Сундук безумного кукольника

Мэг всхлипнула и снова посмотрела на часы.

***

Она так и не заснула после того дежурства.

Сегодня Мэг впервые спешила в клинику. Впервые вылетела из дома, на ходу натягивая куртку и держа в зубах транспортную карточку. Впервые пожалела, что сторонилась коллег, ни с кем не сошлась и сейчас даже не может просто позвонить одной из дежурных сестер и спросить, жив ли ночной пациент.

Она уже неслась по гулкой лестнице, когда в дверях наверху показался доктор Розен, суетливый веснушчатый хохотун, больше похожий на веселого кондитера, чем на хирурга.

– Мисс Сольден, – окликнул он, и Мэг ощутила укол тревоги: Розен ее недолюбливал. Он никогда прежде не обращался к ней по имени, суховато-иронично называя "сестра" и не особо скрывая скепсис. Однако сейчас он казался озабоченным и слегка смущенным.

Она еще бормотала приветствия, не отдышавшись после бега по ступенькам, но хирург перебил ее:

– Сестра, судя по значку на вашей куртке, вы состоите в каком-то историческом сообществе, верно?

– Да, – изумленно чирикнула Мэг.

– Давно?

– Одиннадцать лет.

– Прекрасно. Скажите, сестра, не припомните ли вы, что за последние… ммм… два года в вашей тусовке кто-то пропал? Исчез, никого не предупредив?

Мэг нахмурилась, подбираясь и чувствуя, как сердце стремительно заколотилось прямо в горле:

– Это по поводу вчерашнего пациента после ДТП? Он… он что…

– Он жив и относительно стабилен. Сорок минут назад пришел в себя. Загвоздка в том, что он отказывается говорить. Более того, он выглядит совершенно деморализованным. Я видел такое после терактов и крупных катастроф. Он чудовищно напуган, никого к себе не подпускает, не называет своего имени. Полиция пыталась установить личность по фото, сообщить родным. Но он не проходит ни по одной базе данных: ни совпадений среди заявленных в розыск, ни водительских прав. ДНК тоже нигде не фигурирует. Единственная зацепка – его странный костюм. Позднее Средневековье. Я видел такие по телевизору на историческом фестивале "Корнуоллский лев".

Мэг покачала головой:

– Я там мало кого знаю. Наш клуб туда не ездит, участие в "Корнуоллском льве" очень дорогое.

Розен кивнул:

– Неважно. Сообщества ролевиков – это особый мир, и я не думаю, что он слишком обширен. Я попрошу вас пройти со мной к пациенту. Существует шанс, пусть и ничтожный, что вы его узнаете. Или же он – вас. В конце концов, клубы общаются в интернете. Вдруг вы видели его на аватаре или общей фотографии? В фотогалерее какого-нибудь события?

Мэг замялась. Горячая тревога за неизвестного собрата вдруг сменилась каким-то гадким чувством. Кто знает, что это за парень, и в чем он замешан… Судя по словам Розена, история там страшноватая. А вдруг, она и правда его узнает? Потом полиция, допросы, свидетельства… Боже упаси, мать узнает, что она втянута в какую-то паскудную историю с другим ролевиком… Она тут же спустит всех собак и не успокоится, пока "Рыцарей Вереска" не закроют ко всем чертям судебным постановлением.

Все эти мысли еще вертелись в голове, будто гнилые листья, затягиваемые в сточную канаву, когда Мэг откашлялась и пробубнила:

– Вы сказали, он в шоке. Вдруг я могу ему… навредить.

Розен молчал, глядя практикантке прямо в глаза. А потом сухо и зло отчеканил, раздельно вколачивая слова в тишину:

– Навредить? Боюсь, милочка, вы опоздали. Парню уже навредили, и весьма умело. Я не зря спросил о пропавших в последние два года. Его костюм – явный маскарад, однако он страшно изношен и чинен во многих местах. У пациента два застарелых перелома, сросшихся без квалифицированной медицинской помощи, максимум шина из обломка доски. Несколько трещин в ребрах. Следы свежих побоев, в том числе плетью. Множество воспаленных ожогов, которые выглядят очень странно. Признаки тяжелейшей физической работы и общее истощение. Я не знаю ни кто он сам, ни кто сделал это с ним, ни почему. Но этот парень был в аду, слышите? Он был там чертовски долго. И если вас сейчас больше тревожит собственная репутация… – Розен осекся и кивнул на значок Мэг, – боюсь, вы паршивый рыцарь, мисс Сольден.

Секунду Мэг стояла перед врачом. Губы мелко дрожали, лицо полыхало красными пятнами.

– Что с ним случилось? – прошептала она, чувствуя себя так, будто Розен отхлестал ее по щекам.

А лицо хирурга передернулось болезненной гримасой:

– Я не могу утверждать, сестра. Но у меня есть подозрение, что это было похищение, длительный плен и последующий обряд экзорцизма.

Мэг глубоко вдохнула – к горлу вдруг подступила желчь. Потом кивнула:

– Я пойду переоденусь.

…Десять минут спустя Мэг вслед за доктором Розеном вошла в палату реанимации, чувствуя, как сердце остервенело колотит в ребра.

На кровати, опутанный проводами, лежал худой молодой человек. Он медленно повернул голову на звук открывшейся двери, и прямо на Мэгги взглянули мутные глаза, полные больного ужаса. Врач и практикантка замерли в пяти шагах от кровати.

Не меньше двух минут протекли в тишине. Наконец Мэг облизнула губы и на трясущихся ногах сделала шаг вперед.

– Э… Здравствуй, рыцарь, – пробормотала она обычное приветствие членов чужого клуба.

Неизвестный не отвел глаз, а страх в них вдруг сменился недоумением. Еще через секунду он разомкнул потрескавшиеся губы и хрипло что-то прошелестел.

Розен растерянно моргнул:

– Мисс Сольден, – шепнул он, отступая к медсестре, – вы понимаете этот язык?

А Мэг обернулась к нему, отчего-то хмурясь, будто врач сыграл с ней дурацкую шутку:

– Нет… – обронила она, – то есть… да.

А потом снова шагнула вперед, нервно облизывая губы, и со старанием школьницы проговорила невнятную фразу, прозвучавшую для Розена, будто плохо расслышанная реплика со сцены.

Неизвестный молчал, глядя на Мэгги тревожно и вопросительно. А потом бросил на Розена короткий враждебный взгляд и снова перевел глаза на Мэгги, словно опасался говорить с нею при враче. На лбу его выступил пот, слегка побледнели губы, и один из аппаратов у кровати требовательно и настойчиво заверещал.

– Давление нестабильно, – пробормотал хирург, – выйдите, сестра. Хватит на сегодня.

Часть вторая

Исчадие рая

Розен снял очки, потер глаза и пробормотал что-то то ли на латыни, то ли матом. Дежурство закончилось уже час назад, и жена звонила напомнить, что к ужину придет его брат с семьей, а врач все сидел над этой невозможной историей болезни, снова и снова перечитывая заученные почти наизусть строчки и не находя ничего, совершенно ничего нового.

– Генри, массаж глазных яблок – это никуда не годная терапия, поверь старому мозгоправу, – донесся голос из полутьмы кабинета, а следом раздалось оглушительное чихание, – чертова весна… – гнусаво добавил тот же голос.

Розен поднял голову: в углу дивана, несолидно поджав ноги, сидел психиатр Томас Клоди по прозвищу Невидимка. Специалист с европейским именем, Клоди выглядел до нелепости по-мальчишески: был непоседлив и суетлив, носил круглые очки в стиле "Гарри Поттер", никакими средствами не мог пригладить торчащий на макушке вихор и жестко картавил, из-за чего на конференциях неизменно вызывал сдержанные смешки. А потому, дабы не ронять профессионального реноме своим несолидным видом, Клоди предпочитал "кабинетную карьеру".

Сейчас же он указал Розену на часы раскрытым блокнотом и выразительно поднял брови, становясь похожим на сову из старого мультфильма.

Хирург безнадежно покачал головой:

– Знаю, Том. Но я никогда еще не был в таком тупике.

Клоди отшвырнул блокнот, прошагал через весь кабинет и бесцеремонно уселся на край стола.

– Дружище, если бы ты чаще ходил пешком, то давно бы знал, что тупик – это отсутствие автомобильного проезда. Но никто не запрещает тебе вылезти из машины и обнаружить, что для пешехода все дороги открыты.

Розен сдвинул очки на кончик носа и мрачно посмотрел на коллегу:

– Том, – отрезал он, – я обожаю твои прекрасные метафоры, но сейчас или говори по-человечески, или выметайся к черту, мне не до психологических изысков.

– А зря, – невозмутимо отозвался психиатр, – потому что я предельно ясен. История болезни себя исчерпала, Генри. Все, что могут поведать анализы, ты уже знаешь. Теперь дело за самим пациентом. Это и есть наша единственная проблема. Он пережил нечто страшное и потому замкнулся и не идет на контакт ни с одним из нас. Посттравматическое стрессовое расстройство – это совершенно обычное и многократно описанное дело, и выход тут тоже самый простой. Доверие, Генри. Вот камень преткновения. Нам нужен не психиатр и не следователь. Нам нужен человек, которому он будет доверять. И у нас есть кандидатура, не так ли?

Розен швырнул ручку на стол:

– Еще чего! – рявкнул он, – Том, у меня впервые такой случай! Здесь нужен предельный профессионализм, а ты предлагаешь доверить пациента девице, которая и медсестрой-то никогда не будет? Да, не округляй глаза! Сольден – обычная зубрила. Я знаю этот сорт: отличные оценки, отличная теория и ни малейшей искры! Ей плевать на все это, понял? Она получит диплом и назавтра забудет, куда его положила! Таким не место в медицине!

Клоди помолчал. Потом медленно снял очки, и его совиные глаза разом утратили свой комичный вид.

– Какие слова! – вкрадчиво проговорил он, – а осознаешь ли ты, мой принципиальный коллега, что, в сущности, это в моей песочнице ты сейчас так яростно размахиваешь лопаткой? Что такого необычного привнес в твою хирургическую практику этот пациент? Операция прошла блестяще, он совершенно стабилен, в положенный срок встанет на ноги и покинет твое отделение. И, судя по его состоянию – ему прямая дорога в моё. А потому, Генри, позволь мне решать, кому место в медицине.

Хирург хмуро посмотрел вверх. Опустил глаза к медкарте, лежащей на столе.

– Но, Том, – в голосе его послышалась легкая растерянность, – я не могу просто так отпустить этого парня. Я должен разобраться. Посмотри – у него ни одной прививки, состав крови уникален: ни пестицидов, ни тяжелых металлов, ни консервантов, ни даже чертова глутамата натрия. Я не видел такого у обитателей самых отдаленных провинций. Даже у амишей и всей этой религиозной братии в крови водится хоть какая-то современная дрянь. А он будто пришелец из прошлого! Я уже не говорю о том, что он до смерти пугается, когда в палате включают электрический свет. И эти странные ожоги…

– Он пришелец из ада! – оборвал Клоди, – и ожог этот – скорее всего обыкновенное клеймо, которым в добрые былые времена метили каторжников! Парня пытали с виртуозным мастерством, а мы даже имени его не знаем! О нем нет ни единой записи в каком угодно ведомстве! Фото показали по всем каналам – никто его не узнал. Он фактически не существует! Где, Генри, где в наши дни можно всю жизнь прятать человека? А ведь мы не сможем держать его в больнице до бесконечности! Однажды его придется выписать. И куда он пойдет? Даже центры для бездомных требуют удостоверение личности. Генри, нам не до профессиональных амбиций и медицинских курьезов! Этот чудик в беде, и, если у меня есть хоть один шанс разобраться, как ему помочь – я привлеку кого угодно, хоть карманника с рыбного рынка!

Клоди осекся, вдруг осознав, что почти кричит, впечатывая худую ладонь в столешницу и сминая бумаги. Встав со стола, он добавил тихо и почти увещевающе:

– Генри… Ты же видел его ноги. Он ушел оттуда босой, понимаешь? В марте. А вдруг он был там не один? Вдруг еще кто-то находится в такой же кромешной заднице, и ему просто меньше повезло? Позволь мне подключить мисс Сольден. Кстати, она сказала тебе, на каком языке он говорит?

– Да, – Розен закрыл медкарту и снова потер глаза, – на смеси гэльского и среднеанглийского. Он официально вышел из употребления в конце пятнадцатого века.

***

– Я понятия не имею, с чего начать, – Мэг стояла у двери палаты, держась за поднос с завтраком, будто за святые дары, – я смыслю в среднеанглийском на уровне старинных поэм и баллад. Полгода назад изучала средневековые свадебные песни – у нас в клубе двое ребят поженились, устраивали тематическую вечеринку. Но это было в библиотеке, я не отрывалась от компьютера. Там половина нормандских слов. А уж говорю я на нем наверняка так, что в средневековой школе меня бы насмерть запороли розгами.

– Мисс Сольден, вы делаете поспешный вывод на основании единственной сказанной им фразы, – возразил Клоди, – на настоящем среднеанглийском уже давно никто не говорит. Парень явно жил в изоляции, оттуда и архаичный говор. Но это все равно английский. Да я и не прошу брать у пациента интервью. Выясните, как его зовут, откуда он, выясните хоть что-то. Впрочем, даже если вы вообще ничего важного не узнаете – разговорите его, мисс Сольден. У меня вся надежда на вас. Вдобавок, ему наконец можно по-человечески поесть. После двух недель питания через трубку и жидкого бульона, это кому угодно вернет радость жизни.

В расширенных стеклами очков глазах Клоди плескалась мольба, сквозь которую проступал неистовый энтузиазм: Невидимка обожал редкие случаи и головоломки. Мэг невольно ощутила затлевшее раздражение. На человеке места живого нет, а этому картавому филину подавай научный парадокс…

Рыцари Вереска, хоть и были всего лишь клубом ролевиков, всегда исповедовали солидарность к собратьям по щиту и общее презрение к скептикам. А потому Мэг без колебаний перехватила поднос одной рукой и вошла в палату, оставляя психиатра в коридоре.

Пациент спал. Уже исчезли провода и трубки, аппарат Доплера молча таращился темным экраном, а к Мэг был обращен затылок, топорщащийся смятыми прядями выгоревших на солнце каштановых волос.

Пациента можно будить только ради приема необходимых препаратов или для важных процедур… Завтрак никак не входил в этот перечень, но Мэг уже знала, что прерывистое дыхание и чуть подрагивающие лицевые мышцы – это обычная дремота после обезболивающего. Поставив поднос на тумбочку, она раздумчиво склонилась к кровати.

Чего Клоди так неймется? Розен попросил практикантку опознать пациента, но Мэг честно ответила, что не знает этого парня. Она нарисовала слишком много лиц, чтоб забыть такое приметное, как это.

Как многие самоучки, она плохо умела самостоятельно придумывать образы, и те получались у нее приторно-красивыми. А потому Мэг питала слабость к своеобразным лицам и всегда жадно вглядывалась в них, пытаясь запомнить рисунок скул, линию губ или другую интересную особенность. Что же в этом изломанном горемыке показалось ей таким необычным? Черты лица, резковатые из-за худобы, вылеплены тонко и тщательно. Бабушка о таких говорит "хорошая порода". Густой загар со светлой полосой над высоким лбом – вероятно, он чем-то обвязывает голову от солнца. Волосы острижены неровно, будто их без затей собрали кулаком в хвост и обрезали у основания шеи. Застарелый рубец над левой бровью, многодневная щетина. И вроде ничего особенного…

"Я не рыцарь, простой сквайр". Вот все, что он ответил ей в прошлый раз. Ответил так естественно, словно она ошиблась палатой, и искомый рыцарь лежит дальше по коридору… Чего она так растерялась?

Мэг бесшумно опустилась на стул для посетителей. Кто же ты такой, сквайр? Она точно знала, что, приди она сама в сознание в больнице после аварии, она все равно назвалась бы студенткой медколледжа Маргарет Сольден, а вовсе не лучницей Гризельдой. А мама еще говорит, что она свихнулась на своем клубе… Это же как надо свихнуться, чтоб и на грани смерти оставаться "сквайром"?

Мэг ощутила прилив ностальгической тоски. Поспи еще, ладно? Потом ты проснешься, и все как-то встанет на свои места. Ты окажешься каким-нибудь прозаическим фермерским сыном, сбежавшим из своего захолустья в большой город и связавшимся с ролевиками, которых подкупил твой сельский выговор. А твой папаша, конечно, считает, что ты попал в дурную компанию, да к тому же не признает интернета и потому все еще не знает, что случилось с его непослушным отпрыском.

Поспи еще. Чтоб можно было еще немного посидеть рядом, воображая, что ты самый настоящий пришелец из прошлого, невесть как прошедший сквозь двери столетий и тут же попавший в беду в этом негостеприимном веке… Худой, мускулистый, дочерна загорелый, с квадратной челюстью и выцветающими у глаз лиловыми тенями от недавнего сотрясения мозга. Безымянный псих, которому куда больше к лицу та потрепанная рубашка со шнуровкой, чем банальная футболка.

А псих вдруг вздохнул, поворачиваясь во сне, одеяло соскользнуло с груди, и Мэгги замерла. Так вот, о каких "странных ожогах" говорил доктор Розен… От плеча к локтю вертикальным рядом выстроились выжженные на коже буквы: "Эйнсли". Не цельное клеймо, как тавро фермы на бычьей шее. Не готовые инициалы, как имя владельца на щеке раба. Каждая буква состояла из отдельных заостренных черточек, будто ее выжигали раскаленным гвоздем. Долгая, кропотливая и чудовищно мучительная работа…

– О Боже… – пробормотала Мэг, разом забыв главное правило – никогда не выказывать страха или, того хуже, отвращения при виде чужих увечий.

В тишине палаты собственный голос показался ей неприлично-громким. Видимо, так оно и было, поскольку пациент коротко застонал, поворачивая голову. Солнечные лучи из окна за спиной Мэг скользнули по лицу, и неизвестный открыл глаза. Сощурился от яркого света, и девушка поняла, что он вглядывается в ее темный силуэт.

На сей раз Мэг сразу поняла, что ее поразило. Он был поддельно-молодым… Притворно-юным, будто актер-дебютант в возрастном гриме. Мальчишеское лицо с жесткой складкой у рта, морщинки в уголках усталых и совсем не мальчишеских глаз. Сейчас, уже не затянутые красноватой сеткой лопнувших сосудов, эти глаза были золотисто-зелеными, как виноград сорта Серсиаль, и в них замерло ожидание, как если бы он все еще не получил ответа на какой-то давно заданный тревожный вопрос.

И Мэг ощутила, как ее снова захлестывает чувство тех самых минут, когда она, едва не плача, перебирала изорванные пожитки. Будто никто, кроме нее, не понимал до конца беды, приключившейся с ним, таким же странным, глупым чужаком, неприспособленным для мира без сахара…

А чужак с видимым усилием разомкнул губы и пробормотал по-гэльски:

– Где я?

Мэгги сглотнула, чувствуя, как лицо вспыхивает горячим румянцем волнения:

– В безопасности. Все хорошо.

Слова вдруг иссякли, испуганно затолпившись на языке, словно куры у двери сарая. Четыре года курсов гэльского, песен, легенд и болтовни на форумах разом вылетели из головы, оставив лишь деревянные фразы для начинающих.

А он отвел глаза, обводя стены палаты потерянным взглядом, и снова посмотрел на медсестру:

– Я мертв?

Мэгги моргнула. Спутала слово? Не расслышала? Но переспрашивать было неловко, и она торопливо пояснила:

– Ну что ты… Это больница. Госпиталь. С тобой случилось несчастье, но ты поправишься.

Пациент долго молчал, глядя перед собой. Потом медленно облизнул губы:

– Вы уже все знаете?

Мэгги ощутила, как мелко закололо кончики пальцев, и она подалась ближе, чтоб не упустить ни слова:

– О чем?

– Обо мне. О моем преступлении.

Мэг замерла. Этот шаткий разговор, на который Клоди возлагал такие надежды, вдруг накренился в совсем не предвиденную сторону. Может, просто бред? Иносказание? Но практикантка уже видела достаточно людей, отходящих от наркоза или жара, и умела отличать интонации медикаментозной чепухи от осмысленных слов. И пациент только что совершенно отчетливо назвал себя преступником…

Чушь. О любом преступлении, произошедшем в окрестностях Плимута, уже сто раз передали бы во всех новостях, а этого горемыку даже в полиции не смогли опознать…

– Мы ничего о тебе не знаем, – мягко ответила она, старательно подбирая слова, – и здесь нас занимают не твои грехи, а только твои раны.

Незнакомец снова надолго умолк, и Мэг уже казалось, что он опять погрузился в зыбкую дремоту, когда к ней обратились усталые зеленые глаза:

– Все эти дни я слышал какой-то звук. Словно сверчок стрекотал. А вчера он затих.

А вот это был английский… Старомодно-певучий, будто текст из водевиля. Почти смешной и почти понятный…

– Это билось твое сердце. А мы слушали, ровно ли оно бьется.

– Зачем?

Любой ребенок, хоть раз смотревший сериал о врачах, знал, для чего прослушивается сердечный ритм, но Мэг ответила совершенно серьезно:

– Люди порой умирают прямо во сне. И единственный способ их спасти – это вовремя услышать, что сердце сбилось со своего шага.

Незнакомец вдруг едва заметно улыбнулся уголками губ. Приподнял правую руку, глядя на торчащий выше запястья катетер для капельницы:

– Бабочка, – пробормотал он, – бабочка на булавке…

Это прозвучало бессмысленно, но Мэг отчего-то совершенно отчетливо увидела со стороны белоснежную палату, посреди которой одиноко лежал человек с иглой в руке. И правда, будто бабочка в блокноте коллекционера…

Ее саму вдруг охватило зябкое чувство, будто кто-то любопытный рассматривал их обоих, таких отчетливо-живых и беззащитных на белом листе, сквозь гигантское увеличительное стекло. Даже заливающие палату лучи солнца, приглушенные жалюзи, на миг будто собрались в пучок, готовые выжечь в неуютной белизне круглую черную кляксу.

Мэг встряхнула головой, сбрасывая морок и едва не смахнув заодно сестринскую шапочку. Хватит метафор, она пришла вовсе не за этим. С нарочитой деловитостью поправив на пациенте одеяло, она ободряюще кивнула:

– Меня зовут Мэгги. Я заходила к тебе на днях, помнишь меня?

И вдруг осеклась, испугавшись, что снова наткнется на тот недоуменно-враждебный взгляд. Но незнакомец секунду смотрел на нее, а потом медленно кивнул. Чуть приободренная, Мэг откашлялась и добавила:

– А как зовут тебя?

Пациент не ответил, а Мэг заметила, как едва уловимым движением сжались губы. Не хочет говорить?

Подавив секундную досаду, Мэг покачала головой:

– Да не упрямься. Я просто принесла тебе завтрак. Мне надо как-то тебя называть.

В глазах пациента мелькнуло замешательство, словно он спешно пытался понять, как вести себя дальше. А Мэг шагнула ближе, словно к крупному и опасному псу, на миг спрятавшему клыки. Не отрывая взгляда от медсестры, незнакомец вжался в подушку, и губы его нервно дернулись. Мэгги же кивнула на ожоги:

– Это твое имя?

Пациент секунду помолчал и односложно отозвался:

– Нет.

Мэг вдохнула, отчего-то чувствуя себя неловко, словно ляпнула исключительную глупость. Курица… Это же следы пыток. Да еще имя какое-то нелепое… девчоночье.

Практикантка Сольден еще додумывала эти бестолковые обрывки мыслей, ища правильные слова для начала разговора и помня, что на нее надеется доктор Клоди. Лучница же Гризельда уже отбросила колебания. Она сама отнесла в хранилище рубашку со шнуровкой у ворота и куртку со швами ручного шитья. А значит, кем бы ни был этот парень с нелепым именем на руке, он все равно был из ее племени, и не нужно было никаких "правильных" слов.

– Из какого ты клана? – напрямик спросила она. Он назвал себя "сквайром", а такой титул был лишь в очень больших сообществах.

Но незнакомец только снова покачал головой, глядя на нее со смесью тревоги и ожидания.

Мэг досадливо закусила губу. Этот зеленоглазый псих словно вовсе не имел той самой, "обессахаренной" жизни. Он замер в своей роли, будто пчела в застывшем желе, не находя выхода в реальный мир. Амнезия?.. Или он плохо ее понимает? Или вообще сознательно притворяется?

Еще секунду подумав, она бесцеремонно села на край больничной кровати:

– Ладно, не бери в голову. Я буду называть тебя просто Сквайром. Послушай… Тебе трудно пришлось, я знаю. Но все позади, честное слово. Раны заживут, кости срастутся, память вернется. Я не стану тебе врать. Только не тебе. Я ведь такая же, как ты. Ты только скажи, ты понимаешь меня?

Зеленоглазый псих бегло взглянул на дверь, будто опасаясь, что его подслушивают, и ответил:

– Тот человек в белом назвал тебя "сестрой". Ты не похожа на монахиню.

– Я сестра милосердия. Для этого необязателен монашеский сан.

А Сквайр вдруг снова украдкой натянул одеяло выше, прикрывая полуобнаженный торс, и Мэг с удивлением сообразила, что он смущен.

Пытаясь заполнить неловкую паузу, она встала и взяла с тумбочки забытый было поднос, устраивая его на откидных ножках перед своим странным пациентом.

– Вот, попробуй. Не такие уж деликатесы, но уж всяко лучше раствора Рингера и глюкозы в вену.

Однако Сквайр посмотрел на еду и перевел на Мэг растерянный взгляд:

– Это все для меня? Зачем столько?

Мэг недоуменно оглядела поднос: обезжиренный йогурт, булочка, похожая на упитанного хомяка с коричневой спинкой, несколько ломтиков сыра, джем, слабый чай… Она сама после подобного завтрака проголодалась бы еще по пути в колледж.

– Тебе нужно хорошо питаться, ты потерял уйму крови, – сказала она, пряча свое замешательство за назидательным тоном. А Сквайр взял в руки булочку, бережно, будто спящего зверька: