так он вроде на дуэли как погиб? – припомнил Нахимов.
– То есть случайно, хочешь сказать? – прищурился Синицын. – Нет, милый мой, на таких великих людей случайности не распространяются. Если бы его хотели сохранить, то или от дуэли уберегли, или жребий так выпал, что Галуа стрелял бы первым. Вариантов множество! А теперь возьми Абеля. Умер, как Лермонтов, в двадцать шесть. Поэтов я сейчас не трогаю, хотя и с ними в принципе тот же расклад. Об Абеле Шарль Эрмит сказал: «Нильс Абель оставил математикам столь богатое наследие, что им будет чем заниматься в ближайшие сто пятьдесят лет». Умер Абель в 1829 году, прибавь 150. Сколько получится? 1979. То-то и оно. Видишь, на сколько лет опередил свою эпоху. А возьми Матвея Бронштейна. Работы в области релятивисткой квантовой теории, астрофизики, космологии и гравитации.
Голос Синицына приобрел лекторские интонации. Он словно стоял перед гигантской аудиторией, выдавая на-гора спорные тезисы, но Нахимов никак не мог понять, к чему тот клонит.
– К чему я клоню? – спросил Андрей, в который раз прочитав мысли собеседника. – Я мог бы назвать тебе еще с десяток имен молодых гениев, погибших загадочной, а зачастую излишне даже правдоподобной смертью. Самолет тридцатитрехлетнего Виллема Якоба ван Стокума сбивает зенитка, двадцатитрехлетний Илья Усыскин погибает на стратостате, в тридцать один год величайший математик Ютака Танияма кончает жизнь самоубийством, двадцатишестилетний Павел Урысон, разрабатывавший теории дифференциальных уравнений в бесконечномерном пространстве, тонет во время купания. Если ты мне сейчас скажешь, что все эти и другие случаи преждевременной смерти случайны, то упадешь в моих глазах, Нахимов. Через несколько лет все будут говорить, что двадцатидвухлетний Семен Весник, подававший большие надежды, мог столько совершить, но погиб от сердечной недостаточности. А, может, его труды присвоят другие люди и выдадут за свои. Сколько таких случаев было в научном мире!
Синицын замолчал.
– Ты обратил внимание, что все эти смерти по-своему оригинальны, как будто тот, кто за ними стоит, тщательно избегает тавтологии, боясь обвинений в повторе?
– Так кто же это, по-твоему? – не выдержал Нахимов. – Можешь сказать без выкрутасов, конкретно?
Синицын выждал мхатовскую паузу и тихо произнес:
– Серые.
– Какие еще серые? – удивился Александр, сбитый с толку.
Экстрасенс вперил темно-синие глаза в пространство, глядя сквозь собеседника, словно бы что-то видя где-то в других измерениях, впал в транс и начал описывать:
– Существует бесконечное количество вселенных, но именно Серые, они с Квинтонии, на расстоянии шестидесяти восьми световых лет от Земли. Маленькие, рост около полутора метров, живут по два с половиной земного века. У них большие головы, тонкие, хлипкие тела, высокий лоб, черные глаза без зрачков, носа и ушей практически не видно, но пальцев на руках и ногах по пять, вселенная-то едина, числа Фибоначчи везде…Позвонков три, волос на коже нет нигде, а кожа зеленовато-серая. Оттого и Серые. Нам кажутся уродливыми из-за того, что смещены привычные пропорции, об этом хорошо знают художники. Например, если опустить перпендикуляр со зрачка, он должен упасть на краешек губ, тогда будет человеческая гармония и симметрия. У этих своя гармония и совершенство. Вероятно, что скорее всего, и мы для них выглядим неразвитыми уродцами. Жизнь для них понятие случайное, мораль другая, принципы жизни абсолютно отличаются от земных. Они считают, что мы не видим и не способны увидеть истину. Мы придумали свой мир, который абсолютно, с их точки зрения, иррационален. Перемещаются с помощью антигравитации, взлет кораблей практически вертикальный, бесшумный, к нам добираются за время одного школьного урока, минут за сорок пять. Корабли тоже частые визитеры Земли, могут запросто вторгаться в нашу жизнь и осуществлять коррекцию. Есть «хорошие» греи, а есть и «плохие». Я с этим еще не до конца разобрался. У них счет совсем другой, Саша. Например, какое-то открытие год назад сделать позволить рано, а уже через пару лет, например, – можно. Логику Серых мы никогда не поймем, потому что они – высшая раса. Некоторых забирают с собой, некоторых ликвидируют, между тем делятся с людьми той информацией, которую считает необходимой. Шаг влево, шаг вправо – попытка к бегству, прыжок на месте – провокация. Мы для них, как рыбки в аквариуме, не более того. Когда какая-то рыбка, даже золотая, пропадает, рыбки лишь строят гипотезы, от чего этого произошло, но сути не видят.
– Ты это всерьез сейчас, Андрей? Или разыгрываешь? Скажи, что шутишь, – не выдержал Нахимов.
Но Синицын не ответил на вопрос, а лишь продолжил:
– Поэтому надо осторожней, Саша, не высовываться, тише травы, ниже травы. Залезешь на минное поле, и ищи-свищи потом тебя.
Нахимов ни секунды не верил в то, что мелет Синицын, но на всякий случай спросил:
– Ты их видел, Андрей?
Тот промолчал, не желая отвечать на вопрос, и сделал неопределенное движение рукой, как бы давая понять, что есть секреты.
Нахимов выждал, не скажет ли еще что неуемный экстрасенс. Затем спросил:
– Ты говорил, что еще две версии есть? Какие?
– Нет, Сашка, про них ничего не скажу, они мирские, и корни-то не в миру, а у Серых. А тебе советую забыть про все это и не рыть. Ты ничего не изменишь, а Серым можешь не угодить. Такой мой совет как старшего.
Синицын снова лег на кровать, словно выданный им монолог отнял у него много сил и закрыл глаза, показывая этим, что аудиенция закончена.
По неведомому, но точно существующему закону совпадения смыслов Вселенной БГ именно в этот момент начал петь «Видел ли ты летающую тарелку над домом своим, над крышей своей? Тарелка приносит в наш быт забвенье душевных обид, и темой для светских бесед мы обязаны ей…»
Нахимов, ошарашенный, покинул комнату экстрасенса. Он ожидал услышать от него все, что угодно, только не россказни про неких серых правителей мира, то ли прибывших с других планет, то ли все это время проживающих рядом с нами. Единственное, с чем согласился Нахимов, так это с тем, что мистический элемент в смерти Весника, несомненно, присутствовал.
Он вернулся в комнату, как будто чувствуя на спине чей-то взгляд. Нечто невидимое давило на него. Это Синицын своими флюидами действует, усмехнулся он. Умеет мозги запудрить, не зря Славик без ума от него.
На всякий случай глянул по сторонам, затем отпер дверь и вошел в комнату. Ключ не поможет, думал он. Дверь была заперта, между тем некто невидимый и ловкий проник в комнату и рылся в его вещах…
