скачать книгу бесплатно
– Ещё с паужина[8 - То же, что и ланч у англичан.] не пришли-с. Да вот они – пришли, стало быть-с!
В железную калитку в воротах протиснулся толстяк в мундире и направился в контору. Пройдя мимо крестьянина, внезапно остановился, обернулся:
– Тебе чего надобно, любезный?
И вдруг вскричал:
– Господин Волков! Алексей Андреевич! Да вы ли это? Глазам своим не верю!..
– Тем не менее, это я, любезный Пинчуков. Резво ты мимо проскакал. А Спиридонов мне и вовсе чуть было плетей не пообещал. Совсем загордились вы тут при большевиках, вознеслись…
Начальник бросился к пришельцу, схватил обеими руками его руку и затряс так сильно, что с его круглой физиономии слетели капли пота. Потом отошёл на шаг, продолжая с изумлением разглядывать гостя с ног до головы.
– Трудно, трудно вас узнать! Как вы, однако, измучены. Значит, спаслись… А ведь мы вчера по вам панихиду отслужили!
– Благодарю за заботу, – усмехнулся Волков.
– Из Перми телеграмма приходила, что вас там в тюрьме были расстреляли!
– Значит, не до конца расстреляли… В такое, наверное, поверить нелегко.
– Нелегко! – подтвердил Пинчуков, снова хватая Волкова за руку. – А вы вон какой герой: прямо из зубов красных драконов вырвались!
– Кто сей? – спросил Модестов старика Чемодурова, но тот лишь всхлипывал и мелко крестился.
– И вы не знаете, Сергей Феофилактович?
– Теперь знаю. Не сразу догадался, – ответил Горшеневский. – Перед вами – господин Волков Алексей Андреевич, личный камердинер бывшей императрицы Александры. Натурально цепным псом при ней состоял. Никто мимо него проскочить не мог. Даже сам Распутин. Это же какие тайны царского двора он носит в себе!
– И я вспомнил, – сказал Модестов. – В списке заложников, расстрелянных в Пермской тюрьме. Из придворных там содержались генерал Татищев, матрос Нагорный… Отдельной графой – великая княгиня Елена Петровна со сворой холуёв. Ещё графиня Гендрикова, гофлектрисса Шнейдер. И Волков. Все расстреляны! Кроме княгини. Как же он объявился с того света? Воленс-ноленс подумаешь, что без колдовства не обошлось, – хмыкнул он.
– Какое колдовство, Алексей Автономович! – отмахнулся капитан Горшеневский. – Не один он такой на свете. Нужно просто хотеть жить. И, конечно, немного везения. Про Чистосердова, присяжного поверенного и члена революционной управы, до большевиков, слышали?
– А что Чистосердов?
– Прямо из-под винтовок, из расстрельного строя бежал. Совсем голым. Как праотец Адам.
Тем временем Пинчуков, увидев, как по воротнику поддёвки Волкова поползла вошь, сказал решительно:
– Знаете что, Алексей Андреевич? Пойдёмте ко мне. Баньку-с велю истопить, жена соберёт поужинать, чем Бог послал, наливочка найдётся – ещё довоенная, точнее, дореволюционная.
– Благодарю сердечно, – сказал Волков, растрогавшись. – Банька… – он мечтательно закрыл глаза. – Настоящее чудо… А вот и наш Терентий Иванович!
С крыльца конторы сошёл Чемодуров и, шаркая подгибающимися ногами, поковылял к Волкову. Они обнялись.
– Как, Терентий Иванович? Не получилось в Тамбовскую?
Чемодуров заплакал. Пинчуков и Волков переглянулись и одновременно вздохнули.
– Государь, – всхлипывал Чемодуров. – Государь, я узнал сейчас…
– Да, – сказал Волков. – И я узнал, ещё в Перми. Расстрелян, Царство ему Небесное… А что с семьёй?
– Нет, не так! – воскликнул Чемодуров. Слезы у него моментально высохли. – Жив Государь! И Государыня! И детки! Врали красные бесы про расстрел. Врали!
– Вот как! – удивился Волков и снова переглянулся с Пинчуковым. Тот закатил глаза и развёл руками.
– Ведь вы тоже всё знаете! – с упрёком сказал Чемодуров начальнику тюрьмы.
– Не могу утверждать наверное, – осторожно возразил Пинчуков. – Я только четыре дня как в городе. Как большевики заложников стали хватать, загодя выехал подальше, в деревню, к родным супруги. Тем и спасся. Иначе не быть живу.
– А теперь на старую службу? – поинтересовался Волков.
– Не знаю. Комендант чехословацкий временно назначил другое начальство. Но и мне работа найдётся, – обещали в прежней должности. Тюрьма, хоть и пустая, но скоро будет тесно. Чистку большую чехи по городу делают.
Издалека послышался сухой треск – словно сломали пучок хвороста.
– Вот! – кивнул в сторону прозвучавшего залпа Пинчуков.– Уже вовсю чистка идёт. И то верно – иначе все вражьи дети тут не уместятся. Что, Терентий Иванович? Хотите что-то сказать?
Чемодуров не ответил – он съёжился и втянул голову в плечи.
– Так! Считаю, мы всё решили, – заявил Пинчуков.– Сейчас велю запрягать. Если новое начальство позволит.
Капитан Горшеневский разрешил заложить пролётку, но кучера не дал. Пинчуков сам взял вожжи, через полчаса они были на самой большой барахолке Екатеринбурга. Здесь Волков выбросил свою страшную поддёвку со вшами, порты и лапти. Не торгуясь, купил ещё хороший макинтош на тёплой подкладке, за ним поношенный английский френч, яловые офицерские сапоги с одной уцелевшей шпорой и новенькие французские кавалерийские галифе – явно украденные со склада союзников. Белье покупать не понадобилось: Пинчуков, с разрешения Горшеневского, взял два комплекта исподнего у тюремного каптенармуса. Один для Волкова, второй чуть ли не силой сунул в руки Чемодурову: старик отказывался поверить в такое счастье.
Вечером на квартире начальника тюрьмы Чемодуров и Волков – оба красные, блаженно распаренные, в чистом белье (старое со всем населением сразу ушло в печь) – сидели за столом, где в блюде лежал поросёнок с пучком зелени в зубах – истекающий жиром, в коричневой корочке с белыми трещинами. Грибы были солёные и маринованные, к ним ещё зелёные полосатые шарики арбузиков, мочёных в бочке. Был и квашеный, по-местному, в бочке, омуль, от которого шёл такой дух, что непривычных жителей столицы Чемодурова и Волкова едва не вырвало прямо за столом. Но после первой рюмки кедровой водки, своей, не монопольной, омуль уже не показался тошнотворным.
После второй рюмки Чемодуров загрустил, глядя на ветки яблонь, которые через открытое окно протянулись прямо в горницу. Слегка оживился старик, лишь когда принесли самовар. Он выпил только два стакана, после чего Пинчуков велел прислуге отвести Чемодурова, засыпавшего на ходу, в постель.
А сам открыл ещё штоф – с другой водкой, прозрачно-зелёной, на черносмородиновых почках. Выпили ещё и ещё, после чего Волков свою рюмку отодвинул в сторону и покачал головой:
– Ещё совсем недавно думал: всё! Жизнь кончена навсегда, а Россия отныне – сплошной красный ад. Бесконечный. Ужас без конца.
– Ну что вы, родной мой! – возразил Пинчуков. – Их песенка спета. Вся Россия восстала против большевизма. Фронт на юге, другой на севере, третий на Волге, у нас уже четвёртый, свой, сибирский фронт образовался. И союзники – Антанта у нас, а у большевиков никого.
– Да, нет у них союзников, – согласился Волков. – Пока. На нынешний момент.
– И завтрашний момент им ничего не обещает, – заверил Пинчуков. – Все передовые державы на нашей стороне. Даже Северные Американские штаты. Даже Япония! С такими союзниками…
Он многозначительно двинул бровями и налил ещё по одной.
– Союзники … – с неожиданной ненавистью произнес Волков и тут же оборвал себя. – А знаете, ваш омуль – настоящий деликатес. В Европе такого не знают.
– И не скоро узнают.
– А что до союзников… Не хочется самому верить, но жизнь заставляет. Это не союзники, любезный Григорий Степанович.
Вилка с омулем застыла в руке Пинчукова.
– А кто же?
– Грабители и мародёры. Неужто вы верите, что вооружённые иностранцы пришли, исключительно чтобы устроить наше счастье, что мы для них – прямо-таки братья родные? Чтобы потом, после краха большевиков, откланяться и уйти с такими же чистыми душами и пустыми карманами, как и пришли?
– Конечно, любая помощь должна быть вознаграждена, благодарность, знаете ли… – уклончиво произнес Пинчуков.
– Им не нужна наша благодарность. Им нужно наше добро! Причём всё и сразу. Выгодно будет белых поддерживать – поддержат. Предложат большевики больше золота, нефти, угля, леса – станут Ленин и Троцкий союзничкам братья родные…
– Вы, верно, очень измучились в эти дни, – ещё дальше отвёл от темы Пинчуков.
– Скрывать не стану. Измучился. Не дни – месяцы.
– Как же вам удалось уйти?
– Долгая история… Вам, действительно, интересно?
– Очень, Алексей Андреевич.
– Хорошо…
…Мы прибыли в Екатеринбург из Тобольска в мае, второй партией, с великими княжнами и цесаревичем. Сначала большевики увезли в дом Ипатьева только членов царской семьи. Потом комиссары возвратились к поезду.
– Волков! На выход.
Беру чемодан, была у меня ещё банка варенья, но приказали банку оставить. Сказали: привезут мне её потом. Так и не привезли. Не жаль мне варенья, только зачем врать? Сказали бы честно: чаю с малиной захотелось, я бы так отдал.
Нас – гофмаршала Татищева, графиню Настеньку Гендрикову, госпожу Шнейдер Екатерину Адольфовну – отвезли в тюрьму. Меня с Татищевым к заложникам, женщин в больничную камеру, обе были хворы. Через неделю пришёл новый приказ, ночью: «На выход – на вокзал».
– Меня тогда уже не было, – удовлетворённо отметил Пинчуков. – Господь вразумил: в самое время уехали мы с Макарьевной моей.
Волков кивнул:
– Да, нужно правильно читать знаки судьбы … – он скользнул взглядом по яблоневой ветке, обронившей в комнате два жёлтых листка. Потом посмотрел вверх на синий бархат за окном, где прошуршал ветер, заглушая сонный треск цикад, а когда затих, цикады затрещали ещё дружнее. В тёмном бархате медленно возникла свежая большая звезда.
– Да, – вздохнул Волков. – До чего же мы бываем легкомысленны. Надеемся, что всё само образуется, что Бог за нас всё сделает, – опасная привычка, я бы сказал смертельная. Чисто русская. Когда нас беда выучит?..
– Ещё по одной? Хороша получилась? – спросил Пинчуков.
– Изумительна!
Прожевав кусок омуля, Волков заметил:
– Хороша ваша водка. Даже в дворцовых погребах такой не сыскать… было. И, в самом деле, своя?
– Своя, своя. Чужой не держим. Даже монопольки. А насчёт знаков… Вы их видели? Читали?
– Да. Надо сказать, что тогда уже стали доходить до нас слухи о скором наступлении белых. Комиссары засуетились. Всем служащим выдали жалованье за три месяца вперёд. Понемногу уголовников, кто помельче, выпускать стали. Самое удивительное, заложников начали освобождать. И до нас очередь скоро должна была дойти – мы часы считали.
Однажды ночью вызвали в контору меня и женщин. Заложили две пролётки. В одну меня посадили с красноармейцем. На удивление, солдат был совсем без оружия. В другую пролётку посадили Гендрикову и Шнейдер – вообще без охраны. Спрашиваю солдатика, куда везёт нас. Он отвечает – по-доброму так, вежливо:
– Или к семье царской, в Пермь, или прямо в Москву.
От такого ответа у меня сердце зашлось. Ведь мы уже знали о расстреле семьи, хотя не верили поначалу. Болтали также, что расстреляли только Государя, а семья в Перми. Но мы в эту сказку не поверили. Значит, плохо наше дело.
Приехали на вокзал. Солдатик говорит:
– Вы здесь побудьте немного, а я схожу – ваш вагон, арестантский, поищу.
Ушёл красноармеец. Ночь. Вокруг ни души. Я слезаю с извозчика – кучер молчит. Будто не видит меня. Подхожу к женщинам. Говорю шёпотом:
– Слезайте. Уходим. Нельзя нам дальше ехать.
А они… Глазам и ушам своим не поверил: руками замахали, в один голос запричитали:
– Нет-нет! Не пойдём, да и зачем? Нас же в Москву везут!
Дескать, если тебе что пригрезилось, то уходи сам. И этот кучер всё слышит, но делает вид, что ему наши разговоры неинтересны.
– На тот свет нас везут, – говорю. – Поймите, наконец! Опомнитесь. Верьте мне!
Они снова руками машут: слышать не хотим.
– Господи! – перекрестился Пинчуков. – Помяни царя Давида и всю кротость его. Ведь это был момент!
– Да, – вздохнул печально Волков. – Само провидение говорило: «Спасайтесь! Даю вам случай!» Я знак понял, а женщины… За ошибку свою, за наивность недопустимую они очень скоро заплатили. По высшей цене. И я мог заплатить. Потому что никуда не ушёл.
– Так что же вы-то?! – воскликнул Пинчуков.
– Понимаете ли… Я и сам тогда засомневался. Может, и, в самом деле, зря паникую? Ведь кто оставит смертников без охраны? А нас оставили. Значит, не на погибель везут? Но вот если я сейчас уйду, они вполне могут женщин расстрелять. Из злости на сбежавшего.
Тут и красноармеец наш вернулся. И смотрит так странно, будто удивляется, что мы ещё здесь.
Повёл нас в арестантский вагон. Там много народу уже было, тут же и великая княгиня Елена Петровна, принцесса сербская. При ней самая настоящая миссия – чуть не дипломатическая: майор армии Мичич, солдаты Милач, Божич и, представьте себе, Абрамович. И секретарь миссии – русский майор Смирнов.
– Они же подданные иностранной державы!
– Да, кроме майора… И Елены Петровны. Она – супруга великого князя Иоанна Константиновича. Значит, уже наша. Приехала мужа повидать и хлопотать об освобождении. Причём, от имени правительства Сербии. Князь содержался в Алапаевске, в ссылке. На тюремном режиме.
Большевики не пустили Елену Петровну в Алапаевск, приказали возвращаться домой. Она ни в какую: без мужа никуда не поеду. Сказала, что правительство Сербии хлопочет перед Лениным об освобождении князя. Тогда ей предложили пожить в гостинице. И поместили в тюрьму. Сказали – здесь самая лучшая в городе гостиница. Шутники!
Короче, привезли нас в Пермь и сразу в тюрьму.
– Там, я слышал, порядки потяжелее, чем у нас, – заметил Пинчуков
– Как сказать… Я не почувствовал. Смотритель тамошний благожелательным человеком оказался. Но кормили плохо.
На прогулку выходили только я и майор Смирнов. Когда хотели, тогда и гуляли: запретов не было. Сербы не ходили, боялись: во дворе иногда заключённых расстреливали. На глазах у всех охрана убила бывшего жандармского офицера Знамеровского. В тот день к нему жена с сыном из Гатчины приехали, но свидания им не давали. Знамеровский и выразил неудовольствие, сказал охране что-то резкое. Его тут же и убили. Прямо во дворе.
И вот как-то ночью приходит в камеру надзиратель:
