скачать книгу бесплатно
Всем нам, даже тем, кто не симпатизирует «Спартаку», нужна опора в чем-то постоянном.
И парадокс, весьма точно отражающий время, в том, что есть основательные и здравомыслящие люди, на дух не принимающие «Спартак», и есть самые невыносимые спартаковские приверженцы в лице (точнее, в оскале) фанатов-разрушителей. Вспоминаю, кстати, что один из основателей главного футбольного клуба страны Андрей Петрович Старостин недолюбливал фанатов своей команды – его и в давние дни мучила очевидность противоречия.
«Спартак», как я уже говорил, – любимая команда Эдуарда Стрельцова. И я не вправе был в книге о нем не задержаться на феномене именно этой команды.
Динамовские корифеи в довоенных и особенно послевоенных сезонах считали свою игру наиболее прогрессивной и футболистов «Спартака» именовали «боярами», а Якушин – еще в бытность свою игроком – в сердцах обозвал кого-то из знаменитых соперников «спартаковской деревней».
Можно предположить и то, что «Динамо» ревновало «Спартак» к популярности у публики, как сегодняшние классики, допустим, ревнуют детективщиков.
Но «Спартак», как никто, умел черпать энергию в популярности – и связь с трибунами превращалась, без преувеличения, в мистическую. «Спартак» можно посчитать единственной в стране командой Игрока и Зрителя.
Бесков, реформируя «Спартак», на рисунок игры команды, заметьте, не посягал. Любимый зрителями и исповедуемый спартаковцами с малолетства «узор» комбинационной игры он сплетал из более суровых, чем в «Спартаке» привыкли, нитей. Ну и, соперничая с киевскими динамовцами Лобановского, не мог не стремиться подключить эту фирменную комбинационную сеть к более мощным энергетическим источникам.
Однако, повторяю, на рисунок Константин Иванович не посягал – да некоренному спартаковцу никогда бы этого не только не простили, но и не позволили бы ни в коем случае. Николаю Петровичу Старостину немало пришлось потерпеть от Бескова, но посягательства на суть и стиль принятого в «Спартаке» футбола он бы не стерпел.
В пятьдесят пятом году Бесков работал вторым тренером в сборной у Качалина. И знал «Спартак», составивший основу сборной, изнутри.
В отсутствие репрессированных в самом начале войны Старостиных хранить священный огонь, казалось, некому. Но не было бы счастья, да несчастье – во всех смыслах – помогло. Отсутствие твердой руки в руководстве клуба продлило жизнь ветеранам в послевоенных сезонах, что сказалось на результатах. Однако при засилье ветеранов гарантировалась незыблемость традиций. И новички, все-таки пришедшие им на замену, принимали спартаковский устав безоговорочно – еще бы: они же не с неба свалились, а родились в стране, где чуть ли не половина населения болела за «Спартак».
Особого склада люди из столь своеобразного клуба пришли под начало Качалина в сборную.
Подозреваю, что в начальственных инстанциях, заменяя домашнего тренера Василия Соколова на чужого для спартаковцев Гавриила Дмитриевича Качалина для превращения суперклуба (супер – по классу игры, разумеется, а не по финансовым возможностям) в олимпийскую сборную, исходили из потребности в человеке со стороны, способном не заблудиться, не увязнуть строгим коготком в заповеднике-междусобойчике – и вместе с тем не стать самодуром-разрушителем, остаться корректным, широкомыслящим специалистом.
Иванов со Стрельцовым были богом или судьбой посланы для усиления команды, составленной из спартаковцев.
За их призыв в сборную некого конкретно хвалить, кроме самой природы, создавшей Эдика и Кузьму.
И дело даже не в объеме – хотя и в объеме тоже – их футбольного дара, а в гармонии совпадения их возможностей с тем, что подходило, и с тем, чего недоставало «Спартаку».
Если кратко, то Иванов спартаковской компании стопроцентно подходил, а Стрельцова им недоставало.
Кузьма умел мгновенно избавиться от мяча и очень скоро получить его обратно – чем не формула спартаковской игры?
Эдик же решал проблему, над которой безуспешно бился много позднее Бесков – и над которой продолжал с не всем понятной настойчивостью биться Романцев, привлекавший для решения этой задачи соотечественников Пеле, когда соотечественники Стрельцова с нею не справились.
При известной ажурности, в чем-то «мотыльковости» (выражение Бориса Аркадьева) спартаковской игры им, по идее, нужен в атаке резкий контраст, мощная асимметрия, разрывающая оборонительные порядки противника не только острыми кинжальными уколами, но и ошеломляюще разящим ударом топора. То есть нужен во главе атаки атлет, несокрушимый в силовом противоборстве.
Вероятно, «Спартак» нуждался в таком центре и в сороковые годы. Но в конце сороковых пришел в команду двадцатитрехлетний Никита Симонян, склонный тонко комбинировать и много забивать, – и стало казаться, что ничего иного и быть не может, не должно. Симонян всех устраивал. Центр-таран английского типа в глазах клубной аудитории непременно проигрывал бы в сравнении с обожаемым спартаковским народом за изобретательные ходы Никитой.
Юного Стрельцова на самых первых порах по недомыслию спешили объявить тараном. Однако таранил он оборону по-особому – с небывалой чуткостью для подобного гиганта (по физическим данным) и былинного богатыря (по восприятию футбольной реальности), с пониманием ситуации для привлечения к соучастию в ее использовании партнеров, – он многое, а чаще и вообще все брал на себя, но и от партнеров успевал взять то, что считал полезным для развития атаки.
А партнерам оставались крошки с барского стола?
Но они же не роптали – в отвоеванном Эдиком пространстве им хватало места и времени проявить себя.
Словом, потаенная спартаковская мечта воплотилась в сотрудничестве со Стрельцовым в сборной у Качалина.
Делу партнерства весьма способствовала и крайне легкая совместимость со Стрельцовым в быту.
Он не робел и не заносился – был, прошу простить меня за подобие каламбура, просто противоестественно естествен в общении с именитыми и старшими товарищами.
Сам же Эдик считал, что в сборной его хорошо встретили: «Сергей Сергеевич Сальников всегда повторял, что любит со мной играть. Выходим, помню, на поле – он на трибуны посмотрит: много ли народу? „Полно. Надо сегодня выигрывать“».
Понимал ли Гавриил Дмитриевич, что в детском еще лице Эдика Стрельцова он приобрел не только мирового класса центрфорварда, но и единственного в нашем футболе – не касаюсь сейчас других областей, но в запальчивости мог бы и коснуться – свободного человека?
Свободного не по убеждениям, не от осознанного диссидентства (при Сталине и в постсталинские времена у нас никто и слова такого не слышал), а от природы, от редкостного генотипа, который не мог не усложнить неизбежным несчастьем стрельцовскую жизнь.
Без жертвенной платы за все, что дано ему от Бога, в судьбе его ни время, ни Россия с такой метафорической определенностью и не выразились бы.
Стрельцов – и в молодости (о чем я уже говорил), и сразу после возвращения в большой футбол – испытывал минутами колоссальное сомнение в себе.
Он по-российски огорчался из-за поражений – он мне сам рассказывал, что после проигранного киевлянам финала Кубка в шестьдесят шестом году, когда он по тренерскому замыслу попробовал сыграть на непривычной для себя позиции и получилось неудачно, всю ночь не спал, пил вино (не водку, не коньяк, а «красненькое») и крутил на проигрывателе много раз одну и ту же пластинку – «Черемшину» в исполнении Юрия Гуляева.
Но на поле он не знал себе равных в раскованности, в той – не устану повторять – внутренней свободе, которой он всю жизнь интуитивно руководствовался, хотя и обвиняли его в недостаточной твердости характера. И в самых незадавшихся своих играх он оставался раскованным, свободным – ждал (в иных случаях и напрасно), что снизойдет на него свыше – и он заиграет адекватно своим возможностям.
С этой же свободой он пытался прожить и обыденную жизнь, ждал и в общежитии такого же, как на поле и на трибунах, всепрощения за промахи, которые он искупал мигом вдохновения.
Только не существовало вне футбола – о чем он в молодости и не подозревал – точки приложения его дара.
И Эдик со своей свободой был обречен на неприятности и несчастья.
Он прошел сквозь них, не потеряв, при всех видимых утратах, самостоятельной души, в которую при всей своей гиперболической открытости и общедоступности так и не дал никому глубоко заглянуть.
Незадолго до смерти Эдика мы как-то разговорились с ним о профессиональном футболе в его полноценном, зарубежном, варианте – в конце восьмидесятых годов всех футбольных людей занимала эта тема.
И я засомневался: а смог бы он – при его-то подвластности настроениям – играть за какой-либо из мировых суперклубов?
Он сказал, что мог бы: «Там же такие деньги платят».
Я удивился: он же много раз мне говорил – и в том, что это так, я тоже много раз убеждался – о безразличии своем к деньгам: «Они для меня мало что значат…»
Но потом – его уже не стало, а я продолжал о сказанном им в разные времена думать – понял, что при совестливости Эдуарда астрономические суммы контрактов в профессиональных клубах и его вынудили бы принести себя хотя бы отчасти к соответствию галерному труду большого футбола, а не только вдохновению, посещающему и гения не каждый раз.
Ему бы пришлось ломать себя, пахать, как пашут менее одаренные, – и меньше получать удовольствия, чем тогда, когда имел он возможность играть по настроению.
И может быть, лучше для всех нас, да и для него самого, что прожил он в иное для футбольной России время?
В третий раз за последние два года противниками – теперь уже в официальном матче – нашей сборной стали немцы.
В Мельбурне Германия была представлена Объединенной командой, но в футбольную сборную вошли любители из ФРГ. И трепетать бы им перед встречей с командой, дважды побеждавшей лучших немецких футболистов. Но получилось так, что, разглядев в соперниках игроков, умеющих хорошо защищаться, – команду с организованной обороной – слегка замандражировали наши звезды.
Немцы отдали им инициативу, только контратаковали.
В олимпийском турнире, где каждая случайность может оказаться роковой, такая тактика для команды, исповедующей атаку, обещает нервотрепку.
Особенно когда игра у нападающих не пошла.
Анатолий Исаев забил гол на двадцать шестой минуте.
Увеличить счет никак не удавалось, страх попасться на контратакующий выпад сковывал опытных игроков – игра все же была первой на турнире.
Но, ведя необычайно жесткую оборону, молодые немцы прежде всего вымотались физически сами.
И Стрельцов первый обратил на это внимание-увидел вдруг, что опекавший его защитник, что называется, «наглотался», вот- вот выключится из игры, выпустит русского форварда из внимания. Эдик крикнул Сальникову: «Сережа!» Тот, как всегда, все видел – и сразу же ему пас.
Гол Стрельцов забил за четыре минуты до завершения матча. У всех от души отлегло.
А на предпоследней минуте немцы «размочили» Яшина.
Качеством своей игры все наши были, конечно, недовольны. Без обид выслушали замечания Качалина.
На легкую, как ожидалось, игру со слабенькой командой Индонезии вышли уже чересчур серьезно, по обыкновению отмобилизованные.
И опять тяжело пошло дело у знаменитой атаки.
Индонезийцы не мудрствовали – всей командой оставались в обороне: в штрафной площадке столпились все одиннадцать их игроков.
Такая манера игры наших форвардов-классиков и во внутреннем календаре всегда сердила.
Самолюбивое раздражение мешало сыграть остроумно и тонко против бездарностей-оборонцев.
Момент следовал за моментом, между тем время шло, а счет открыть не удавалось – и форварды начинали сердиться друг на друга за прямолинейность.
А уверенность в себе форвардов впрямую зависит от забитого гола. И когда мяч, как заколдованный, не мог никак проникнуть в индонезийские ворота, лихорадить стало и самых опытных и хладнокровных.
Спешка сменялась апатией.
Хуже не придумаешь.
Двадцать семь угловых ударов подали игроки советской сборной – и никакого эффекта.
Ничего не удалось сделать и в дополнительное время.
Потом убеждали себя, что помешало желание победить малой кровью. А не излишняя ли закрепощенность?
Но обсуждение случившегося – под руководством не только футбольных командиров, но и руководителей в больших чинах всей советской делегации в Мельбурне, проводимое в стилистике и лексике партсобраний, – могло бы привести к еще большему закрепощению.
Выручило привыкание к обязательным накачкам. Футболисты не поддались больше размагничиванию ответственностью.
И на повторную игру вышли лишь чуть-чуть подразозленные пережитым разочарованием – и состав несколько скорректировали: Маслёнкина поставили вместо Парамонова, а на левый край Ильина вместо динамовца Владимира Рыжкина – и действовали посвободнее.
И голы забили те, кому и полагалось их забивать: два – Сальников и один – Иванов, а четвертый – Игорь Нетто: он не так часто забивал, но один из четырех своих голов за сборную забил как раз заупрямившимся индонезийцам.
Причем три мяча забили в первом же тайме – чего было мучиться накануне?
И обидно еще, что зря растратили энергию перед полуфиналом с болгарами – труднейшим для нашей команды противником.
Полуфинал с болгарами вспоминали потом, может быть, чуть реже, чем матч в Москве против ФРГ.
Болгарам обычно удавалось навязать неприятный для нашей сборной рисунок игры. Известная общность в тактике требовала много терпения, а мотивация у сборной из маленькой Болгарии неизменно оказывалась выше, чем у наших футболистов, знавших, как тяжело играть с болгарами, но все равно считавших себя классом выше.
Класс действительно был выше у ведущих наших игроков.
Но до безусловной победы без ссылок на большее, чем у соперников, везение нашим футболистам постоянно чего-то недоставало.
В составе у сборной Болгарии среди мастеров выделялись еще и те, кого считали «специалистами по России».
Например, Колев – за ним советским защитникам никогда не удавалось до конца уследить.
Никто не сомневался, что игра предстоит нервная, но всех драматических для нашей команды поворотов никто не мог предвидеть.
На скамейке запасных ерзали бледные Симонян (он в отчаянии рвал траву), Маслёнкин, доктор Белаковский…
Белаковский заметил, как двинулся с искаженным лицом к их скамейке Николай Тищенко, поднявшийся с земли после столкновения с Яновым, – и бросился ему навстречу.
Тищенко требовал, чтобы доктор «вправил» ему «выбитое» плечо. Белаковский повернул ему голову, чтобы тот не видел своими глазами травму, разрезал темную от крови майку – и сам ужаснулся: ключица прорвала кожу и торчала наружу.
Тищенко сердился, торопил доктора, рвался обратно в игру. Белаковский с помощью другого доктора наложил повязку – и раненая рука оказалась прижатой к телу.
Полноценно играть с такой рукой невозможно.
Но и замены – по установленным для Олимпиады правилам – делать тоже нельзя было.
Качалин велел Тищенко, носившему прозвище Тракторист, уйти из защиты на левый фланг нападения – и стоять там, ни во что не ввязываясь.
Остались на поле даже не вдесятером, а вдевятером. У Валентина Иванова распухло больное колено – и его тренер держал на правом краю.
А Колев свой гол – на пятой минуте добавочного времени – забил. Наша сборная проигрывала 0: 1.
Вдевятером надо было идти вперед, а не сосредоточиваться на обороне.
Но каким образом?
Болгары контратаковать умеют, они уперлись, понимая, что не будет больше никогда такого шанса, когда у противника в полуфинале Олимпиады сразу двое игроков выйдут из строя.
Вместе с тем по защитнику и возле Кузьмы, и возле Тракториста на всякий случай они оставили.
Анатолий Башашкин сильно выбил мяч от нашей штрафной площадки. Стрельцов его подхватил и во всю мощь двинулся с ним прямо к болгарским воротам.
Опекавшие Иванова и Тищенко защитники – оба – бросились к нему с двух сторон.
Он между ними протиснулся.
Стрельцов говорил потом, что доля секунды была выиграна из-за того, что Кузьма прочел момент – и его намек на маневр на эту вот долю секунды и задержал защитника. В незаблокированное пространство Эдик и втиснулся, убегая в одиночестве с центра поля.
Опытнейший вратарь Найдёнов, изучивший досконально советских форвардов, правильно занял позицию. Но мяч – форварду-звезде должно везти и везет – после стрельцовского удара «скиксовал» и влетел в другой, чем направлял он, угол.
Счет сравнялся за восемь минут до конца добавочного времени.
