Кровь Рафаэля. Круг Тварей. Круг Ведьм

Но более всего Алессандрио удивили прозрачные завитки по бокам головы.

Неужели?

Да. Это была точная копия пары изящных ушных раковин. Ничего змеиного не осталось в существе с человеческим лицом. На боках туловища красовались крошечные ручки с пальцами и ноготками, точь-в-точь, как у головастиков в момент метаморфоза.

Художник кисло усмехнулся:

– Значит, ты, все-таки, – жаба? Да, земноводное. А грусть в его глазах – игра моего воображения.

Головастик, не сумев освободиться, успокоился, замер под пристальным взглядом человека, посмотрел ему в глаза и вдруг скорчил рожицу, перекосив половину лица.

– Ты передразниваешь меня? – художник нахмурил брови.

Чудовище в ответ сморщило мятый, как печеное яблоко, лоб.

Алессандрио зарычал, показывая клыки.

Питомец в точности повторил мимику человека.

– Да кто же ты, в конце концов? – воскликнул Алессандрио. – Неужели?.. Но нет! Никогда тебе не быть мной, а мне тобой. Ты жалкое подобие разумного существа. Тень тени. Хамелеон, притворщик. Ах, чертенок! Снова убежал! А зубы, какие острые!

Алессандрио обмотал чистой тряпкой до крови укушенный палец.

8. Божественные шлюхи

Виттория потянулась, влезла в подобранную под пятками сорочку, затянула корсет, прихватила темно-синей лентой медный туман волос и, чему-то улыбаясь, подошла к окну.

Солнечный луч, проткнувший ставни, воспламенил волосы огненным ореолом над головой. Она оглянулась.

– Смотрите, сеньор, весна! Как свежо и ярко! Не надышусь!

Фигура девушки загородила окно, и в образовавшемся сумраке Алессандрио увидел, как жмутся к ее теплым ногам полупрозрачные существа. Но девушка почему-то не замечала их.

Он различил тень маленькой твари даже на плече Виттории. Другой змееныш обернулся вокруг шеи.

Но их девушка тоже не замечала.

– Люблю свежий воздух! – она повернула задвижку на раме, толкнула ставни, и в комнату ворвался изнеженный первой зеленью ветерок.

А вместе с ним громкий крик Паолы:

– Виттория, где ты?! Пора на рынок!

Девушка, наспех сунув ноги в башмаки и накинув одежду, бросилась бежать.

– Чао, сеньор! Хозяйка заждалась, – прокричала она с порога, взбалтывая сквозняк плетеной корзиной.

– Уходишь? А как же «Сиенская Венера»?

– Какая Венера? Потом! Потом!

– Стой! – закричал он.

Но Виттории уже след простыл.

Сквозняк смел стопки бумаги со стола. Некстати опрокинулась чаша с истолченным муссивным золотом, и сверкающий вихрь закружился по комнате.

Невидимые существа стали заметнее.

Просыпанное муссивное золото проявило прозрачные тела. Сусаль обрисовала острые коготки на пальцах и длинные ресницы вокруг глаз. Каждая чешуйка на теле сверкала.

Твари, чихая, терли кулачками засыпанные мордочки и бока, но порошок еще прочнее забивался под кожу. Свежий воздух будил и бодрил. Они поспешно скатывались с пыльных стеллажей, наспех отдирали бока от каминной решетки, вылезали из-под подушек и сундуков.

И все, как один, уставились на голубой ослепительный квадрат в стене.

– Окно распахнуто! – спохватился художник.

Но было поздно.

Змееныши разом рванули на свет.

Алессандрио, остолбенев от ужаса, наблюдал, как многочисленное семейство скачками бросилось к окну.

Тварей манил весенний воздух. Вспрыгнув на подоконник, змееныши расправляли пленки, которые укутывали их тела. Мятые прозрачные, как тонкая слизь, перепонки сначала не слушались, но едва обсохнув под лучами, раскрывались крыльями.

Стая золотистых существ, покинув провонявший серой дом, устремилась на свободу.

Алессандрио выглянул из окна.

Двор был пуст. Сточная канава, обрамленная скудной зеленью, бурлящий поток нечистот, куст рододендрона, камни и неприбранная клумба с прошлогодними астрами не обнаруживали никакой живности.

– Они сбежали от меня!

Художник вернулся в комнату. Все в ней было окрашено сусальной пылью. Посуда, рамы в углу, умывальник.

Опрокинутая чаша валялась под столом. В ней осталась щепоть краски.

– Заказчик потребует вернуть задаток. Ну и пусть. Это ерунда по сравнению с тем, что случилось.

А что случилось? Удача навсегда покинула его дом.

Необычная тишина поразила мозг.

Не приснилось. И нимфа, с которой провел ночь, и вездесущие демоны, улетевшие вслед за ней. Все, что у него осталось – едва начатая картина со штрихами ночной гостьи. Этого, пожалуй, слишком мало, чтобы изменить жизнь. Или наоборот, слишком много, чтобы ничего не менять.

Он огляделся. Солнце уже не заглядывало в окно. Краски поблекли, но скомканная постель еще дышала ароматом сбежавшей нимфы, и складки одеяла сохранили контуры ее безмятежной наготы.

Он провел рукой по смятому одеялу.

Здесь пылали сосцы. А здесь обжигающее лоно потребовало от мужчины бешеного вторжения.

А здесь…

Алессандрио вскочил, бросился к двери, закричал в пустоту двора:

– Виттория!

Ему казалось, что больше никогда ее не увидит.

Богиня покинула его навсегда!

Художник без идеала пуст, как треснувший кувшин.

Да где же она?

Ему не терпелось закончить набросок. Полотно требовало свежих мазков. Кисти плотоядно лизали пустой воздух.

Алессандрио вышел во двор.

Из арки, выходящей на плаццо, донесся шум.

Там хохотала Виттория, стиснутая обручем рук незнакомого кавалера.

Плащ благородного сеньора, укрывший плечи девушки, был скроен из дорогой ткани. Начищенные шпоры, задевая базальт стен, высекали искры и разгоняли рой весенних мух. Виттория, тонко взвизгивала от невидимых прикосновений и, закидывая голову, ловила мраморными клыками пыльные лучи.

«Сиенская Венера»? Чудовище! Ничуть не чище грязной похотливой шлюхи, рожденной из спермы похотливого старца, – застонал художник, закрыв глаза и ударяясь затылком об стену. – Ты, мерзкая божественная дрянь, образ которой тысячи лет человечество не может выжечь из памяти. Сначала ты являешься и сводишь с ума в юношеских снах, потом приходишь наяву и, скинув юбки, сжигаешь разум пьяными губами. Но когда вдруг навсегда уходишь, – оставляешь черную гниль в костях и сожженное сердце. Дрянь, дрянь, дрянь!»

Виттория откликнулась на стон художника беспечным хохотом. Незнакомец поднял девушку на руки.

Она была счастлива с другим. Несомненно. И не в первый раз. И – в который?

«Подлая предательница, – художник заскрипел зубами. – Но почему так скоро? Все дело в бархатном плаще? Или в бесценной амбре, умастившей подмышки и пах господина? Франт – испанец, в этом дело. Короткие штанины, до колен вздуты шарами из-за набитого конского волоса, по ним приспущены и вырезаны зеленые полоски с сердечками до самого низа. Несчастная, твоим ласкам, уверен, мешает противный кружевной испанский воротничок. Хотя, все дело не в воротнике. Убью, сначала соперника, потом тебя, потом растопчу проклятые кружева, а после – хоть костер. О, дрянь! Но почему именно дряни дарят миру магию любви? Доступная женщина сначала жадно дышит твоим дыханием, с восторгом глядит на себя твоими же глазами и доставляет себе удовольствие твоими руками. Но это продолжается недолго. Она обязана быть грязной, как мутный поток, который смывает с тела еще большую грязь и заразу. Любовь, как быстрая река, в которую дважды не войдешь, но вспоминаешь о бурном водовороте всю жизнь. Вот кто божественен, вот кто переворачивает адские сковородки и дергает за струны слез. Богиня должна раздаривать себя каждому встречному, по секунде, по мимолетному взгляду, по улыбке. Иначе она не богиня. Но разве я не счастливец? Мне досталась целая ночь. И я благодарен ей за это. И я убью ее, точно!»

Алессандрио вернулся к себе. Взгляд остановился на клинке.

Богиня?

Богиню, как ветер, не удержать в силках.

Она ничто в его жизни. Ни жена, ни подруга, – дальняя родственница. Приехала на сезон из глуши, да так и осталась у очага, благо не гнали, хотя и не платили.

А богиня ему только приснилась.

Он завыл, как пес, потерявший половину туловища, но выл вполголоса, пока любопытный бакалейщик не забарабанил в дверь:

– Эй, жилец? Чего кричишь? О петле не думай, пока не выплатишь долг.

Алессандрио не шевельнулся.

«Стучишь? Стучи, – думал он. – С этого дня здесь обитает одна пустота. Выпитая, брошенная всеми, бесполезная пустота».

Он попытался восстановить в памяти разрушенную картину.

Не смог. Воображение отказывалось подчиниться страсти.

Он вытащил из заветного тайника манускрипт Термигона, щелкнул золотой застежкой.

– Что такое?

Вместо книги на его руках лежал пласт серой пыли.

Моль источила страницы, крошки трухи тяжело рухнули под ноги, рассыпался в прах кожаный переплет.

– Термигон был прав, – прошептал художник, сдувая с пальцев хрупкую пыль и заметая остатки пергамента в камин. – Миром правит не страх, а тайна. Бесценный манускрипт истлел в моих руках, несмотря на то, что двести лет пролежал нетронутым в земле. Ни пытки, ни боль, ни страдания толкают колесо истории вперед, а закрытые для человека загадки прошлого. Если на каждого надеть сандалии Гермеса и вручить трезубец Зевса, мир сгорит, исчезнет, как чудесная страна богов. Жизнь утекла между пальцев, как сгнившие строки из манускрипта. Ну, же гори, гори! Пусть никто больше не сотворит ни единого монстра. Гомункулы? Демоны? Невидимые вездесущие твари? Земля и с человеком намучилась. К чему уроды, если миром правит красота?

Пламя жадно вспыхнуло. Воздух наполнился летучим нектаром. За дверью, не удержавшись, расчихался Марко Мазини.

«Не ушел, гад, притаился, шпион проклятый», – заскрипел зубами художник, накидывая плащ, чтобы улизнуть через задний ход.

Весна?

Отвратительна.

Солнце?

Омерзительно.

– Привет, Алессандрио!

Он вздрогнул. Густое контральто окатило душу радостным чувством. Сзади его грудь обвили уверенные руки, в шею впился коварный поцелуй

– Паола?

– Посмотри-ка на ту парочку в арке. Какой красавчик достался девчонке! Все мы, женщины, падки на случайные ласки в подворотне.

– Паола… замолчи…

– Ты изменился, поправился, глаза горят. Бежим ко мне! Муж уехал на виноградники, до утра не вернется. Угощу бутылочкой из секретных припасов – не устоишь.

Она улыбалась. Глаза мерцали. Губы тянулись к губам. Пальцы сплелись.

– Что вы со мной вытворяете, божественные шлюхи? – шептал Алессандрио, сходя с ума от блуждающих по телу губ.

Где-то в арке глубоко и восторженно застонала Виттория.

Тело Паолы, утяжелив руки Алессандрио, погрузилось в едва просохшую под весенним солнцем клумбу с прошлогодней календулой.

– Алессандрио, только ты… Только мы с тобой!

9. Пьем за Содому!

Ранняя весна свела Сиену с ума.

Пьяцца дель Кампо утонула в ночных огнях.

Шутовские танцы, головокружительные сальто, кувырканье по траве, топот хороводов и каролей, то с букетами розмарина, то с факелами, а также блеяние козлиных, ослиных и лошадиных масок разрешались отныне с утра и до утра.

Скупердяи – градоначальники, экономящие масло даже на факелах для стражи, вдруг подобрели, выкатив бочку олифы на главную площадь, и больше не чинили препятствий не только шумным полуночным рондо, но и озорному слишком высокому закалыванию подолов веселящихся дам.

Беспрерывный шутовской карнавал продолжался третий месяц. Буйное веселье обжигало пятки, дикие чувства переполняли сердца, требуя подвигов и любовных утех.

Рогатые мужья, узнав о супружеской измене, рычали, хватаясь за топоры.

Но, выскочив на улицу и погрузившись в густой замес хмеля и молодых вин, очутившись в круговороте файеров и масок, ревнивцы мгновенно остывали и, выдернув из хоровода какую-нибудь танцовщицу с сумасшедшим блеском в глазах, удалялись с ней к «Источнику Радости» освежиться среди прохладных струй.

Излюбленным местом шумных возлияний стала базилика Святого Доминика, где в капелле хранилась мумифицированная голова Катерины Сиенской5.

Тело усопшей Катерины похоронили в римской базилике Санта-Марии, но несколько сиенских смельчаков похитили голову славной землячки и вернули на родину.

Папа негодовал, но наказывать доблестных похитителей за осквернение останков не стал, сочтя желание земляков посмертным распоряжением неуспокоенной души.

«Сиена – город греха, не только по названию, – сказал он. – Дети природы, древние кельты, заложили здесь первые камни. Без варварских традиций не закалилась бы душа Святой Катерины. Пусть будет, как есть. Аминь».

Незадолго до кончины мученица успела сотворить множество чудес, в том числе вернула изгнанным папам «римский рай». Поэтому все, к чему она прикасалась, считалось святым и незыблемым. А ее город ни разу не попрекнули в несоблюдении приличий. Сиена всегда считалась свободной республикой, неподвластной империи.

И весенние карнавалы не утихали.

– Катерина умерла, заморив себя постами и власяницами, так пусть же после смерти насладится праздником! – кричали заводилы, вышибая пробки из бочонков и подставляя кружки под пенные струи.

– И пусть ее останки надышатся ароматом отменных шипучих вин! Сиенских знаменитых вин!

– А еще ароматом свечей, жареных желудей, горячими плюшками с изюмом!

– И раками под чесночным маринадом!

– Пусть Святая Катерина наслушается вдоволь новых песен!

– И куплетов озорника Содомы!

– Пусть два великих земляка обнимутся на том свете!

– Пьем! Пьем! Пьем!

– За Святую Катерину, вернувшую папам Рим!

– За величайшего Содому, за великого Рафаэлло! За всех художников на земле!

– За любовь!

– За вечный праздник!

– Виват! Виват! Виват!

– Слава соотечественникам!

– Гей, Гей, веселись! Пей, с огнями закружись!

Днем возле мрачной базилики царила тишина, и каждый камень благоговел от неясной смуты. Но по ночам здесь было особенно шумно и многолюдно. Во все века молодежь обожала пляски на костях.

Вальяжные кавалеры прилюдно целовали взбалмошных подруг, срывали маски с подгулявших сеньорит и под аплодисменты праздной толпы распускали их тугие корсеты.

Даже седые матроны, обремененные многочисленными семействами, ничуть не озабоченные соблюдением приличий, молодели на глазах, пускаясь в пляс под звон кастаньет и дребезжание лютни.

Мартовскую Сиену облюбовали заезжие жонглеры, комедианты и морискьеры. Порадовать Святую Катерину свежими куплетами спешили поэты Венеции и Милана.

На рынке и в трактирах появились лазутчики Святой Инквизиции. Их сразу приметили. Они всегда старались держаться в тени, и сами напоминали тени, мрачные молчаливые надгробья среди веселой толпы.

Люди делились новостями:

– Не к добру перемены. Конгрегация повсюду установила медные ящики, те, что для доносов предназначены.

– Пусть ждут..В Сиене стукачей не водится. Вчера молодые сеньоры надумали выявить соглядатаев и ради озорства сломали ящик, а там – пусто. Нет ябедников у нас. Неслучайно в наш город едут со всех краев и морраны, и мастера оружейники, и банкиры.

– Говорят, доминиканцы выслали к нам тайных соглядатаев. В городе появились незнакомые люди.

– Два дня назад в этой таверне кавалеры обнаружили шпиона. Он обрядился убогим пилигримом и подслушивал разговоры за столами.

– Как его разоблачили?

– Он не пил. А только четки перебирал. Ребята его встряхнули, как следует, обнаружили метку конгрегации и вытолкали с криком: «Пошел вон! И передай кардиналу, что в Сиене болтунов нет!» Тот скатился с крыльца, спорить с сеньорами не стал, вмиг пропал, как под землю провалился.

– Лазутчики переписывают иудеев: кто, сколько наторговал и в какой банк вложил. Чую: не к добру. Лучше деньги в банки не вкладывать, а запечатать в кувшины, да закопать в полночь в темном месте.

– Где ж ты в полночь в Сиене тайное место найдешь? Рванется народ сокровища ховать, очередь под каждым кустом образуется.

– И то верно. Пойдешь закапывать кувшин – два откопаешь.

– Эй, Оливио! Еще кувшинчик молодого винца!

10. Город греха

Странные события, происходящие в Сиене, заставили раскошелиться папского казначея. Доминиканцы потребовали расширить полномочия и штат дознания:

– Необходимо внедрить верных людей в каждый богатый дом и банк, а ростовщиков проверить на лояльность. Смута, ползущая с севера, опасна, как чума. Заразу несут морраны. Но более вредны гугеноты. Валенсия и Кастилия уже охвачены либерализмом. Чума перемен охватила Тоскану. Пора принимать меры.

– Сиена богата. Тайные банки разгромленных тамплиеров стали кормушкой реформаторов. Где деньги – там дьявол. Где дьявол – там волшба. Где колдовство – там срам и блуд. Сиена продалась Дьяволу! – шептались тайные осведомители, передавая депеши из рук в руки.

– Продажные девки, упившись пивом и шипучим вином, поклоняются святой голове. По ночам они водят хороводы вокруг базилики, плещут в ладоши и трясут кастаньетами, забыв о высоком сане покойной.

– Поклонение голове не блуд, а грех! Обычаи друидов – основа еретических учений катар. На наших глазах в Сиене воскресла вакханалия! Катары возрождены! Крестовый поход неизбежен! Кровь и Огонь – вот что вразумит безбожников.

– Сиена зазналась. Столько лет Ватикан потворствовал шабашу, пора бы его остановить! – шептались сановники святой конгрегации.

– Разгульная жизнь в крови республиканцев. Вытравить блуд будет непросто.

– Блуд, как болезнь, поддается лишь огненному очищению!

– Вспомним сиенского живописца Содому. Полвека назад Юлий II за разврат и прелюбодеяние счел недостойными его работы, препоручив их Микеланджело, а Содома, удалившись в родные пенаты, воистину, устроил, прости Господи, содом. Развратник почил, но благолепие не воцарилось в сердцах. Ватикан обескуражен донесениями о молодежи, распевающей куплеты кощунца, охальника и осквернителя традиций!

– Душа Сиены взывает об очищении. Вспомним, братья, что город греха, единственный из всех имперских городов, признал папессу Иоанну, установив ей памятник. Ватикан потребовал переделать скульптуру, изменив женский облик на мужской. Но Сиена отказалась!6

– Неслыханное надругательство над верой!

– Сиена забыла о «Молоте ведьм»!

– Республиканцы, очевидно, ослепли, и не видят, что в двух шагах от виноградников Италии потомки Торквемады уже оборачивают головы на сатанинский шум.

– Сиена снова натравит испанцев на Рим.

– Искореним порок! Прекратим оргии! Разгоним шабаш! Избавим отроков от лицезрения срама!

В город потянулись охотники на ведьм.

Они стекались к свободной республике беспрерывным потоком из уже зачищенных от волшбы Галиции, Лотарингии, Пизы и Тосканы.

Истребители шли широким шагом по выщербленным дорогам, и от мерного лязга ботфортов, пропахших дымом и ладаном аутодафе, содрогался весенний воздух, а певчие малиновки и дрозды в ужасе разлетались прочь из прославленных виноградников Кьянти.

От закопченных плащей несло мочой и солью слез.

Охотников тянули вперед мощные ярчуки. По виду злобные псы напоминали церберов. Вывести такого пса нелегко. Лишь первородки от первородных сук, тоже рожденных от первородных же маток, могли распознать нечистый дух. Лишь они чуяли ведьму за километр. Лишь они различали ее в толпе.

Глаза и носы ярчуков защищали бронзовые маски, грудь и животы были облачены в кольчуги, чтоб ни одна подлая колдунья не умертвила главных своих обличителей.

Охотников, собравшихся на главной плаццо Флоренции, благословил на подвиги кардинал Караффа7:

– «Молот Ведьм!»8 – главное руководство охотника. Не каждый из вас грамотен, чтобы прочитать буллу Иннокентия, но каждый – да услышит! Я вложу в ваши уши главные правила охоты. Следуйте им. Ни шагу в сторону жалости или корысти. Жалость в нашем деле – грех. Корысть – предательство. Дьявол не прост. Хитры его слуги. Дьяволица может прикинуться гнилозубой старухой, не способной встать с постели. Но не верь ей!

– Не верь! – повторил хор голосов.

– Хватай – и на цепь!

– На цепь!

– Ведьма может предстать взору охотника обольстительной сеньорой в бархатном плаще с опушкой из горностая. Не называй ее своей госпожой! Не жалей! Надень на нее цепи!

– Не жалей! В цепи ее!

– Ведьмы нередко предстают в виде бесстыжих танцовщиц, сверкающих панталонами. Они пляшут и кувыркаются над столами в трактирах. А ляжки так и сверкают, как зубы сатаны! Не смотри на бесовский танец! Хватай за волосы! Гни в дугу! На цепь!

– На цепь!

– Иногда дьявольские создание принимает облик юницы с пяльцами и шелковым клубочком в усердных руках. Не верь кроткому взору и стыдливому румянцу! Намордник на нее!

– Намордник!

– Ведьме легко принять облик матери многочисленного семейства. Не верь даже той, что беспечно гуляет среди маргариток с младенцем на руках. На цепь!

– На цепь их!

– Пусть ни одна из тварей не вырвется из рук истребителей порока. Будем суровы душой!

– Не вырвется! Намордник! На цепь!

Каждый охотник получил индульгенцию, как благословение свыше.

На шабаш – войной!Заслон и заставаВоинству Сатаны!Не дрогнем душойОхотникам – слава!Веди, кардинал, в  бой!

В заплечных мешках охотников на ведьм среди хитроумных паутин, силков и острозаточенных кольев ждали своего часа всевозможные ошейники, намордники, шипы и плетки, отягощенные свинцовым грузилом, невидимые ядовитые пилюли и тиски для ног. Более удачливые истребители тащили на плечах арбалеты со множеством метательных болтов.

Больше всего повезло знаменитому тосканцу Марио. Наградные кошельки сыпались на него золотым дождем вместе с личным папским благословением.

Марио не то чтобы чуял ведьму издалека. Он стал счастливым обладателем знаменитой кулеврины9, которая сама нацеливалась на ведьму.

Правда это или выдумка, но любопытные прибегали за сотни верст посмотреть на удивительное оружие. Марио любил похвастать:

– Да, кулеврина сама находит ведьму. Но, не потому что в нее вселился дьявол. Фокус в особом порохе. Учуяв его запах, ни одна ведьма не способна устоять на ногах. Обернется кошкой – и наутек. Тут ее и хватай.

На привалах Марио сверял радужный глянец внутри ствола на свет и с мечтательной улыбкой умащал дуло паклей, пропитанной вазелином.

– Эх, люблю дьяволиц щекотать! В этом деле важно успеть до главного дознавателя. Ведьмы – горячие, необъезженные кобылки, огрызаются лишь до первого допроса. Объездить кусачую лошадку – одно удовольствие!

В походе он сдружился с двумя молоденькими близнецами, приставшими к нему на одном из привалов.

Пареньки слушали, разинув рты:

– Правда, что в Сиене все девки рыжие?

– Правда – что все они ведьмы. А ведьма и рыжая – одно и то же. Так что – хватай любую, в темноте все бабы ведьмы.

– Эх, наловлю дюжину ведьмачек, насажу на цепь, отведу главному инквизитору, – размечтался пацан.

– На что копишь?

– Коня хочу и ботфорты, а еще шляпу вот с таким белым пером.

– Будет тебе шляпа.

Возле Марио всегда собиралась толпа охотников, желающих поболтать.

– Поймать, связать и посадить в клетку порождение дьявола просто. Гораздо труднее обнаружить ведьму среди сотен похожих на нее товарок. Поэтому не исключены ошибки.

– Ошибки – малый грех. От них даже ангелы небесные не застрахованы.

– Жгите всех подряд. Бог узнает своих.

– Главный пес сказал, что лучше спалить десяток невинных жертв, чем позволить хотя бы одной дьявольской твари ускользнуть.

– Бог – главный судья. Человеку дозволено ошибаться. Небо подпишет последний приговор.

– Среди сожженных девиц, несомненно, попадались и невинные страдалицы, но божий суд не оставит без внимания их жертву, аминь!

– Каждый охотник должен знать точные приметы дьявольской дичи. Во-первых, бородавки и разные родинки на коже. Ткнешь такую шилом – а ничуть не больно, даже кровь не выступит. Тогда хватай злодейку и тащи на суд. Не ошибешься.

– А лучше без суда. Забить на месте дубиной – и делу конец!

– За мертвую кошелек не получишь. Хуже того – самого на цепь посадят.

– А что?

– Как ты суду докажешь, что ведьму грохнул, а не добропорядочную сеньору? Доказательство – это главное. Но не наше дело. Мы только охотимся и выявляем признаки. Без них – никого пальцем не тронь.

– Что за признаки?

– Главный признак ведьмы – вес. Он должен быть не больше пятидесяти килограммов.

– Пятьдесят килограммов костей? Мы охотимся на мощи? Худышки много вреда не сотворят!

– У дьяволиц, летающих на шабаш, кости пустотелые, как у ворон, иначе ни одна метла не оторвет ее задницу от земли. Ведьмы не едят сливочное масло и презирают соль. Отвращение к обычной еде – тоже признак ведьмы. С виду колдунья может быть упитана, как свиноматка, но костный воздух, как пена Афродиты, держит ее в небе, и не дает утонуть в воде.