«Лонгхольмский сиделец» и другие…

«Вот, наверное, единственный в Ставке человек, искренне страждущий за всю армию, за всех ее больших и малых начальников, причастных и совсем не причастных к трагическому исходу сражений…» – подумал Баташов, и ему неожиданно захотелось припасть к руке этого подвижника, облеченного саном страдать и молиться за всех человеков. Услышав за спиной шаги, отец Шавельский встал с колен и обернулся.

– А-а, это вы, Евгений Евграфович! – обрадованно воскликнул он. – Я искренне рад видеть вас в храме. Исповедоваться пришли?

– Нет, ваше преосвященство. К исповеди я сегодня не готов, – виновато сказал Баташов, – может быть, позже, – добавил он, припадая к руке, осенившей его крестным знамением.

– Это вы, батенька, зря, – мягким, доверительным голосом продолжал уговаривать священник, – вижу, и вы сегодня не в духе. А знаете, перед отъездом в войска у меня побывал Константин Павлович. Пришел он ко мне какой-то смурной, словно в воду опущенный, а после исповеди ушел просветленный и, как всегда, неунывающий.

Баташов после этих проникновенных слов невольно улыбнулся.

– Вот и вы, зайдя в Божий храм под сенью лучезарных ликов святых земли Русской словно и в самом деле в раю побывали. И на ваше чело, я вижу, снизошла благодать Божья, – умиротворенно изрек отец Шавельский.

– В этом нет ничего удивительного, – неожиданно заявил Баташов, чем поставил священника в тупик.

– Я же родился в трех верстах от Рая! – углубил он искреннее удивление святого отца.

– Не богохульствуйте, сын мой! – строго сказал отец Шавельский.

– Я говорю вам чистую правду, – глядя в построжавшее лицо протопресвитера, настаивал на своем Баташов, – просто имение, где я появился на свет, находится в трех верстах от железнодорожной станции Рай.

Услышав это, священник облегченно вздохнул.

– Неисповедимы пути Господни! – воскликнул он. – Только вы, Евгений Евграфович, больше никому об этом не говорите.

– Но почему?

– Могут неправильно понять. Ведь не всем дано познать перипетии человеческих судеб и вечную человеческую душу…

– Благословите, святой отец!

– Благословляю, во имя Отца, Сына и Святого Духа! Аминь! – Отец Шавельский трижды перекрестил генерала.

Одухотворенный благословением протопресвитера, Баташов продолжил свою прогулку. Выйдя на берег, он глубоко вдохнул в себя влажный сырой воздух, пахнувший речной тиной и рыбой. Тихо и умиротворенно катил свои воды Днепр, купая в них звезды, среди первых воссиявшие на небосклоне. Устоявшуюся вокруг тишину изредка нарушали прибрежные всплески волн да крики рыбарей, перекрывающих стремнину сетями. В такие минуты особенно хорошо думалось.

Плотнее закутавшись в шинель, генерал еще и еще раз прокручивал в голове последние слова союзников, случайно подслушанные им в офицерском собрании и, как он думал, напрямую связанные с отречением государя. По тону, как это было сказано британским майором, он понял, что союзники настроены именно против государя императора, который, по всей видимости, своим неожиданным решением стать во главе русской армии спутал все их карты. Отставленный от командования и сосланный на Кавказ великий князь Николай Николаевич уже не представлял собой той мощной силы, могущей заменить собой царя в случае «дворцового переворота». Что было вполне возможно, в случае, если бы государь всерьез задумался о сепаратном мире, слух о котором проник уже не только в высшие круги Петрограда, но и в Ставку.

Баташов, зная о секретных потугах немцев, пытавшихся любыми средствами склонить государя императора к миру, относился к этому скептически. Император был непреклонен, несмотря ни на миротворческие письма и телеграммы Распутина, ни на советы Александры Федоровны. Правда, одно время генерал чуть было не поверил слухам, повсеместно распространяемым либералами среди офицеров о возможной причастности к шпионству немки-царицы и ее главного советника – Распутина, но, проанализировав эти недалекие домыслы, понял, что все это всего лишь бездоказательные бредни, отголоски шпиономании, захлестнувшей после ряда трагических поражений и неоправданно быстрого отступления не только армию, но и всю страну. Для него император и императрица были и оставались помазанниками Божьими. Он только мог втайне от всех скорбеть о том, что государыня считала Распутина святым чудодейственным человеком, который из-за своих каких-то особенных качеств облегчал страдания неизлечимо больного наследника цесаревича и этим завоевал доверие и известное положение у государя и государыни. Он считал это временным несчастьем для престижа трона, полагая, что после полного выздоровления наследника Распутин просто за ненадобностью исчезнет. Баташов прекрасно знал, что все те, кто больше всех кричат о Распутине и готовы гнать его вон, находятся в оппозиции государыне, следовательно, и государю. Таким образом, переставая быть верноподданными, они увеличивали ряды врагов верховной власти. Вместо того чтобы помогать Верховному правителю в трудную годину войны, либеральная Дума, должная выражать чаяния общества, раздувала всевозможные грязные слухи о царской семье, занималась науськиванием общественности против правительства, а через правительство и против самодержавия. Поэтому министры, которые «стремились» быть ближе к обществу, попросту не могли быть лояльными в отношении власти, там царил, так называемый Прогрессивный блок, который вел «беспощадную войну» с правительством. Высших чиновников, которые ставили волю государя выше пожеланий блока, огульно называли «распутинцами». Находясь по делам службы в Петрограде и периодически бывая в знаменитом Яхт-клубе, Баташов не раз слышал великосветские разглагольствования о Распутине и «распутинцах», засевших в верховной власти, которые полностью зависят от известного всем Тобольского старца, который, в свою очередь, постоянно кичится своими близкими связями с царской семьей и т. п. Как это было не прискорбно, слышал это он и от великого князя Николая Михайловича. Тема «распутинцев» открыто обсуждалось не только в великосветских салонах и правительственных комитетах, но и в армии. Подобные разговоры не вызывали у Баташова ничего, кроме откровенной брезгливости. Это и понятно, ведь он относился к Распутину, как к необходимому злу. История знала немало таких вот проходимцев, при дворах королей, царей, рыцарей и бояр от веку были фавориты, шуты, чудаки, лекари, советчики и юродивые. Для Баташова и Распутин был тоже в этом ряду, являясь «дворовым» слугой с пороками, которые водились у бар, был «фаворитом», какие существуют у всякой толпы. Наверное, такими же были «пирожник» Меншиков, «царский забавник» Балакирев, дворецкий Кутайсов и иже с ними…

Перечитывая приказы и распоряжения, находящиеся в архиве Ставки, общаясь с хорошо знакомыми ему офицерами, бывшими в окружении «Николаши», Баташов еще и еще раз убеждался в том, что главными распространителями мифов о царице, ее советниках и евреях-шпионах были не только либералы, но и генералы во главе с «Николашей». Великий князь занял по отношению к государю, его семье и правительству нелицеприятную позицию, основанную на бесцеремонной и суровой критике действий государя императора снисходительными насмешками над ним и высокомерным пренебрежением, которые угодливо был приняты его ближайшим окружением и постепенно начали распространяться не только в тылу, но и на фронте. Такое оппозиционное по отношению к царю и правительству положение стало для него основным средством к оправданию себя в военных неудачах и в то же время первопричиной его явно разрекламированной популярности. Баташов прекрасно знал о стратегических талантах «Николаши», который расценивал явления войны по-обывательски просто. Для него победоносным было безостановочное движение войск вперед с обязательным занятием городов и поселков, и чем крупнее был занятый город, тем была крупнее и победа. Поэтому, узнав о неожиданном и скоротечном захвате армией Рузского города Львова, он тут же, не разбираясь в сути произошедшего, ходатайствовал перед государем императором о награждении командарма сразу двумя Георгиевскими крестами, хотя того за самовольное изменение решения Ставки о наступлении в Галиции надо было отрешить от должности. Именно поэтому, когда под мощным нажимом врага русские армии начали отступать, «Николаша» и возглавляемая им Ставка не смогли оказать должного отпора германскому наступлению и способствовали созданию панического настроения не только на фронте, но и в стране. Мало того, в тайне от всех Ставка уже составляла планы эвакуации Киева…

Все это не могло не повлиять на отношение Баташова к «Николаше», которого он не только не уважал, но и искренне презирал, особенно после последних неудач, приведших к поспешному отступлению на всех фронтах. Именно поэтому он с огромным облегчением и воодушевлением встретил весть о вступлении Николая II в должность Верховного главнокомандующего. Вопреки предсказаниям скептиков, что с принятием на себя Верховного командования государь встретится с непреодолимыми препятствиями и дела на фронте пойдут еще хуже – этого не произошло. Армия в своей основе реагировала на это совсем не так, как предсказывали некоторые министры, думцы и великие родственники. Военные действия несколько стабилизировались и пошли как-то активнее, с меньшими потерями. Кончилась паника, которой была охвачена старая Ставка во главе с великим полководцем «Николашей». Инициатива постепенно переходила в руки русского командования. И самое главное – начальник штаба Алексеев наконец-то вышел из паническое состояния, навеянного продолжительным отступлением на всех фронтах. Ставка остепенилась. Настроение в ней сменилось деловой атмосферой и спокойствием. Спокойствие и уверенность в своих силах своим уравновешенным отношением и к людям, и к событиям на фронте дал государь. Вера в своего царя и в Благодать Божию над ним создала благоприятную атмосферу…

С этой мыслью и уже в более благодушном настроении Баташов возвратился в гостиницу. В номере было тепло и уютно. Мягкая постель с радостью приняла его уставшее тело. Лишь настойчивая мысль о заговоре союзников долго не давала заснуть. И только приняв окончательное решение – тайно понаблюдать за союзными военными агентами, он наконец-то смежил глаза и сразу же провалился в небытие. Под утро ему приснилась супруга Варвара Петровна, которая, держа в руках газету «Русский инвалид» с портретом Самодержца Российского и глядя в пустоту, вопрошала глухим, скорбным голосом: «Кто виноват? Кто виноват?»…

«Не к добру это», – подумал Баташов, проснувшись. Совершив свой туалет, он, сославшись на неважное самочувствие, на завтрак не явился. Генерал и в самом деле нехорошо себя чувствовал только от одной мысли о том, что там он может вновь лицезреть ненавистные физиономии надменных и довольных собою союзничков, многозначительно потирающих руки.

«Но дело прежде всего», – сказал он себе и, встретив в коридоре гостиницы рыжеусого британского майора, сдержанно ему улыбнулся и даже сделал комплимент его неувядаемой жизнерадостности. На что Джилрой с деланым восторгом поблагодарил генерала:

– Спасибо, сэр, вы тоже как всегда бодры и деятельны, несмотря ни на что.

– Русские не привыкли плакаться в жилетку, – сдержанно ответил Баташов с намеком.

– Жилетка – это есть одежда, я правильно понял?

Баташов кивнул.

– Но у меня, чтобы смахнуть слезы, есть платок, – майор вытащил из кармана шелковый белый платочек и недоуменно уставился на Баташова.

– Это такая русская поговорка, – пояснил генерал.

– О-о, я очень люблю русские пословицы и поговорки, – удовлетворенно воскликнул британец и, спрятав шелковый лоскуток, достал из нагрудного кармана записную книжку и что-то там записал.

– А знаете, завтра утром Его Величество прибывает из Царского Села в Ставку, – видимо, желая сделать что-то приятное генералу, сообщил он новость.

Это сообщение насторожило контрразведчика. Он знал, что император периодически оставляет Ставку, наведываясь в Царское Село для того, чтобы принимать послов и вершить государственные дела. Но о времени прибытия его в Могилев, могли знать только самые доверенные лица.

«Что это? Провокация или желание майора показать свою сверхосведомленность и вызвать меня на доверительный разговор? – мелькнула в голове мысль. – От такого можно ожидать всякого…»

– Государь волен появляться тогда, когда ему будет угодно, – неопределенно ответил генерал, натягивая на руки перчатки и давая этим понять, что разговор окончен.

– Сэр, прошу вас выслушать меня, – настойчиво промолвил британец, – я хочу сообщить вам о деле государственной важности.

– С государственными делами обращайтесь к Воейкову, – посоветовал Баташов.

– Сэр, я бы хотел, чтобы все, что я скажу, осталось в тайне, – неожиданно предложил Джилрой, заговорщицки оглянувшись по сторонам. В коридоре никого, кроме копошащейся невдалеке горничной, не было видно.

– Я слушаю вас, сэр.

– Вы знаете, откуда я узнал о приезде царя?

– Если хотите что-то сказать, то говорите, а не тяните кота за хвост, – с деланым раздражением в голосе промолвил Баташов.

– Мне по большому секрету сообщил об этом де Ля-Гиш, а он, в свою очередь, узнал об этом из телефонного разговора с генералом Амадом, который накануне был у императора на приеме в Царском Селе. От имени французского правительства он как руководитель военной миссии в России поздравлял Его Величество с награждением Георгиевским крестом…

– Ну сболтнул Ля-Гиш лишнего, что здесь такого? – пожал плечами генерал. – Французы любят прихвастнуть, – с деланым равнодушием добавил он.

– Но вы, как профессиональный разведчик, должны меня понять, сэр…

– Что я должен понять?

– Что все это неспроста. А если об этом узнают враги?

– Но я не могу допустить и мысли о предательстве нашего уважаемого союзника, – возмутился Баташов. – Как вам это могло прийти в голову?

Джилрой замялся, не зная, как реагировать на искреннее возмущение русского генерала.

– А вы знаете, что для того, чтобы Россия и не думала о сепаратном мире с немцами, французы готовы на все… – сделав вид, что сболтнул лишнее, осекся британец.

Баташов сознательно построил эту беседу так, чтобы выпытать у союзника больше того, что тот хотел ему сказать. И он не ошибся.

Взяв явно растерянного британца под локоток, он решительно повлек его к своему номеру и, только плотно притворив за собой дверь, грозно вопросил:

– О каком это сепаратном мире вы говорите, сэр?

– Сэр, я рассказал вам лишь о том, что сказал мне накануне Ля-Гиш, – нерешительно пролепетал Джилрой, – больше я ничего не знаю.

– Но, сэр, я знаю вас, как истинного друга России и джентльмена, – подсластил пилюлю контрразведчик, – и поэтому хочу услышать от вас правду и ничего, кроме правды.

Поняв, что так просто генерал его из номера не выпустит, Джилрой, задумчиво покручивая свои пышные рыжие усы, кисло улыбнулся.

– Сэр, от Ля-Гиша я узнал, что перед отъездом в Ставку он получал инструктаж от своего генерала Амада, который и сообщил ему, что по инициативе немцев идет тайная переписка с людьми, близкими к императору. В подтверждение этому Амад ознакомил его с содержанием письма императрицы к своему брату великому герцогу Эрнсту Людвигу Гессенскому, в котором она просит его решить с Вильгельмом вопрос о необходимости гуманного отношения к русским военнопленным и в то же время намекает на стремлении России к миру и даже предлагает ему стать посланником мира. Амад дал указание Ля-Гишу настраивать офицеров Ставки на войну до победного конца и всячески препятствовать возможным сепаратным переговорам. Поэтому действия француза сегодня трудно предсказать…

– Возможно, Амад через Ля-Гиша просто хотел ввести вас в заблуждение, как ввел в заблуждение командующего десантной операцией в Дарданеллах генерала Гамильтона, завысив боевые возможности своих сил и средств.

– Вы имеете в виду нашу безрезультативную высадку в Галлиполи?

– Именно это я и имею в виду, – ответил Баташов. – Хотя, анализируя ход этого кровавого сражения, можно с полной уверенностью сказать, что и Гамильтон не без греха, ибо подготовил операцию наспех.

– Мне трудно судить о военной стороне дела, – задумчиво изрек майор, – но я с уверенностью могу сказать, что в отличие от сухопутной агентурной составляющей морская разведка была поставлена там из рук вон плохо. Я слышал, что Ставка готовит в Дарданеллах свою десантную операцию. Будучи в Одессе, я видел, как солдаты тренируются в посадке на транспорты и корабли…

– Возможно, – многозначительно взглянув на британца, промолвил Баташов. – Только вы перепутали восток на запад.

– Неужели идет подготовка к выводу из войны Болгарии? – обрадованно воскликнул Джилрой. – Надеюсь, что это вскоре поубавит пыл не только болгар, но и немцев.

– Возможно, – неопределенно ответил генерал, – но меня сегодня больше волнует, насколько достоверна информация о так называемых сепаратных переговорах.

– Других данных у меня нет, сэр – с вызовом отрезал майор, то ли от злости на себя, то ли от вырвавшейся внезапно лжи наливаясь кровью.

– А вы, оказывается, не джентльмен, сэр, – бросил Баташов в лицо Джилроя обидные для любого англичанина слова.

– Вы задели мою честь, сэр! – взревел британец. – Такие слова смываются только кровью!

– А я не буду с вами драться, – с деланым равнодушием ответил генерал, – потому что вы еще лет двадцать назад лишились своей офицерской чести.

Ошарашенный больше спокойным тоном, которым были произнесены эти страшные слова, чем самим фактом, британец побагровел. Казалось, еще минута – и его хватит апоплексический удар.

Баташов подвинул стоящее рядом кресло, и майор обессиленно рухнул на мягкую кожаную подушку.

– Выпейте воды, – генерал подал Джилрою стакан содовой.

Тот судорожно его схватил и несколькими глотками осушил полностью. И только после этого вперил свой ненавидящий и в то же время обескураженный взгляд в лицо русского генерала.

– Двадцать лет назад я служил в Индии, – недоуменно провозгласил он, – в России я в то время не был.

– А вы вспомните княжество Читрал, высокогорную крепость и то, как вы, поклявшись Аллахом, направили мой экспедиционный отряд по самому короткому пути в Кашмир, а на самом деле кинули нас в ад. Я понимаю, что на Памире мы находились по разные стороны баррикад в вашей большой игре, но тем не менее я да и никто другой из русских офицеров не стали бы поступаться своей честью, с тем, чтобы отправить на погибель целую экспедицию. Из-за того, что вы заранее предупредили британского агента в Кашмире, чтобы он не выдавал нам разрешения для прохода по территории этого княжества, экспедиционному отряду пришлось преодолевать высокогорную пустыню, где от холода и голода погибли люди. Только части отряда удалось достичь Туркестана. Высочайшим именем было проведено расследование. Вердикт следственной комиссией был вынесен суровый, но справедливый: в случае появления вас и вашего сообщника в Кашмире на территории Российской империи, вы непременно будете привлечены к суду. Ваше счастье, что я еще не успел обнародовать этот убийственный факт вашей биографии. Но, если вы и дальше будете молчать, мне придется сообщить о вашей неблаговидной роли, чуть ли не приведшей к гибели военной экспедиции, государю, и тогда меньшее, что вас ожидает, это позорное увольнение из армии, без пенсии и пособия. Вам все понятно, сэр?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Здравствуйте, хозяин!

2

Я знаю, что вы пришли, чтобы грабить и насиловать. Заклинаю вас Святой Мадонной, не сжигайте мой дом. Я отдам вам все, что у меня есть, только не трогайте моей жены и дочерей!

3

Боже сохрани! Никто вас и пальцем не тронет, если подданные австрийской империи не будут иметь против нас злого умысла.

4

Не обижайся, хозяин, на моего фельдфебеля, он немного погорячился. Да и ты не понял меня с первого раза. Повторяю для вас еще раз – мы с мирными жителями не воюем.

5

От себя добавлю, что я намерен прикупить у вас три мешка овса и одного барана. Рассчитаюсь немецкими марками.