Сосед который слишком горяч

Она ловила себя на том, что замирает с чашкой в руке посне кухни, пытаясь уловить смысл в бессвязных звуковых осколках. Раньше его присутствие было громким, навязчивым, очевидным. Теперь оно стало тихим, скрытным, почти призрачным. И это пугало ее гораздо больше.

На пятый день тишины она поняла, что ждет. Ждет, когда снова раздастся грохот, музыка, смех. Ее нервы, привыкшие к регулярным атакам, теперь находились в состоянии постоянной готовности к бою, который не начинался. Это было похоже на синдром отмены. Ее тело требовало адреналина, который вырабатывался при каждом взрыве шума.

Однажды ночью ей показалось, что она слышит негромкие, ритмичные шаги. Не топот, а именно одинокое хождение из угла в угол. Медленное, усталое. Она прижала ухо к прохладной поверхности стены, затаив дыхание. Шаги стихли. Но в воображении она ясно видела его – Дамира, бродящего по своей пустой квартире так же, как она сейчас бродила по своей. Эта картина – он, большой и шумный, вдруг уменьшенный до одинокой, беспокойной тени за стеной – вызвала в ней странное, щемящее чувство, которое она отказалась признать жалостью.

Она пыталась вернуться к своим ритуалам. Готовила сложные ужины по рецептам из своих идеально систематизированных кулинарных книг. Раскладывала пасьянс. Но ее внимание постоянно уплывало к стене. Она начала чаще смотреть в глазок, когда слышала шаги в коридоре, надеясь – нет, не надеясь, просто… фиксируя – увидеть его. Но коридор был пуст.

Ее собственная квартира, ее оплот спокойствия, начала казаться ей ловушкой. Тишина стала давить, становясь все тяжелее и невыносимее. Раньше ее мир был четко поделен на «ее тишину» и «его шум». Теперь границы стерлись. Тишина стала общей, и в этой общей тишине он присутствовал даже более ощутимо, чем прежде. Она чувствовала его одиночество, его молчание, и это молчание было оглушительным.

Как-то раз, проходя мимо стены, она на мгновение задержала ладонь на штукатурке. Она была прохладной и безжизненной. Но ей снова почудился тот далекий, приглушенный скрип. Она отдернула руку, как от огня.

Что с ней происходило? Она добилась своего. Он не шумел. Он оставил ее в покое. Это была победа. Но почему тогда она чувствовала себя так, будто проиграла? Будто он не подчинился ее правилам, а просто сменил тактику, и новая тактика – тактика полного, подавляющего игнорирования – оказалась куда более эффективной.

Война закончилась. Но на смену ей пришла осада. Осада тишиной. И София с ужасом понимала, что стены ее крепости, которые так надежно защищали ее от внешнего шума, теперь работают как усилитель, превращая тихое, одинокое эхо чужой жизни в самый громкий звук из всех, что она когда-либо слышала.

Сквозь стену

Эта ночь была такой же тихой, как и предыдущие. Слишком тихой. София ворочалась в постели, не в силах заглушить внутренний гул, нараставший в ее собственной голове. Она провалилась в беспокойный, поверхностный сон, где призрачные тени молча двигались за тонкой, как бумага, стеной.

Ее разбудил не грохот и не музыка. Ее вырвало из объятий дремы резкое, гортанное слово, пробившееся сквозь бетон и гипсокартон как пуля. Потом еще одно. Голос.

Она мгновенно села на кровати, сердце колотясь где-то в горле. Полная луна заливала комнату холодным, серебристым светом, отбрасывая длинные, искаженные тени. Было три часа семнадцать минут.

Сначала она подумала, что это снова вечеринка. Но нет. Не было слышно ни смеха, ни приглушенного бита. Только голоса. Два мужских голоса. Один – незнакомый, резкий и требовательный. Второй… Второй был Дамиром.

Но это был не тот Дамир, которого она знала. Не тот, что насмехался над ней в лифте с наглой ухмылкой. Этот голос был другим – низким, сдавленным, налитым такой яростью, что от него стыла кровь.

София замерла, не в силах пошевелиться, вся превратившись в слух.

«…хватит этого цирка!» – донесся незнакомый голос. – «Ты что, думаешь, все само рассосется?»

«А что ты хочешь от меня услышать?» – ответил Дамир, и его слова были похожи на рычание раненого зверя. – «Что я буду пахать как лошадь до конца своих дней, чтобы оплачивать его долги? Его ошибки?»

София невольно прижала ладонь к стене. Холодная штукатурка будто жгла кожу. Она не хотела подслушивать. Это было низко, недостойно. Но ее парализовало. Парализовало raw emotion, которая сочилась сквозь стену, ядовитая и настоящая.

«Был!» – парировал Дамир, и в этом слове был такой взрыв боли и гнева, что у Софии перехватило дыхание. – «Он перестал им быть, когда… когда он… Я не могу это забыть, слышишь? Не могу!»«Он твой отец!» – крикнул незнакомый голос.

Его голос сорвался на высокой ноте, став отчаянным, почти мальчишеским. В нем была уязвимость, которая резанула Софию острее, чем любая насмешка. Она слышала, как он тяжело дышит, словваля после драки.

«Никто не просит забыть, – голос второго мужчины стал чуть тише, но не потерял жесткости. – Но надо исполнять свои обязательства. Люди не будут ждать вечно».

«Пусть не ждут!» – взорвался Дамир. – «Знаешь что? Иди к ним и передай… передай, что я ничего им не должен. Ни-че-го!»

Раздался оглушительный удар – словно кто-то со всей силы хлопнул ладонью по столу или стене. София вздрогнула, едва не вскрикнув.

«Вот так ты решил? Прекрасно, – незнакомец говорил уже с ледяным спокойствием. – Тогда разбирайся с последствиями сам. Я больше не посредник. Ты для всех снова станешь тем самым Дамиром… тем парнем с темным прошлым, который…»

Дальнейшие слова слились в неразборчивый гул. София слышала только интонацию – ядовитую, обвиняющую.

Она сидела, обхватив колени, и не могла оторваться от стены. Ее сердце бешено колотилось, но теперь это был не страх, а что-то другое. Щемящее, тяжелое любопытство. И тревога. Глухая, тоскливая тревога, которую она не могла объяснить.

«Темное прошлое». «Долги». «Отец».

Обрывки фраз складывались в мрачный, неясный пазл. Тот самый, о существовании которого она догадывалась, глядя на его шрам и татуировки. Но слышать это – совсем другое дело. Это было не абстрактное «плохое прошлое», а конкретные, живые, кровоточащие проблемы. Проблемы, которые заставляли этого большого, сильного человека кричать от бессилия в три часа ночи.

Она представляла его лицо. Не ухмыляющееся, а искаженное болью. Глаза, в которых плясали чертики насмешки, теперь, наверное, были полны мрака. Его руки, которые она мысленно представляла себе сжимающими кулаки в ярости.

Тихо, как мышь, она слезла с кровати и подошла к стене вплотную, прислонившись к ней лбом. Спор стих. Теперь было слышно только приглушенные шаги – тяжелые, неровные. Он ходил. Один. В той самой гнетущей тишине, которая сводила ее с ума последние дни.

И в этой тишине она уловила новый звук. Короткий, резкий, похожий на удар. Потом еще один. Словно кто-то с силой швырнул на пол какой-то небольшой, но твердый предмет. И потом – протяжный, сдавленный стон, полный такого отчаяния, что у нее по щекам сами потекли слезы. Она их даже не ощутила, пока соленые капли не упали ей на губы.

Она отпрянула от стены, испуганная собственной реакцией. Что с ней было? Почему ее трогало горе этого человека? Он был варваром. Хамом. Источником всех ее бед за последний месяц. Она должна была радоваться, что он наконец-то получил по заслугам. Злорадствовать.

Но она не могла.

Вместо ярости или облегчения в ней клубилось щемящее, незнакомое чувство. Любопытство, смешанное с тревогой и… состраданием? Нет, не то. Пониманием? Тоже нет. Это было чувство общности. Одиночества, разделенного тонкой стеной. Он там был один со своим горем. А она здесь – одна со своей тишиной.

Она больше не слышала ни звуков, ни шагов. Только звенящую тишину, которая теперь была наполнена новым, тревожным смыслом. Она легла обратно в кровать и уставилась в потолок, на котором лунный свет рисовал причудливые узоры.

Ее война с Дамиром, такая простая и понятная, внезапно усложнилась. Он перестал быть просто «соседом-хулиганом». Он стал человеком. Со своими демонами, своей болью, своими тайнами.

И самое страшное было в том, что эта его, настоящая, уязвимая сторона, пугала и притягивала ее гораздо сильнее, чем его наглая ухмылка. Теперь, зная, что скрывается за этой ухмылкой, она уже не могла просто ненавидеть его. И это осознание было самым тревожным из всего, что она услышала этой ночью.

Чашка кофе в три часа ночи

Тишина, наступившая после ссоры, была густой и тяжёлой, как смола. Она не приносила облегчения, а лишь усугубляла ощущение беды. София лежала, уставившись в потолок, и в ушах у неё всё ещё стояло эхо того сдавленного стона – звука, в котором было столько отчаяния, что его невозможно было просто забыть.

Прошёл час. Абсолютная тишина за стеной стала пугающей. Что, если он что-то с собой сделал? Мысль, дикая и иррациональная, впилась в сознание острым крюком. Нет, он не из таких. Он боец, он скандалист… Но ведь и бойцы иногда ломаются. Она слышала, как ломается он.

Внезапный, безумный порыв поднял её с постели. Она не думала, не анализировала. Она просто действовала, пока мозг отчаянно сигналил о безумии происходящего.

Что ты делаешь? Он тебя вышвырнет! Он будет смеяться! Это унизительно!

Но ноги сами понесли её на кухню. Руки сами взяли электрочайник, наполнили его водой, нажали кнопку. Гулкое жужжание заполнило тишину её квартиры. Пока вода грелась, она металась, как тигр в клетке. Это была ошибка. Колоссальная.

Но она уже не могла остановиться.

Она достала две высокие стеклянные чашки – не свои изысканные фарфоровые, а простые, прочные. Насыпала в них растворимый кофе. Руки дрожали, и коричневые гранулы рассыпались по столешнице. Она смахнула их ладонью, раздражённая собственной нервозностью.