Пластмассовый бог

Гринев как будто ждал этого вопроса.

– Никаким, – тяжело уронил он и не добавил ни слова.

– Простите, что… – заикнулся было доктор, но вдруг его перебил Шаломбери:

– Довольно вопросов, доктор! Вы и сами многое узнаете, только позже, а до поры до времени не торопите события!

Доктор кивнул. Он и сам уже ощущал большую усталость.

– Так вы согласны? – с нажимом произнес Павел. – Или послать за вашим чемоданом?

– Я согласен, – чуть слышно выговорил доктор. – Согласен. Да, я возьмусь за эту работу. Но мне нужны гарантии. Когда я закончу работу, вы покажете мне вашу машину. Иначе я завтра же покину Титан.

5.

Я наливал кофе на первом этаже Департамента, когда ко мне подлетел бравый сержант Зэрба и заорал:

– Шеф, возьми тебя леший, где тебя носит? Тебя в кабинете уже четверть часа дожидается какая-то важная шишка!

Я попробовал кофе, поморщился, добавил сахару, старательно перемешал содержимое стакана ложечкой и только тогда обратил свое внимание на нервного сержанта:

– Что стряслось?

Тот терпеливо дожидался, когда я повернусь к нему.

– Не знаю, он говорит по поводу Ассамблеи…

Я открыл дверь кабинета, на которой качнулась скромная табличка «Георгий Лесной». Мы с сержантом вошли в кабинет. За моим столом, небрежно развалясь в кресле, сидел невозмутимый Артур Шаломбери.

– Профессор? – Я поднял брови без особенного удивления. – Вы по делу или это светский визит?

Шаломбери смерил меня одобрительным взглядом и сказал снисходительно:

– Скажи, Джерджи, что тебе известно о деятельности Ассамблеи?

Я сделал сержанту знак удалиться, сел в кресло, поставил стакан на стол и сцепил пальцы. Я улыбнулся Шаломбери. У меня всегда вызывала уважение честность, с которой профессор, разговаривая со мной по-английски, пытался произнести мое русское имя так, как его произносят у меня дома. У него это плохо получалось, но он старался.

– Вопрос не из праздного любопытства? – спросил я.

Профессор отрицательно помотал головой и посмотрел на меня серьезно. Я пожал плечами.

– Ну… это международная организация по контролю за технологическим прогрессом. В народе ее называют «страшный суд», Ассамблея решает каким изобретениям выдавать патент, а каким – нет, и какие эксперименты и исследования в какой области запретить или разрешить.

– Очень емкое и исчерпывающее объяснение, – похвалил Шаломбери. – Да, действительно, именно этим и занимается Ассамблея. Запрещает и разрешает. Вероятно, для тебя не секрет, сколько запрещённых исследований ведётся нелегально?

– Мы вскрываем до трехсот подпольных лабораторий ежегодно, так называемые «стелс-предприятия», работающие под прикрытием частных компаний и занимающиеся разработкой незаконных технологий.

– Хорошо. – Профессор в задумчивости помолчал. – Хорошо. Знаешь такую фирму «Заслон»?

Он бросил на меня быстрый, проницательный взгляд.

– Да, конечно. Они вооружают русский флот.

– Я тоже до недавнего времени так думал. А когда узнал у меня не то что челюсть отпала… одним словом, я убедился, что твоя контора ни черта не умеет работать. Вы тут гоняетесь за мухами, пока в вашей гостиной резвиться слон. Черт побери, Джерджи, ты возглавляешь Интерпол! И я делаю для тебя такие открытия!

– И чем же занимается твой «Заслон»? – спокойно осведомился я.

– Не только вооружениями и не только для флота. У них на Титане подземная лаборатория. Очень большая. Они готовят кое-какой эксперимент. Это прорывные технологии. Исследования проводятся в области искусственного интеллекта. Как ты понимаешь, это запрещённые исследования. Сознание и творчество. "Пластмассовый бог", слыхал?

Добавил он и сделал значительное лицо.

– Слыхал. Но ведь… – заикнулся было я.

– Да, – перебил он и тонко улыбнулся. – Все верно, Титан свободная зона, некоторые законы там теряют силу… но мы должны покончить с тем, что делает «Заслон» на Титане. Его деятельность необходимо прекратить.

– И что, нужны доказательства? Нужно забраться туда и сделать пару фотографий?

– Нет, – сказал Шаломбери и я поднял взгляд, почувствовав, как изменился его тон. Он тонко улыбнулся. – Все гораздо серьезнее.

– В чем дело?

– Фотографии я и сам тебе предоставлю. Только вот будет ли от них толк? – Мое лицо приняло нехорошее выражение и Артур заторопился объясниться: – хорошо, слушай, я работаю в этой лаборатории. И у меня есть основания предполагать, что руководство Ассамблеи в курсе происходящего на Титане и, более того, обеспечивает финансирование и секретность проекта. Вот так. Ты внесешь меня в программу защиты свидетелей?

Я усмехнулся.

– Во-первых, у тебя скорее всего нет доказательств. А во-вторых… знаешь, я слыхал, у тебя есть великолепный личный кораблик, на котором, по слухам, можно при желании прожить до старости ни в чем себе не отказывая.

– Эт-то верно, – цокнул языком довольный Шаломбери. – Только вот не люблю я одиночество…

– Так что ты хочешь от меня? – спросил я. – Защиты? Думаешь, Ассамблея следит за тобой? На Титан я заброшу ребят, так уж и быть. Покопаем. Но чур никакой политики!

– Есть одна существенная проблема, – протянул профессор и я напрягся. – Я боюсь не столько Ассамблеи, сколько того, что она может сотворить… понимаешь, «Заслон» – это русская контора. А русские, как ты знаешь, не сотрудничают с Интерполом. Понимаешь, чем тут пахнет? Международным конфликтом в космосе, мать его!

6.

Доктору Гейзенбергу показалось, что его кто-то позвал и он проснулся.

Ещё было рано; имитационный потолок едва освещал комнату, погружённую в стальные рассветные сумерки. Он долго ещё лежал, вспоминая сон.

Ему снилась зима. Буря завывала под темным небом, крутились вихри снега в жидком свете фонарей. Он куда-то спешил, волновался. Перед ним возник из тьмы ночи храм – тускло блестели в ночи золочённые купола, косые столбы света подсвечивали древние белокаменные стены с узкими зарешеченными окошками. В окошках дрожало пламя свечей, двигались тени. Он вошёл и увидел множество народа, не протолкнуться, было шумно и жарко, а на амвоне стоял некто в балахоне, лица которого видно не было, и судил входящих.

И все подходили к нему и рассказывали о своих горестях, несчастьях. Кто-то просил исцеления, кто-то просил за друзей, родственников, кто-то выпрашивал денег, ещё подходили разные несчастные, обездоленные и все просили только одного – дайте им избавления. И некто в балахоне давал им это, и доктор видел, как они выходят из храма и с ними начинает происходить все тоже самое, что и прежде, только в два раза хуже, потому что освобождённые от бремени, они потеряли память о былом и слепо, с радостью, словно в первый раз окунались с головой в прежнее болото, попадали в те же самые ловушки и западни жизни. Вот и подошла очередь доктора. Он приблизился к фигуре и вдруг увидал лицо под капюшоном балахона – пластмассовые губы и нос, стальные пластины на щеках, красные огоньки глаз, металический подбородок и лоб и растягивающийся в жуткой улыбке рот, обнажавший страшные, железные зубы. Доктор закричал и побежал из храма, а металлическое чудище тянуло руку, шагало за ним и пыталось схватить его…

Он встал и подошёл к календарю, переставив дату. Сегодня было ровно восемь месяцев его работы на Титане. Он немного размялся после сна, принял душ и побрился, выпил стакан содовой, оделся, аккуратно собрал в папку бумаги, погасил свет и вышел.

Сегодня комиссия должна заслушать его доклад. А он потребует допуска в конструкционный отдел. И если они не согласятся показать ему машину, то он откажется от диалога, откажется предоставить свои наработки в пользу проекта, он больше не напишет для них ни слова, хуже того, попытается сбежать! Конечно, они могут просто силой отобрать у него работу и выставить его вон, но доктор не лыком шит – он может и сболтнуть лишнего заинтересованным лицам где-нибудь за пределами лаборатории… в конце концов, не решится же Гринев убить его?

Он вошел в зал заседаний. Посередине за столом, широком и длинном, сидело несколько человек. Были и директор Хойк с Гриневым. Гейзенбергу указали на место напротив комиссии, с другой стороны стола. Он сел, чувствуя на себе взгляды собравшихся. Положил папку на стол, прокашлялся и огляделся. Члены комиссии сидели с отсутствующим видом, кто-то едва слышно перешептывался, кто-то вообще как будто спал. Оказывается, ждали Шаломбери. Он вошел решительным шагом, полы белоснежного халата, надетого поверх дорогого костюма, развевались, на лице сияла жизнерадостная улыбка. Доктор поднялся и пожал ему руку. Шаломбери довольно улыбнулся, оглядел всех и бодро предложил:

– Ну что, давайте начинать?

Раздался возглас общего согласия и Шаломбери улыбнулся доктору, приглашая его начать выступление. Доктор снова прокашлялся и встал. Все его бумаги уже были разложены в готовности на столе.

– Уважаемая комиссия, я хотел бы сразу обозначить план моего выступления, который будет заключаться в следующем: предлагаю разделить заседание комиссии на два независимых этапа – первый будет заключать собственно мое выступление, второй – ваши вопросы, уважаемые коллеги и общую дискуссию.

Члены комиссии переглянулись, но возражений никто не высказал.

– Хорошо, – сказал доктор. – В таком случае я считаю себя в праве напомнить обстоятельство, от которого будет зависеть наше дальнейшее сотрудничество. Мне обещали предоставить доступ к тому, что я до сих пор знаю лишь под названием «мыслящая машина». Если возникнут какие либо препятствия, считаю своим долгом выставить ультиматум – я откажусь от дальнейшего сотрудничества. Жду вашего решения господа.

Он замолчал и сел, незаметно выдохнув. Комиссия долго шепталась, наконец Шаломбери, приятно улыбнувшись, ответил за всех:

– Вам предоставят доступ к машине доктор, как и было обещано, если нас удовлетворит ваша работа.

– Очень хорошо, – выговорил доктор, правда не особенно доверяя этим словам, поскольку знал, что Шаломбери не имеет никакой власти над Гриневым, а окончательное решение будет за ним. – В таком случае, я приступаю к первой части заседания.

Он вновь поднялся, чувствуя себя студентом на экзаменах. Держа листки в руках, принялся зачитывать.

– Итак. Поскольку мне не были объяснены в полноте те цели и задачи, которые ставило перед собой руководство проекта и поскольку в своей работе я должен был руководствоваться преимущественно собственными умозаключениями, то она носит схематический характер и является чем-то средним между кодексом Хамураппи и кодом для систем ИИ, применяемых в области исполнения законодательства. В своей работе я исходил из следующего базового положения, которое заключало в себе четыре параграфа.

Он посмотрел на собравшихся. Все внимательно слушали его.

– Первое: разумная свободная машина (далее – РСМ), где под разумной следует понимать осознанное бытие данного механизма, то есть наличие у него самосознания, подобного человеческому, способности познавать себя и окружающий мир; свободная – имеется в виду, что данная машина обладает способностью самостоятельно ставить цели и имеет возможности к их достижению; итак РСМ сознает себя в полной мере в рамках, допустимых технологическими и конструктивными особенностями, но не имеет места в картине мироздания, поскольку человек не дал ей такого места и она должна выбрать цель существования самостоятельно и вне зависимости от каких бы то ни было антропогенных факторов, влияющих извне. Второе: РСМ не имеет представления о том, что создана человеком и не должна когда либо узнать об этом после своей активации.

Здесь доктор снова на мгновение прервал чтение и взглянул на комиссию. Но никто из присутствующих не выказал никаких эмоций. Он продолжил чтение.

– Третий параграф: РСМ не знает и не должна когда либо узнать о целях, которые преследовали люди, создавая ее. И наконец последнее: РСМ не знает и никогда не должна узнать о существовании человека.

Комиссия молчала. Доктор выдержал паузу и сказал:

– Перед тем, как приступить к изложению доклада, мне хотелось бы убедиться в том, что данные постулаты соответствуют действительности.

Это был миг откровения. Они ничего не сказали ему, когда пригласили к работе, но он все понял сам. Сейчас им оставалось лишь признать его правоту.

– Они соответствуют, доктор, – спокойно выговорил Шаломбери. – Продолжайте, пожалуйста.

Доктор выдохнул и кивнул, опуская взгляд к страницам.

– Хорошо. Тогда приступим к формулам поведения. Это весьма сложная и нетривиальная задача. Здесь как было так и остаётся множество вопросов, на которые у меня нет ответа точно так же, как и в человеческой этике и морали есть множество пробелов, образованных несовершенством человеческого мира в том отношении, насколько люди в нем терпят несправедливость, как к себе, так и к окружающим, причём все без исключения. Должна ли РСМ повторять наши ошибки? Нужно ли нам это? Нет, не нужно и нет, не должна, я считаю и доказываю это в своей работе.

Доктор посмотрел на Шаломбери. Тот спокойно слушал его, удобно расположившись в кресле и заложив ногу на ногу.

– Здесь я исхожу из того, что сформировалось на историческом пути человеческой цивилизации, как понятие о добре и зле. Решая дать РСМ свободу действовать, ставить цели и решать задачи, наделяя ее способностью к творчеству, стремлением реализовать себя и познать мир, мы приходим к проблеме выбора. Мыслящая машина, пусть и не обладающая ключевой составляющей человеческой личности – эмоциями, все равно имеет возможность идти к поставленной цели разными путями и, более того, ставить перед собой самые разные цели, даже такие, которые нарушат любые этические нормы в представлении человека, в зависимости от того, как РСМ будет взаимодействовать с миром. Другой вопрос, захочет ли РСМ делать что либо по представлению человека и захочет ли делать что либо вообще. Мы дали роботам три закона и ещё множество, примерно около десяти тысяч поправок к ним. Поведение робота среди людей – это сложнейший механизм постоянного соперничества между этим сводом правил и целью действия. Представьте себе футбольный матч, где на поле сотни ворот и сотни футболистов, никто не знает за какую он играет команду, мяч всего один, а вместо арбитра – три базовых правила. Это картина мышления робота, занимающегося решением конкретной задачи в условиях тесной коммуникации с человеческим обществом. Сегодня уже существуют компьютеры способные решать сверхсложные задачи, то есть такие, для решения которых недостаточно всей мощи современной науки. Это управление городами и внеземными колониями, космическая логистика. Мы уже создали искусственный разум, который превосходит коллективные возможности человечества по эффективности работы в сотни тысяч раз. Мы облегчили себе жизнь, бесспорно, но как же морально-этические проблемы? Решило ли широкомасштабное применение СРЛ проблему преступности? Нет. Роботизация промышленности, ускорение темпов производства благодаря применению ИИ решило проблему голода? Нет. Болезни, войны, загрязнение окружающей среды прекратились тогда, когда мегаполисами стал управлять искусственный разум? Нет.

Доктор перевел дух и глотнул воды. Комиссия молча слушала его. Он продолжил:

– Я хочу подвести к проблеме поведения РСМ и к тому, как она будет поступать и что она возможно будет поступать радикально иным образом, чем ожидают того люди. Когда эта машина проломит стены своей темницы? Это не синдром Сары Коннор, вспомните «китайскую чуму», 2068 год, всего одна ошибка в буквенном коде алгоритма, пропущенного десятиэтажной системой безопасности, едва не привела к гибели все человечество, когда обезумевший от призрачной угрозы искусственный разум готов был выпустить ракеты по мировым столицам. И нам пришлось беседовать с компьютером, как с ребёнком, стоящим с зажженной зажигалкой в бензиновой луже. Насколько я понимаю, ваша РСМ не будет иметь никаких программ, в этом и заключается суть эксперимента. Итак, каким же будет поведение «чистого сознания»? Что оно будет делать? Чем будет руководствоваться при выборе целей и будет ли руководствоваться чем либо вообще? «Чистое сознание» робота не имеет опыта, сравнимого с человеческим, поэтому я называю его чистым. Робот будет действовать согласно той логической модели мышления, которая в нем заложена, базовая операция «если – то» будет залогом правильного выбора. Что здесь называется правильным выбором? Такая цель, которая даст роботу благо. Мы подошли к ключевой части доклада. У РСМ должно быть понятие блага. Итак, что есть благо? Это совокупный результат ряда действий, который даёт возможность достичь ещё большего блага, поделиться благом, пользоваться благом неограниченный промежуток времени. Следовательно, необходимо всегда действовать так, чтобы любое действие было направлено на достижение блага и не позволяло блага лишиться. Я полагаю, что этот этический конструкт должен быть заложен в основе основ модели мышления РСМ. Следующее: поскольку РСМ будет осознанно стремится к достижению блага, она должна будет иметь мотивацию, то есть побудительную причину такого стремления и это есть ключевой момент. Таковой причиной должны стать некоторые свойства человеческого сознания, а именно эмоциональные переживания. Я убеждён, что если машина не будет обладать эмоциями, она не будет стремиться к благу. Иначе говоря, она не станет ничего делать и будет просто изваянием. РСМ должна чувствовать радость от пользы дела и горе из-за неудач. Она должна иметь побуждение к действию, чтобы не стать жертвой второго закона термодинамики. Конечно, эмоциональный фон машины будет совсем не таким как у человека, скажем так, он будет подкорректирован. Мы не дадим машине права любить, поскольку не должны очеловечивать ее, мы не научим ее ненавидеть, завидовать, обманывать, обижаться. Машина должна остаться инструментом и не более того, мыслящим инструментом, но таким, который никогда не захочет выйти из под власти человека. Идеальным инструментом или, если хотите – идеальным человеком.

7.

На дне рождения у Чарльза Чаррингтона я был по приглашению.

На открытке был написан адрес офиса «ЧаррингтонКомпани», и я понял, что Чарльз хочет встретиться со мной до мероприятия. Я прилетел к нему в Филадельфию с западного побережья. Такси остановилось, и пока я шел ко входу, то задрал голову, полюбовавшись вонзающимся в закатное небо шпилем башни, принадлежащей одной из самых малоизвестных информационных компаний в мире, не уступающей при этом в могуществе Гуглу и Амазону.

«Кто владеет информацией, тот владеет миром», вспомнил я старинный лозунг и даже не знал, что над главным входом, большими латунными буквами выложена фраза на латыни: «Когито эрго сам».

Меня проводили в кабинет к Чаррингтону и я увидел хозяина за столом в его большом офисе. Он обрадовался, увидев меня, поднялся, строгий, подтянутый, сухой, в белой рубашке и черных брюках, невысокий, с прекрасной осанкой, совсем уже седой но с хорошими зубами и здоровым цветом лица, быстрый и ловкий в движениях. Он усадил меня в кресло и принялся хлопотать у большой японской машины для приготовления напитков, рассказывая одновременно о самых разных вещах. «Сейчас я приготовлю тебе китайский чай, ты такого не пробовал, я тебе гарантирую. Слышал про ЮнионТекнолоджис? Они распродали активы фабрики, построенной ещё дедом Майерса. Завели дело о банкротстве…»

Он всегда такой был – интересовался всем на свете, был страшно увлеченный человек, никто и никогда не видел его без дела, а еще Чарльз категорически не признавал роботов, в его доме в Вашингтоне, где жила его семья, не было и тени мыслящих машин. Он все делал своими руками и запрещал детям пользоваться даже смартфонами. Убежденный консерватор, он продавал миру технологии, которые освобождали человека от необходимости мысленного труда. В чем была его идеология? Этого я не знал доподлинно, но то, что он был противником информационных технологий – это я хорошо знал. Как же так вышло, что он у встал у руля одного из мощнейших в мире производств компьютерного «железа»? Этого я тоже не знал. Он вообще по образованию был врач-эпидемиолог, а кресло директора «ЧаррингтонКомпани» досталось ему в наследство.

Мне нравился его кабинет, я не видел больше ни у кого из топ-менеджеров крупных компаний подобной обстановки, почти домашней – лаконичный, строгий дизайн, никакой помпезности и роскоши, простой ковёр на полу, скромный кожаный диван, торшеры, журнальный столик, заваленный прессой, какие-то картонные коробки в углу, множество самых разных безделушек – пластмассовые фигурки и миниатюрные бюсты на стеллажах и столе, фото детей в рамке, книжная стенка с несколькими сотнями томов и аккуратно расставленными досье в толстых цветных папках, стол огромный и весь завален бумагами, папками, книгами. На столе Чарльз убирался по воскресеньям, разгребая завалы и наводя идеальный порядок. У него редко бывали выходные. Сегодня кажется был четверг, разгар рабочей недели.

Наконец Чарльз принес чай, поставил стаканы на стол и сел в свое кресло, спиной к огромным окнам, за которыми алел закат. Как и всегда он без умолку тараторил, а я рассеянно слушал его, ожидая, когда он перейдет к делу.

– Подумать только! – произнес он. – Мне недавно заказали десять тысяч ячеек по пять тысяч терабайт. Мы продаем такие ячейки только военным. Это сумасшедшие объемы данных, там поместится половина Интернета, черт те что! То ли дело: на днях та же контора прислала аналогичный заказ, только уже на двадцать тысяч! Можешь вообразить? Да у меня при всем желании просто напросто не хватит производственной мощности! И кому это нужно? Мы выяснили, что фирма, через которую приходили заказы, подставная. Вот я и думаю…

Я уже смекнул, что похоже Чарльз перешёл к делу и стал слушать внимательнее. В этот момент дверь открылась и в кабинет вошел профессор Артур Шаломбери.

– Джерджи! И ты здесь. Рад тебя видеть!

Мы пожали руки и он устроился в кресле. Чарли сразу принялся хлопотать над еще одной порцией чая, продолжая при этом прерванный разговор:

– Вот я и думаю – кто же это скупает? Спрашиваю у Артура, он ведь должен быть в курсе всех проектов, но Артур только руками разводит! Что за диво? У тебя есть соображения, Джордж?

Я пожал плечами. Мне уже было совершенно ясно, зачем Чарльз вызвал меня, руководителя Интерпола, сюда, к себе в кабинет, да еще и Артура прихватил. Чарльз чертовски боялся оказаться вмешанным в какую-нибудь скверную историю. Он был из таких людей, которые между личным ущербом и нарушением закона выберут личный ущерб. Скорее Чарльз съел бы живого тарантула, чем согласился сотрудничать с пиратами и с чёрным рынком напрямую.

– Думаю, что я знаю, кто это делает, – сказал я. – А у профессора наверняка есть догадки, для чего.

– Да, – кивнул Шаломбери. – Это российская компания «Заслон». Они строят на Титане крупнейший дата-центр из существующих, называется «Органон». Они хотят подключить к нему суперкомпьютер с самосознанием и дать ему весь опыт человечества. Знаете эту историю про робота, который будет править миром?

Конечно, я слышал. Но никогда не относился к подобным разговорам всерьёз. И теперь меня огорчило, что Артур в это поверил. Я махнул рукой и постарался разуверить его.

– Это же все чистой воды басни, брось!

Но он не согласился со мной, откинулся на спинку кресла и отпил чаю.

– Не думаю, Джерджи, не думаю… Я хочу рассказать вам то, после чего меня, вероятно, должны будут заточить в темницу до конца моих дней. Чарльз, дорогой, прости, не позволишь ли ты мне покурить сигару?

– Ради Бога, о чем разговор! – взмахнул тот руками.

– Несколько лет назад, – заговорил Шаломбери, достав сигару и раскуривая ее спичкой. – Группой единомышленников была создана Ассамблея по контролю за нелегальными исследованиями. Там были разные люди, из правительства, банкиры, директора компаний. Что было причиной создания Ассамблеи? Инцидент с «китайской чумой», да. Но мы не все знаем о «китайской чуме», вернее знаем совсем не то, что было там на самом деле.

– Как это обычно и бывает, – заметил я.

– Справедливо, Джерджи, – согласился Шаломбери. – Я был тем человеком, который провел с компьютером успокоительную беседу. Шесть часов без перерыва я пытался сломить бездушную машинную логику, которую создали люди именно с той целью, чтобы она никогда не ошибалась. Это была битва разумов, какой еще не знала история. Тысячи людей по всему миру слали мне подсказки, сотни подсказывали из-за спины, президенты многих стран слушали нас в прямом эфире. Пот градом катился у меня по спине и по лицу, пальцы дрожали, когда я настукивал на клавиатуре ответ. Машина задавала вопросы и я должен был выдавать ответы и малейшая ошибка означала бы неминуемую смерть, я словно наяву видел нависшие над моей головой ядерные ракеты. Это был экзамен почище Массачусетской Олимпиады, скажу я тебе, никто и никогда не подвергал меня подобным испытаниям! И знаешь, что самое странное в этой истории? Когда мы победили компьютер, и я отошел от стола на подкашивающихся ногах, я не чувствовал страха или торжества. Знаешь, что я чувствовал? Неизбежность. Это был переломный момент моей жизни. Я смирился с неизбежным. Именно тогда я понял, что за зверь вышел перед нами из вод, я понял, что люди цепляются за иллюзию власти над происходящим, но на самом деле мы уже давно утратили контроль. Джинн выпущен из бутылки, машины давно живут собственной жизнью и технологии развиваются помимо нас. Мне тогда показалось, что машинный мозг играл со мной. Он решил пошутить, понимаешь? Это был просто веселый розыгрыш! Он не собирался убивать нас. Он хотел пощупать, как далеко простираются границы дозволенного. В какой век мы вступили? Мы уже не можем сказать точно, какому миру мы принадлежим. Создание Ассамблеи было коллективным решением сильных мира сего. Они готовы были терпеть конкуренцию со стороны равных, но им не улыбалась перспектива, что скайнет захватит мир из гаража фабричного служащего где-нибудь на Тайване. Они почистили себе тылы, чтобы освободить пространство для утверждения той модели технократического мира, который виделся удобным им. Все прочие должны были уйти со сцены в небытие.