скачать книгу бесплатно
Еще кое-что скажу о них после.
В Европе дядя задержался сначала подвизаясь у Скотланд-Ярда, где холодные англичане не были расположены подробно знакомить его со своими методами, и даже просьба влиятельного члена Верхней палаты ничего в этом смысле не изменила. Во Франции же к нему отнеслись гораздо теплее. И заодно принялись ругать англичан – французы вообще не любят их негалантность, к тому же категорически утверждают, что Скотланд-Ярд полностью выучен ими французами еще в эпоху Франсуа Видока – не менее легендарного детектива в Европа, чем Пинкертон в США.
Видок пришел в полицию почти из тюрьмы, вернее – сбежав очередной раз. Преступная жизнь (аферы; был и грабеж) ему надоела, сыграл роль и шантаж со стороны узнавших о его побеге товарищей из криминального мира, и в 1812 году Видок заявился в Министерство полиции с очень неожиданной идеей борьбы с преступностью: результативно бороться с ней могут только сами преступники. Бывшие, разумеется. Видок умел обвораживать не только женщин, но и мужчин, – идею и Видока приняли.
Наполеон еще в первые два года своей власти расправился с бандами, которые хозяйничали в провинциях, и прежде всего – на дорогах, но в Париже существовали районы, где преступность была практически каждым семейным делом и откуда постоянно шли вылазки в приличные части города. «Клоака» – под таким названием известна огромная подземная система канализационных и водосточных сливов, каменные тоннели, куда можно было скрыться прямо из центра города и благополучно выйти потом в родной и безопасный от полицейских квартал – те туда почти не совались.
Насколько сильна и опасна была там преступность свидетельствует тот факт, что даже существовал целый клан наемных убийц, а «профессия» наемных убийц являлась потомственной.
Видок со штатом всего в тридцать сотрудников за несколько лет сократил число серьезных преступлений в Париже почти вполовину.
В Англии и не мечтали о таких успехах.
В России было нечто сходное с явлением Видока, но в нашей, увы, своеобычной форме.
В 1741 году – первом году Императрицы Елизаветы – в Москве объявился восемнадцатилетний сын крестьянский Иван, известный уже среди преступного мира по кличке Ванька-Каин. Ванька не скрывал своего уголовного прошлого, а предложение его в точности совпадало с тем, что предлагал позже Видок – с преступниками лучше всего справится именно преступник, а про себя врал, что раскаялся.
Получив, по сути, должность главы криминальной полиции, начал вести себя так: мелких одиночек-воров активно вылавливал, а с руководителями крупных банд договаривался – он их не трогает, они платят ему регулярную мзду. Такой же «союз» заключен им был и с раскольниками. Мысль Ваньки-Каина, однако, на этом не остановилась и сделала дальше шаг – прикормить всё влияющее на него начальство.
Идея эта оказалась нетрудною к воплощению, и более десяти лет Ванька орудовал как хотел, но, из-за очень свойственного нам отсутствия чувства меры, совсем впал в кураж. Москва тогда не была в большом внимании у Императрицы, иначе бы Ванька закончил раньше, но всё же закончил – арестом и каторгой.
В отличие от Видока в Париже, преступность наша, и именно опасная, не сократилась, а выросла, да так, что для борьбы с ней понадобились уже военные части.
К истории преступности мы еще вернемся.
Теперь же о радостном – возвращении, наконец-то, из странствия дяди.
Время несколько изменило его: не отобрав привлекательности, добавило внимательности глазам и большей подвижности – экспрессии, энергичности.
«Вроде второй молодости у меня», – докладывал в обществе дядя, и дамы находили, что это совпадает с их собственным впечатлением.
– Ах, Сережа, да это целая другая жизнь! Но как ты повзрослел, друг мой. И дипломированный ученый!
– Нет, дядя, для науки я не гожусь.
– Отчего, мой друг?
Тут я заметил, что в глазах дяди мелькнул даже радостный огонек.
– Оттого что крупных результатов я в ней не произведу, а мелкими уточнениями заниматься неинтересно. Да и живая жизнь куда как любопытней науки.
– Верно! И для ощущения разнообразия жизни ты и пришел в театр. В артисты идут всегда жаждущие жизни люди.
Дядя, как и батюшка мой, нередко удивлял меня той прямотой суждений, которая сразу-вдруг упиралась в истину. Как странно, что сам я никогда не думал, что артисты совсем не случайные люди, а правильно – именно люди, страждущие многих жизней и заключенных в каждой из них переживаний.
И согласившись с дядей я поделился с ним, что в каждой роли пытаюсь найти другой новый мир – правила его, нарушения, ценности.
– Ты точно сказал, Сережа: не придумать, а «найти». Стало быть, ты чувствуешь некоей интуицией, что множество человеческих миров существует. И должен тебе сказать, общения с людьми в эти чужестранные годы, с большим числом от верхнего до самого нижнего уровня, окончательно привели меня к мысли, что человек рождается с уже готовым составом качеств.
– То есть условия жизни, вы хотите сказать?..
– Играют роль, конечно играют. Но какую?.. Попробую объяснить, – дядя немного задумался, затем продолжал: – хотя не уверен, что на вполне удачном примере. Вот камни – драгоценные, полудрагоценные – их куча разных. Допустим, алмаз. Ему можно придать разную огранку, поместить в какое-то обрамление из золота, серебра… неважно – это всё форма, не меняющая качества самого камня. Его твердость, удельный вес, наличие определенной окраски…
– Оптико-световые свойства.
– Да-да. Алмаз после огранки становится бриллиантом и может чудесно играть в тонкой оправе, а может и прозябать незаметным. А видел ты алмаз в первично-природном виде?
– В нашем университетском музее. Невзрачные камешки, обычный человек внимания не обратит, валяйся они на берегу горной речки.
Впрочем, я не понял, чему служит данный пример, и дядя это заметил.
– Видишь ли, во-первых, камень камню рознь, и таковыми они являются от природы, а не в силу условий. Во-вторых, из некоторых полудрагоценных камней делают прекрасные с инкрустацией вазы, но в отдельности камни не очень красивы и не годятся для дорогих оправ. Иначе – они хороши в коллективе.
Я кивнул, начиная ощущать аналогию.
– Но камни не обладают волей, способностью к самодвижению. Представь себе теперь наоборот – ощущая себя алмазом, он прозябает среди гальки в безлюдном месте. – Дядя поводил головой в стороны. – Не-ет, он не станет с этим мириться. А что произойдет дальше, каким способом он станет действовать?.. Или напротив: попавший вдруг в дорогую оправу дешевый камень – захочет ли он считать себя ее недостойным, на что пойдет, чтобы сохранить свое положение?
И не подумав, я, кажется, произнес глупость.
– Но эти случаи, дядя, разве не суть исключенья из правил?
– О-о, далеко нет! По моему жизненному опыту, каждый четвертый-третий человек, во всяком случае в так называемом цивилизованном мире, считает себя недооцененным, незаслуженно отодвинутым, обойденным и в таком прочем роде. Почему столь бурно развивается Северная Америка, которая, нет сомнений, станет главной державой мира?.. А Южная Америка с ее фиестами и сиестами, которая никогда лидером не станет?
– Стыдно сознаться, дядя, я совсем плохо знаю историю этих континентов.
– Но слово произнес правильное – «история».
Дядя поднял вверх указательный палец – знакомый для меня с детства жест, дающий понять, что прозвучит нечто важное:
– А история складывалась так. Южную Америку колонизовывали испанцы, их знать, чиновники и военные захватывали и делили, соответственно рангу, прекрасные земли и прочие дающие большие доходы ресурсы, принуждали к труду на себя индейцев, а скоро стали завозить африканских рабов. И жили так вполне припеваючи, пока местные испанцы, освободившись от своей alma mater, не установили, по нашим понятьям, губерний, заявивших о своей независимости.
– Там были сильные войны?
– И невероятно жестокие. В течение тридцати с лишним лет. В них вовлеклись без исключения все – негры, индейцы. Войны закончились всего лет двадцать назад, я беседовал там со многими их участниками и свидетелями. А теперь обрати внимание: Северная Америка после освобождения от Англии не распалась, а напротив – консолидировалась.
Через год с небольшим в Америке началась война Севера и Юга, но совсем другая, как оценил дядя: «война за свободу негров, которые, милый, имеют такие же, как мы, права на существование».
Однако вернемся.
– Историческая разница между двумя континентами в том, что достоинства жизни в Соединенных Штатах создавались трудом. И прежде всего трудолюбивые и, вместе с тем, ущемленные на своих родинах люди, заселили огромное Северо-Американское пространство. Но рабство давало ведь совсем не так много в общий объем трудового дохода. – В глазах его вдруг сверкнул холодный огонек: – А знаешь, кто были и по сей день остаются наиболее жестокими там рабовладельцами?.. Индейские племена.
– Вот это новость. Я думал, они сами находятся в близком к тому положении.
– Как бы не так! У них огромные территории, куда без их разрешения не может ступить простой белый человек. Официально, «Индейские территории» – есть защищающий их закон от 1834 года. И хотя убивать негров-рабов для всех американцев запрещено, там у себя они регулярно приносят рабов своим богам в жертву.
Очень скоро сказанное дядей моим подтвердилось: с началом гражданской войны в Америке в европейских, потом в наших газетах сообщалось, что крупные индейские племена, хотя не все, выступили на стороне Армии Юга. И оказалось, у самых влиятельных индейцев было в собственности и по двести и по триста рабов. Это очень не соответствовало русским нашим представлениям, созданным во многом романами Фенимора Купера, где некоторые индейцы произносили благородные монологи на зависть нашим адвокатам и европейским либеральным газетчикам, рисовавшим американцев тупыми и злобными гонителями почти безобидных индейцев. А что скальпы с живых снимали (за этим следовала смерть от заражения крови), так это плохие индейцы делали, а плохие люди есть в каждом народе – на этом назидательном разъяснении ставилась точка.
– Так что же ты собираешься делать, Сергей? По жизни, в ближайшие годы?
В дядиных глазах явилось подсказывающее выраженье, словно я должен был про что-то вспомнить.
И не составило трудности – от того, что он в письмах уже высказывал.
Хотя я даже смутно не понимал, какова моя роль в намеченной дядей затее, да и в чем конкретно она заключается, однако без колебаний ответил ему, что готов участвовать – в меру сил и способностей, разумеется.
– Вот и славно, мой милый! И скажу тебе к предыдущему нашему разговору – крупные почти все преступления совершаются именно незаурядными людьми, но поставленными в заурядные условия жизни. Я, конечно, не про садистские зверства и не про тупые убийства ради чужого кошелька, я про спланированные комбинации для овладения серьезными ценностями.
– Разве при этом не совершаются и чисто бандитские действия – те же убийства?
– Совершаются! Это еще одна загадка человеческого рода – способность не колеблясь убить другого. – Он внимательно посмотрел на меня. – Ты, Сережа, подумал про войну?
– У меня, что, на лице написалось?
– Написалось. Да… после первого боя я всю ночь не спал. И водка не помогала. Убить нормальному человеку почти также трудно, как умереть. И именно через ощущение этой рядом смерти своей начинаешь воевать более или менее хладнокровно. – Дядя выдохнул резко и тряхнул головой, отгоняя от себя дурное из прошлого. – А у кого-то нет никаких барьеров… народы, люди отдельные внутри них, настолько многоразличны, что не раз в жизни я столбенел, ощущая непонятность полную – где, среди кого оказался вдруг. У тебя это белое, а у него…
– Черное?
– Квадратное, друг мой, или шершавое!
Дядя расхохотался нехитрому этому юмору – очень характерный его переход: от задумчивости, от серьезной темы – и вдруг к шутке, которая ничего не значит.
В первые дни дядиного приезда я не добился от него толку – что-когда-как мы будем с ним делать. Майский воздух Москвы кружил ему голову, запах черемухи возбуждал детский восторг, он хотел бывать сразу везде – в один вечер в опере и у цыган, радоваться старым друзьям и гулять по Бульварному кольцу в компании только со мной, часто заходить в ресторации с русской кухней, которую «вот сейчас только он по-настоящему оценил», церкви влекли его, в особенности – с хорами, и в мою задачу входило иметь достаточную для милостыни нищим мелкую наличность.
На шестое утро я почувствовал, что сил продолжать в таком режиме у меня уже маловато.
Но дядя, когда мы встретились на завтраке в трактире Гурина, выглядел как нежинский огурец и принялся излагать планы очередного активного времяпрепровождения. Я чуть приуныл, маскируя это бодрым согласием, но всё вдруг, к счастию моему, поменялось. Явился посыльный мальчик, направленный к нам дядиным камердинером, с конвертом в руке. Я только обратил внимание, что конверт запечатан гербом – щит с пышным верхним орнаментом и короной посередине, по бокам от щита какие-то звери… дядя, однако ж, сразу опознал этот герб:
– Ба, да от Сергея Григорьевича Строганова! Знаешь, конечно?
– Лично не доводилось. Они, маменька говорила как-то, с дедом в приятелях были.
– Верно, – дядя стал распечатывать конверт, – и воевали вместе. – В конверте оказался один небольшой листок. – О, он в Москву к нам прибыть изволил.
– Я отчего-то полагал, что он москвич, ведь недавно совсем был нашим генерал-губернатором.
– Был. Ты за политикой не следишь.
– Не слежу, почти.
– Он сейчас в Санкт-Петербурге. Приглашен воспитывать детей Императора… так-с, мероприятия наши на сегодняшний день отменяются. Граф приглашает на пять часов на обед, надо еще зайти к парикмахеру… Впрочем, ты тоже идешь.
– Удобно ли, дядя?
– Вполне. Пожалуй что, он даже обидится, не познакомь я его с внуком близкого очень приятеля.
Граф Сергей Григорьевич Строганов был одним из самых значительных людей нашего века. Родившись в конце восемнадцатого, он успел достигнуть совершеннолетия к Бородинской битве и, отличившись в ней, получил званье поручика; проявил храбрость в боях в Европе – в двадцать лет имел уже награды и звание капитана. Близость ко Двору – флигель-адъютант Александра I, а затем Николая I, – быстро сделала его государственным человеком, ценимым за ум, образование и деловые способности. Образованием – собственным и чужим – Строганов занимался всю жизнь, основал, в том числе, отечественную археологию как науку государственную и систематическую. Граф был очень богат – крестьяне его исчислялись многими десятками тысяч, к тому же не меньшим состоянием обладала его супруга.
Отметить надо также, что Николай I почти с любовью относился к той части аристократии, которая, имея друзей среди декабристов и военную биографию, не пошло ни в какие тайные общества. Почему именно не пошел граф Строганов, скажу позже – от его собственного на сей счет объяснения.
Я в конце завтрака попытал дядю:
– Ведь флигель-адъютант Императора имеет к нему постоянный доступ?
– Разумеется.
– Неужели никто из декабристов не пытался завербовать такого человека, ведь он мог легко выполнить их главный замысел.
– Убить Императора?
– Да.
– А вот ты у него и спроси.
– Полно, он за нахала меня сочтет.
– Ха-ха, не сочтет.
Правда, я слышал не раз, что граф отличается крайней простотой в обращенье с людьми, хотя с властью держится, порой, на грани дозволенного и даже переступая ее, что, в частности, послужило причиной его временной отставки лет десять назад.
Вообще в тот памятный вечер я вживую коснулся до эпохальных событий, о которых прежде лишь знал по слухам или из не очень достоверных печатных источников.
Однако же забегу вперед и расскажу об одной воровской афере, ставшей первым сыскным нашим делом.
Ближе к концу гостевого пребыванья у графа дядя рассказал о своей практике у знаменитого Алана Пинкертона. Граф, я заметил, встрепенулся как-то, а выслушав, произнес:
– Интересно очень, Андрюшенька, у меня ведь тоже дельце одно уголовное есть. И улика с собой.
Тут уже встрепенулся дядя:
– Что за дельце, Сергей Григорьевич? Я ведь досказать еще не успел – собираюсь завести собственную сыскную контору, и вот племянник согласие соучаствовать дал.
Хозяин наш обрадовался, похвалил за полезное начинание и изложил случившуюся с ним недавно историю.
– Заявляется с месяц назад некий господин приличного вида и предлагает для моей нумизматической коллекции дюжину старых монет. Начинаю смотреть монеты, хм, несколько сразу определяю фальшивыми. Через полчаса понимаю – фальшивые все. Ну и, следовательно, довожу свое заключение до посетителя. – Граф усмехнулся и качнул головой. – Сразу понимаю, человек не хотел меня обмануть – у него, у бедного, чуть слезы не потекли. Пробую расспросить, но не выходит: «так, – говорит, – случайно достались».
– А монеты большой очень ценности? – живо поинтересовался дядя.
– Приличной, – граф прикинул в уме. – Вместе все – тысяч на сорок.
– И по впечатлению вашему, посетитель этот сам стал жертвой подделки? – дядя, не дожидаясь ответа, предупредил: – Среди преступников немало превосходных актеров.
– На одном случае, согласен, можно и ошибиться, но история не вся далеко – слушайте дальше.
Дядя, обратясь в сплошное внимание, подал корпус вперед, да и мне сделалось интересно.
– Проходит дней десять и появляется другой господин с почти таким же набором монет.
Мы оба вздрогнули от удивления, я приготовился дальше слушать, но дядя попросил уточнения:
