Запасный вход

На третий день, открывается дверь, и заходят родичи городские, брат младший Степан, с женой и сынишкой, Васькой. Поздоровались, слезу пустили, как положено, покойнику одежду дорогую привезли, опять же знамена для похорон, все чин-чинарем. Да не долго рассиживались, откушали, попрощались и о̒тбыли.

Погрузили гроб на сани, мороз лютый стоял, февральский, а команды нет, трогаться. Филипп все сидит за столом, да сам с собой разговаривает: «Золото где? Где золото спрятал?». Ну, тут сестры и подсказали:

– А ты че жа, не догадался, братка?

– Нет, а что?

– Дык Степан – то приехал, зря, что ли вдаль такую, да по морозу?

– А чего?

– Гутарють люди, с год как уж они в городе лавку открыли. Торгують, процветають.

– Что???? Почему раньше не сказали???? Убью!!!!!!

Схватил, бедолага, топор и ну на улицу, да где там, родственников уже и след простыл. Бросил он топор, вскочил на сани с покойником, да как даст вожжами, лошади резвые, рванули по улице, а за ними свора собак, брешут, визжат, радостные такие…

Так с ветерком и похоронили.

Промотал, прогулял сыночек, все что оставалось, продал дом и подался в город, в жандармерию поступил. Служба на удивление, пошла ему на пользу, громил бандитов с ожесточением, у начальства на хорошем счету слыл, принял революцию, дослужился до высокого чину. Да все искал он дядьку своего Степана Кузьмича, а тот, как в воду канул, за границу, говорили, подался. А вот Василия вроде бы видели, то там, то сям, но встретится, пришлось лишь на похоронах.

Филипп Кузьмич сидел расплывшись по стулу, его пухлые, короткие ручёнки покоились на объемистом животе, и все повторял : «Васька, шельмец, золото где?».

И тут вдруг, Оленька вспомнила свою странную поездку в Женеву, Вася пристроил ее временной костюмершей в оперную труппу. И, как он давал ей подписать гербовые бумаги с красивыми цветными печатями. И как пришел к ней иностранец, и на ломаном русском сказал, что от Василия Степановича. А ничего не понимающей Оленьке только одно твердил: – Все карашо, все карашо… И, как ходили они в какое-то казенное здание, там эти бумаги передали служащему, и как они стрекотали на английском, и как она подписи ставила, она и иностранец, этот – Штольц, да, именно эту фамилию шепнул ей Вася, перед смертью.

– ВЕН-ЧАЮ-ДЕЛО, как бы со стороны услышав свои собственные слова, она прикоснулась к мягкому плечу пребывающего в гипнотическом сне мужчине:

– Филипп Кузьмич, просыпайтесь, вы задремали.

Его глаза прояснились, и, прочистив горло, воскликнул:

– Еще прячется по углам недобитая гидра, и наша задача приложить все усилия, чтоб уничтожить врагов, что паразитируют на теле нашей многострадальной Родины!

Она возвращалась домой уставшая и разбитая. В голове еще шумело и подташнивало. Впервые ей пришлось использовать гипноз, чтобы добыть информацию, обычно хватало видений.

– Из дома забрали на машине, могли ведь и обратно так же отправить, ну, ничего, пройдусь, подышу воздухом. Не покидало ощущение, что ее специально задерживали, показывали фото отличников боевой Славы, слишком долго возились с пропуском, но не это важно. Интересен, орден, что на мгновение мелькнул перед глазами, «За Труды и Отечество» успела она прочитать и маленькая царская корона, это все, что удалось рассмотреть, и почему он так быстро спрятал его? Ой, нет, сейчас я слишком устала, что бы думать об этом, она тряхнула головой, чтобы отогнать эти мысли. И тут же, вспомнился, коротышка Данилыч, о котором в бреду говорил Василий Степанович. Да и не похоже это было на бред, скорее, последняя воля умирающего. Что так тщательно пряталось от посторонних глаз? Наследство. Чистое, не краденные бирюльки, а настоящее наследство от Васиного отца, очевидно умершего в эмиграции.

В доме творилось что-то невероятное, все перевернуто «вверх дном», на полу валялись кучи одежды, книги, осколки, посреди этого сидела рыдающая Маняша, а Катерина с сачком гонялась за соловьем, чья разбитая клетка валялась неподалеку.

– Что произошло? Что случилось? Растерянно оглядываясь, спросила хозяйка.

– Ольга Семеновна, напугали, ироды, думала насильничать пришли, а они что натворили, что натворилииии… Взвыла с новой силой Маняша.

– Катюша, что случилось, хоть ты мне толком объясни.

– Дык, ничё страшного, с обыском приходили, пятеро их было, быстро управились. Она, наконец, поймала бедную птичку и теперь пыталась засунуть ее в клетку.

– Ну, и, нашли, что ни будь?

– Нееее, потому, как брать, акромя статуэток ентих, у нас нечего, да по злобе и их расколошматили. – Манька, будя тебе орать-то, араруха, вставай да за дело принимайся.

В дверь позвонили, все трое вздрогнули, обе девушки застыли на своих местах, и Оленьке пришлось идти и открывать самой.

– Телеграмма, распишитесь.

Катерина поправила кресло и усадила Оленьку, у которой вдруг, защемило сердце, и стали подкашиваться ноги.

– Сергей Поплавский тчк Похороны через три дня тчк Алик.

Противный визг пилы, что вгрызается в металл, заставил Оленьку открыть глаза. Что это было? Отбросив одеяло, подошла к окну. Темно. Тихо. После обыска, и у нее были напряжены нервы. Сегодня, она должна отправиться в Тамбов на похороны. Но Катерины до сих пор нет. На всякий случай она оделась, не зажигая свет. Где-то под потолком послышался писк комара. Ну, наконец-то. Два дня она отдыхала, и все пыталась вызвать видения, ничего не получалось. Сейчас, увиденные картинки, ей не понравилось, если не сказать большего.

В двери кто-то тихо скребся.

– Катюша, я уж думала, не дождусь, и одной придется уезжать. Ты нашла его?

– Ато, и нашла и проводила уже, как пришли огородами, так огородами его и отправила.

– Так, что, ничего не получилось?

– Смешная вы, барышня, Данилыч не только слесарь отменный, он, как обезьяна цирковая, вскарабкался по лестнице, я пока раздумывала, лезть мне вослед, аль нет, ён уж обратно возвернулся, тыкнул мне папочку, и был таков.

– Хорошо, я потом посмотрю, положи пока в сумку. Выезжаем сейчас же, пока темно.

– Эээ, нет, я на это пойтить не могу, инструкции у меня на ваш счет конкретные были, Стяпаныч вас «растряхой» обзывал, не знали?

– Нет, не знала не это сейчас важно. Катюша, выгружай все из баулов. Поедем налегке. Да, и мне и себе валенки прихвати, на всякий случай.

– Ну, да, ну, да, эт мы могём, эт мы запросто, платьице сымайте, скоренько.

– Зачем?

– Карман для доку̒ментов пришивать буду, чтоб не потеряли. – Подмигнув, зловеще прошептала Катерина, оглядываясь по сторонам.

– Вы их видите, барышня? Видите? В поезд, поганцы, лезуть за нами.

И действительно, побегав по перрону, двое мужчин стали забираться в вагон.

– Да, Катюша, вижу, но не беспокойся, здесь они нас не найдут.

Две девушки, прижавшись, друг к дружке сидели рядышком, прикрыв глаза. Только одна от страха, а вторая, сосредоточившись, создавала невидимый купол над ними. Он был похож на вытянутую стеклянную крышку от кастрюли, которой накрыли двух дрожащих зайчиков. Там они были в безопасности. Но их было видно, и тогда сверху, на купол водопадом полилась вода, убирая видимость и стирая всю информацию в этом уголке вагона. И действительно, два «топтуна» уже несколько раз пробегали мимо, но все тщетно, упустили «добычу». Какое-то время они еще метались по платформе, переругиваясь между собой. Но вот состав тронулся, издав победный гудок, и девушки облегченно вздохнули.

Глава12.

«Воин из прошлого». Тамбовский лес. 1925 год.

– Папенька! Папенька! Скорей, сюда! – фальцетом закричал, худотелый подросток, открывая ранним утром двери своего дома.

– Что? Что случилось, Николенька? – Антон Сергеевич выскочил в прихожую в кухонном фартуке, отряхивая руки от мучной пыли.

– Олюшка приехала, папенька…

– Николаша, ты, так меня, меня до инфаркта доведешь, зачем же так кричать? Оленька! Как неожиданно, какой приятный сюрприз! Проходите, что ж вы на пороге, словно чужая.

– Доброе утро, Антон Сергеевич, – подставляя щеку для поцелуя, – мы ненадолго, нам только вещи оставить до вечера, позволите?

– Что за вопрос, рассчитывайте на нас, и до вечера, и сколько вам будет угодно. Николай, что же ты стоишь, поздоровайся, как положено.

Порозовевший от смущения мальчик топтался на месте, то снимая, то одевая на нос круглые очки в черепаховой оправе.

В ней до сих пор жила благодарность к этому малышу, что практически спас ее от разъяренной толпы, своим пронзительным криком: «Олюшка, бегите!»

– Однако, как вы подросли, Николай Антонович, мне приходиться подниматься на цыпочки, чтобы расцеловать вас, в обе щеки.

Мальчик стал пунцовым от этих слов, и его юношеские прыщики стали почти незаметными.

– Познакомьтесь, это Катюша, она хозяйничает в моем доме, а почему, Антон Сергеевич вы весь в муке?

– Завтрак готовлю, Оленька, сегодня у нас творожники, проходите, вы как раз вовремя, Николаша, прими пальто у девушек, сопроводи к рукомойнику, и я вас всех жду на кухне.

Катерина ёрзала на стуле, беспокойно поглядывая то на присутствующих, то на раскаленную сковородку, на которой отчаянно подгорали творожники.

– Антон Сергеевич, Катюше некомфортно за столом, позвольте ей у вас похозяйничать?

– Ну, как можно, вы же гости, а впрочем, милости прошу, как пожелаете, – ополоснув руки, он с удовольствием присел возле Оленьки.

– Николаша растет, как вы точно подметили, его организму требуется творог, вы меня понимаете, да?

– Ольга Семеновна, а где у них родниковая вода? – Катерина почему-то наотрез отказывалась общаться напрямую с хозяином, но тот был весь поглощен Оленькой и, не глядя, указал на раковину:

– Кран открути, любезная, и будет тебе вода.

– Антон Сергеевич, – улыбнулась Оленька, – настоящий повар, обязательно прополощет рот родниковой водой, чтобы почувствовать настоящий вкус приготовляемой пищи, очистить свои вкусовые рецепторы, так сказать, – бросив укоризненный взгляд на Катерину, тем не менее, мягко сказала, – Катюша, готовь из того, что есть.

– Ольга Семеновна, в замес ентот сахарьку бы добавить, можно?

Оленька вопросительно глянула на хозяина.

– Да, как вам будет угодно, Николай, доставай сахарницу. А теперь поведайте нам, как там Москва?

– Ольга Семеновна, яблочка бы подмясить, можно? – Повышая голос, попросила Катерина.

– Николай, доставай фрукты, – взвизгнул Антон Сергеевич, на мгновение повернулся к поварихе, возмущенно вскинул брови, и тяжело вздохнув, снова приступил к расспросам, – как вы сами, Оленька, – завладев ее руками, спрашивал Антон Сергеевич. Учитесь, работаете? – не обращая внимания, на бормотание за спиной.

– Ну, вот, таперича, не то, что давеча, и манка разбухла в самый раз.

– Все хорошо, Антон Сергеевич, работаю в Институте скорой помощи, медсестрой.

– Замужем, или свободны еще?

– И зачем же вы газу стольки жгёте? А? – прикрутив вентиль у конфорки, она так стукнула сковородкой, что все подскочили.

– Да что мы все обо мне, вы- то как, как Николаша? Творожок это хорошо для костной системы, но я вижу у него кожные высыпания, давайте, пока Катюша готовит, я посмотрю его, может, и помогу чем, только не здесь, конечно, давайте в гостиной, да?

Мужчины с поспешностью поднялись, и все трое с удовольствием ретировались, позволяя Катерине спокойно дожаривать творожники и вытирать просыпавшуюся по всей кухне муку.

Катерина, подбоченясь, давно уже стояла в дверном проеме, испепляя взглядом Антона Сергеевича, который приобняв Оленьку, что-то шептал ей на ухо, но та не обращала на него никакого внимания, так как сидела возле лежащего на кушетке Николая. Закрыв глаза, она держала свою руку над животом прыщавого юноши. Очнувшись, она стряхнула с рук что-то невидимое, строго посмотрела на пол, словно приказывая исчезнуть.

– Вот и все Николай Антонович, во всеуслышание заявила Оленька. Поднимайтесь. В боку колоть перестало?

– Да, премного вам благодарен, Олюшка, – послышался смущенный ответ мальчика.

– Николя, почему вы мне не доложили, что у вас боли?

– Ах, папенька, я вас умоляю, со мной все в порядке, какие боли, так, дискомфорт.

– Прошу к столу, господа, чай стынить! – торжественно объявила Катерина, выражая недовольство всем своим дородным телом.

Оленька после завтрака прилегла в гостевой комнате. Тревога продолжала нарастать, хотя она тщательно подготовилась, выбирая, у кого ей переночевать. Свой дом, (Василий Степанович давно уже отписал его Оленьке) который она сдавала в аренду, отпадал само собой, именно по той причине, что она всегда там останавливалась. К Сереже в мастерскую, тоже опасно, да и не хотелось ей общаться с местной «богемой». Она планировала, накинув черную вуаль, проститься с Сереженькой на кладбище, не привлекая к себе внимания.

Окинув взглядом комнату, отметила, что здесь ничего не изменилось. Ей вспомнилась покойная хозяйка Настасья Григорьевна, и ее похороны и поминки, и как ее спасал Василий Степанович, тоже безвременно покинувший ее. И Кузьма «жерёбанный» зачем-то выскочил в памяти, и как хоронили бабушку…

Вдруг, стены комнаты поплыли, зашатались, исчезли, и она увидела себя бегущую в одном валенке по темному лесу. Подол ее белого кашемирового пальто заледенел от снега, покрывшись грязными пятнами, и словно гирей тянуло вниз, затрудняя бег. За ней гналась стая волков, клацая зубами, их звук был похож на пистолетные выстрелы, а вдали мерцал огонёк, «это спасение», стучало в голове, во что бы то ни стало надо добежать до него. И она бежала, бежала, задыхаясь, и все тело содрогалось от безумного страха.

– Барышня, барышня, очнитесь! Кричала перепуганная Катерина, и трясла ее за плечо.

Шум в голове постепенно утихал.

– Тише, Катенька, тише, перепугаешь хозяев… – ослабевшим голосом ответила Оленька.

– Дык, пужать-то некого, убегли все, кто на службу, кто на учебу, выпроводила всех, одни мы во всем доме, одинёшеньки, а у вас жар, чего ж вы так мечетесь по подушке, дохтура вызывать надобно.

– Который час?

–Двенадцатый, однако…

– Так, Катюша, слушай меня внимательно…

– И слушать ничего не желаю, Василий Степанович, поручили приглядывать за вами. Куды это вы вскочили? Щас, я мигом, за докторишкой ентим сбегаю, Антоном Сергеевичем, будь он не ладен.

– Катерина, успокойся, человека поблагодарить надо, за то, что принял нас, а ты, позволяешь себе подобное. Нехорошо это, Катюша, неправильно. И, потом, тебе какое-то время придется пожить у него.

– Чавой-то? Ааааа, знамо дело, понятно.

– Что тебе понятно?

– Дык, наблюдала я, как вы шопталися! Васеньку, десять ден как схоронили, а вы…

– Катюша, прошу, тебя, оставь Васю в покое. А шепнула я один раз, чтоб Антоша не услышал: «Глистная инвазия».

– Правда, чёль, барышня? Так его, подлеца, а я бы не обзывалась, я бы яму прям в морду бы вцепилась, ишь, ты перья распустил, кочетом вокруг ходить, да и малец евойный, глаз с вас не сводил, все я наблюдала.

– Странная у тебя реакция…. А, так ты подумала, что я обругала его?

– Ну, дык, а че нет?

– Это диагноз такой, заболевание, от того и кожа у Антоши нечистая.

– Нечистыя? Вот это прямо вы попали, барышня, вот это… – сотрясаясь от смеха, хлопая себя по дородным бокам, она все приговаривала – нечистыя, глистовыя…

– Катюша, у тебя истерика, прекрати. Антон Сергеевич очень хороший человек, и Антоша, милый застенчивый мальчик, а недостатки есть у нас у каждого, тем более тебе придется пожить у них какое-то время.

– Чавой-то? Куды это? Не пущу!!! Никуды одну не пущу. Мне Василий Степанович…

– Катюша, послушай, вот тебе деньги, найди пролетку, оплати сразу, до вокзала и до кладбища. И жди меня там, я недолго, попрощаюсь, и сразу уезжаем, поняла? Валенки мои не забудь, что-то ноги мерзнут, поняла?

– Дык все поняла, чего ж тут непонятного. Дык, ежели ноги мёрзнуть, то температура, можа, ну их енти пхороны…

– Нет, я должна.

– Должна, должна, заладили, мне Василий…

– Хватит! И еще, если что-то пойдет не так, вернешься сюда одна, и будешь меня ждать, ты поняла?

– А что не так?

– Не знаю, у меня нехорошие предчувствия.

Катерина спрятала деньги и ушла приговаривая: «Приперлися, здассти, предчувствия у них, надо было сразу домой возвертаться».

Оленька стояла возле свежей могилы. Слезы катились сами по себе, и она их не сдерживала. Тихо и покойно было вокруг, однако скоро начнет смеркаться, пора. Она уж было повернулась, но тут вспомнила о «подношении». Присев рядышком, она развернула узелок и выложила творожники и хлебный мякиш, щедро сдобренный медом, на землю.

– Прости, Сереженька, прости и прощай, пусть земля тебе будет пухом.

Неожиданно стемнело, налетел ветер, разметал продукты, подхватил белый платочек, и стал поднимать его в небо. Оленька глянула наверх, там уже хмурились тяжелые свинцовые тучи.

– Снег пойдет,– только и успела она подумать, как сверкнула молния, и вслед за ней сразу же ударил гром.

– Зимой грозы не бывает, зимой грозы не бывает, – повторяла она про себя, придерживая шляпку, поспешила обратно.

Порыв ветра, и ее вуаль вместе со шляпкой, буквально вырвало из рук и мгновенно унесло, она даже не стала следить за ее полетом, ветер еще больше усилился, впиваясь в глаза и забивая нос, не давая дышать. Однако, без вуали она увидела несколько субъектов, что стояли на отдалении, и не спускали с нее глаз. Десять, насчитала Оленька и ускорила шаг, пытаясь накрыть себя защитным куполом. Не получалось. Жар усиливался, ее уже знобило, в голове «каша» и путаница, сосредоточиться не удавалось. Она уже видела пролетку напротив входа, и Катерину, что тревожно оглядывалась по сторонам, казалось, что ее живот стал вдвое больше, и она поддерживала его руками.

Ветер с каким-то остервенением дул ей прямо в лицо, да так, что она боялась, как бы, не опрокинуться навзничь. С трудом нагнувшись, преодолевая сопротивление, она медленно продвигалась вперед. «Ветер ветрило, не дуй мне в рыло, а дуй мне в зад, я буду рад», вспомнились прибаутки Катюши, но как только она это проговорила, ветер, сказочным образом переменился, «подхватил» ее под спину, и стал толкать вперед, да так, что она еле успевала перебирать ногами.

Катерина уже протягивала руку из пролетки, кучер что-то кричал, ругался, наверное. Всего несколько шагов, но тут ветер опять круто развернулся, и она остановилась, не было возможности сделать шаг вперед. Она боялась оглянуться назад, но и того, что она увидела впереди, было достаточно, что бы повергнуть ее в ужас. Человек двадцать мужчин, гонимые ветром, стремительно приближались к ней, обступая плотным кольцом. Катерина, одной рукой закрывала рот, чтобы не закричать, а вторую тянула к ней, чтобы схватить, и затащить в пролетку. Сила ветра была одинакова. Но только Оленька не могла и шагу сделать, а мужчин толкало вперед с неимоверной скоростью. Темнота сгущалась, безвольные снежинки, не в силах сопротивляться урагану, больно жалили лицо. Гроза разыгралась не на шутку, высвечивая полные твердой решимости лица мужчин.

– ВЕ-ЛИ-КО-ДЕ-ЛО!!! А ну, стоять! Я, так сказала!

Закричала Оленька, страшным голосом, поднимая руку вверх, с зажатым кулаком. Даже ветер испугался и мгновенно стих, и ее по инерции толкнуло вперед, и Катерина, мгновенно вдернула ее вовнутрь.

– Гони! Гаркнула она. – Для пущей убедительности стукнула и так вздрогнувшего кучера по спине. – Втройне заплачу!

Оленька в полуобморочном состоянии откинулась на сиденье. Катерина, выглянула назад.

– Барышня, гляди ко ж ты, стоять, не ослушались. Ольга Семеновна, вы с гранатой – то поосторожней, давайте-ка ее сюды, ощупывая руки Оленьки, шептала Катерина.

– Да, о чем ты, ничего у меня нет…

– Как нет? Я сама видала, выкинули, что ли?

– Показалось тебе.

– Ну, да, ну да. Тем мужикам тоже прибредилось? Вот, что, скидавайте баретки ваши, – опустившись на одно колено, она уже расшнуровывала ботиночки.

– Зачем?

– Дык, сами сказали, валенки не забыть, – извлекая из расстегнутого пальто, нагретые на животе валенки, – момент, вот еще носочки шерстяные, двойные, – и они согревались у нее за пазухой.

Оленька, почувствовав тепло, от благодатной шерсти, усилим воли, быстро поднимала его вверх, вытесняя холод. Вместе с теплом вернулось ясность мысли.

– Катюша, дело даже серьезнее, чем я себе представляла.

– Вот-вот и я хотела спросить, чего им от вас нужно-то? Етить-колотиь. Да вы не переживайте, никто не гонится. Я выглядывала.

– Преследуют, я слышу. Делаем так. Нам придется расстаться. На какое-то время.

– Ни вжисть, Василий…

– Вот именно! Василий Степанович! Что такого у него могло быть спрятано, что вся московская и местная милиция поднята на ноги?

– Как милиция? Я то, думала бандиты это.

– Если бы… Катя, может, ты знаешь? Подумай. Постарайся вспомнить, что нужно милиции от Василия?

– Дык откуда мне-то знать? Я как Серегу Кузякина придавила маленько, квелый оказался, помер.

– Как? – изумилась Оленька.

– А так, неча руки распускать, ишь, ты доходяга, а туда же. Василий Степанович меня забрал из кутузки и к вам определил. И все, и весь сказ.

– А Данилыч? Он только в душе у нас работал? Может еще тайник, какой в доме есть?

– Так нет, же, мы тады вместе со Стяпанычем за ним ездили, я бы знала.

– Точно в доме не пряталось золото, там, драгоценности?

– Ничего такого не ведаю, только об доку̒ментах ентих речь и шла. Строго-настрого предупреждали, вас стеречь, ну и бумажки енти.

– Понятно. – Оленька нащупала потайной карман, – документы, значит, я их так и не посмотрела,– командуй, Катюша, пусть к лесу сворачивает, я там выйду, а ты в городе, и к Антону Сергеевичу, пешком. Найдешь дорогу?

– Дык!?!?

– Другого выхода нет, иначе нас обоих схватят. За меня не беспокойся, я выросла в лесу. И Антоном Сергеевичем не очень-то командуй, а то я тебя знаю… Жди меня там.

– Эй, кучер, етить – колотить! Гони к лесу, да живо! Прокричала на ухо «лихая наездница», обхватив за плечи мужика своими лапищами, да так, что у того все косточки затрещали. А ветер все гнался за пролеткой, охапками швыряя вдогонку снег.

Знакомая тропинка покоилась под толщей снега. Идти было тяжело, валенки вязли в снегу, край намокшего пальто тянул вниз. Ветер все еще терзал верхушки деревьев. Свет от молнии едва пробивался сквозь густые ветки, и только гром раскатистый, тревожный, опускался до земли, сотрясая все клеточки тела. Но не это ее беспокоило. И, даже не те пять человек, что шли по ее следам, с пистолетами наголо. Защитный купол, что скрывал ее от глаз преследователей, с каждым разрядом молнии рассыпался, и ей приходилось заново его создавать, на это уходили силы. А огненная гостья все настойчивей и все чаще пыталась просочиться сквозь деревья. И вот уже девушке пришлось спешно искать защиты за толстенной елью, чтобы перевести дыхание. И, она уже слышит, как переговариваются ее преследователи, возбужденные находкой. Метнувшись в очередной раз за дерево, она потеряла валенок, возвращаться, и искать его было нельзя, во первых время, а во вторых, она опасалась, что ее увидят, лучики от фонариков мелькали то здесь, то там. А молния уже била беспрерывно, и от раскатов грома, чуть ли не лопались барабанные перепонки. Осталось совсем немного, она уже угадывала очертания избушки, а там мама, она поможет, придумает, она спасет.

– Помогииииии! – мысленно прокричала Оленька, и рванула вперед, и тут же наступила на что-то под снегом. Острая боль пронзила ногу, она упала, а подняться уже не было сил.

Они окружили ее, перепуганные непогодой, задыхающиеся после долгой погони, злые, с перекошенными лицами.

Вдруг, все засветилось оранжевым светом, шаровая молния, с диким шипением и воем вонзилась в землю. Всех, кто стоял, ударной волной отбросило назад и обильно присыпало комьями снега и грязи. И, наконец, наступила тишина. Затих ветер, да и молния исчерпала все свои заряды, и только серый пепел от еще горевших веток, мягко ставил точки, завершая живописную картину разрушения.

Растопыренной пятерней, валялись черные фигуры. Да и Оленька, потеряв сознание, лежала недвижная, с протянутой рукой, словно продолжала взывать о помощи.

Но вот, послышались стоны, заскрипел снег, блеснули фонарики. Пошатываясь и переругиваясь, они опять стали вокруг своей добычи.

– Веник, ну-ка, глянь, жива? – командирским тоном спросила фигура в кожанке.

– Чего? Не слышу, уши заложило, – сипло ответил, «веник», тряся головой и пошатываясь.

– ……. Выругавшись, начальник отряда, сам встал на колени, ощупывая шею девушки.

– Жива…

– Слышь, Калган, да придуши ты ее, уже, сколько можно мучиться с ней…За ногу, падлу, и оттащим куды надо! Скажем, запутка вышла. Вот и все.

– Не умничай, сынок, велено живой доставить. – Эй, ты, а ну вставай, выспалась уже, хватит! Он схватил Оленьку за плечо и принялся трясти ее.