На пути к новой пенитенциарной ролевой парадигме

Конфликт между осуждёнными или осуждёнными и администрацией при исполнении уголовных наказаний относится к конфликтам закрытых систем, что подразумевает неизбежность таких событий, а их исследование неразрывно связано с насильственными преступлениями в местах лишения свободы. Практика показывает, что пенитенциарный конфликт – это наиболее острый, а в некоторых случаях и насильственный способ разрешения противоречий, возникающих по поводу исполнения наказания и применения к осуждённым основных средств исправления[54].

«Конфликтные ситуации, – отмечает О. В. Старков, – возникающие по самым незначительным основаниям в местах лишения свободы, чаще всего довольно быстро становятся криминогенными и завершаются новым преступлением»[55].

А. В. Усс установил, что конфликтные криминогенные ситуации, образуемые двумя и более конфликтами, в исправительных учреждениях составляют 67 % от всех преступлений[56].

Большинство опрошенных (66 %) экспертов из числа действующих сотрудников исправительных учреждений подтвердили, что конфликты там возникают ежедневно, а 17 % указали, что не контролируют их возникновение[57].

Львиная доля пенитенциарных преступлений – это насильственные преступления против личности. Научно доказано, что подобные «преступления отношений»[58] есть результат конфликта[59]. Так, осуждённые совершают тяжкие и особо тяжкие преступления, среди которых – убийства (ст. 105 УК РФ), умышленное причинение тяжкого вреда здоровью (ст. 111 УК РФ), дезорганизация нормальной деятельности учреждений, обеспечивающих изоляцию от общества (ст. 321 УК РФ), и др.

Сотрудники тоже совершают должностные преступления: злоупотребление должностными полномочиями (ст. 285 УК РФ), превышение должностных полномочий (ст. 286 УК РФ), халатность (ст. 293 УК РФ) и др.

Наиболее опасные последствия наступают, когда конфликт между осуждёнными и администрацией учреждения УИС перерастает в массовые беспорядки. Последствия таких столкновений непредсказуемы. Они выражаются как в материальном плане (ущерб часто составляет миллионы рублей), так и в плане личной безопасности – жертвы, как правило, есть с обеих сторон. Хуже всего это сказывается на общем имидже страны на международной арене, потому что любые масштабные волнения, пусть даже в местах лишения свободы, расцениваются с негативной стороны – как проявления репрессивной политики.

Более того, массовые беспорядки, начавшиеся в одной колонии, могут стать катализатором для восстания в других пенитенциарных учреждениях (к примеру, в 2015 г. мятеж в одной из колоний УФСИН России по Республике Башкортостан[60] спровоцировал бунты ещё в двух колониях региона) и даже послужить причиной массовых волнений среди населения.

Западные исследования также показали, что тюремное насилие является обычным явлением. Согласно статистическим данным, от 10 до 20 % осуждённых подвергаются нападениям в течение месяца, а 33 % получают угрозы, связанные с насилием[61]. Эти цифры свидетельствуют о том, что большинство людей будет подвергаться той или иной форме насилия в период отбывания наказания.

Конфликт как причина пенитенциарного насилия основывается на «конфликтности» самого наказания в виде лишения свободы (И. Уваров). Учёный пришёл к выводу, что это продиктовано тем, что изоляция как форма существования человека противоестественна[62]. И было бы несправедливо, говорит И. Уваров, утверждать, что нежелание осуждённого отбывать наказание в виде лишения свободы продиктовано его негативными свойствами и качествами. Сами условия мест лишения свободы и применённое государством наказание вызывают у человека протестные чувства. Они-то и лежат в основе противоречий, связанных с наказанием, создавая условия для конфликта[63].

Принудительный способ создания социальной общности, отмечает А. В. Усс, нарушает избирательность в общении и лишает возможности избегать нежелательных контактов[64].

Особенность пенитенциарного конфликта, пишет В. Громов, заключается в том, что он возникает в закрытом социуме, когда стороны конфликта не могут разойтись. Находясь в одном учреждении, они вынуждены всё время сталкиваться друг с другом. Постоянные стычки конфликтующих, сопровождающиеся высоким эмоциональным напряжением, нередко приводят к совершению правонарушений, в том числе преступлений, дестабилизируют оперативную обстановку и в целом нарушают процесс исправления осуждённых[65].

В. Громов также отмечает, что в местах лишения свободы осуждённый лишается привычного уклада жизни, отрывается от семьи и друзей, он обречён на годы тяжёлого существования. Человек вынужденно находится в условиях частых межличностных конфликтов, пенитенциарной субкультуры, недоброжелательности окружающих, грубости обращения и скудности бытовых условий, а также постоянного давления со стороны персонала и криминальных лидеров. У него ломаются все стереотипы, возникает чувство безнадёжности и обречённости. В такой стрессовой обстановке, чтобы выжить и выстоять психически, люди часто не очень разборчивы в выборе средств, а потому, уже имея преступный опыт, используют его[66].

Западные учёные также указывают на то, что выяснение причин и условий насилия сосредоточено на уяснении связи между насилием и тюремной средой[67]. Авторы исследования «Тюремное насилие: динамика конфликта» под руководством К. Эдгара подчёркивают, что помещение большого количества лиц в тюрьму, которая по своему принципу ограничивает их передвижение, может привести к насилию в связи с тем, что осуждённые выражают своё разочарование и не могут выйти из конфликтных ситуаций. Вместе с тем отношения персонала и отбывающих наказание, основанные на физическом доминировании, власти и убеждениях осуждённых, оправдывающих использование агрессии при обиде или угрозе, содействуют насильственному поведению[68].

Более того, попадая в места лишения свободы, индивид претерпевает ряд лишений, что, безусловно, сказывается на его поведении. В ходе исследований выявлено пять основных потребностей, наиболее приоритетных для человека. Во-первых, это потребность в свободе, во-вторых – в товарах и услугах, в-третьих – в сексуальных отношениях, в-четвертых – в автономии, в-пятых – в безопасности[69].

Лишаясь свободы, человек в конечном счёте утрачивает индивидуальность и становится зависимым от сотрудников администрации. И данная зависимость является перманентной: осуждённый чувствует себя под контролем и понимает, что его жизнь напрямую зависит от начальства.

Свобода – это состояние субъекта, когда его действия не обусловлены никакими иными факторами, в том числе природными, социальными, межличностно-коммуникативными и индивидуально-родовыми, кроме его собственной воли[70].

Получается, попадая в места лишения свободы, человек утрачивает естественное для себя состояние, перестаёт быть «определяющей причиной своих действий». Чтобы сохранить это состояние, осуждённые и пытаются «освободиться» (реакция) от «власти» (воздействия) администрации исправительного учреждения, чтобы установить свою «власть» и тем самым обеспечить себе «свободу». Данные попытки могут носить как локальный характер (отдельный осуждённый), так и масштабный (группа осуждённых).

Имеющиеся объективные противоречия между осуждёнными и сотрудниками возникают по поводу разности потребностей в исполнении и отбывании наказания. Например, у осуждённых есть потребность в «свободе»[71], а у сотрудников – потребность в послушном поведении осуждённых и отсутствии эксцессов[72]. И если пенитенциарный процесс не удовлетворяет потребности его «плохих» участников (внутренних потребителей процесса), степень девиации (реакции от воздействия, реакции от реакции) будет увеличиваться.

Взаимные противоречивые требования к противоположным ролям (воздействие – реакция, реакция на реакцию) и есть пенитенциарный ролевой конфликт. Например, сотрудник видит роль осуждённого как послушного исполнителя, а потому требует от него исполнения внутренних правил. Осуждённый же воспринимает сотрудника как лицо, от которого он зависит, поэтому требует большей независимости. Из приведённой модели конфликта видно, что одна потребность удовлетворяется за счёт другой, поэтому спор не может быть решён выгодно для обеих сторон.

При подобных ролевых притязаниях пенитенциарный конфликт становится «конфликтом с нулевой суммой»[73], т. е. победа одной стороны влечёт поражение другой.

Как утверждал один из классиков конфликтологии Льюис Козер, подобные конфликты свойственны закрытым (унитарным и ригидным) обществам. Структура такого общества поделена на два враждебных класса, противоречия между которыми подрывают общественное согласие и грозят разрушить социальный порядок революционно-насильственным путём[74].

Потребность осуждённых в большей «свободе» от власти сотрудников и попытки «освободиться», находясь в тюрьме, описывал в своей работе «Эмансипация осуждённых» голландский учёный Г. Франке. Эмансипация означала, что властные отношения между осуждёнными с одной стороны и охранниками, администраторами, судьями и политиками с другой могут смещаться в пользу первых[75].

Процесс «освобождения» осуждённых от «власти» администрации исправительного учреждения можно обозначить и другим термином – «манумиссия». Это слово происходит от латинского manumissio – «освобождение из-под власти» (manus – «рука», mitto – «отпускаю»)[76]. «Освобождение» достигается как сотрудничеством (в том числе крайне деструктивной формой – подкупом), так и борьбой (в том числе крайне деструктивной формой – насилием).

Действительно, лишения или ограничения, и в первую очередь невозможность удовлетворения потребностей (депривация), являются источником конфликтогенов. Естественной потребностью осуждённых, сопряжённой со свободой, которой они лишены, также является социальное и эмоциональное взаимодействие, чего они тоже лишены. По мнению специалистов, именно ограниченное взаимодействие (т. н. сенсорный голод) приводит к стрессовому состоянию и может вызывать у человека временный психоз или психические нарушения[77]. В противоположность сенсорному голоду в отношении общения с родными и близкими людьми (и в целом – в связи с выборочным общением) у осуждённого может начаться сенсорное перенасыщение, вызванное нахождением в тесном контакте с другими заключёнными.

Наблюдения показывают, что среди сотрудников уголовно-исполнительной системы принято считать, что они тоже «сидят», т. к. бо́льшую часть времени эти люди проводят в непосредственном контакте с осуждёнными. Как отмечают некоторые авторы, сотрудники администрации являются невольными «узниками» своей работы[78]. Все это ведёт к деформации их сознания и эмоциональных проявлений. Результаты научных исследований неоднократно подтверждали, что сотрудники уголовно-исполнительной системы, непосредственно контактирующие с осуждёнными, очень подвержены стрессу, профессиональному выгоранию и т. д.[79].

Понимание свойств стрессовости с точки зрения физиологии позволяет не только описать неизбежность конфликтов в местах лишения свободы, но и неизбежность крайних форм их разрешения.

Автор термина «стресс», психофизиолог У. Кеннон, исследуя данное явление, пришёл к выводу, что при сильных переживаниях организм мобилизируется для устранения возникшей угрозы. Учёный доказал, что при стрессе человек готов всего к двум реакциям: fight-or-flight (бить или бежать)[80]. Таким образом, с точки зрения физиологии, пенитенциарные конфликты могут сопровождаться насилием, потому что «убежать» некуда – остаётся только «бить».

Рассмотрев перечисленные выше факторы неизбежной конфликтности в местах лишения свободы, можно сделать вывод, что общей или системной причиной этого являются принудительные условия изоляции индивида, а прогрессивная система исправления создаёт среду для дальнейшего развития конфликта, который в итоге завершается насилием.

Придя к пониманию причин не только конфликтности пенитенциарного процесса, но и неизбежности насилия в ходе его развития, возвратимся к необходимости формулировки критериев его оценки.

Действительно, в текущих условиях сложно не только оценить эффективность пенитенциарного процесса, но и представить, как она достигается. Если исходить из определения понятия прогрессивной системы, пенитенциарный процесс будет эффективным в том случае, когда большинство осуждённых станет «послушно» себя вести, тем самым оправдывая принцип, заложенный в данной системе. При этом возникают следующие вопросы: будут ли они хорошо себя вести без давления сотрудников – просто зная, что получат больше благ? Скорее всего, нет. Даёт ли система гарантию, что осуждённые, которые были «послушными» в колонии, останутся таковыми и после освобождения? Безусловно, нет: освобождённый человек попадёт в другие условия, которые могут спровоцировать его на дальнейшие преступления.

Если же пенитенциарный процесс невозможно охарактеризовать как эффективный и, соответственно, нельзя оценивать с точки зрения эффективности, необходим иной критерий оценки – например, критерий его адекватности[81].

Процесс, отвечающий критериям адекватности, означает, что в нём учитываются как требования безопасности, так и необходимость адекватных мер воздействия. Таким образом, пенитенциарный процесс должен быть адекватным в отношении заявленной цели. Для этого необходимо понимать, зачем применяется та или иная мера воздействия, зачем вводится (снимается) ограничение и т. д. Без этого пенитенциарный процесс теряет всякий смысл и оборачивается регрессом, превращаясь в бессмысленную борьбу за власть ради власти.

Если же насильственные преступления есть результат или следствие конфликта, порождённого изоляцией и прогрессивной системой, необходимо выяснить, от чего зависит его динамика – от складывающейся в конкретном исправительном учреждении системы отношений (т. е. самого пенитенциарного процесса) или же от действий отдельных сотрудников и осуждённых.

2.2. Причины регрессивного генезиса пенитенциарного процесса

Продвижение к цели (процесс) в условиях системных противоречий (конфликтности) может обернуться регрессом (удалением от цели). Это становится возможным в случае непонимания долгосрочных перспектив теми лицами, от которых зависит процесс (руководителями, организаторами). Регресс пенитенциарного процесса происходит по тем же причинам и проявляется в том, что имеющиеся противоречия разрешаются с позиции унижения и насилия.

Анализ научной литературы и собственные практические наблюдения позволяют сделать вывод о том, что существует всего два негативных явления, с которыми связывают насилие и другие девиации в исправительных учреждениях:

• криминальная оппозиция[82] (тюремная субкультура) осуждённых;

• злоупотребление властью[83] сотрудниками исправительного учреждения (abuse of power).

Практически каждый эксцесс (жалобы, членовредительство, отказ от приёма пищи, оскорбление, суицид, побег, дезорганизация и т. д.), происходящий в исправительном учреждении, можно связать с данными феноменами. Однако не все теоретики и практики рассматривают эти отклонения с позиции их единого источника или же как результат пенитенциарного процесса. Как правило, если происходит эксцесс, то в качестве его источника указывается сам «виновный». Таким образом, если осуждённый совершил акт членовредительства, то причина этого заключается в его эмоциональной неустойчивости или характере, негативном отношении к требованиям режима. Если же сотрудник ударил осуждённого, то причины, в принципе, те же: негативное отношение к осуждённому, эмоциональная неустойчивость представителя администрации и т. д. Подобный диспозиционный подход не всегда учитывает значение конкретной ситуации и действия системы, которые либо провоцируют то или иное поведение, либо имеют границы допуска различных отклонений. При данном подходе ищут виноватого, но не системные причины отклонений. Ролевой же подход рассматривает поведение индивида как роль, интегрированную в пенитенциарный процесс. Данные категории неотделимы друг от друга и представляют собой единое целое, личностные же характеристики влияют на роль, но при этом не меняют её.

Если обратить внимание на девиации не как на отдельные события, а как на часть системы пенитенциарного процесса, то они будут рассматриваться как способы участия в конфликте. Таким образом, их источником будут главные потребности – «власть и свобода», т. е. способы их использования, захвата и удержания. Поэтому указанные феномены – это скорее следствие, чем результат пенитенциарного процесса. Регресс пенитенциарного процесса характеризуется состоянием и масштабом конфликта, а также показывает, что «власть» неустойчива.

Чтобы объяснить, каким образом это происходит, приведём описание исследования ролевых пенитенциарных конфликтов – «Стэнфордского тюремного эксперимента», проведённого в августе 1971 г. социальным психологом Ф. Зимбардо[84]:

«Основной задачей данного эксперимента являлось изучение психологических последствий тюремной жизни. Для этого была создана имитация тюрьмы, подобрано 24 кандидата (из числа студентов) для участия в эксперименте (исключались кандидаты с психологическими проблемами, медицинскими недостатками, с наличием судимостей), а также приглашены профессиональные консультанты – бывшие сотрудники исправительных учреждений и заключённые. Кандидатов в рандомном порядке поровну разделили на две роли: “охранники” и “осуждённые”.

Автор эксперимента описал его суть так: “Мы хотим поместить хороших людей в плохую ситуацию и посмотреть, кто победит”.

“Охранники” не проходили специальную подготовку. Вместо этого они были свободны и могли делать всё, что, по их мнению, необходимо для поддержания правопорядка. Поэтому они составили собственный свод правил, который и ввели в действие.

В ходе эксперимента анализу подверглось поведение как “осуждённых”, так и “охранников”, которые, обличённые властью, оказались в новой для себя роли.

В начале эксперимента “осуждённые” не воспринимали приказы “охранников” всерьёз и пытались отстоять свою независимость. “Охранники” же, по мере привыкания к своей роли, пытались утвердить власть. Это и стало началом серии прямых конфликтов между “охранниками” и “осуждёнными”.

Одной из форм наказания, которую “охранники” начали применять к “осуждённым” за непослушание (например, отказ от переклички), стали отжимания. Один из “охранников” даже наступал на спины “осуждённых”, когда те отжимались, и заставлял других “заключённых” делать то же.

Первый день прошёл без происшествий, однако утром второго дня вспыхнуло “восстание”, к которому “охранники” не были готовы. “Осуждённые” сорвали с себя бирки и забаррикадировались в камерах, прислонив кровати к дверям. “Охранники” были рассержены и расстроены, ведь “осуждённые” к тому же начали насмехаться и оскорблять их.

Для подавления “восстания” ночная смена добровольно осталась на дежурстве, чтобы поддержать утреннюю. “Стражники” объединились и решили применить силу: они достали огнетушитель, выпустили струю углекислого газа и заставили “осуждённых” отойти от дверей.

“Охранники” врывались в каждую камеру, раздевали “осуждённых” догола, выносили кровати, загоняли зачинщиков “бунта” в одиночную камеру и начинали запугивать.

Так “восстание” было временно подавлено. “Охранники”, понимая, что противостояние может повториться, разработали новую тактику влияния на “осуждённых”, которая состояла в создании т. н. “привилегированной ячейки” из числа “арестантов”.

В результате трём “осуждённым”, наименее вовлечённым в беспорядки, были предоставлены особые привилегии. Им вернули форму и кровати, разрешили вымыться, почистить зубы. Остальным – нет. Привилегированные “осуждённые” также получили улучшенное питание, которое они употребляли в присутствии “сокамерников”. Это привело к нарушению солидарности среди коллектива “осуждённых”.

Некоторые из “осуждённых”, в основном из числа зачинщиков, теперь думали, что люди из привилегированной камеры – доносчики. Получилось, что за короткое время “осуждённые” перестали доверять друг другу.

Первым выводом эксперимента стало то, что подобная тактика разделения осуждённых поощряет агрессию среди лиц, отбывающих наказание в местах лишения свободы, тем самым отклоняя её от сотрудников тюрьмы.

“Охранники” же разделились на три типа:

• жёсткие, но справедливые, которые следовали тюремным правилам;

• “хорошие парни”, которые оказывали “осуждённым” небольшие услуги и никогда их не наказывали;

• “садисты” – люди этого типа наслаждались властью.

Примечательно, что ни один из предварительных личностных тестов не смог выявить данных наклонностей.

Единственной связью между личностью и тюремным поведением стал вывод о том, что “осуждённые”, для которых была характерна высокая степень авторитаризма, выдерживали авторитарную тюремную среду дольше, чем остальные.

При этом “осуждённые” по-разному справлялись со своим чувством разочарования и бессилия. Некоторые “бунтовали” или дрались с “охранниками”, объявляли голодовку. Четверо отреагировали эмоциональным срывом, что стало неким способом избежать этой ситуации. У одного заключённого развилась психосоматическая сыпь по всему телу, когда он узнал, что его не “освободят”. Другие просто вели себя хорошо, делая всё, что хотели от них охранники.

К концу исследования среди “осуждённых” уже не было никакого группового единства – осталась лишь кучка изолированных индивидуумов, цепляющихся друг за друга, как военнопленные или госпитализированные душевнобольные. “Стражники” же получили полный контроль над тюрьмой и теперь требовали слепого повиновения от каждого».

Эксперимент был прекращён досрочно: исследователи поняли, что создали чрезвычайно критическую ситуацию, в которой «осуждённые» отступали и вели себя патологически, а у некоторых «охранников» проявились садистские наклонности.

Понаблюдав за условной тюрьмой всего шесть дней, учёные сделали вывод, что тюрьмы дегуманизируют людей и превращают в бездушные объекты, вселяя в них чувство безнадёжности. Что же касается «охраны», то стало понятно, как легко, оказывается, можно превратить обычных людей в садистов.

Результаты данного исследования имеют глубокое теоретическое и прикладное значение. Ф. Зимбардо и его коллеги раскрыли важный принцип трансформации вполне обычных людей в насильственных преступников под влиянием системы и ситуационных факторов. Данный принцип они назвали «эффектом Люцифера»[85].

Схематично регрессивный генезис пенитенциарного процесса можно представить следующей цепочкой развития (по принципу «стимул-реакция»): принудительная изоляция → появление «плохих» осуждённых (объединение в неформальные организации, создание субкультуры) → усиление давления администрации для подавления «плохих» осуждённых и (или) привлечения «хороших» → ответная реакция и т. д.

Таким образом, получается замкнутый круг.

Исторически субкультура осуждённых возникла в качестве естественной обратной реакции на изоляцию и другие меры принудительного характера. При этом стоит отметить, что подобная субкультура не является исключительным феноменом отечественных исправительных учреждений – она существует во многих странах. Общность осуждённых способствует возникновению неформальных организаций и созданию собственных, особых правил поведения (т. н. тюремной субкультуры), что позволяет людям освобождаться от негативных психических состояний[86] и преобразовывать окружающую их действительность в своих интересах[87]. Логично и то, что акторами данной субкультуры становятся лица, обладающие лидерскими качествами и профессионально связывающие свою жизнь с совершением преступлений. Находясь на свободе, они, как правило, существуют по «стадному» принципу в виде шаек, банд, преступных сообществ и т. п. Но в местах лишения свободы они естественным образом, за счёт определённой «идейной» сплочённости, представляют собой «правящую партию».

Подробное рассмотрение особенностей тюремной субкультуры не является задачей текущего исследования, но для общего понимания значения этого явления в контексте ролевых конфликтов и в целом пенитенциарной преступности необходимо кратко затронуть его основные характеристики.

Исследованиям т. н. криминальной (тюремной) субкультуры посвящены работы большинства учёных-криминологов, в которых онисвязывают данное явление с насильственными пенитенциарными конфликтами.

Не вдаваясь в довольно долгие рассуждения относительно определений понятий «криминальная субкультура» и «тюремная субкультура», отождествим их в рамках данного монографического исследования и определим как некую идеологию, т. е. неформальную систему идей, которая выражает мировоззрение (интересы, идеалы) представителей преступного мира. Тюремная субкультура распределяет её представителей в соответствии с определённой стратификацией, на «вершине» которой находятся т. н. «воры в законе», или, говоря юридическим языком, лица, занимающие высшее положение в преступной иерархии (данное положение с апреля 2019 г. уголовно наказуемо – ст. 210.1 УК РФ).