Мой телохранитель – дьявол

Сработал будильник. Мелодичные ноты классики плавно заполняли комнату, от изогнутых ножек мягкой мебели ручной работы, до хрустальной люстры, таинственно поблескивающей тяжёлыми подвесками под потолком. Виктория любила выходные. Тогда, она порой нарочно заводила будильник и никуда не бежала по его зову, вместо этого, будто назло этому маленькому тирану, садилась в кресло у окна, уютно подбирая ноги, и любовалась садом. С маленьким тираном совладать было просто. Но сегодня и не выходной. Ви нажала отбой и решительно спустила ноги на пол, мимо любимых тапочек. Наступил новый день. Она проживёт его с достоинством. Не пожаловавшись, не принеся никому хлопот. Соответствуя ожиданиям.

Приняв душ и приведя себя в порядок, она направится в спортзал. И сделает там, от точки до точки то, что требует от неё инструктор. Весы не задобришь, сантиметровую ленту не обманешь. Её единственная работа быть совершенной и с ней нужно справляться. Виктория знает, что к моменту её возвращения из спортзала, Франческа принесёт ей завтрак. Проведёт с ней несколько минут, выкроит, хотя утро для кухарки время хлопотное. Ви расскажет как спала и что ей снилось. Та поведает ей о своём самочувствии и поделится утренними сплетнями. Брат ночевал в особняке редко, а если ночевал, то уезжал рано. Она, Виктория, ни за что не согласилась бы завтракать в пустой и гулкой хозяйской гостиной. Опаздывать к приходу Франчески нельзя. Виктория могла бы завтракать на кухне, но в этом был риск начать утро с общества Рэда.

Старая Франческа весело смеялась над её робостью и говорила, что ничего страшного в нём нет. Просто, как и многие мужчины, пока он не высидит положенные ему минуты в полном молчании, вцепившись в кружку и мрачно глядя в окно, на вопросы он не отвечает и в целом признаков жизни подаёт не много. Когда же его социальная батарея загорается зелёным, он не только отвечает на всё по очереди, но иногда, в особо хорошем расположении духа, даже любопытничает, что сегодня в меню. На что она, Франческа, неизменно гонит его с кухни самым большим половником и говорит, что есть он станет то, что пошлёт ему Господь.

Виктория смеялась над сказками стряпухи и не верила ни в одну. Допивая кофе, женщина открывала своё расписание, исправляла его и отправляла синьору Булсара. Каждый раз, делая это, Ви чувствовала не то холодок, не то жар между лопатками и списывала эти ощущения на влияние крепкого, чёрного кофе. То был вкус и аромат её маленькой, ежедневной победы.

Именно такой кофе она и пила. Крепкий, бескомпромиссный. Активизирующий её душу и тело независимо от того хочет она этого или нет.

И именно его, её американо, в то памятное утро, она не получила.

Начинался второй день её знакомства с мрачным телохранителем. Она проснулась, как всегда, перед будильником. Наслаждаясь пробуждением, сонно раздумывала, а так ли для неё лично важно присутствие на торжественном завтраке у судьи Ракоцци в честь крестин его внука, как внезапно услышала:

– Доброго утра, синьорина Карретто.

Рывком натягивая одеяло до ушей, Ви подумала, что это должно быть сон. Но грезить о том, чтобы телохранитель без позволения врывался к ней, было совершенно не с чего. Она лица его за вчерашний день толком и не запомнила, из-за тёмных очков и того, что, даже обращаясь к ней, он на неё не смотрел. И вот, рано утром, полностью собранный, в кевларе и при оружии, этот неприятный человек сидит в утренней полутьме в её комнате. Как давно он здесь? Все ли части её тела были прикрыты в это время?

– Доброго утра, синьор Булсара, – пролепетала она, подтягивая колени к подбородку, потому что он, с утра показавшийся ей совершенно огромным, поднялся на ноги и угрожающе направился к её постели. – Что-то произошло?

Угрозу, исходящую от него она почувствовала или выдумала скорее, чем заметила. Он шёл медленно, давая ей рассмотреть себя и отметить, что в руках у него ничего, кроме большой кружки с чем-то, исходящим ароматным парком, нет. Не может же он угрожать ей горячим шоколадом?

Оказалось, что может.

Булсара дошагал до самых её пушистых тапочек. Занёс руку с кружкой над кроватью и молча держал до тех пор, пока она её не взяла. Она сразу узнала её, хоть и не могла разглядеть – ярко-голубая, с налепленными на гладкие бока посудины неизвестным умельцем, дельфинами. Это была кружка Франчески, она принесла её на кухню Карретто из своего дома. Она не пила из неё сама, да и кому бы понадобился почти литр любого напитка, пусть это хоть нектар богов? Кружка когда-то принадлежала покойному супругу Франчески, уже много лет не имела хозяина и по назначению не служила. Это немного успокоило Викторию. Она приняла какао с шоколадом. Послушно сделала глоток.

– Ничего не случилось, синьорина, и я позволил себе посетить вас в этот час именно для того, чтобы ничего не случилось впредь.

Говорил он тихо и как-то уютно. Позже поразмыслив, она поняла, что ничего личного бархатный тон Рэда не имеет. Это врожденное свойство его голосовых связок, либо последствия давней травмы. Узнать в точности можно было, лишь услышав, как он кричит. Просить или провоцировать телохранителя на крик не было никакого желания. Он нависал над ней в редеющий сумерках, как грозящая камнепадом скала, делая паузы, когда она прекращала пить. И почти шепотом, на одной ноте, бубнил о том, как важно в её жизни и его работе соблюдать расписание. Виктория ничего не имела против какао, но по своей воле и не в таком количестве. К тому моменту, как Рэд закончил, а будильник прозвонил, напиток переместился в Викторию без остатка, а шея устала кивать. Удовлетворившись проделанной работой, мужчина покинул её комнату, напомнив, что ожидает её у автомобиля, согласно расписанию в восемь часов ровно.

«Вот это зануда, – изумлённо думала Ви стоя под струями душа. – Поболтал бы с техниками лишний часок, вовсе не обязательно быть таким дотошным».

Днём она уже помнила о произошедшем, как о досадном недоразумении. К вечеру как о забавной шутке. Но новое утро её началось с какао и так продолжалось до тех пор, пока она, начав тревожиться, не стала вставать вовремя. Попытки завязать разговор с навязанным ей братом охранником, не увенчались ни чем. Однажды, когда она, набравшись смелости на открытый бунт, гневно воскликнула:

– Я не поеду туда, синьор Булсара! Моё расписание пересмотрено, и я туда не поеду. Я туда не хочу! Без меня найдут человека, который перережет ленточку на открытии этого завода! Зачем вы туда меня везёте?!

Она была готова к спору, к скандалу. К побегу, который однажды раз и навсегда расставил приоритеты в её отношениях с отцом. Она может уволить его, в конце концов. Да кто он вообще такой?

Мужчина отвлёкся от дороги. Посмотрел на неё в зеркало заднего вида. И ответил, как обычно, не громко:

– За кексиками.

И что-то в том, как он сказал это непривычное, совсем не страшное слово, приморозило Викторию к сидению, заставило сжать челюсти. Открытие хлебозавода произошло по расписанию, Виктория разрезала алую ленточку, произнесла прочувствованную, полную благодарности речь об организации новых рабочих мест и на фотографиях смотрелась великолепно. Всё это время в ней кипело негодование и стремление покарать зарвавшегося охранника.

«Он… он мой слуга, – клокотало в ней. – Да как он смеет! Я пожалуюсь Берни!»

А поостыв, поняла, что пожаловаться ей не на что. Рэд пальцем её не тронул. Не повысил голоса. То же, что она теперь не пропускает светских мероприятий и ведёт продуктивный, вполне упорядоченный образ жизни взрослой женщины, может брата и отца только порадовать.

Мысль о том, что мужчина из штата прислуги проник в её комнату и, нарушив все рамки приличия и её личные границы, изменил её планы, пришла ей в голову значительно позже. Но, было уже поздно.

Оказавшись побеждённой на одном поле, Виктория решила отыграться на другом. И с изумлением обнаружила, что её диетолог неожиданно строга и последовательна, тренер запуган, секретарша не смотрит ей больше прямо в глаза и на поводу её желаний не идёт. А обе горничные знают, какого цвета у Рэда глаза и, разговаривая о нём, начинают глупо улыбаться. Похожий на подёрнутое перламутровой дымкой пасхальное гнёздышко, мирок Виктории дрогнул и утратил все допущения и иллюзии до единой, за считанные дни. Она пыталась бороться. И оказалось, что соратников в этой борьбе у неё нет. Те, кого она считала друзьями, не хотели терять работу, которой она не могла их лишить. А Рэд, каким то непостижимым образом, мог. Последние гайки её свободы, нарядно блеснув в воздухе, завернулись до отказа.

Через три месяца после его появления она расплакалась. Они возвращались после вечеринки, на которой ей даже понравилось. Она танцевала и ей говорили много комплементов, но, в положенное время Рэд возник за спиной, как проклятье, и это означало, что праздник кончился. Виктория глядела на улицу из-за тонированного стекла, на то, как закатное солнце играет со струями фонтанов, как его лучи нежно скользят по блестящим бокам их чёрного Volvo. Как парочки, смеясь и целуясь, танцуют прямо на улице, среди радуг и брызг, сбитых ветром струй, и думала о том, что ничего этого у неё не будет. Никогда. У неё будет только этот молчаливый, беспощадный человек, в непроницаемых для света очках и чёрных перчатках. А потом муж, неизбежно толстый и старый. И самой большой её страстью так и останется тот парень, с голодными глазами и странными, будто обожжёнными пальцами. Которыми он делал с ней такое…

Когда машина остановилась, она рыдала в сто ручьев. По-детски, самозабвенно, растирая кулачками косметику по лицу. Внезапно раскрылась дверь. Телохранитель присел на корточки, просунув руку под её коленями, поднял их. Виктория задохнулась на мгновение, а когда вдохнула снова, её ноги оказались закутанными в плед. На колени не особенно аккуратно приземлилась бутылка с минеральной водой, флакон с обезболивающим средством, шоколадка с цельным фундуком и хорошо знакомая Ви коробочка из аптеки. С тампонами. Она замерла, будто пронзённая молнией. Он закрыл дверь и вернулся на водительское кресло.

Через четыре месяца пришло полное смирение. Она не знала, как с ним бороться, ведь всё, что делал этот странный человек, совершенно укладывалось в рамки заботы, к которой она привыкла. Сковывающей волю, убивающей саму мысль о сопротивлении. Иногда ей казалось, что если в центре Генуи, разрушая инфраструктуру и достопримечательности, вдруг вспухнет вулкан и зальёт лавой весь город, она выживет. Потому что в машине Рэда вполне мог оказаться спрятан вертолёт. Мало ли. Способа узнать границы его осведомлённости в её личной жизни она не знала. Он не пугал её. Он её гипнотизировал. Своей невозмутимой готовностью ко всему на свете.

И однажды она выдумала противоядие. Крохотную прививку, приносящую в её бытие дразнящий привкус борьбы. Ви обратилась к своей секретарше и попросила передавать её расписание не сразу охране, а ей. Густо подведённые глаза Джессики, как всегда, в такие минуты, забегали по плечам Виктории, по монитору маленького компьютера, лишь бы не встречаться взглядом с хозяйкой. Именно в ту минуту Ви со странным, новым чувством ощутила это. Она хозяйка. И может всем им приказать. Чувство было настолько новым, захватывающим, что Виктория решила пока не давать ему воли. Но, видимо, что-то изменилось в её голосе, и она добилась своего. Внутренне торжествуя, утром, в самый первый раз, она внесла в свой план коррективы и только тогда, сама, отправила его Рэду. А сделав это поняла, что не хочет приказывать никому в этом доме. Даже горничным. И тем более Франческе. Никому, кроме него.

Желание сопротивляться ему щекотали нервы покруче любого алкоголя. И, будучи девушкой не особенно опытной, но умной, она приняла решение не воевать. Не выходить с вездесущим телохранителем на открытый конфликт. Но и не подчиняться более там, где она не считает это приемлемым. Никогда в жизни. Кроме того вечера, когда отец-незнакомец заявил, что лучше бы ей быть девственницей, Виктория никому не перечила. И в тот миг, когда увидела, как сжались его челюсти, осознала, что не уволит его. Ради этого потрясающего чувства, которое за двадцать пять лет никто так и не сумел ей дать.

Он не прокалывался и не ошибался, этот мужчина. Помнил обо всём, и, казалось, видел всех насквозь. Виктория приняла изменения в своей диете и усилении нагрузки на тренировках. Смирилась с будильником. Объяснила себе ранние уходы с вечеринок тем, что она должна выглядеть востребованной, а значит желанной. Она нашла согласие со всеми переменами, что он принёс в её каждодневную жизнь. Кроме того, что он знал о ней всё. Она же о нём ничего.

В это воскресенье Виктория поднялась раньше обычного. Энергия, новая, незнакомая, бурлила в ней. Бросив взгляд на свой, увитый цветами балкон, впервые за долгое время, Ви подумала о матери. В комнате Лауры, в Лондоне, тоже был балкон. Только больше. И цветы появлялись на нём исключительно в виде срезанных букетов.

«Было ли хоть однажды у тебя такое чувство, будто за спиной раскрываются крылья, мама? А если было, как ты смогла сделать то, что сделала…»

Настроение пело о празднике, маленьком и тёплом, случившемся в грудной клетке, пока она спала. Набросив шёлковый халат в виде кимоно, она спустилась в кухню. За окнами было ещё темно, и спиной к обоим входам через проходное помещение стояла только повариха. Виктория обняла её, взяла из вазы на столе крепкое, хрусткое яблоко и, решив не отвлекать, направилась назад. На кухне пахло молоком и цукатами, сладкой сдобой и кофе. Пританцовывая, Виктория почти вышла. Но увидела телефон. И рядом забытый хозяином кейс с наушниками. Она сразу узнала, чей это телефон. И пароль знала, потому что как раз вчерашним вечером подсмотрела, нарочно, как пальцы обтянутые чёрной кожей перчаток набирают комбинацию.

Это не красиво. И делать так нельзя.

Думала Виктория, воровато косясь на спину Франчески и открывая окошко в чужую жизнь. Это безобразно. И хорошие девочки так себя не ведут. Что ж. Солнце ещё не встало, а значит официально Ви ещё не обязана быть хорошей.

Чувство было волнующим и пряным. Внутренне она всё ещё умоляла небеса о том, чтобы мобильный оказался чей угодно. Только не Рэда. Но пароль подошёл, и руки уже сами по себе вставляли наушники в уши, открывали составленные аккуратными рядами на рабочем столе папки. Фотографий не было, но имелось несколько сохранённых изображений для рабочего стола. Зачем их хранить, если он всё равно чёрный? На всех снимках и артах было море. Все оттенки синего, зелень, золото, пурпур, кармин, бесконечное многоцветие коралловых рифов. Спеша, сама не зная почему, она вскоре поняла, что телефон полностью рабочий и ничего личного кроме этих картинок она не найдёт. Но наушники. Для чего-то же он таскает их с собой?

Почти потеряв надежду она нашла что искала. Похороненный под тоннами вкладок, плейлист. Виктория пробежалась глазами по названиям и не поверила своим глазам. Она ожидала рэпа, тяжёлого металла, чего-то ужасающего и кровожадного. Но никак не рок баллад вперемешку с диско. Да как же он может под такую музыку ходить с таким каменным выражением лица? Она листала дальше и дальше, сердце стучало так, что было удивительно, как Франческа до сих пор не обернулась. Виктория нажала случайный выбор, крепко зажмурилась, прижала телефон к груди. И открыла рот, замерев. Шальной восторг распирал её изнутри – теперь она знает. Знает о нём, хоть что-то, кроху, такую малость. Это не даёт ей совершенно ничего, не несёт никаких выгод. Просто делает очень, очень счастливой.

Не прошло пары минут, как Виктория Карретто уже танцевала, закрыв глаза, размахивая рукавами крыльями, мурлыча себе под нос поставленное на максимум:

Deep love is a burning fire

Stay, 'cause then the flames grow higher

Babe, don't let him steal your heart

It's easy, easy

Girl, this game can't last forever

Why, we cannot live together?

Try, don't let him take your love from me…

– Глупышка моя, пляшет среди ночи! Включи-ка погромче, что у тебя там…

Виктория открыла глаза. И увидела Рэда.

Она сразу узнала его, хоть и не видела в чём-то кроме рабочего костюма. Глаза у синьора Булсара были как раз такие, как говорили горничные, тёмно-серые с тёплым карим солнышком от зрачка. Футболка и шорты выглядели так, будто он в них спал. Домашняя одежда и всклокоченные тёмные, слегка вьющиеся волосы делали его облик растерянным и уязвимым. И, судя по тому, как серые глаза заволакивала ярость, он отлично это понимал.

Он появился со стороны комнат для прислуги и стоял в дверном проёме, громом поражённый, дьявол знает, как долго. Виктория медленно вынула наушники. Прижала руки к груди. И стало только хуже, медоточивый баритон из маленьких, но очень качественных динамиков продолжал:

You're no good, can't you see

Brother Louie, Louie, Louie

I'm in love – set you free

Oh, she's only looking to me

Only love breaks her heart

Brother Louie, Louie, Louie

Only love's paradise

Oh, she's only looking to me

Brother Louie, Louie, Louie

Oh, she's only looking to me

Oh, let it Louie

She is undercover…

– Рэдрик! – Франческа заметила его, улыбнулась, довольно вытерла руки. – Вот кого люблю, пришёл, мой ранний мальчик. Давай я тебе какаушко сварю…

Совершенно незнакомый, потрясённый до глубины души, Рэдрик взглянул на неё, неопределённо двинул плечами. И стоило Франческе отвернуться, вполне узнаваемый Рэд протянул к Виктории руку раскрытой ладонью вверх, произнося одними губами:

– ОТДАЙ!

Глава 4

Девчонка Карретто стояла, зажав в кулачке его наушники и прижав к груди его мобильник. Прямо к груди. Пока она танцевала, издеваясь над ним, воротник халатика цвета морской волны распахнулся. Рэд не смотрел туда, но знал, когда получит назад свою трубку – она будет тёплой, и на покрытом защитой мониторе останется след с запахом какого-нибудь душного, бабского зелья для тела.

– Отдай.

Виктория отрицательно качает головой, делает маленький, едва заметный шажок назад. Тонкие костяшки на её кулачках, обозначаются чётче. Что она собирается делать? Убежать? Девушка бросает напряжённый взгляд на спину старой, доброй Франчески и остаётся на месте. Рэду кажется, что он слышит, как смеётся она над ним там, внутри своей пустой навылет головы, как даже дельфины на её блядском халатике заливаются хохотом. Напряжённо работающий мозг услужливо выдаёт звук, который издают дельфины: «ки-ки-ки-ки-ки!» От досады и стыда его будто парализует. Рэд сам не знает, чего стыдится и времени искать причины нет. Мгновения растягиваются, ухают в гулком сердце. И вдруг он осознаёт, что главное его испытание впереди. Медленно, будто во сне он поворачивает голову к Франческе, открывает рот и почти успевает произнести, жалко, умоляюще: «Не надо!»

Не произносит. И Франческа делает то, что делает уже несколько месяцев, каждое утро. С чего бы утреннему ритуалу измениться сегодня?

Прислуга относилась к телохранителю с уважением. Не только к его приватной жизни – не идёт человек на контакт, не желает рассказывать о себе? И ладно, не все рады пережитому. Выспрашивать, чего не хватало. Служба охраны проверила молчуна и этого довольно, – но и к личному пространству. Синьор Булсара видимо совсем не имел чувства юмора. Не терпел прикосновений, даже случайных, и предпочитал есть в одиночестве. Когда кухарка, возмущённая тем, что он таскает еду в комнату, припугнула, что крошки могут привлечь насекомых, Рэд согласился завтракать раньше.

В то самое, первое утро, они молчали. Он поблагодарил, когда перед ним возникла тарелка с овсянкой и беконом. После сказал, что вкусно и на этом их общение ограничилось. Овсянка с беконом могла бы показаться кому-то странноватым сочетанием для завтрака. Наверное, именно то, с каким стоическим безразличием новенький переместил в себя содержимое тарелки и сдобу, наотрез отказавшись от кофе, Франческу и насторожило. Рэд был способен прокормить себя, охотясь на крыс и белок. На похожие подвиги был способен ныне покойный супруг старой кухарки, когда они познакомились. Каждый год с этим сложным, неуживчивым воякой, мудрая женщина считала счастливейшим в своей жизни. И жалела только об одном – Мадонна, дав большую любовь, не дала паре детей. У замкнутого новичка был тот же взгляд. Он смотрел как человек, который не видит границы между добром и злом, способный разорвать врагу брюшину голыми руками. А потом оттуда же и поесть. Франческа, как никто знала, что от рождения её муж, Маркус Севильо, не был жестоким. И потому во второе утро, не нарушая так необходимую этому мужчине тишину, спросила лишь об одном: что бы он предпочёл вместо кофе? Рэд ответил, что обычная вода его бы устроила. Через три недели, входя в кухню и обнаруживая у стола его спину, она прижимала лохматую голову к груди и звонко целовала телохранителя в темя. Через месяц Рэд, почти испуганно, впервые взял в руки непомерно огромную, синюю кружку синьора Маркуса.

Час, когда он получал свой какао, а Франческа колдовала у плиты, были его сокровищем. Тайной, радостной и стыдной. Иногда, растворяясь в предутренней дрёме дома, в тёплом, обволакивающем вкусе шоколада и сливок, он закрывал глаза и позволял себе забыть. Не мечтать о том, что это мама или сестра сейчас накормят его завтраком, не грезить о том, как могла бы сложиться жизнь, если бы. В мире Рэда не существовало «если бы». В эти минуты, когда ему было хорошо и спокойно, когда никакая забота ещё не омрачила его мыслей, и лишь Франческа тихонько смеялась над тем, что за нелепица приснилась ему снова, он позволял себе не помнить о том, что было. До его прихода в дом Карретто. До Гватемалы, до первого сиротского приюта. До пожара. Не помнить о прошлом и не гадать о будущем, раздумья о котором вводили его в оторопь. Пожалуй, именно в эти минуты, безопасности и редкой удовлетворённости тем, что у него есть, Рэд бывал счастлив.

А сегодня, это сучка, эта скользкая, избалованная лисица, не просто влезла в его телефон и посмеялась над ним. Она ворвалась в его утро. В единственное, что принадлежало в этом мире ему одному. И сейчас, с выражением противоестественного восторга на холёном лице, она ждёт сладкого. Того, что сделает его унижение полным.

Десерта.

Она его получит.

Не представляя себе даже близко, эпицентром какого клубка страстей является, Франческа, закончив священнодействовать, обернулась и, пробормотав ласково: «Посиди пока. Припозднилась я с завтраком», вручила ему его какао. С горой взбитых сливок из баллончика, щедро посыпанного зефиром и шоколадной крошкой. Обычно кухарка рисовала поверх сливок частую сетку, пахучим, карамельным топпингом, сегодня же у его утра не было дразнящих нот солёной карамели. И это тоже телохранитель записал на счёт Виктории.

Не прикасаясь к лакомству, он просто стоял и смотрел на неё. Виктория всё так же прижимала к груди его мобильный и, видимо, не отдавала себе отчёта в том, каких кар заслуживает, просто находясь на кухне. И совершенно точно не подозревая о том, что высокий мужчина напротив сейчас желает ей смерти. За то, что нарушила границы между хозяйкой и наёмным работником, повела себя как любопытная школьница? За то, что отняла у него единственный час тишины в сутках, в обществе человека, не вызывавшего раздражения? За то, что Франческа знала её дольше и любила больше? Всё смешалось в голове человека, не обученного понимать себя. И отлилось в простую, понятную мысль: она, Карретто, дрянь, мерзкое животное, хуже червя. Позволяет себе больше, чем заслуживает. Как и все они.

А ещё она его ослушалась.

Глядя в глаза. Прикрывшись Франческой, зная, что при ней Рэд ничего не скажет и не сделает, она его ослушалась. Он снова протянул к ней руку. Тьма за окнами редела молочно. Подняв глаза на их отражение в окне, стряпуха заметила бы лишь то, что они смотрят друг на друга, но не того, что происходит между.

Виктория опустила руку с телефоном, вздёрнула подбородок и твёрдо посмотрела ему в глаза.

Он почти улыбался. Что-то изменилось в его взгляде, и если тому, растерянному парню, который вошёл сюда несколькими минутами раньше, она с охотой бы уступила, то этому монстру с глазами из стали – никогда. Между ними десять лет разницы в возрасте, но подростковое, не разумное стремление настоять на своём, когда каждый не прав, не смутило ни его, ни её.

Рэд произнёс, беззвучно, одними губами, очень чётко, делая паузы между словами, чтобы она была вынуждена смотреть ему в рот подольше:

– Я. Превращу. Твою. Жизнь. В. Ад.

Хотел углубиться в свой какао, но не успел. Виктория не стала дожидаться конца представления. Снисходительно опустив телефон и наушники на стол раздачи, она ушла. Просто ушла, царственно, не особо торопясь.