скачать книгу бесплатно
И увидела это.
Выбравшись из-за кустов, Дайсон встал рядом с ней. Дыхание у него немного участилось – хотя непонятно, из-за физической ли нагрузки при спуске и преодоления зарослей или же из-за зрелища, открывшегося теперь перед ними.
– Господи Иисусе, – пробормотал Дайсон.
Полянка имела вид грубого шестиугольника, кочковатого, но в основном плоского и ограниченного со всех сторон деревьями и зарослями кустарника. Уже во всем этом антураже было что-то оккультное, и это первое впечатление еще больше усиливалось совершенно невероятной немой сценой, поставленной здесь.
Тело располагалось метрах в пяти от них, в самом центре. Оно застыло в коленопреклоненной позе, согбенное, как при молитве, тонкие руки откинуты назад и покоятся на земле, как сломанные крылья. Похоже, принадлежало оно мальчишке-подростку. На нем были шорты и футболка, задранная до подмышек, но из-за обилия крови трудно было понять, какого цвета была одежда. Взгляд Аманды пробежался по мертвецу. Голый торс весь истыкан ножом, вытекшая из ран кровь застыла длинными бледно-бурыми мазками. Более глубокая лужа скопилась под головой, которая неловко завалилась набок, едва держась на шее, – лицом, к счастью, в сторону от Аманды.
«Беспристрастно», – напомнила себе она.
«Сдержанно».
«Прагматически».
На миг весь мир совершенно застыл. А потом Аманда увидела кое-что еще и нахмурилась.
– Что это там на земле? – спросила она.
– Блин, да труп какого-то парнишки, Аманда!
Не обращая внимания на Дайсона, она сделала пару осторожных шажков вглубь полянки, стараясь не нарушить обстановку на месте преступления, но отчаянно пытаясь понять смысл того, что видит. На каменистой почве обнаружилась еще кровь, расплывшаяся вокруг тела со всех сторон. Густо-красный круг выглядел слишком ровным, чтобы такое вышло случайно, но лишь когда Аманда подошла к кровавым пятнам вплотную, то окончательно осознала, что они собой представляют.
Уставилась на них, безостановочно двигая глазами.
– Ну, что там? – крикнул Дайсон.
И вновь она не ответила, но на сей раз потому, что просто не совсем понимала, как ответить. Дайсон подошел ближе. Аманда ожидала еще одного изумленного восклицания, еще каких-то попыток хорохориться, но он сохранил молчание, и она поняла, что Дайсон так же потрясен, как и она сама.
Аманда попыталась сосчитать пятна, но было трудно отследить их все до единого. Они наслаивались друг на друга, образуя слившуюся в одно целое пеструю мешанину.
Камень под телом был буквально усеян кровавыми отпечатками ладоней, аккуратно прижатых к земле.
2
Хоспис, в котором умирала моя мать, располагался на территории больницы в Гриттене.
Как по мне – довольно мрачноватое сочетание. На долгом пути по сельским дорожкам я размышлял, почему бы им не поступить по принципу «бог троицу любит» и не пристроить к обоим учреждениям еще и кладбище с ведущим к нему конвейером. Но местность оказалась довольно симпатичной. Сразу за больницей узенькая дорожка лениво отворачивала вбок, огибая тщательно подстриженные газончики, усыпанные яркими цветочными клумбами и усаженные яблонями, а потом переваливала через небольшой мостик с журчащим под ним ручейком. День был жаркий, и я опустил боковое стекло машины. Воздух снаружи был напоен густым запахом свежескошенной травы, а шум бегущей по камням воды словно наполнен жизнерадостным детским смехом – вполне умиротворяющее окружение, чтобы провести в нем последние дни своей жизни.
Через минуту я подъехал к двухэтажному зданию, почерневшие стены которого почти сплошь затягивали густые побеги плюща. Шины захрустели не по обычному гравию, а по укатанной глади из аккуратно обкатанных водой голышей. Когда я вырубил мотор, единственным донесшимся до меня звуком была негромкая трель какой-то птицы, что лишь подчеркивало царящую вокруг полнейшую тишину.
Прикурив сигарету, я еще немного посидел в машине.
Даже сейчас было еще не поздно развернуться и уехать.
На дорогу сюда ушло четыре часа, и все это время я все более ощущал вокруг себя присутствие Гриттена, а порождаемый им подспудный страх усиливался с каждой оставшейся позади милей. Пусть небо и было ясным и чистым, но казалось, что я въезжаю прямиком в грозу, так что я почти ожидал услышать рокот грома вдали и увидеть вспарывающие небо вспышки молний на горизонте. К тому времени, как моя машина катила убогими улицами и унылыми участками промзоны, мимо рядов дышащих на ладан магазинов, фабрик и хозяйственных дворов, заваленных мусором и битым стеклом, мне было уже так тошно, что стоило больших усилий немедленно не развернуть автомобиль.
Теперь я курил, и мои руки дрожали.
Я не был в Гриттене уже ровно двадцать пять лет.
«Все будет хорошо», – сказал я себе.
Затушив сигарету в пепельнице, выбрался из машины и двинулся ко входу в хоспис. Стеклянные двери разъехались по сторонам, открыв чистую минималистичную приемную со сверкающим черно-белым полом. Назвав свое имя у стойки, я немного подождал, вдыхая запах полироля и дезинфектанта. Помимо позвякивания столовых приборов где-то далеко в стороне, в здании было тихо, как в библиотеке, и мне захотелось откашляться – просто потому, что казалось, этого делать нельзя.
– Мистер Адамс? Сын Дафны?
Я поднял взгляд. Ко мне подходила какая-то женщина. Лет двадцати пяти, невысокая, с бледно-голубыми волосами и множеством пирсинга в ушах, в повседневной одежде. Явно не медсестра или санитарка.
– Да, – отозвался я. – А вы, наверное, Салли?
– Да, это я.
Мы обменялись рукопожатием.
– Зовите меня просто Пол.
– Договорились.
Салли провела меня сначала наверх, а потом опять вниз в какое-то больничного вида отделение с тихими коридорами, по пути поддерживая со мной вежливый разговор.
– Как доехали?
– Нормально.
– Давно не бывали в Гриттене?
Я сказал ей. Она явно поразилась.
– Вот так да! У вас тут еще есть друзья и знакомые?
Вопрос заставил меня подумать о Дженни, и сердце слегка скакнуло. Интересно, подумал я, каково было бы увидеть ее после стольких лет.
– Не знаю, – ответил я.
– Наверное, все дело в расстоянии? – спросила Салли.
– Да, пожалуй.
Она имела в виду географию, но расстояние – это не только дистанция между точками на карте. Да, сегодняшняя автомобильная поездка заняла четыре часа, но этот короткий переход по коридорам хосписа показался мне куда длинней. И хотя четверть века – это довольно объемистый и увесистый отрезок истории, я внутренне поеживался. Будто и не было всех этих лет, и то, что случилось здесь, в Гриттене, много лет назад, могло с равным успехом произойти вчера.
«Все будет хорошо».
– Ну что ж, я рада, что вам удалось приехать, – заключила Салли.
– Летом на работе всегда затишье.
– Вы ведь профессор, насколько я понимаю?
– Господи, нет! Да, я преподаю, но не настолько большая шишка.
– Литературное творчество?
– Это одна из дисциплин.
– Дафна очень гордится вами, вы в курсе? Всегда повторяет мне, что в один прекрасный день вы станете знаменитым писателем.
– Я не пишу. – Я немного помедлил. – А она и вправду так говорит?
– Да, именно так.
– Не знал…
Но в последние годы в жизни моей матери вообще было очень много чего, о чем я не знал. Где-то раз в месяц мы могли пообщаться по телефону, но это всегда были короткие разговоры практически ни о чем, в которых она расспрашивала обо мне, а я ей врал, причем сам ни о чем ее не расспрашивал, так что ей врать не приходилось. Она никогда даже не намекнула мне, что что-то не так.
А потом, три дня назад, мне позвонила Салли, социальный работник моей матери. Я и знать про нее не знал. Равно как не знал и том, что мать уже годами страдает от неуклонно прогрессирующей деменции и что более полугода назад ее рак признали неизлечимым. Что в последние недели она настолько ослабла, что ей стало тяжело подниматься по лестнице, и по этой причине ей приходилось почти постоянно обитать на первом этаже своего дома. Что мать категорически отказывалась переселиться туда, где ей будет обеспечен надлежащий уход. Что как-то вечером на этой неделе Салли вошла в дом и нашла ее лежащей без сознания в самом низу лестницы.
Похоже, что либо от тоски, либо потеряв ориентацию, мать сделала попытку подняться на второй этаж, и тело предало ее. Полученная черепно-мозговая травма оказалась пусть и не смертельной, но довольно серьезной, и в результате падения все остальные ее болячки накинулись на нее с новой силой.
Я так многого не знал…
Времени мало, сказала мне тогда Салли. Могу я приехать?
– Дафна в основном спит, – говорила она мне сейчас. – Ей обеспечен паллиативный уход и болеутоляющие, и пока она держится, как может. Но то, как все будет складываться в ближайшие несколько дней… Думаю, она будет засыпать все более часто и на более продолжительные промежутки времени. И со временем…
– Не проснется?
– Совершенно верно. Просто тихо уйдет из жизни.
Я кивнул. Наверное, это была бы хорошая смерть. Поскольку никому ее не избежать, пожалуй, это как раз то, о чем может мечтать любой из нас – тихо уйти во сне. Некоторые убеждены, что и после этого продолжают сниться сны и кошмары, но лично я никогда не разделял эту точку зрения. Мне-то получше большинства остальных известно, что такое происходит в неглубоких стадиях сна, а я всегда надеялся, что смерть – это куда более глубокая стадия.
Мы остановились перед дверью.
– Она в ясном уме? – спросил я.
– Бывает по-всякому. Иногда она узнает людей и вроде понимает, где находится. Но чаще всего все выглядит так, будто ваша мама в каком-то совсем другом месте и времени. – Салли толкнула дверь и понизила голос. – О, вот она, наша лапочка.
Я последовал за ней в комнату, мысленно подготовившись к тому, что сейчас увижу. Но это все равно оказалось ударом. К ближайшей стене была придвинута больничная койка – с колесиками на ножках и всякими рычагами, чтобы менять ее положение. Сбоку к ней было приставлено куда больше всякой аппаратуры, чем я ожидал: тележка с целой батареей мониторов и стойки с прозрачными мешками, из которых тянулись трубки к лежащей под простыней фигуре.
К моей матери.
Я пошатнулся. Я не видел ее двадцать пять лет и теперь, когда стоял в дверях, на миг вообразил, будто кто-то сделал ее восковую модель – но гораздо более маленькую и хрупкую, чем тот образ, что сохранился у меня в памяти. Мое сердце часто задергалось в груди. Ее голова с одного бока была забинтована, и та часть лица, которая оставалась на виду, была желтой и неподвижной, со слегка раздвинутыми губами. Практически несмятые простыни лежали так, как их кто-то уложил, едва позволяя различить контуры тела под ними, и на миг я даже засомневался, жива ли она.
Салли оставалась невозмутимой. Она подошла ближе и слегка наклонилась, изучая мониторы. Я уловил легкий аромат цветов в вазе на столе рядом с аппаратурой, но этот запах неприятно перебивался еще каким-то слабым душком – более приторным и нездоровым.
– Можете посидеть с ней, конечно. – Покончив с осмотром, Салли выпрямилась. – Но лучше все-таки ее не тревожить.
– Не буду.
– Вода – на столе, если она проснется и захочет пить. А если возникнут какие-то проблемы, вон кнопка вызова. – Она указала на ограждение кровати.
– Спасибо, – сказал я.
Уходя, Салли закрыла за собой дверь.
И опять тишина.
Хотя и не полная. Окно рядом с кроватью было приоткрыто, и мне было слышно мирное, усыпляющее жужжание газонокосилки, доносящееся откуда-то издалека. И, поверх него, медленные, глубокие вдохи, которые делала моя мать. Между ними повисали долгие отрезки пустых секунд. Опустив на нее взгляд, я впервые заметил розовый цветочный узор на простынях, и при виде их в голове зашевелились призрачные воспоминания. Цветочки были не такие, какие я помнил с детства, но очень похожие. Салли, должно быть, забрала постельное белье из дома, чтобы мать чувствовала себя здесь в более привычной обстановке.
Я огляделся. Почти такая же комнатка была у меня в общежитии на первом курсе университета: маленькая, но уютная, с собственной ванной комнатой в углу, с письменным столом и шкафом у стены напротив кровати… На столе обнаружилась россыпь всякой всячины. Некоторые предметы имели непосредственное отношение к медицине – пустые флаконы, начатые блистеры с таблетками, клочки ваты, – но другие выглядели более обыкновенно, более знакомо. Пара аккуратно сложенных тряпочек. Очки в открытом футляре. Старая свадебная фотография моих родителей – помню, она красовалась на каминной полке, когда я был ребенком, – теперь тоже была здесь, причем поставленная под таким углом, чтобы матери было видно ее с кровати, если она проснется.
Я подошел к столу. Фото было свидетельством радостного события, но хотя мать на нем улыбалась и светилась надеждой, лицо отца выглядело столь же суровым, как и всегда. Это единственное выражение его лица, которое я помню с детства, – было ли оно освещено светом костров, которые он постоянно разводил на заднем дворе, или же пряталось в тени коридора, когда мы расходились в нем, не обменявшись и словом. Он всегда был серьезен и хмур – человек, недовольный абсолютно всем в своей жизни, – и мы оба были только рады избавиться друг от друга, когда я наконец покинул отчий дом. На протяжении всех этих лет нашего телефонного общения мать ни разу и словом о нем не обмолвилась. А когда он умер шесть лет назад, я не стал приезжать в Гриттен на похороны.
Бросив взгляд на стол, я увидел еще кое-что, чего не заметил сразу, – толстую книгу, лежащую обложкой вниз. Она была старой и потрепанной, а корешок слегка покоробился, словно ее некогда чем-то облили, да так и оставили сушиться в раскрытом виде. Моя мать никогда не была особой любительницей чтения: отец всегда относился к художественной литературе презрительно-насмешливо – как, впрочем, и ко мне и моей любви к ней. Наверное, мать приохотилась к чтению после его смерти и как раз эту книгу читала перед происшествием. Еще один отзывчивый поступок со стороны Салли, хотя казалось излишним оптимизмом воображать, что теперь мать ее дочитает.
Перевернув книгу, я увидел красную, злобно ухмыляющуюся физиономию дьявола на обложке и быстро отдернул руку – кончики пальцев кольнуло, как от ожога.
«Люди кошмаров».
– Пол?
Вздрогнув, я обернулся. Мать проснулась. Перевернулась на бок и оперлась на локоть, чуть ли не с подозрением приглядываясь ко мне одним видимым мне глазом. Волосы ее свисали на подушку тонкой седой прядкой.
Мое сердце забилось слишком быстро.
– Да, – тихо отозвался я, пытаясь успокоиться. – Это я, ма.
Она нахмурилась.
– Тебе… нельзя здесь находиться.
Возле кровати стоял стул. Я медленно подошел и опустился на него. Ее взгляд следовал за мной, столь же настороженно-опасливый, как у животного, в любой момент готового удариться в бегство.
– Тебе нельзя здесь находиться, – повторила она.
Еще секунду мать неотрывно смотрела на меня. А потом ее лицо немного смягчилось, она подалась ко мне и заговорщицки прошептала:
– Надеюсь, хоть Айлин сейчас тут нету.
Я беспомощно оглядел комнату.
– И вправду нет, ма.
– Вообще-то не следовало мне этого говорить… Но мы-то с тобой знаем, что она за гадина! Бедный Карл! – Вид у нее был опечаленный. – И бедный маленький Джеймс… Мы ведь делаем это только ради него, правда? И сам знаешь, по-моему. Нам ни к чему высказывать это вслух, но ты наверняка понимаешь.
«Все выглядит так, будто она в каком-то совсем другом месте и времени».
И это место и время я сразу узнал.
