Лозоходец

Прав отец, кто-нибудь «приласкает» его батогом по голове, рискни он остаться один.

После отъезда продотряда долго ещё в селе было неспокойно, деревенские не могли понять, за что так с ними обошлись? Оставили голодать. Все прекрасно понимали, что продуктов не хватит даже до весны, не то что до нового урожая. И с чего его ждать, нового? На семена ничего не оставили.

Я помнил из истории, что бывало и так, когда отнимали продотряды всё, что было. Но говорить об этом не стал. Народ и так озлоблен, и пытаться успокоить мужиков тем, что не всё разграбили – идея не из лучших.

Лето прошло, начались первые холода. Все полевые работы были закончены, готовились к зиме. Мы с мужиками ходили в лес, заготавливать дрова. Вместе оно сподручнее. Валили старые деревья, тут же очищали их от ветвей, складывая те сразу на подводу, затем приходил черёд стволов: высокие распиливали и тоже грузили в телеги. Дальше уже тащили в деревню, где и распределяли по домам. Раньше-то каждый сам заботился о дровах, только одному много ли удастся заготовить? Так что решили объединиться и не прогадали.

Сегодня мы с утра кололи дрова, растущая поленница радовала глаз. Ничего, перезимуем. Может, и не так сытно, да хоть в тепле. Днём солнце ещё припекало, я скинул рубаху, бросил её на лавку. Стёпка крутился рядом, собирал колотые дрова и складывал их.

– Надо бы зерно из амбара в дом перетащить, – неожиданно сказал отец, присевший отдохнуть.

– Зачем?

– Покражи боюсь, – нахмурился старик.

– Кто же из наших решится у соседа украсть? – удивился я.

– Ты мал был, не помнишь, случалось уже нам голодать. И тогда ни соседей, ни друзей не осталось. Народ с голодухи тащил всё, что мог и откуда мог. Не стоит испытывать судьбу сызнова.

– Будь по-твоему, – согласился я, отцу всяко виднее. Да и мне, попаданцу, эта жизнь ещё в диковинку.

Покончив с дровами, перетащили лари с зерном в избу. Дом у нас был большой, просторный. Широкие сени, откуда шла дверь на просторную кухню с настоящей русской печью, поставленной так, чтобы обогревать все комнаты. Наша спальня и отца. Дети спали на печи. Под полом кухни примостился погреб, куда при желании, можно было сгрузить продуктов на две зимы сразу. Там стояли вместительные ящики для овощей, полки для сметаны и сыра. Избушки других в селе были куда как меньше. Лишь дом Данила и Панаса не уступали нашей хате.

Не раз приходила мне мысль как-то упростить нелёгкий быт. Там, в своём времени, я закончил институт, став инженером-механиком. Поступил поздно, в тридцать один год. После школы моей жизнью и страстью стал спорт. Голову кружили первые успехи. Только потом пришло понимание, что нужна нормальная профессия, та, что прокормит до старости. Идти тренером – морока. Во-первых, всё равно образование получить надо в физкультурном институте, а во-вторых, зарплата у тренеров не ахти какая. Видел я, как мотается наш Сергей Михайлович вечерами по секциям, чтобы семью обеспечить. Не хотелось мне такой судьбы, потому и пошёл учиться на инженера.

Задумок у меня было много, только ни инструмента, ни материалов под рукой не было. Тут и об электричестве ещё речи не шло. Керосиновыми лампами, да свечами дома освещали. Воду с колодца таскали. Нужник во дворе.

Но я был уверен, немного обживусь и найду способ, как сделать жизнь семьи чуть легче и проще.

Быт затягивает, вскоре смирились все с произошедшим. Ходили в лес: бабы собирали грибы, старались засушить побольше на зиму, засолить, мы же занимались сбором кедровых орехов. И в морозы развлечение полузгать их, и пользы от кедра немало. Старики искали чагу – древесный гриб от всех болезней.

И всё, вроде, успокоилось. Не ждали мы больше перемен или новых поборов. Но судьба распорядилась по-своему.

Глава 9

Осенние ночи особенные. Тишина. Стихли песни птиц, умолкли сверчки и лягушки, извечные ночные «оркестранты», кажется, даже деревья стараются не шуметь листвой. Небо становится прозрачным, будто хрустальным. Звёзды сияют близко, руку протяни – и скользнёт в ладонь драгоценная жемчужинка.

– Ты чего в дом не идёшь? – Показалась на крыльце Даша, укутавшаяся в шаль.

– Воздухом дышу. Хорошо-то как.

– Да, – кивнула жена, – красиво у нас.

Она поёжилась под пронизывающим ветром, я обнял её и повёл в дом. И правда, давно пора ложиться.

Когда ночь уже торопилась к близкому рассвету, по деревне стали брехать собаки. Вот загомонила одна, за ней другая, и в каждом дворе псы начали рваться с цепей. Значит, в деревне чужаки.

Накинув телогрейку, я собрался во двор.

– Погоди, – отец прихватил старое ружьё, хранившееся у него в комнате, – вместе пойдём.

Наш пёс, Алтай, рвал цепь, заходясь в хриплом лае. Слышался стук копыт.

– Э, да тут банда целая, – придержал меня отец, когда я хотел высунуться в калитку, – погоди, так глянем. Мало ли.

Я подтащил к забору скамью и высунулся наружу. Темно, хоть глаз выколи, только тень какая-то шмыгнула в проулок. С соседней улицы донеслись крики.

– Не видно ни зги, – обернулся я к отцу.

– Идём, – он проверил ружьё, – вдруг помощь нужна.

Быстро прошли переулок, возле дома Данила и Евдокии собрался целый конский отряд, стояла большая телега. Люди в форме освещали себе путь факелами, сновали во двор и обратно.

Мы поспешили туда, на самом подходе нас окликнул дядька Панас.

– Стойте, куда вас понесло?!

– Что там? – обернулся отец.

Староста опустил голову:

– Выселяют их. Говорят – это имущество кулацкое.

Послышался женский плач, и я не выдержал:

– Пойду, гляну. Может, помочь чем надо.

– Опять за старое? – отец схватил меня за рукав.

– Не бойся, лезть не стану. А за погляд не арестуют.

Возле дома собирались соседи, не рискуя подходить близко, будто кулачество зараза какая, и на них перекинуться может. Во дворе, растерянная, стояла Евдокия, в одной ночной рубахе, сверху ватник. К ней жалась Лушка, растерянно моргая сонными глазами. Сыновья хмуро наблюдали, как солдаты тащат из дома, что ещё осталось, и что отдали соседи. Перечить они и не думали.

Из хаты вышел коренастый мужик. С щербатым лицом:

– Вам час на сборы, – сказал Евдокие, – с собой можно взять одежду и продуктов, – он окинул взглядом семью, – не более десяти килограммов.

– Да за что же? – рыдала Евдокия, она стояла босиком, не чувствуя холода.

– Цыц, – прикрикнул щербатый, – скажи спасибо, что не отправились все вслед за мужем лес валить.

– А жить-то нам где? – заломила руки женщина. – Зима ведь скоро.

– Не моё-то дело. Хватит! Идите, забирайте, что сказано, или так выметайтесь.

Белая как мел, Евдокия кивнула сыновьям, взяла за руку Лушу и пошла в дом.

– Служивый, – окликнул я мужика, – какой грех-то за бабой с детьми?

Тот подошёл ближе:

– Кто таков?

– Сосед, – ответил я.

– Вот что, сосед. Ступай подобру-поздорову, пока сам цел.

– Погоди, грозиться, – сказал я спокойно, – сам же видишь, там и забирать нечего. Зачем женщину из дома гнать?

– Положено так, – нахмурился щербатый, – нажито всё это нечестно.

– Ты на нас-то глянь, да на деревню нашу. Откуда здесь кулаки? Все единым трудом живём, спину гнём целыми днями.

– Ступай, – осерчал мужик, – много вас жалостливых подкулачников. Ничего, и до вас доберёмся.

Я отступил, ждать от него, что смягчится, оставит в покое Евдокию с детьми, бесполезно. За забором стояла почти вся деревня, молча и оттого страшно. Люди переглядывались, следя, как солдаты выносят последнее, что осталось от когда-то доброго хозяйства. Тащили всё: подушки, матрацы, продукты, посуду, не погнушались даже керосинкой и подсвечниками.

Из дома показался Панкрат, старший сын. К нему подошёл Панас:

– Веди мамку, айда ко мне. Сегодня заночуете, а завтра думать будем, куда вас…

Парень кивнул и вернулся в дом. Скоро показалась Евдокия с Лушей, тащившие по узелку с припасами, за ними шли двое сыновей с вещами. Вот и всё, что осталось от нажитого Данилом и его женой.

Панас увёл бедолаг к себе, народ потихоньку начал расходиться. Мне же что-то не давало покоя.

– Пошли, Егор, – дёрнул меня отец.

– Погоди, подождём немного, – остановил я его.

Старик удивлённо поднял брови, но спорить не стал. Мы присели возле забора напротив. В темноте не особо и разглядишь.

Солдаты собрали, что смогли унести, и скоро подвода тронулась, конные за ней. Воцарилась тишина, только на ветру скрипела старая калитка. Собаки, сорвавшие голоса от лая, умолкли.

– Не пойму, чего мы сидим? – пробурчал отец.

– Сдаётся мне, не просто так к ним приехали, – кивнул я на дом.

– Как это?

– Донос кто-то написал, – пояснил я.

– Да ну, брось. Людишки у нас всякие, но такой гнили не водится. Нечего тут высиживать

В конце улицы я заметил смутные тени и одёрнул отца:

– Тише. Гляди сам.

Вдоль заборов крались двое: мужик и баба. Подошли ближе к дому, осмотрелись, но нас не заметили.

– Иван, до утра не могло ждать? – раздался в темноте голос Алёны.

– Ага, и дождёмся, когда другой кто дом к рукам приберёт, – ответил тот шёпотом, – иди давай.

– Не по-людски как-то, – жалобно сказала женщина.

– А детям кажную зиму мёрзнуть можно? Не мели чушь, топай.

Тени шмыгнули в калитку, скрипнул засов и всё стихло.

Читал я про такие случаи, когда соседи писали доносы, стремясь поживиться на чужом горе. И понял, что привело солдат в деревню, только верить в это до последнего не хотелось.

Отец сплюнул:

– Дрянь какая, – он тоже догадался, что произошло, – идём, Егор, не то, не ровён час, сам его пристрелю.

Старик поднялся с земли, опираясь на ружьё и пошёл к дому. Плечи его были опущены, нелегко понимать, что живёшь рядом с такой мразью, что и родных не погнушается подставить.

Дошли молча, также разошлись по своим комнатам. Даша не спала дожидаясь. Мы улеглись, и я рассказал, что произошло. Слышал, как тихо всхлипывает жена.

– Егорушка, да разве так можно? – она искренне не понимала. Деревенская жизнь тяжела, не раз и не два обращаются друг к другу за помощью, живут селяне как одна семья. А тут…

– Спи, родная, – вытер я слёзы с её щёк, – спи. Не бросим в беде Евдокию.

Весть о том, что пьянчуга Иван занял чужую хату, разнеслась с утра быстрее пожара. Мы с отцом, позавтракав, отправились к Панасу. Евдокии и впрямь нужно помочь. Возле его дома, гудя, как осиный рой, стояли мужики, кто с вилами, а кто и с ружьями.

– Гнать их взашей, – послышался чей-то голос, – ишь, чего удумал, ирод!

– Охолонись ты, – поморщился Панас, – станем гнать, завтра и за нами приедут.

– Что же теперь, смотреть молча? – спросил неразговорчивый обычно Фёдор, наш кузнец. Жил он бобылём, нелюдимый. Дом его стоял ближе к реке, на самой околице.

– Что толку языками молоть, – вступил в разговор отец, – решать надо, что с бабой и детьми делать?

– Если дом Ивана нынче пустует, так может туда им поселиться? – предложил кто-то.

– А завтра он опять кляузничать начнёт, что его дома лишили. Хватит с них, нахлебались, – ответил отец.

Все замолчали. Избы у всех имеются, да лишние рты никому не нужны, самим бы прокормиться.

– К себе их заберу, – сказал хмурый Фёдор, – всё равно один. Проживём как-нибудь.

– Другое дело, – улыбнулся Панас, лицо его посветлело, – айда, будем с Евдокией говорить. А вы не стойте тут, – обернулся он на ходу, – дел других, что ли нет?

Рядом со мной объявился Стёпка, потянул за руку:

– Папка, пошли, что покажу.

Душа к делам всё одно не лежала, я потрепал сына по макушке:

– Куда хочешь?

– К речке, – не унимался он.

Отец махнул рукой:

– Ступайте, я домой.

Мы отправились к Бормотухе, Стёпка подпрыгивал от нетерпения, забегая далеко вперёд.

Скоро подошли к самой речке.

– Так чего ты хотел? – окликнул я сына.

– Смотри, – тот наклонился к воде, погладил её гладь, точно она была живой. Потом приподнял ладошку и глянул на меня, смотрю или нет. Вода приподнялась к самой руке, словно ласкаясь.

– Видел? – улыбнулся Стёпка. – Как ты могу, – и горделиво округлил тощую грудь.

– Братец, да у тебя дар проснулся! – удивился я.

Управление водой передавалось у нас от деда внуку. У моего бати дара не было. А у меня сила проснулась. Стёпке по идее ничего перейти не должно было. Но отчего-то судьба распорядилась иначе, да ещё так рано. Ему восемь, мне было пятнадцать, когда способности проявились. Выходит, дар его будет сильным.

– Только ты об этом никому не говори, – сел я рядышком, наблюдая, как сын играет с речкой, и та отзывается на его проказы.

– Почему? Все ведь знают, что ты лозоходец.

– Не все. И потом, видел какие люди иногда бывают?

– Ты про тех, что у тётки Евдокии дом отняли?

– Да, про них.

Стёпка задумался:

– Понял, папа. Молчать буду.

Я глянул ему в глаза, не по-детски мудрые. Плохо, когда детям приходится так рано взрослеть, расставаясь с наивными грёзами.

Пробуждение дара у Стёпки натолкнуло и меня на мысль заняться развитием своих сил. Раньше все дни занимала работа в поле и огороде, теперь же посвободнее стало. В такие времена моё умение может ой как пригодиться!

Глава 10

Вместе со Стёпкой пропадали мы на берегах Бормотухи, стараясь совладать с нашим даром. Объяснить сыну я ничего не мог, так что действовали, скорее, по наитию. Но за несколько дней научились «слышать» воду, потоки не только наземные, но и грунтовые.

Сегодня я разбудил Стёпку спозаранку и повёл в лес, хотелось проверить одну свою теорию.

Заходить глубоко в чащу мы не стали, устроились недалеко от опушки.

– Давай-ка, братец, попробуем пробить из-под земли родник.

Надо сказать, что в лесу было полно ручьёв, воды здесь залегали близко к поверхности.

– Всамделишный? – загорелись глаза сына.

– Конечно.

Мы устроились под раскидистой елью, которая прикрыла нас своими ветвями от любопытных глаз. Хоть и знают в деревне про наш родовой дар, но лишний раз афишировать его не хотелось.

Я прикрыл глаза и положил руки на землю. Вот он, поток. Отзывается. Это ощущение походило на некий отголосок морозной свежести, который чувствовали ладони. Пальцы слегка закололо.

Стёпка поглядывал на меня одним глазом, ждал сигнала.

– Нашёл? – спросил я его.

– Что искать, он ведь прямо под нами, – довольно ответил сын.

– Правильно, теперь зови его на поверхность. Так, будто он живой.

Вода ведь – это не просто жидкость, а вполне себе мыслящая, если можно так сказать, структура. Со своей памятью и силой.

Мы устроились поближе друг к другу, прижали ладони к земле и приступили к делу.

Вода будто только того и ждала: поток устремился вверх, пробивая себе путь, скоро под руками забурлило и зазвенел в траве поначалу мутный ручеёк. Вода пробивала себе дорогу, устремившись прочь из леса.

– Ох ты, Стёпка, этак с тобой весь луг затопим. Это мы, не подумавши, тут решили родник пробить.

– И чего? – почесал сын в затылке, – плохо, что ли?

– Плохо, братец. Зальём луг, нас за это не похвалят. Где коровам пастись потом? Давай назад поворачивать.

Мне самому стало интересно, получится ли? Одно дело «вытащить» воду не поверхность, а вот как «загнать» её назад?

Не мудрствуя лукаво решил поступить просто. Окунул руки в ручей и принялся объяснять воде, что надо вернуться, иначе плохо будет на лугу, заболотится.

Поток, будто призадумавшись, притих, а потом и вовсе ушёл на глубину.

– Папка! Ты видал?! – Стёпкины глаза сияли точно звёздочки. – Мы же настоящие колдуны! Как в сказке!

– Только давай договоримся, сынок, про это не будем никому рассказывать.

Я боялся за Стёпку, узнают, или обвинят в шарлатанстве, или, того хуже, упекут в лабораторию, подопытным кроликом.

– Почему? – недоумевал мальчонка. – Про тебя же все знают.

– Пусть думают, что дара в тебе нет. Поверь, так будет лучше, подрастёшь, поймёшь.

– Ладно, папа, – кивнул сын, – ну хоть Таньке можно сказать?

– И ей не стоит, – покачал я головой. – Это будет наш с тобой секрет.

Танюшка болтливой не была, но вдруг подруге проговорится, а та ещё кому?

– Ты видел, что случилось с тёткой Евдокией?

Стёпка кивнул.

– Вот и с нами то же самое может приключиться, если каждому болтать станем про волшебство наше, понимаешь?

– Папка, я не маленький, – надулся сын, – всё понял. Молчать буду. А зачем тогда нам этот дар?

– Тут хитро надо, – подмигнул я ему, – допустим, все знают, что я чищу колодцы старые. Приезжаю в деревню, лезу в него, убираю мусор, а сам, когда никто не видит, воды грунтовые возвращаю, если те ушли в сторону. И выходит, людям помог, а как, никто и не догадается.

– Так про тебя всё равно знают.

– Зато не ведают про твои способности и пусть так будет дальше.

Сын согласно кивнул.

– Ну, – поглядел я на исчезнувший в почве родник, – готово, можно и домой отправляться.

По пути, перейдя через речку, увидели мы сыновей Евдокии. Кузнец Фёдор, как и обещал, забрал семью к себе. Теперь парни таскали воду с речки в кузню.

– Пойдём-ка, глянем, как они устроились на новом месте, – махнул я Стёпке.

Мы пересекли небольшой луг и подошли к почерневшей приземистой кузнице. Навстречу нам вышел Демьян с ведром, старший сын Евдокии.

– Ну, как вы здесь? – спросил я поздоровавшись.

– Хорошо, – кивнул он, – дядька Фёдор не забижает и дом у него хороший, всем места хватило. Мамка поначалу плакала, а теперь вот успокоилась, хозяйством занялась.

– И то дело, – кивнул я, – кланяйся ей от меня, отвлекать попусту не буду.

Из кузни показался Фёдор:

– Здорово, Бугай. Ты чего здесь?

– Да вот, зашёл узнать, как устроилась Евдокия с детьми на новом месте. Смотрю, всё у вас на лад идёт.

– А то ж, – улыбнулся в бороду кузнец, – вона у меня сколько помощников теперь, работа спорится.

Мы поболтали ещё немного и пошли домой. По пути я подумал, что можно возле кузни вызвать родник, всё-таки до речки ходить далеко, а вода нужна Фёдору постоянно. Проберусь ночью, гляну, что там можно сделать.

Откладывать это дело не стал, стоило моим уснуть, я тихонько разбудил сына и, одевшись, мы направились к дому Фёдора.

Возле кузни осмотрели местность, старый пёс, учуяв нас, немного поворчал, но быстро замолк, не разбудил хозяев.

Я присмотрел хорошее место, позади постройки, земля там полого спускается к реке, ручей будет впадать в Бормотуху и не затопит двор.

– Давай, Стёпка, как в лесу.

Сын кивнул и подсел ко мне поближе. Воды здесь залегали близко к поверхности, оно и понятно, река рядом. Справились мы быстро. Вот проклюнулся небольшой родник, забулькал, замер, точно «осматриваясь», а потом устремился вниз, к Бормотухе. Я чуть увеличил его, в маленьком ручейке много воды не возьмёшь. Стёпка руками углубил исток, чтобы удобнее черпать было.

– Справно вышло, – полюбовался я на творение наших рук, – теперь можно и отдохнуть.

Умылись в новом ручье и отправились восвояси.

А поутру по деревне разнеслась весть, что-де высшие силы наградили Фёдора за доброту его, родник открыли возле кузни!

Мы со Стёпкой только посмеивались.

С утра с Дашей стали наводить порядок в погребе, овощи надо перебрать. Они хоть и высохли, а догляд нужен. Чтобы нигде гнили не образовалось, иначе весь урожай пропадёт.

Со двора послышался невнятный шум.

– Что там такое? – Дарья поднялась от большого ларя, убирая с лица налипшую прядку волос.

Люк открылся и показался отец:

– Вылазьте. Егор, к тебе там приехали.

Мы выбрались в избу. На пороге стояли братья Фатих и Салих из селения, где жили в основном татары-переселенцы. Деревня была недалеко от нашей, часа полтора, если на телеге.

– Доброго дня, – поздоровались они, – беда у нас, Егор, колодец обмелел совсем.

Я выбрался наружу, отряхнул руки.

– Что же, поехали тогда, поглядим, что за напасть такая.

Отец глянул на меня с укоризной, а я только пожал плечами. Глупо сейчас отрицать своё умение, не раз бывал ведь у них. Воды там капризные, что девица на выданье, и залегают глубоко. Раз в пару лет приходится ездить, восстанавливать колодец.

Переодеваться не стал, всё одно в грязи работать, накинул телогрейку и вышел во двор. Время к обеду, нужно поторопиться, чтобы домой посветлу попасть.

Дарья наскоро собрала нам узелок в дорогу, сложила выпечки и флягу с молоком. Мы забрались в телегу и отправились в путь.

Пыльная колея, выйдя за околицу, терялась где-то в степи. Утренние заморозки уже «побили» пожелтевшую за лето траву, она лежала теперь сплошным ковром, только кое-где торчали кусты колючей расторопши. Прохладный ветерок всё норовил забраться под полы телогрейки, ерошил волосы.

Мы вели с братьями неспешную беседу. Семья их была большая: старик-отец, три взрослых сына, их жёны и двенадцать детей на всех. Осели в этих краях они давно, дом справили в два этажа. Такую ораву где-то расселять надо. Занимались производством войлока. Валяли валенки, что славились даже в ближайших городах, так же как потники под сёдла, одежда и ковры. Богатеями их не назовёшь, но хозяйство было крепкое, справное.

– Что за напасть у вас приключилась? Просто ушла вода?

– Ты и сам знаешь, – кивнул Фатих, – колодец у нас своевольный, никак не хочет покориться, всё норовит нас без воды оставить.

– Если бы не ты, пришлось бы нам всё вокруг деревни изрыть, отыскивая источники, – подхватил Салих.

– Рыть тоже знаючи надо, – усмехнулся я.

– А кто спорит, – развёл руками Фатих, – потому к тебе и едем.

Салих был младше брата на три года, но выглядели они как близнецы. Оба крепкие, коренастые, с тёмными волосами и зелёными глазами.

За беседой дорога прошла незаметно, вот уже показались купы деревьев, что окружали село, забрехали собаки, на улице появился народ.

Мы подъехали к дому братьев, во дворе, под раскидистой урючиной, к этому времени уже давно пожелтевшей, сидел их отец.

– Здравствуй, Егор, – поднялся мне навстречу старик.

– Здравствуй, абый (прим. автора – уважительное обращение к старшему у татар) Сахиб, – поклонился я ему.

– Опять наш колодец заупрямился, – покачал он головой, – без тебя никак.

– Сейчас всё поправим, абый Сахиб. Фатих, бери ведро, лопату и верёвку, не будем тянуть, время дорого.

Тот вынес подготовленный инвентарь, отдал часть брату, и мы отправились к колодцу.

Обвязавшись верёвкой, спустился вниз. Воды осталось мне по пояс, маловато. Столько и на две семьи в день не хватит. Нырять на дно, в ледяную воду, не хотелось. Я приложил ладони к дубовым брёвнам, которыми был выложен колодец, и сосредоточился. Источник, залегавший в почве, вильнул куда-то в сторону, потому и колодец обмелел. Позвал воду, уговаривал вернуться, ласково, как с любимой, общался с ней. Под ногами забурлило, и вода начала стремительно подниматься.

– Тяни! – только и успел крикнуть я братьям.

Верёвка дрогнула и пошла вверх, воды было уже по плечи. Фатих и Салих вытащили меня на поверхность, с одежды ручьями стекала вода.

– Стало быть, справился? – хлопнул меня по спине Фатих.

– А как иначе? – усмехнулся я.

Возвращались к дому через всю деревню. Вдруг услышал я приглушённый детский плач, даже не плач, а хрипы вперемешку со всхлипами, будто задыхается дитё.

Проходили мы мимо дома здешнего богача Тукая. Он держал пару гончарных мастерских с несколькими работниками из разорившихся семей. Платил им продуктами, пользуясь бедственным положением последних. Всю готовую продукцию увозил в город, там её хорошо разбирали. Да и по деревням ездил. Горшки, кувшины, блюда и тарелки всегда нужны в хозяйстве.

Скота у Тукая тоже было вдоволь: бараны, козы, коровы, птица. И землицы в его хозяйстве немало. Нанимал он батраков, чтобы обрабатывали её.

И вот с его двора доносились судорожные всхлипы ребёнка.

– Вы слышите? – остановил я братьев.

Те, смутившись, отвели глаза в сторону. Я толкнул незапертую калитку и вошёл во двор.

К толстой ветке дерева была привязана верёвка, а на другом её конце болтался мальчонка, лет трёх от роду, вниз головой. Лицо его от притока крови побагровело, глаза покраснели от лопнувших капилляров, из уха струились багряные капли. Ребёнок уже не мог плакать, он хрипел, силясь вдохнуть воздух, ручонки безжизненно повисли*.

Меня просто затрясло от увиденного, одной рукой порвал я верёвку, распутал ноги мальчика, бережно взял его на руки. Он в полуобморочном состоянии прижался ко мне, не в силах вымолвить и слова. Только мелко трясся и беззвучно плакал.

Из мастерской вышел один из рабочих, невысокий жилистый мужик:

– Оставил бы ты его, – ткнул тот в ребёнка.

– Что здесь творится? Этот мальчик кто Тукаю? И где он сам?