Так поговорим же о любви

Я молча зашел и взял книжку. Не читается. Выглянул в окно. Сидят. Женщина плачет. Может и не притворяется. Пошел к директору. Постучал и зашел. Просматривает какие-то бумаги.

–– Сергей Никитич, сидят.

Встал, подошел к окну. Минуты две на них смотрел. Я тоже подошел и посмотрел на них. Мужчина смотрел на нашего директора, когда я подошел, отвел свой взгляд.

–– Ты понимаешь, Коля, мужчина, что сидит на скамеечке занимает немалый пост в городе, коммунист. Я знаю и его и его семью. И он знает, что я это дело так не оставлю, подыму вопрос о воспитании его детей на собрании, подыму вопрос в том ключе, что могут ли быть дети –барчуки у настоящего коммуниста. Мы уже на собрании касались вопроса о воспитании его сына, тоже почти так же обидел человека, как его сестра, поставили ему на вид. И я сомневаюсь в его искренности.

–– Да, но жена-то плачет –не совсем уверенно не согласился я.

Директор долго, а может мне показалось, смотрел на меня.

–– Иди дежурь, и ни кого не пускай.

Пошел. Дежурю. Не читается.

Через пять минут хлопнула директорская дверь. Злой и решительный направился к ним. На ходу указывая на входные ворота что-то резко сказал. Ему не ответили. Подошел и говорил минут пять, поминутно указывая на ворота. Женщина подняла заплаканное лицо и что-то сказала. За ней неуверенно мужчина. Директор начал успокаиваться, махнул безнадежно рукой и все направились к крыльцу. Зашли. Директор пошел наверх, а они как у дверей встали, так и стоят. Никто не подошел руки погреть у батареи, а ведь застыли. Не рассчитывали на такой расклад, что их не пустят, ни на то что резко похолодает и начнется поземка.

Директора не было минут двадцать. За это время по коридору проходили, пробегали малышня, лет семи, восьми. Женщина пыталась их угостить, совала конфеты , пряники,–диковинки для детдомовцев, но малышня, перед тем как взять, смотрела на старшего, на меня, я отрицательно мотал головой и они поспешно прятали ручки за спину, и угасал у них к лакомству интерес. И не зная, кто перед ними, из любопытства остановились в отдалении. Если кто-то из родственников пришел к воспитаннику, почему старший запрещает? И почему женщина такое вкусное лакомство дает плача, горько плача? Почему, наконец, старший брат, который по ночам дежурит у их кроваток, такой заботливый и чуткий, который никого не дает в обиду, который успокаивает нас по ночам, когда мы плачем, здесь сидит с «отсутствующим» лицом, когда гости стоят и не успокоит женщину?

Директор спустился с девчонкой. Интересно, что он ей сказал, как убедил спуститься? А сказал, как мне потом передали, только одно:

–– Оксана, простить или не простить, как сердце подскажет. Но они настроены решительно хотя бы увидеть тебя, попросить прощения. Николай их и так заморозил, не пустил в дом. А ведь если замерзнут, и даже простынут, на нашей это совести, на твоей и моей. Спустись к ним. Вместе со мной. Прошу тебя, дочка.

Оксана впереди с «каменным» лицом, директор за ней:

–– Вот моя девчонка.

И смотрит на меня осуждающе. Я показал глазами на свободные стулья. Он покачал отрицательно и осуждающе головой. Все, не миновать трепки. Переиграл. Уважение к старшим прежде всего. Хорошо, хоть не знает, что на крыльце нагрубил. Поспешно встаю и подхожу к окну. Рядом со мной становится директор:

–– Может и простит, если поверит –добавляет.

–– Дочка, прости –женщина падает на колени перед Оксаной, обнимает её руками. – Прости нашу зажравшуюся дуру, прости нас. Прости нас, пожалуйста. От чистого сердца прости нас.

–– Мне сказали спуститься, чтобы вы не замерзли. До свидания.

Поворачивается и уходит. Женщина так и осталась стоять на коленях, плача. Малышня разбежалась, когда поняла кто перед ними.

–– Пройдемте ко мне –говорит директор, подымает женщину и они проходят в директорский кабинет.

Полчаса, не меньше, разговаривали. Говорил больше директор, переходя с повышенного тона на все более миролюбивый. Вышли с просветлевшими лицами, зато директор был «выжат», такого усталого я его еще не видел. Перед тем как нас покинуть, положили на подоконник пакет, как я заметил, с одежонкой, полиэтиленовый:

–– Коля, –обращаются ко мне –Сергей Никитович не взял, это Оксанке, тут платьице и кофточка, новые; а это сладости, все угощайтесь. Мы еще к вам придем. И попрощавшись, уходят.

Директорская дверь только скрипнула, я уже на ногах, и присел, когда гости ушли. Проводив до ворот, директор вернулся, присел рядом:

–– А по шее не хочешь?

–– За что, Сергей Никитич –«валяю дурака» –знает про дерзость, или не знает. Если знает, не миновать «шейной мази».

–– Сколько раз говорить, повторять, что надо вставать и приветствовать взрослых стоя.

Значит не знает. Ух!

–– Сергей Никитович, честное слово, больше не повторится.

–– Будем надеяться. Встал и подошел к окну, посмотрел на пакеты:

–– Куда все это деть?

–– Да пусть лежат, мышей тоже кормить надо.

–– Может раздадим малышам, а старшой? Не говоря откуда.

–– Сергей Никитович, Вы же сами сколько раз говорили, что врать нехорошо.

–– Так мы и не будем врать.

–– А какая разница?

–– Правильно, Коля, нет разницы. Усвоил значит. Тогда пусть едят мыши. Ты знаешь, что больше всего поразило наших гостей –это то, что такие маленькие, которые вволю простой то пищи только здесь поели; при виде сладостей разгораются глаза, но как только на тебя взглянут, глаза тухнут и они прячут ручонки. Ведь ни один не взял, что женщина сунула в кармашки выложили все на подоконник, аккуратно выложили, не выбросили, не разбросали. И подчинение, уважение. Гости почувствовали, что малыши не из боязни тебя послушались, боязни в них не было. А как старшего брата.

И пошел в кабинет, на ходу сказав:

–– Я возле дверей был и слышал твою грубость. Еще раз услышу, уши ослиные будут.

Я потрогал свои « зардевшие» уши. Больно, однако, будет.

Два дня лежали пакеты на подоконнике. На третий день пропали, в обеденное время.

Детский дом семейный, у каждого братишка или сестренка, и не одна или один. У каждого возраста свои заботы, обязанности, уроки. И сколько в школе классов, столько в доме групп, десять значить. И была еще одна группа, человек двадцать, дошколята. Из средних и старших групп выделялись школьники заниматься с дошколятами –дежурные. В этот день дежурным был я. После «тихого» часа –полдник. В промежутке между обедом и ужином, когда школьники сделали уроки а у младших закончился «тихий» час в столовой давали стакан кипяченного молока и пару конфет. Пришли в столовую, там уже все разложено каждому по тарелочке, как сейчас помню –три конфеты, половина яблока и три печенюшки. Довольно неплохо. Но никто не притрагивается. Обстановка накаляется, все молчат. Воспитатель, Екатерина Андреевна и я не поймем, в чем дело, но и не расспрашиваем. Я кивком вопросительно «спросил» у ближнего стола, не вставая с места. Сползает со стула, специальной мебели для малышей не было, малышка и топает ко мне:

–– Коля, куда делись пакеты с подоконника? –и смотрит осуждающе.

–– Не знаю, – растерялся я.

–– А их кастелянша забрала, я видел –вставляет мой братишка с соседнего стола.

–– А что молчишь? –укорила воспитательница.

–– А никто не спрашивает –парирует.

Еще три девчонки сползают со стульев и делегацией отправляются к кастелянше. И быстро возвращаются:

–– Их мыши съели, и еще и одежду, и бельё. Остатки в ведре, нам баба Оля показала. Говорит, и не попробовала почему-то.

Все быстренько рассовывают по карманам сладости, выпивают остывшее молоко и разбегаются к своим старшим братьям и сестрам. Свободное время. Кто пойдет на каток, кто просто погуляет с братишкой или сестренкой по городу, кто чем-нибудь займется дома.

Осознание и покаяние своей провинности, своей нечистоты –это еще не все, что нужно Богу, что нужно человеку. Только тогда принимается покаяние, и только тогда прощается, когда человек духовно настроен «похоронить» бывшего себя, и когда человек решительно «поет заупокойную», эта решимость и уверенность передается и другим, и его прощают и человек и Бог. Но «заупокойная» может нарастать в душе и постепенно, по капельке, если ты осознал, прочувствовал, и идешь к покаянию постепенно, ступенька за ступенькой, очищая мозг и сбрасывая с души лохмотья прежних своих «правильных» понятий.

В скором времени девчонка, что обидела Оксанку, стала её лучшей подругой; Боря, брат её, всегда был с нами; мать Бори была с воспитателями, помогала, как могла. Николай Семенович стал спортивным организатором детдомовской детворы –лыжные гонки, легкая атлетика, коньки. Все свободное время они проводили с нами, с толком проводили, и уходили домой только ночевать. И так было довольно долго; пока детский дом не переместили в другую часть города.

Каждый день в детском доме был по своему неповторим. Обязанности каждого воспитанника по поддержанию чистоты, выполнению домашних заданий, посильная помощь воспитателям –как и во всех семьях, только наша «семья» в скором времени состояла более чем из трехсот человек. Но как бы не разнился день ото дня, как бы он ни изобиловал разнообразными случаями и происшествиями, все эти случаи и происшествия были похожи по своей сути, родственны. И какие были проблемы более тридцати лет назад, проблемы профилактики сиротства, чтобы его было меньше, они остались и теперь. И дети остаются сиротами при живых родителях из-за беззакония родивших их, в удовлетворении своих похотей любыми средствами. Но всякое беззаконие как обоюдоострый меч: ране от него нет исцеления.

«Располовинив» интернат, в корпусе, где организовали детский дом оставили выпускников интерната, семнадцатилетних девушек и юношей. И в первое время, пока выпускники были не устроены в учебные заведения, они очень хорошо помогали воспитателям в устройстве и акклиматизации вновь прибывших бедолаг. Привозили и поодиночке и группами, семьями. Надо сводить в душ, переодеть, поставить кровать, сказать ласковое слово, взбодрить, обучить элементарному. Ночи были тоже беспокойными. Кто-то просыпается и зовет маму; кто-то встанет и бродит, как лунатик, кто-то не может заснуть из-за перемены обстановки. Надо успокоить, рассказать сказку, разрядить обстановку. Были и ночные няни, и воспитатели дежурили и старшие воспитанники просиживали ночи у кроватей малышей. И все братья и сестры. Но кровная связь от общъности не утрачивалась а только усиливалась, и такое внимание и забота о друг друге как в детском доме, не часто встретишь и в семье.

Мы дорожили своим домом, дорожили тем благополучием, что дало нам государство и слуги государства –наши воспитатели. От директора до кастелянши, повара и посудамойщицы –все люди любящие детей, неравнодушные. Равнодушные и жестоковыйные не держались, уходили. Не тот психологический климат. С первых дней была поставлена задача –сделать дом образцовым, истинно семейным, что б в нем витал дух дружбы и взаимопонимания. Но радость не может быть без слез и доброта –не доброта, если она не противостоит злу. Ребенок ребенку –рознь; если у ребенка хотя бы зародыш остался добра, этот зародыш старались взлеять, ухаживали за ним, чтобы из этого зародыша вырастить хорошего гражданина, который мог бы сказать не лукавя – я человек. Но уже и в маленьком человеке при «хорошем поливе» вырастает зло и непотребство до такой степени, что направить его по пути истины невозможно. Зло и непотребство врастает в человека и пускает глубокие корни. И нет ему оправдания и в смерти его. И общество старается от таких избавиться, направить их в ихнее общество, избавиться от непотребства, дерьма. И если для кого-то дерьмо есть благоухание, для большинства это все-таки дерьмо. И воспитательные беседы, увещевания –пустая трата времени. И надо усвоить всем и всегда, что худые сообщества развращают и добрые нравы. И от худых сообществ нас освобождали раз и навсегда. Но под «общую молотилку» освобождения, под колесо всесокрушающей чистки подпадали и не развращенные злом. Если старшего в кровной семье устраивали на учебу, то, как правило, младших из детского дома «расшвыривали» по одному по интернатам. И хватало младшим и того, относительно короткого времени, да еще в малом возрасте, когда ребенок что «губка» впитывает что худое, что доброе; попадая с доброго общества в общество попирания чести и достоинства, в волчье логово; ему ничего не оставалось как и стать подобным обществу, что его окружало. И затухало кровное родство, сменяясь безразличием, отчуждением.

С августа по октябрь привозили милицейские «уазики» воспитанников. Иногда подъезжало до пяти машин в течении дня. Всех надо сводить в душ, накормить, показать его кровать, объяснить о порядке, расписании, что он должен делать и что воспитанник ни в коем случае делать не должен. И сразу разъясняли что детский дом семейный, единственный, где не разделяют братишек и сестренок, и этим надо дорожить. Предупреждали, что если кто будет нарушать порядок, сбегать из детского дома, воровать, не учиться, от тех будут освобождаться, распределяя всех по отдельности по другим детским учреждениям.

И заработало «колесо чистки». С одиночками не церемонились и повторных бесед не проводили –своровал, сбежал – в интернат. Повторные, и редко, три раза, но не более, воспитательные беседы проводили у кого были сестра или брат. И беседы все были в одном «ключе» –надавить на боязнь потери близости кровного брата или сестры. Если эта боязнь « срабатывала», –маленькая рука тянущаяся стащить в магазине с прилавка товар, пока продавщица « разевает рот» «одумывалась» и пряталась за спину; «романтика» путешествий и ночевок в подъездах и подвалах забывалась, вычеркивалось из памяти, – и не было выбора у маленького гражданина, как проводить больше времени со своим братишкой или сестренкой, жить в нашей большой семье. Кто дорожит большим, семьей, для того открыты и двери к познанию «малого», и усвоение понятий –что такое хорошо и что такое плохо –дело времени, малого времени. Многим хватало и одной, первоначальной, по прибытии беседы и разъяснения. И не прошло и полгода как массовые побеги прекратились, прекратилось и воровство что в доме, что в городе, и поселился в доме дух взаимопонимания и поддержки. Отдельные «казусы» были, и сейчас есть, но воспитательная работа пошла по проторенному руслу и отдельным «каплям» выбора не было –или плыть в общем потоке или впитываться в срамоту.

Навещали воспитанников и родственники. В таком случае дежурный предупреждал по «цепочке» воспитанников, чтобы в случае надобности воспитанники переходили из одного крыла здания в другой по верхним этажам и не « мельтешили» на первом этаже, не мешали свиданию. И на это время на первом этаже была абсолютная тишина, редко кто пройдет, кого не успели предупредить. В основном бабушки и дедушки, редко когда старшие братья и сестры, и совсем редко тетушки и дядюшки. И угощения, сладости после ухода родственников распределялись среди младшей группы. Может и были случаи « куркования», но я не помню.

Навестил и нас дядя по материнской линии через месяц ( откуда узнал?) как мы стали жить в детском доме, принес в подарок полкило конфет за семьдесят шесть копеек килограмм, самых дешевых, мы называли их «подушечки». Не очень весело мы его встретили, сказал ли кто из братьев и пару слов, не помню. И за конфетой никто руки не протянул, на полдник нам только что давали получше. Лежат конфеты на подоконнике, и тут по этажу пробегает малыш. Я взял горсть конфет, хотел угостить. « Ты что делаешь, я вам принес» –слышу дядино « шипение». Молчком высыпал конфеты в кулек а кулек засунул ему в карман. И закончилось наше свидание, дядя ушел не попрощавшись, с кульком своих конфет. Через неделю после дяди нас навестили и тетушки, и такое же «шипение» и те же самые слова. Но тетушки не унесли конфет, их съели мыши. Детдомовцы не нуждались в подаянии. И перестали тетушки и дядя нас навещать, зачем « дураков» проведывать.

Наконец-то к нам приехал из деревни долгожданный старший брат, который с малолетства воспитывался у бабушки. Бабушка из-за нездоровья не смогла. Из своих пятидесяти рублей пенсии бабушка купила внуку для братьев два килограмма хороших конфет, пряников. И мы тут же устроили пир. Пригласили всю малышню и враз все уничтожили. И наперебой рассказывали как мы жили, как живем, малышня вся перебывала у него на коленях, жуя пряник и рассказывая в свою очередь про свои проблемы. Старший брат приехал! Брат. Этим все сказано.

Приходили и родители к своим ребятишкам. Как правило « под градусом», и мы их тут же выпроваживали. Пришла раз пьяненькая мамаша, допустили её до свидания. Подросток лет двенадцати, стоит, на мать не смотрит, считает проезжающие машины по дороге, младшая сестренка все порывается слезть с колен мамаши, она удерживает. Полчаса поговорили и расстались. Но малышка до полночи не спала, звала маму, требовала маму. И директор запретил дежурным запускать отцов, так называемых, и матерей в детский дом и препятствовать свиданиям на прогулках. Ибо одно расстройство детям от таких свиданий. И немного их было, немного.

На первом году существования детского дома два раза провели эксперименты по возвращению детей родителям. И они прошли неудачно, дети возвращались в детский дом. Пришли сами. И если двое пацанов из одной семьи вернулись через две недели из пригорода, то двенадцатилетняя сестра с двумя младшими братишками пошла пешком в детский дом за двадцать пять километров от города, среди зимы, и не доходя до города километров пять их подобрал грузовик. Шофер завел ребятишек, удостоверился что « нашенские», сделал выговор директору, повазмущался на его легкомысленность, обнял своих пассажиров и попрощавшись, ушел. Я до сих пор помню, какое было виноватое и удрученное лицо у директора, как он старался оправдаться перед « чужим» человеком, как тепло его благодарил. Ребятишки обморозились и пролежали в лазарете с неделю. Эксперименты прекратили.

В дни благополучия пользуйся благом. И мы им пользовались в полную меру. Для нас в то время искусственно была закрыта дорога к трапу « корабля дураков», где пьянство, курение и прочие непотребства, – и показали путь к самосовершенствованию, к свету. Это потом мы в самостоятельной жизни многие сами и трап бросим на борт этого корабля и будем «плыть» блаженствуя. Но в то время блаженство наше заключалось в противоположном.

Через дорогу от нашего корпуса находился стадион « Прогресс» и большинство городских а подчас и краевые соревнования летом –по бегу, футбол; зимой –конькобежный спорт, ралли на мотоциклах часто проводились. В это время детский дом « вымирал»; на первых двух этажах полная тишина, но зато на третьем и на крыше «вопли» и комментарии болельщиков достигали стадиона, с третьего этажа он был виден как на ладони. В зимнее время стадион был для нас любимым местом прогулок, прокатиться под музыку на коньках. Кто не умел, в срочном порядке учился.

Посещали кинотеатры группами, концерты, бывали и в драматическом театре на спектаклях. Культурная жизнь города мимо нас не проходила. Кружки самодеятельности, спортивные секции – везде двери открыты, по желанию и способности занятие найдешь.

В жизни любому человеку, от мала до велика, нужна опора, поддержка в его начинаниях, работе. Поддержка, благожелательность общества, благожелательность близкого тебе, родителей, сестер, братьев, жены, мужа. Опора, изначальная точка отсчета, от чего человек должен исходить. Ради чего и кого. И самый глупый сделается мудрецом, и неумеющий научится и трусливый проявит чудеса храбрости. И тщеславие здесь играет не последнюю роль, она двигатель. Все познается в сравнении, в результате. Теряя опору, поддержку; встречая отовсюду безразличие и отчуждение человек теряется и сбивается со своего пути, и если он вновь в скором времени не возвращается на путь добра и света, то потерян он.

Человек хорошо работает тогда, когда вся ответственность на нем, когда он поставлен в условия, когда нельзя отложить на завтра то, что можно сделать сегодня. Каждодневный труд на благо всех, чуткая забота о друг друге воспитало в нас коллективизм, сопереживание. Мы старались быть лучше, культурней, старались чего-то достичь, каких-нибудь результатов в спорте, в учебе. Нравилось, когда нас хвалили, восхищались нами и старались заработать похвалу. С первой же зимы занялся потихоньку закаливать свой организм, обтираться снегом. Понемножку, понемножку, и до полчаса. Пробегусь, руками, ногами помахаю, нырк в сугроб и снова пробегусь. И через неделю ныряли в сугроб уже трое, через месяц вся старшая группа. Два раза в день. В воскресенье –лыжные гонки. Закалил свой организм к середине зимы, и, несмотря на крепкие морозы ходил в рубашке. Нравилось ловить на себе удивленные взгляды, «распирало» грудь когда мамы, а особенно папы приводили меня в пример моим сверстникам. И заслуженно.

Как при множестве дел не останешься без вины, так и без направляющей, указующей руки, без учителя, наставника, коими в первую очередь являются родители, не будет толку, но бестолковщина. И эта бестолковщина процветала в нашем доме. Учились « не очень» в школе, и такие же успехи были и на других поприщах. Нужно ведь не только найти на что ты способен, нужно еще и усидчивость, умение работать, самоосознание что результаты приходят со временем, с великим трудом. И вот как раз этого самоосознания-то у нас и не было –не получилось в течении малого времени, значит все, бросаем, другое начинаем. Нам же результаты надо чуть ли не сразу –откуда же они возьмутся? Вот и получилось из нас, что получилось.

Но сказать что совсем не было результатов, неверно. Распыленность, метания от одного к другому, непонимания усиленного труда к достижению определенного результата, непонимания своего предназначения –это было. Тяга к полноценному времяпровождению –тоже результат. И что я заработал в четырнадцать лет второй юношеский разряд по лыжам –результат.

В начале первой зимы жизни в детском доме директор « пробил» с десяток билетов для воспитанников на концерт оркестра русских народных инструментов. После концерта подошел к дирижеру, она же и руководитель, и попросил разрешения присутствовать на репетициях оркестра. Руководитель сказала что даст распоряжение вахтеру, чтобы меня пропускали, сказала в какое время будут репетиции.

И зачастил я, не пропуская репетиций. Сижу в сторонушке, слушаю. Интересно. Музыкальной грамоты никакой, музыкального слуха, вроде как и тоже нет, может быть: заинтересовало более творческая работоспособность музыкантов, проработка отдельных мест, стремление к согласованности музыкальных фраз. Заинтересовал сам процесс работы. Когда жил с приютившими нас родителями, отец не выпускал в свободное время из рук баяна, заинтересовал и меня, и к тому времени, как попасть в детский дом я выучился играть несколько детских песен, несложных наигрышей и вроде как бы и не совсем « профан».

Заинтересовалась руководитель мной и в один из вечеров решила проверить на что я годен. Перед тренировкой с оркестром простучала пальцем мелодию. Я повторил. И еще пару раз. Повторил. Спросила, знаком ли с баяном. Взял молчком баян и проиграл вторую, более сложную партию « Во саду ли, в огороде». Руководитель осталась довольна и открыла не смотря ноты для баяна, попросила сыграть. Удивилась, что ноты не знаю:

–– Читать умеешь?

–– Умею: странный вопрос.

–– Бери баян, иди вот в ту комнату и в тишине разучивай. Сегодня должен ты дойти вот до этого задания.

Вручив самоучитель и отправив меня заниматься занялась репетицией с оркестром.

И увлекла меня работа с нотной грамотой, увлекло то, что «закорючки» означают определенный звук на клавиатуре, и чем было сложнее задание, тем интереснее его было выполнять. И рядом был наставник, учитель, который вовремя одергивал, не давал «зарываться», что б не перепрыгивал задания, ища более сложное музыкальное произведение, объясняя, что восхождение должно быть постепенное и что не изучив досконально более простое, «скучное», нельзя постигнуть и сложное. И пошла работа, пошла учеба.

По природе я человек тщеславный, любящий шокировать, любящий похвалу, я почему то скрывал и скрываю до сих пор те свои наработанные заслуги, за которые и надо бы меня хвалить более всего, а «срываю» аплодисменты вроде бы на второстепенных, а подчас и ничего для меня не значащих делах и поступках. Живя своей семьей специально не радовал музыкой никого. Когда попросят, сыграю, но сделаю это вроде одолжения, не более. В семье от игры на баяне немного удовольствия получали –сыграв для закрепления уже проученный материал, переходил к изучению следующего. Музыка существует для того, чтобы радость доставлять людям, удовольствие, –тут бы как раз и надо бы «выпятить» грудь, проявить свое тщеславие –для меня она существовала как просто очень интересный и увлекательный, только для меня, процесс. И только несколько раз я сыграл специально, дал с товарищем концерт и порадовал музыкой. Что ты представляешь из себя, душа человека, и каким хлебом тебя кормить?