Новый нуар

– Землетрясение…

Почти одновременно в зале раздался срывающийся крик, который подхватили и другие:

– Землетрясение! Землетрясение!

Люди бросились к выходу. И Колокольчиков тоже за несколько секунд оказался в проходе. Лица вокруг были так искажены страхом, что казались ему неприличными. Бежали по длинному пожарному коридору, пол ходил под ногами ходуном, стены угрожающе накренялись.

Было странно, что чувства в этот момент, как будто, отключились, и Колокольчиков бежал, потому что знал, что нужно бежать, а не потому, что было уж очень страшно. Он как-то отстранился от происходящего и не воспринимал его непосредственно…

На бульваре был содом. Под ногами хрустели стекло и битый кирпич, с фасадов время от времени отваливались куски лепнины. Афиша с названием фильма валялась на тротуаре, а из-под земли по-прежнему доносился грозный рокот. Люди сгрудились в середине бульвара, тесно прижавшись друг к другу, чтобы находиться подальше от домов, которые, казалось, могли обрушиться в любой момент. И все это плавало в такой густой и едкой пыли, что не было видно неба.

Походив немного по бульвару, Колокольчиков решил все же вернуться в кинотеатр за курткой и портфелем. Среди рядов уже суетились какие-то люди, слышались выкрики: «Где мое пальто?!», «Украли сумку!» Ничего не нашел и решил идти в общежитие как был, в рубашке. Вокруг все было страшно, наверное, так город выглядит после бомбежки: клубы дыма, крики бегущих людей. В конце бульвара многоэтажное здание превратилось в груду мусора метра три высотой. На берегу Дымбовицы, на земле лежали укрытые разноцветным тряпьем пожилые женщины, которые тоскливо смотрели на дымящиеся развалины напротив. Возле театра «Буландра» с прохожими смешались актеры в нелепых сказочных костюмах…

Сквер перед общежитием был запружен студентами, все старались шутить. Разведены костры, на земле расстелены матрацы, на раскладных стульях – закутанные в одеяла люди. Ждали афтершока. По радио передавали президентский декрет о чрезвычайном положении.

Колокольчиков поднялся в комнату. Ключ проворачивался в замке, поэтому ударил ногой, и дверь распахнулась, расщепив притолоку. Сидеть в закрытом помещении было, однако, невмоготу, и он пошел толкаться среди студентов. Тут появился Дан с его курткой и портфелем. Оказывается, он выбежал из кинотеатра через летний сад на улицу Константина Милле, а потом первым вернулся в зал и забрал вещи.

В 2022 году знакомый театральный режиссер решил показать Колокольчикову свой новый проект и привел его… в бывший кинотеатр «Капитоль».

Зал, где сорок лет назад Колокольчикова застигло стихийное бедствие, лежал в руинах. Режиссер был впечатлен рассказом Колокольчикова и пообещал:

– На торжественном открытии я посажу вас точно на те места, где вы сидели тогда.

В довоенный период примыкающий к кинотеатру летний сад «Альгамбра» был весьма популярным среди бухарестского бомонда развлекательным заведением. Здесь выступали известные артисты, его посещали многие знаменитости, в том числе члены королевской семьи.

Коммунисты национализировали комплекс, в котором был открыт кинотеатр «Капитоль». После землетрясения 1977 года здесь был проведен косметический ремонт, а в 1990-е годы кинотеатр был окончательно закрыт, заброшен и стал медленно, но верно разрушаться.

Режиссер, за спиной которого были некие инвесторы, объявил о намерении восстановить «Альгамбру» и вернуть ее в культурную жизнь столицы. Взял комплекс в аренду сроком на 10 лет и нанял бригаду строителей, которая начала работы.

Между тем, выяснилось, что на реставрацию культового заведения не было получено разрешения от мэрии. Орден архитекторов Румынии обратился в прокуратуру, требуя остановить работы, которые назвал «покушением на историческое достояние столицы». В довершение всего группа студенток университета театрального искусства, где преподавал режиссер, развязала против него ожесточенную кампанию, обвиняя в сексизме. В результате режиссер выпал из общественной жизни, а его проекты были свернуты…

Глава 15

Нас родиной не напугаешь

В салоне «Эрбаса», летевшего по маршруту Париж-Бухарест, был невообразимый гвалт. Пассажиры требовали спиртного, пассажирки ругались со стюардессами, дети плакали. В воздухе стоял тяжелый запах табака и пота.

В конце салона сидели несколько бритоголовых мужчин в одинаковых мятых костюмах.

– «Пакеты», – сказал Мунтяну на ухо Василике. – Французы высылают их в Румынию.

– Если бы мы, как фраеры, не сели в этот международный экспресс, нас бы никогда не застукали, – огрызнулся услышавший его «пакет», у которого на шее висел на шнурке акулий зуб. – На вокзале нас и взяли, а Францию мы из окна поезда только видели…

– А зачем во Францию-то ехали? – спросил Мунтяну.

– Как зачем!? Мир посмотреть, красиво пожить…

Он повернулся к соседу.

– Что будем вечером делать, Гогу, рванем в дискотеку?

– Может, в «Буланого коня»?

– Не, меня там знают… Лучше сначала к брату, возьмем сигареты и к студенткам в общежитие.

– Заметано! Однова живем!

С бокового кресла поднялся широкоплечий француз-охранник и сказал:

– Парни, мы прилетаем в Бухарест одновременно с президентом. Он прибывает из Зальцбурга. Это – глава государства, так что ведите себя прилично, покажите, что любите родину…

– Сам люби родину, а мы сыты по горло! – процедил сквозь зубы «пакет» с акульим зубом. – Лучше сними наручники и отдай паспорта…

– А где вы будете работать? – спросил Василика, с любопытством слушавший разговор.

Мужчины посмотрели на него как на сумасшедшего.

– Что, и ты с ними снюхался?

– С кем?

– Да с коммунистами!

В аэропорту реяли на ветру румынские флаги, по стойке «смирно» стоял почетный караул из десятка гвардейцев в ожидании президента, который тоже возвращался домой из заграничной поездки.

Глава 16

Прощай молодость

Время заграничной учебы подошло к концу. Наступила осень, и Колокольчиков сказал: «Завтра я уезжаю».

Лицо ее потемнело, но она ничего не сказала. «Почему завтра, если можно послезавтра или через два дня?» – хотела спросить, но не стала. А Колокольчиков хотел покончить с этим разом, не растягивать прощания.

Провеял холодок отчуждения, как будто они сразу отдалились друг от друга. Ходили вместе по магазинам, делая последние покупки, обменивались деловыми фразами. В ее голосе звучала обида и горечь, в его – неловкая бережная ласка. Как будто, каждый был со своим горем, а не оба вместе с одним и тем же.

Вечером Колокольчиков, порвавший все связи с этим уже чужим городом, ждал ее на остановке возле ресторана «Рапсодия». Она появилась из-за угла, красивая своей уже чужой красотой, грустно и безнадежно улыбнулась. Повернула голову, и качнулась ее прическа – длинные расчесанные волосы, отдающие гладким холодным блеском, которых Колокольчиков всегда немного побаивался.

Он бодро принялся что-то болтать, взял ее под руку, шутил – лишь бы только рассеять гнетущую атмосферу, которая грозила прорваться взрывом бессильного перед тикающими повсюду часами отчаяния. Она шла рядом, улыбалась его болтовне с упрямой детской обидой в глазах, обиженная и в то же время старавшаяся не обидеть его – в последний час.

Колокольчиков продолжал болтать и за столиком ресторана, чувствовал, что его легковесный тон становится с каждой минутой все фальшивее, – и не мог остановиться. Он видел в ее глазах мягкий тоскливый упрек, сам жадно смотрел на нее, боясь, что время проносится слишком быстро, и он не успеет на нее наглядеться.

Жевал кусок мяса и болтал, пытаясь вывести ее из оцепенения, заразить бездумным настроением, которое и сам имитировал неудачно. Она отвечала односложно, грустно улыбалась шуткам, есть отказалась, сказав стесненно: «Я не могу». Даже теперь в последний час слова мешали им, заслоняли суть – их необыкновенную близость.

– Как ты думаешь, что было бы, если бы я жил здесь и никуда не уезжал?

– Я бы вышла за тебя замуж, – ответила она, не задумываясь.

Колокольчиков на мгновение почувствовал себя слегка задетым, как будто его мнение не имело значения, но вдруг понял, что не может ничего противопоставить ее спокойной уверенности. И поверил, что так оно и было бы, что это просто не зависело бы от них, что это – судьба, которая теперь почему-то их разлучала.

…Память хранила ее профиль, выхваченный из темноты светом уличного фонаря, липовые ветви и карнизы домов над головой, обрывки фраз. Они шли не разговаривая, не глядя друг на друга. И он, и она делали все для того, чтобы он благополучно уехал, чтобы они непременно расстались в этот вечер, будто какая-то злая сила распоряжалась их жизнью против их воли. Мысли Колокольчикова остановились на мертвой точке, он ничего не мог чувствовать, его просто всего свело тоской.

Так они очутились перед вагоном. Колокольчиков обхватил рукой ее узкую спину. Он дрожал, асфальт ходил у него под ногами. Колокольчикова здесь уже не было, он не знал, где он. Чтобы не утерять окончательно чувство реальности, он крепко обнимал ее за плечи – единственное, что привязывало его к жизни.

Колокольчикову было нечего противопоставить безжалостному бегу времени, и про себя он желал еще больше ускорить этот бег, чтобы покончить с мучением. Он не мог говорить в эти минуты, но еще тяжелее было молчать. Посторонние слова, однако, застывали в воздухе и падали на асфальт, как льдышки.

– Приезжай ко мне, – прошептала она.

– Лучше ты ко мне, – ревниво отвечал он.

– И я к тебе приеду, – грустно сказала она.

Чувства Колокольчикова заметались беспорядочно, как птицы в силках, он не знал, что ему делать. Что-то крикнул проводник. Колокольчиков рывком обнял ее, и глаза его пролились слезами, отнявшими у него все колебания и сомнения. Она обхватила его изо всех сил тонкими руками, подняла к нему залитое слезами лицо, и он прижался к нему своим лицом. Все вокруг звенело на одной высокой ноте, поезд уходил.

– Я напишу тебе, – услышал он.

– Я напишу тебе, – сказал он и вскочил на подножку.

Глава 17

Среди родных осин

Из самолета Василика вышел со странным ощущением, будто прилетел заграницу. Пока Мунтяну разговаривал по сотовому, он недоверчиво смотрел из окна такси на бухарестские улицы, не узнавая их.

– Как всегда, ни черта не сделали, – сказал сокрушенно Мунтяну, оторвавшись от телефона. – Послушай, одну ночь придется перекантоваться в походных условиях, а завтра будет готова квартира…

Попетляв по незнакомым кварталам, машина остановилась возле подъезда, на стеклянной двери которого красовалась вывеска общественной приемной евродепутата:

Мунтяну открыл ключом дверь и быстро прошел через приемную в заднюю комнату, где стояли шкаф, стол и деревянный топчан.

– Вот! – и он бросил ключи на стол. – Туалет с душем в коридоре, белье в шкафу. Завтра в ю: оо я за тобой заеду. Располагайся!

Оставшись один, Василика положил сумку на стол и открыл шкаф, где действительно лежали одеяло, подушка и комплект белья. Вышел в коридор и осмотрел туалет – годится. Что дальше?

Выйдя на улицу, Василика запер за собой ключом стеклянную дверь. На углу дома посмотрел на табличку и запомнил название улицы. Затем остановил проезжавшую желтую машину:

– В «Интерконтиненталь».

У отеля таксист сказал:

– Тридцать!

И как бы извиняясь, добавил:

– Если заказывать машину через приложение, выйдет дешевле…

– У меня нет приложения, – протягивая деньги, ответил Василика, которому вовсе не показалось дорого. – Я только приехал.

Бухарестский коллега искоса посмотрел на него и сказал:

– Давай телефон.

Василика протянул мобильник, и таксист в два счета установил ему StarTaxi.

– Очень удобно, – сказал он. – Пользуйся.

Василика хмыкнул, забрал телефон и вышел из машины.

Он шагал по улицам, на которых провел детство. Множеством цветастых вывесок Бухарест теперь не уступал восточному Стамбулу, а обилием руин соперничал с вечным Римом. Среди заброшенных домов с мертвыми окнами-глазницами высились стеклянные башни офисных зданий. Повсюду расклеены цветастые предвыборные плакаты с портретами кандидатов. Было жарко и душно, будто кто-то сверху накрыл крышкой огромную кастрюлю-скороварку.

Некоторые углы казались Василике знакомыми, потом все снова становилось чужим. Почва уходила из-под ног, и даже слегка кружилась голова. Будоражили и сбивали с толку внезапно вспыхивавшие детские ощущения, – как трудноуловимые сигналы из давно забытого прошлого. Василика блуждал взглядом по лицам прохожих и вдруг понял, что непроизвольно ищет лица двадцатилетней давности. Но его бывшие знакомые теперь наверняка выглядели совсем иначе, и даже встретившись, он вряд ли бы их узнал.

Василика вышел к зданию бывшего ЦК компартии, с крыши которого в тот зимний день улетел на вертолете Чаушеску. На стенах домов остались следы пуль. Он даже нашел в переулке железную дверь с облезлой краской, через которую попадал когда-то в сеть городских туннелей.

Вечерело. По кривым улочкам Старого центра непрерывным потоком катила пестрая толпа туристов. Вокруг сверкали огни и гремела музыка. На тротуарах и в подворотнях теснились ресторанные столики, а разбитные девушки-зазывалы наперебой заманивали клиентов.

Василика понял, что проголодался, и свернул в первое попавшееся заведение. Официант смахнул со скатерти несуществующие крошки и бросил на стол меню. Василика рассеянно перелистал потрепанную брошюру, отложил ее в сторону и сказал:

– Куриную грудку, овощи на гриле и минеральную воду. Без газа.

Официант старательно записал сказанное в блокнот и состроил гримасу:

– Нелады со здоровьем?

Василика поднял на него мрачный взгляд, и официант исчез.

Устроившись поудобнее на пластмассовом стуле, Василика меланхолично наблюдал за бухарестской ночной жизнью. Только теперь он почувствовал, как сильно устал.

Вновь появился официант, поставил на стол тарелку с едой, литровую бутылку «Борсека», хлебницу, подставку с оливковым маслом и уксусом. Василика уже был готов атаковать румяную куриную грудку, но официант не уходил.

– Вы из заграницы приехали? – спросил он.

Василика не хотел быть невежливым и кивнул.

– Откуда, если не секрет? – не отставал официант.

– Из Франции, – ответил Василика.

– А я из Италии, – сказал тот. – Вы, в воскресенье, конечно, придете?

– Куда? – спросил Василика.

– Как куда? – удивился официант. – На площадь Победы, конечно. На митинг диаспоры. Большой сбор! Разве вы не для этого приехали?

Василика внимательно посмотрел на официанта. Обычный чернявый парень, только масляные глазки почему-то бегают.

– Конечно, – сказал он. – А для чего же еще?

– Здорово! – воскликнул официант. – Мы собираемся у стадиона «Динамо». А вы?

– Ну… – протянул Василика.

– Знаю, знаю! – прервал его тот. – Нас тоже предупредили, что об этом нельзя говорить. Все в порядке. До воскресенья!

Доев курицу, Василика оставил деньги на столе и вышел из ресторана. Несмотря на поздний час, по улочкам Старого центра по-прежнему бродили, как зомби, группы туристов. На бульваре Василика остановил такси. У него было только одно желание: поскорее принять душ и уснуть.

Глава 18

В заповеднике

Дома Колокольчиков не находил себе места. Душа была зажата, он ничего не чувствовал, как будто был под наркозом, и вся жизнь казалась какой-то умозрительной.

Что воля, что неволя, – все равно.

Марья-искусница

А через пару месяцев почтальон принес повестку из военкомата. Дело в том, что, уехав учиться заграницу, Колокольчиков не прошел военной подготовки, и теперь его призывали в армию. Закон о всеобщей воинской обязанности… Так Колокольчиков стал солдатом.

На столах – тарелки и бутылки, громко играет ВИА – гитара-соло, гитара-бас и ударник, вспыхивают и гаснут разноцветные мигалки. Приглашенные из юридического техникума девушки сбились в кучку у стены и дичатся.

– Интересно, что это за девицы, – говорит Колокольчиков. – Вообще, что за девицы сюда могут прийти?

– Ну, их можно понять, – возражает Подолян. – Что их ждет в общежитии? Собраться негде, пригласить никого нельзя. Новогодний вечер у них уже был. Что им остается – сидеть по комнатам и втихую красное распивать? Здесь они хоть потанцуют. Ведь они в этом городе чужие, как и мы.

Девушки выстроились вдоль стен, заботливо украшенных разноцветными гирляндами, плакатами с юмором, сосновыми ветками, и стреляют по сторонам глазами. В нашем заповеднике есть на что посмотреть.

Анаша, анаша,До чего ж ты хороша!

– Ну, про это сельское хозяйство я не буду рассказывать, главное, что с одного куста он имел пять кусков – папироска шла по пять рублей, а с куста выходила в среднем сотня косячков.

– Да, доходец солидный. Он говорил, что денег у него хватает… Что же, он сам ее выращивал?

– Кардан работал шофером на турбазе. А там, в горах перегоны большие. С турбазы до города вниз можно ехать целый день. Вот он и ехал, а по дороге заезжал куда ему надо было, ну и приглядывал за своими плантациями.

– А как ее саму получать из растения? Трудно, наверное?

– Элементарно. Вот смотри: растет куст дряни. Как только цветы – такие серые мохнатые шарики – созреют, берешь марлю и осторожненько ссыпаешь на нее пыльцу с цветов. Это – первак, анаша высшего качества и крепости. Ее обычно не продают, а курят сами. Пыльцу эту мостыришь между пальцами и получается пластилин. Его заворачиваешь в папиросы и куришь. Затем мелко нарезаются цветы коноплюшки и мешаются с пыльцой, это – обычная хорошая анаша на продажу. С одного куста – сотня косячков, пять кусков.

Мы и сами пробовали здесь выращивать, но то была не настоящая конопля – дикушка. Эффект хотя и есть, но не то. А вот ему присылали из Ташкента, в конверте между двумя открытками размазан пластилин, – то совсем другое дело.

– Ну, и какие ощущения?

– Трудно описать. Ну, во-первых, надо уметь курить: делать вдох и задерживать. Если не умеешь, – ничего не получится. Потом надо привыкнуть, войти во вкус. Сначала вообще ничего не чувствуешь, потом становится приятно. Чувствуешь: тепло пошло по ноге, потом где-то еще…

Потом голова… У каждого что-то свое возникает. Геша говорит: «Поймал приход». У Кардана свои видения – ледоруб какой-то… Потом всего ломает. Тогда надо еще пару раз курнуть и отойдешь…

– Ну а когда вернешься домой, не захочешь попробовать еще раз, по всем правилам?

Ну и продрог же Подолян, когда ездил за девицами в юридический! Когда в дверях появилось его круглое бабье из-за подвязанных под подбородком клапанов ушанки лицо с пунцовыми щеками и выпученными глазами, моргавшими из-под обледеневших бровей, мы оценили его самоотверженность. Он полчаса отогревал окоченевшие пальцы между секциями батареи, прежде чем смог занять свое место за ударной установкой в нашем ВИА.

Ох уж эти танцы! Я всегда думал, что смысл их состоит в том, что танцующие – разных полов. Здесь же все прыгали беспорядочной толпой, либо вставали в круг, как в народном хороводе, либо парень приглашал парня, а девушка – девушку. Как ни старались музыканты расшевелить участников, атмосфера оставалась душной, движения новогодних танцоров – скованными, а их глаза – притворно-равнодушными. Но – какое-никакое, а все же веселье!

Мы слова найдем такие нежные,Что завидовать начнут красавицыТем единственным на свете женщинам,Которых любим мы.

– Он Гая в чайную водил, а тот за это писал письма его девушке.

– Письма!? Не фига себе! Но почему? Он что, сам не может?

– Не знаю… Наверное… Помню, иногда Гай напишет, а он прочтет, подумает и назад несет, для доработки.

– Здорово!

– Гай в чайной лопал от пуза, а в письмах буквально издевался, сочинял фразочки вроде: «Выраженье ваших глаз мои слова лишает выраженья»…

– И проходило? Они глупые что ли?

– Не знаю… Потом он на ней женился, получил недельный отпуск. Я слышал их разговоры по телефону, он ее называл «лапонькой», «рыбонькой», «котиком»…

– Интересно, знакома ли она с Гаем?

– А ты где работал, Олег?

– Я работал мясником.

– Хм, говорят, туда трудно устроиться.

– Да, но у отца связи были…

– И правда, это такое доходное место, как рассказывают?

– Как тебе сказать? У меня, например, никогда раньше столько бабок не было. Да и вообще трудно себе представить двадцатилетнего парня, у которого было бы столько бабок. А сколько вылетает на пьянки, на волов, на «ночёвки»… Сначала я был учеником, зарабатывал, конечно, меньше, потом вошел в круг на всех правах. Бабок стало больше, но и тратить пришлось больше. Хочешь не хочешь…

– На пьянки?

– На пьянки. Потом проигрываешь…

– А во что вы играете, в преф?

– Можно, конечно, и пулю расписать, но редко. Условия не позволяют. Да мне в карты и масть не хезала. А играли в чмэн, на пальцах… Ничего не надо, а проиграть-выиграть можно – ого-го! Рябчиков по триста оставлял…

– Слушай Олег, я понимаю, что у вас там есть левый приварок. А как вы его получаете? Ты же понимаешь, я не для чего-то там, мне просто любопытно…

– Хм, ну знаешь, когда вступаешь в круг, первым делом тебе говорят: «То, что ты здесь увидишь и услышишь, и родная мать не должна знать». Ну, а вообще как? С весами есть разные фокусы. Третий сорт за второй можно гнать, и так далее. Способов много…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Совсем один.

2

Dom-Tom – departements d>outre-mer et territoires d>outre-mer.

3

Разрешите представиться?

4

Немного нежности, черт побери!