скачать книгу бесплатно
Прошло три часа. Опера поднялась с валуна. В горле скопилась мокрота, она отошла подальше, прокашлялась, выплюнула слизь на землю, и протянула над ней руку. Из ладони стал сочиться красноватый лучик, от которого зашипело, забулькало, все исторгнутое из организма. Она стояла так, пока не осталось и следа на земле. Она очищалась, но оставлять этот сгусток, вот так просто нельзя. Вдруг, кто ненароком наступит, человек, или животное, болезнь может, сними приключиться.
Она взяла руки в «замок», подняла их кверху, потянулась, наклон вправо, влево. «Железобетон» скрипел и трещал, однако гнулся, хотя по звукам, которые издавали позвонки, он вот- вот должен был рассыпаться от старости.
– Чан Ми, красавица моя, ты таки заснула, Розочка, как же ты похожа на своего папу… Ну, поспи, поспи, малышка. Она долго любовалась девочкой, поглаживая ее ножки, которые с трудом, но поддавались лечению.
Опера вдыхала живительный весенний ветерок, многообразие запахов пробуждающегося леса и медленно расстегивала кофты на груди, одну за другой, извлекла из этих «недр» баночку. Она открутила крышку и понюхала содержимое.
– «Практически готово, пора».
Глава 2.
«Салон красоты». Городок возле леса. 2007 год.
Ольга Семеновна поиграла приведенными в порядок бровями, одернула строгий черный костюм из стрейчевого шелка, глянула вниз. Новые туфли из натуральной кожи ласкали каждый пальчик, и обнимали ногу с изяществом достойным королей. Она ощутила острую потребность вдохнуть каждой клеточкой обновленного тела сладость свободы, оставив в прошлом тюрьму под названием старость. Повела взглядом и увидела цветущую липу, и тут же золотистый аромат окружил ее с головы до ног, избавляя от завистливых взглядов девушек из Салона Красоты.
Три месяца назад, старуху из леса, в ватнике, да еще и со своими мазями, в салоне, приняли в штыки.
– Ни за какие деньги не возьмусь – остервенело кричала на заведующую, сухая, жилистая массажистка – пусть сначала справку из кожвена принесет! У меня высокие клиенты! Я никакой хлоркой, потом не отмоюсь…
– А у меня инструменты английские, они для раритета не годятся, нахмурив тоненькие бровки, негодовала педикюрша…
– Вот видите… Я извиняюсь, не запомнила вашего имени отчества, -виноватым тоном произнесла заведующая, почесывая наморщенный лоб.
«Лидь-Ванна», действительно сегодня плохо соображала после утреннего происшествия.
Муж Алексей вернулся из рейса, не предупредив заранее, как он обычно это делал, а она только-только выпроводила Толяшика. Хорошо, что ухо привычно уловило знакомый скрип тормозов под окнами. Длинные, каминные спички, просыпались из коробки, падая на пол, она в спешке зажигала газовую колонку. Сбросив халат, пустив струю на голову, выставила темпратуру на максимум, чтобы скорей ванна набралась паром, плотно прикрыла за собой дверь и упала в объятия Лешеньки – томная, розовая, счастливая и любимая «Лидуся».
– Ольга Семеновна – подсказала Опера, сдерживая смешок, она-то уже увидела этот трюк с горячей водичкой.
– Вот видите, Ольга Семеновна, в каких условиях приходится работать. Но девочки до некоторой степени правы. Вы – действительно несколько… мммм… запущены.
«Девочки» опять принялись шумно выказывать презрение и негодование.
– Тихо, девоньки, тихо! Но даже не в этом дело, все можно решить полюбовно. Времена нынче, сами знаете какие, девочки не так уж много и зарабатывают. А вы, какой суммой располагаете? Если их материально заинтересовать, то можно попробовать…
У Лидь-Ванны был «нюх» на деньги, вот и сейчас она посматривала на тряпичную «торбу», которая покоилась на коленях старухи.
– Сколько? – примирительно кивнув головой, Опера опустила руку в сумку.
Милые, мои, девочки, займите рабочие места, я обо всем позабочусь, – выплыла из-за своего стола Лидия Ивановна.
Она выпроводила «девочек», плотно прикрыла дверь кабинета.
– Давайте подсчитаем – как по волшебству на столе появился калькулятор – вам важен процесс или результат?
– Мне важен результат и сроку я даю вам месяц.
– Но, Бог мой, Олечка Семённа, посудите сами, мы, не делаем пластические операции, у нас совсем другой профиль. Мы лишь поддерживаем состояние кожи, слегка регенерируя ослабевшие участки. И потом, составы мы получаем из Англии, Франции, Швейцарии…Накрутки на всем…Доставка…
– У меня одно условие – перебила ее Опера – составы, как вы их называете, у меня свои, я буду их приносить с собой, – она сделала упор на последнем слове, – остальное не существенно.
– Хорошо, хорошо, – не переставая щелкать калькулятором, кивала заведующая в знак согласия. Итоговая сумма заняла половину экранчика, и, она, пряча масленые глазки, повернула счетную машинку к старухе.
– Быстрый взгляд на экран, – «Ого! А впрочем, не важно» – и пачка «зелененьких» перекочевала в ящик стола заведующей.
Два месяца назад, история, «до неприличия пожилой дамы» пожелавшей стать молодой, развеселила город и окрестности. Но сегодня все с завистью смотрели на красавицу неопределенного возраста, раз в неделю, выплывающую из «Салона красоты».
Профессионалки на третьем сеансе обнаружили эффективность вонючей мази. Кожа разглаживалась на глазах, наперекор всемирному тяготению мышцы по всему телу крепли и подтягивались. Популярность этого заведения резко возросла, и с каждым разом Опере все сложнее было протиснуться в массажный кабинет сквозь толпы стареющих женщин.
К ней опять возвращалась сила, данная от рождения. После многолетних бесплодных попыток разыскать Чан Ми, осознавая свою вину, она отказалась от всего, но прежде всего от жизни.
– Я не вижу смысла в своем существовании! Зачем мне этот Божий дар, если я не могу исправить одну единственную ошибку, и вернуть, хотя бы ребенка! – кричала она на семейном сборе.
– Вы, вершители человеческих судеб, спасающие вселенную, всякий раз, когда ей грозит опасность, даже вы не можете отыскать одну маленькую девочку! И не надо! Не надо уговаривать меня, что есть как минимум три выхода! Я испробовала все тридцать три!
И она ушла в лес, молодой, цветущей девушкой, прервав все связи с семьей, и через десять лет превратилась в столетнюю старуху, собственно ей и было от роду, сто семь лет.
Сейчас она обратила внимание на звон серебряных ложечек, появляющийся каждый раз, когда она входила в «Салон красоты».
Сосредоточившись, она намеренно вызвала видение, горько вздохнула, и на следующий день, принесла заведующей баночку белоснежного крема пахнущего ландышем.
– ?
– «Это от ожогов. Вам скоро понадобится».
И действительно, к вящему ужасу, у всех, включая заведующую, кто пользовался ворованными мазями, назавтра появились зудящие, пузырчатые пятна. Скандал, разразившийся в кабинете заведующей, грозил сорвать крышу здания. Но на столе, как по мановению волшебной палочки появился калькулятор, ландышевая мазь и малюсенькая серебряная ложечка.
«Лидь-Ванна» обозначила на калькуляторе сумму, зачерпнула ложечкой мазь и наложила на свои волдыри.
Рыдающие работницы притихли, молча взирая на заведующую.
Прямо на глазах, краснота исчезала.
Очаги поражения снимались однократным применением, и через неделю в «Салоне» воцарилась тишина и покой.
Лидия Ивановна со страхом и надеждой продолжала заглядывать в глаза Опере, в надежде выпросить рецепт уже двух чудодейственных мазей, но «чертова колдунья» была неумолима, лишь один раз она процедила сквозь зубы – «Честно надо заниматься своим делом, милочка». Сеансы массажа уже подходили к концу и «Лидуся» с тоской подсчитывала, вот если бы еще один комплексный визит этой дамы, то она бы безболезненно достроила второй этаж своего загородного особняка.
Итак, Ольга Семеновна уверенно направилась к машине, уже минут пять дожидавшуюся ее выхода.
– К нотариусу, сказала Опера, усаживаясь на заднее сиденье, – совсем мальчишка, кого он мне напоминает? – Она смотрела в затылок молоденького водителя. Воспоминания не спрашиваясь, нахлынули сами собой.
Глава 3.
«Любовь». Тамбов 1923 год. Сереженька Поплавский.
Высокий юноша нежного возраста, сапфировые глаза и светлые волосы резко выделяли его среди тусовки. Это была его первая выставка. Он держал руки за спиной, а если они появлялись перед грудью, длинные, изящные, с овальными ногтями, сцепленные, точно в неистовой молитве, то отчаянно хрустел суставами, пугался этого звука, и опять прятал их назад. Его взгляд поочередно впивался в каждого из присутствующих мэтров, знатоков портрета.
Художники со званиями и регалиями сосредоточенно изучали полотна, жевали губы, отходили подальше, и снова приближались, изучая мазок. «Коралловая феерия» – так назвалась выставка. Женские фигурки в пастельно-розовых тонах, смотрели в выставочный зал, – удивленно, восторженно, вопросительно, в унынии и в гневе, в бежевом лесу и на песчаном пляже…
Ольга огляделась. Во всяком случае, равнодушных посетителей, здесь не наблюдалось. Недоумение и зависть, восторг и растерянность, вот что зыбким маревом ощущалось в зале.
– «Далеко пойдет мальчишка, если не остановят»,
– «Моне, но как оригинально! Какая экспрессия!»,
– «Откуда взялся этот сопляк, надо навести справки».
Оленька с легкостью читала мысли, она в прекрасной форме, отдохнувшая в Германии, полная сил и энергии, перевела взгляд на автора полотен. Он опять хрустнул пальцами, их взгляды встретились, и он позволил ей, «нырнуть в хрустальный омут» его глаз.
Говорят глаза зеркало души. Оленьке еще не доводилось встречать взрослого человека с глазами ребенка. Эти глаза лучатся невинной мыслью, что мир приберег для них все самое лучшее, самое интересное, и в них легко смотреть, они впускают тебя внутрь, и, «нырнув» туда, в живительной влаге плещешься до умопомрачения.
Такие люди очень редко встречаются, в основном люди закрыты, закрыты их души, глаза, сердца – это от страха, что тебя обманут, ударят, предадут. Это от того, что был уже опыт в отношениях и как говорят – обжегшись на молоке, дуют на воду.
Молодой художник был в крайне эмоциональном напряжении, он тоже боялся осуждения, непонимания, и тем не мене глаза у него были детские, из них струился желанный свет. Встретившись взглядом с Ольгой, ресницы удивленно дрогнули, его вдруг непреодолимо потянуло к этой женщине. Она смотрела так внимательно, так ласково и мудро, что все вокруг затуманилось, все звуки стихли, он увидел образ, и уже мысленно писал ее портрет.
Внезапно острая боль пронзила руку Оленьки выше локтя. Она вздрогнула, скосила взгляд.
Герка Быковский неслышно подошел со спины и, вцепившись в нее своими мерзкими пальцами, зашептал, брызгая слюной – «Наконец-то! Где ты шлялась! Я обыскался, истомился, истосковался ну, будя, будя, моя ласточка, подула губки и хватит… Ладненько? Пойдем ко мне, я горю, я весь пылаю, только ты можешь утолить мою жажду, фея, моя прекрасная фея, наконец-то я нашел тебя…». Он прилип к ее спине, пытаясь схватить губами ухо, еще секунда и он начнет ее лапать прямо здесь.
Как ни странно, его настойчивость отозвалась в ней томлением, но – начало, развитие, кульминация и завершение этой несвежей истории мгновенно пронеслись у нее в голове.
Стоп.
Этого нельзя допустить. Это пройденный этап. Именно от него она сбежала в Баден-Баден. Она устала от его навязчивости, разнузданности. Она вспомнила, как после очередного скандала смотрела из окна своей комнатки, на удаляющуюся фигуру, нагруженную скудными пожитками. С каким удовольствием она обнаружила исчезнувшую серебряную ложечку из набора и, улыбаясь, подумала: «Ну, что же, за все приходится платить, я еще легко отделалась».
Стоп.
Легкий невидимый толчок, и Гера опустил руки. Еще толчок и он стал озираться по сторонам, явно не понимая, где он находится. Еще один толчок и в голове у него появилась одна единственная мысль «Рада, Радюнчик мой, тебе плохо, тебе нужен доктор, не кому воды подать, сейчас, сейчас роднюлечка, я иду к тебе!» И Гера, с тревожными глазами, расталкивая ничего не понимающую публику, стремительно ринулся к выходу.
«Радюнчик», улыбнулась Оленька, это ее бывшая подруга. Беги, беги, «кобель» в ее хоромы. Похотливые глазки подруги, вечно демонстрируемое декольте не вызывали у нее восторга, но, в самом то деле не замуж же за нее выходить.
Дружили. Беседовали о музыке, музыкантша она была так себе, но, спокойная, размеренная, быт налажен, прислуга вышколена. Одинока? Ну, с кем не случается.
Она сама их и познакомила. И долго же Герка водил ее за нос, да уж больно хорош был в любви, не замечала, ничего не подозревала. До определенного времени.
Вдох-выдох, вдох-выдох, в голове прояснилось. Работая с энергетикой, ты, так или иначе, расходуешь свои запасы, и на восстановление требуется время. То, что она проделала с этим «прохвостом», не нанесло ей большого урона, удовольствие от посещения выставки, компенсирует маленькую потерю.
Она видит, как Альберт Всеволодович, прекрасный копиист, и критик по призванию, подходит к художнику, что-то говорит, бросая взгляды на нее.
– Люби-и-и-мая! Какой сюрприз! Вы здесь! Одна! И без спутника! Куда же вы пропали! Исходя из того, что Герочка Быковский – (Алик скорчил лукавую мордочку) – в несвойственной ему манере ретировался в неизвестном направлении, у нас новое увлечение! – облизнувшись, Альберт Всеволодович склонился, прикасаясь мокрыми губами к запястью, повыше перчаток.
– А вот позволь тебе представить восходящую звездочку на нашем небосклоне! Это фурор! Его «Феерия» поставила в тупик наших монстров! Сергей Поплавский! Это имя прославит, наш занюханный городишко!
Люби-и-и-мый! Позволь представить тебе самую загадочную даму всех времен и народов! Но осторожно, она одним движением бровей бросает на колени всю мужскую половину рода человеческого! Посмотри на ее лицо, этот светлый лик смесь наивности и дьявольского очарования! О-о-о, эти два хрустальных озера, остерегайся их, утонешь, пропадешь, – болтовня Алика не раздражала, принималась, как нечто неизбежное, и забавное.
Ольга рассеянно представилась, отмахнулась от потока слов, как от назойливой мухи, подала руку для поцелуя и вздрогнула. Рука молодого художника была холодна, как лед.
Аура разодрана в клочья.
– Весь набор поражений мыслимых и немыслимых, – мгновенно констатировала Ольга.
Сердце защемило от жалости. Где же ты набрался этой дряни, детка?
Алик, тем временем заливался соловьем, показывая одно полотно за другим, а она, слушая вполуха, удаляла и штопала, удаляла сгустки и латала дыры в ауре Сережи, а он не отрывал от нее взгляда, и вот порозовели его щечки, послышался облегченный вздох, плечи расслабились, он перестал хрустеть пальцами…
И увидела Оленька рождение златовласой Афродиты, которая только что вышла из пены морской в пышном венке благоухающих цветов.
И она увидела в его глазах зарождающуюся любовь, любовь пылкую, страстную, и увидела трагический конец – и ничего не могла с собой поделать, ее влекло к этой призывающей душе, как трепещущего мотылька к губительному огню.
«Растворение нас в других, как бы им даренье», усмехнулась про себя Ольга. Сколько раз она летела к божественному свету, – к душе, что болит, радуется, плачет, стенает, ищет, просит…
Зачем? Она не знала.
Ее дар позволял видеть внутреннее «Я» человека, его суть, его душу. Надменность, высокомерие, нарочитая веселость, это все шелуха, которой прикрывается слабый, и не важно, мужчина или женщина.
Ее считали холодной сердцеедкой, позволяющей обожать себя, а она просто любила! И все отдавала, пока однажды не приходило осознание – не то, не мое, не нужно.
Несколько непокорных волосинок на Сережиной макушке, как тараканьи усики, тянулись вверх. Ольга почти закончила работу.
Алик разошелся не на шутку. Он заламывал руки, закатывал глаза.
– «Ты, только глянь, душенька, какая нежность! И какой свежестью дышит каждый мазок! Люби-и-и-мый, – резко повернувшись к художнику – ты гений! Гений! Я не побоюсь этого слова! Помни, кто открыл тебя, когда достигнешь заоблачных высот, и от успеха у тебя начнет кружиться голова!» – свою пухлую, ладонь под-стать оттенку картины он протянул к холсту, другой взял руку Ольги.
Она на мгновение отвлеклась, но, опять сосредоточившись на очаровательных вихрах, вдруг почувствовала неясную тревогу, словно «нечто», потянуло ее к себе магнитом.
– Что это? Что-то похожее на две волосинки, нет, не волосинки. Усики? Нет… Рожки? Нет-нет, это было что-то полупрозрачное, почти эфемерное, и оно тянулось вверх, теперь она точно видела, до потолка. Оленька впервые видела такое.
Рука как бы сама собой поднялась кверху. Послышалось предупреждающее шипение, затем треск, который впрочем, слышала только она. Ребром ладони, с размаху, она «отсекла» эти выросты. И, мгновенно получила удар в солнечное сплетение. Впрочем, и этого никто не увидел, ведь работала она «эфирной», воображаемой рукой.
Она попыталась вдохнуть, тщетно, кровь резко схлынула у нее с лица. И вдруг – резкая тошнота подкатила к горлу, в глазах потемнело.
– Господи, Оленька, что с тобой? Не кривляясь, обычным человеческим голосом пролепетал Альберт Всеволодович. Оля, тебе плохо? – Но ему самому пришлось отвечать на свой вопрос.
– Господа, нам плохо! Нам плохо, господа, дайте воздуху, воздуху дайте! Разойдитесь, да, расступитесь же! Мы задохнемся! Дайте воздуху, господа!
У самого пола Сережа остановил падение Ольги. Подхватив на руки безжизненное тело, он завертел головой.
– Любимый, осторожно, паркет скользкий! – опять визжал Алик.
Сюда, Сержик, за мной, да отойдите же, дайте пройти, наконец! К Ван-Ванычу в кабинет там прохладно, скорей! Скорей!
– О- лунь – каа!
Кто-то зовет ее, из тишины.
– Олья, О-Лунь-кааааа!!!
Издалека доносится голос, чей он? До боли знакомый, родной.
