скачать книгу бесплатно
Она могла пересчитать все выпуклости на огрубевших ладонях, что прикасались к ней. А то, что это мужчина, мужчина-воин не было никаких сомнений. Но она не посмела оглянуться даже тогда, когда его руки скользнули подмышки, сомкнувшись на животе.
– Барышня, Ольга Семеновна, проснитесь, Вас спрашивают, срочно, на?рочный из института. Катерина уже одета, вас ожидает.
Глава 10.
«Василий Степанович». Москва, «Склиф». 1925г.
Перепрыгивая через две ступеньки. Оленька «взлетела» на второй этаж, и с замиранием сердца постучала в кабинет профессора.
– «САМ» меня позвал, значит, будет операция, и именно я ему нужна, неужели ассистировать? А может, просто инструменты дополнительные нужны? Мысли лихорадочно бились друг об дружку: скальпели новые поступили на неделе, или шовный материал понадобился…
– Доброе утро, Леокадия Константиновна! А Михаил Иванович? Он меня вызвал, срочно.
Сухой взгляд поверх очков, которые постоянно сползали с узенького носа секретарши, не предвещал ничего хорошего, впрочем, как обычно. Это нормальное состояние «сторожевого пса», который никого не допускал к хозяину без лишней надобности.
– Ничего не знаю, я не в курсе.
Даже ее голос, скрипел как старое высохшее дерево.
– А где он?
– На операции.
– Так может, инструменты нужны, какие?
– Мне об этом не докладывали.
Оленька, совсем растерявшись, метнулась в помывочную, переоделась в белую униформу и тихонько вошла в операционную.
Брюшная полость раненого уже вскрыта, на судок звонко падали извлеченные пули. Одна, две, три.
Захватывающее зрелище, видеть, как оперирует Михаил Иванович. Его длинные, ловкие пальцы, отточенными до мелочей движениями рассекают, извлекают, зажимают, так просто и естественно, словно ничего сложного в этом нет. Но в его руках жизнь человека и поэтому работа хирурга подобно искусству, что не дает права на фальшь, на ошибку. И только глубокие знания, помноженные на многолетнюю практику, дают результат. Михаил Иванович хирург от Бога, и Оленька уже позабыла думать о том, кто и зачем ее вызвал, она заворожено следила за процессом и ее пальцы и плечи напрягались, повторяя мельчайшие движения хирурга.
– Шейте!
Это слово, как последний аккорд в симфонии означал, что операция закончена. Несколько учеников пошли вслед за профессором, задавая вопросы, получая ответы, вместе с ними шла и Оленька. Зачем? Да чтобы подольше побыть рядом с гением, который излучал свет и на нее. Будущие хирурги, получив ответы, разбрелись, кто поспать в укромном месте, кто на дежурство, ведь уже рассвело, утро на дворе.
– Ольга Семеновна, голубушка, – внезапно развернувшись, подозрительно оглядывая ее с головы до ног, пробормотал, при этом задумчиво и как-то удивленно пожимая плечами – вас – то мне и надобно, пройдемте в мой кабинет.
Леокадия Константиновна, поджав губы, подала профессору стакан крепкого чая, ожидая дальнейших распоряжений, самостоятельно она никогда ни о чем не догадывалась. Профессор устало кивнул головой, и «сухостой», как за глаза ее называли сотрудники, удалилась изготавливать второй стакан чая.
– Ольга Семеновна, вы присутствовали на операции?
– Да, я сразу же прибежала, как только мне сообщили, что вы меня зовете.
– И в каких отношениях вы состоите?
– С кем?
– С человеком, которого мы только что прооперировали.
– Простите, Михаил Иванович, я думала что вы меня зовете…Простите, я не смотрела документы. А кто он?
– Дело в том, что мне в крайней форме ультиматума заявили, что бы непременно, вы слышите, и это говорилось это мне! Мне заявили чтобы, операция прошла успешно, и что бы вы, были срочно доставлены к раненому.
– Ничего не понимаю, а кто, кто вам это сказал?
– Откуда я знаю кто? Леокадия Константиновна!!!! Да не выключайте же вы верхний свет!!! Ну, сколько раз можно повторять? Мне недостаточно настольной лампы! Или вы желаете, что бы я ослеп? Или вы думаете, что я всевидящий? В конце-то концов! Ну, так извольте, выключайте все! И лампу эту убирайте! Выплеснув, таким образом, свое раздражение на невозмутимую секретаршу, он продолжил уставшим голосом:
– Кто, кто… гражданин в штатском, он еще показывал документы, но я не смотрел, это возмутительно, приказывать доктору, что бы пациент остался жив категорически.
– Вася? Василий Степанович Чернышов?
– Да, именно так, и чтобы непременно вы были рядом, правда, это было желание раненого. Что вы на это скажете?
– Это мой давнишний знакомый, Василий, хороший друг, можно сказать.
– И с каких это пор, ваши друзья приказывают мне, с каким результатом я должен закончить операцию?
– Простите, Михаил Иванович, я сама ничего не понимаю, могу только догадываться.
– Ах, избавьте меня от ваших оправданий. В любом случае операция прошла успешно. Оставьте меня сейчас. Леокадия Константиновна! Выключайте свет, мне надо отдохнуть. Да, вот еще что, сердце, да, на сердце надобно обратить внимание, но это с кардиологами консультируйтесь.
Назойливый писк комара, давно уже требовал к себе внимания. Она не желала его слышать, зная, что за этим последует, но только зря тянула время. И вот уже «комарилья» оформилась в клубок и гудела под потолком. В голове зашумело, и мириады тончайших иголочек стали вонзаться в мозг, вызывая невыносимую боль. «Выбор есть всегда, – издалека пробивался голос бабушки, – даже когда его нет». Оглянувшись, почти невидящими глазами она нашла источник шума, серый, пульсирующий шар уже занимал треть комнаты, но под ее взглядом он стал меркнуть, сжиматься и с легким хлопком исчез. Тишина и облегчение, и сразу же появились видения. Человек падает, одной рукой схватившись за живот, а другую протягивает к ней, как бы прося защиты, и звук торопливых, удаляющихся шагов, и сухие выстрелы над могилой, и суровое лицо офицера, что грозит ей пальцем.
– Олюшка, ты звала меня, ты позвала меня? Я не ослышался, или это сон?
– Я здесь, я рядом, помолчи, Вася, тебе нужно отдохнуть, побереги силы.
– Как нелепо все получилось, вот как оно вышло.
– Все в порядке тебя оперировал сам Михаил Иванович, я была там, все прошло идеально.
– Я должен сказать тебе что-то очень важное.
– Шшшшш, тихо, тихо, мой хороший, тебе нельзя волноваться.
Она приложила свои пальцы к его сухим губам, его глаза закрылись, но губы двигались, то ли целовали, то ли что-то произносили. Она впервые та близко рассматривала его иссиня черные ресницы, что густым частоколом обрамляли глаза, они теснились и толкли друг друга, а некоторые торчали в сторону, словно пытаясь выскочить из общего великолепия. Нащупав пульс, она вдруг увидела его сердце, и ледяной холод стал окутывать ее, проникая во все клеточки организма, в глазах защипало и горячие слезы, падая на подушку, расплывались пепловатыми цветами.
– Я знаю, никогда ты не полюбишь меня, но только помани, я вытерплю и эту боль, ты только позови. Отчего так хорош этот зимний вечер, стылая земля, но мне тепло, от того, что ты держишь, мня за руку. Зачем судьба так жестока? Ты воздух, которым дышу, мое сердце превращается в камень, когда нет тебя рядом со мной.
Бессвязное бормотание, воспаленное воображение, – медицинские термины всплывали в памяти, но ужас заключался в том, что она все это видела, каждое его слово оформлялись картинками у нее в голове.
– Мама! Мама! – крик еле слышный, и от того еще более страшный.
– Мама, мне больно, мама, в груди саднит! Душно, душно, отвори окно…
– Мама, это Оленька, смотри, это моя Оленька. Она поможет мне, она всегда облегчала мою боль, и не любила, мама, не любила, но почему? Почему? Я не забуду, соколом в небесах буду присматривать за тобой, рыбой сквозь толщу воды любоваться, травинкой на твоем пути, а ты иди по мне, ступай ножками, мне не страшно, мне отрадно.
– Оленька! Берегись, сейчас грунтовка пойдет! Крепче, крепче держись, лицо прячь, за меня прячься. Руку давай, руку, Оленькааааааааааа!!!!!!!!!!!
– Боже мой, Вася!!!!!!!!!! – она закричала, в ответ, не в силах более сдерживаться, не видя и не слыша, что происходит вокруг.
Дверь в палату резко распахнулась, кто-то вошел, но так и остался на пороге.
– Василёчек мой ненаглядный, я люблю тебя! Я выйду за тебя. Слышишь? Ты слышишь? Приди в себя. Все хорошо, я здесь, я с тобой, только очнись.
Рыдая, она упала ему на грудь, трясла за плечи, покрывая мокрыми поцелуями шею, щеки.
Все еще всхлипывая, она вдруг почувствовала покой и умиротворенность, в испуге, она схватила его за руку и стала лихорадочно искать пульс.
– Оленька, ты плачешь? Отчего же, деточка моя?
Слезы застили глаза, она промокнула их локтем, скорчив обиженную детскую рожицу, спросила:
– Васенька, за что ты так со мной? Зачем пугаешь? Улыбаясь через силу, захлопала глазами, изображая куколку-моргушку, сложив в мольбе руки, этот фокус всегда веселил его, но не сегодня.
– Да, пустяки, все хорошо, смотри-ка глазки красные, и носик запух, где мой платок? Возьми его.
– У меня свой, Васенька, ты в больнице, но все хорошо, ты слышишь? Все будет хорошо.
– А… Оно стоило того, – ввалившиеся глаза наполнились хитринкой и нежностью, – ты обо мне испугалась? Васенькой кличешь, мне нужно было сказать тебе что-то очень важное.
– Ты все уже сказал, Васенька, отдыхай.
– Да? – Василий Степанович с трудом повернул голову, задумчиво посмотрел на дверь, которую уже прикрыли с той стороны, – не помню. Тогда шепни мне фамилию.
– Мою?!? У тебя опять бред начинается. Помолчи. Прошу тебя.
– Ну, что ты, не твою, и не мою, значит пока ничью. Никогда еще я не мыслил так ясно. Ты сегодня так ласкова со мной. Выполнишь одну просьбу?
– Да, конечно. Что угодно…
– Один поцелуй, всего один, единственный.
Оленька приблизилась к нему, но лицо ее омрачилось, опять бред начинается, подумалось ей.
– На ушко, Оленька, на ушко, – беззвучно шевельнулись его губы.
– Душ на чердаке, там двойное дно, оно запаяно, увидеть невозможно, вскрыть может Данилыч, он знает, найдешь его, Катерина знает, только не сейчас, попозже, когда все забудут, там документы для тебя, очень важные. Оля, люблю, лю…
Он на самом деле целовал ее ухо, она не сопротивлялась, и только слезы, горькие и жгучие снова обильно оросили подушку.
– Васенька, прости меня, прости, что не сумела, ты лучшее, что есть у меня в жизни, – с жаром шептала она в ответ, и еще что-то, чего сама не понимала. Угрызения совести, гораздо больнее просто физической боли. И теперь, ей предстоят мучения, оттого, что не ответила на большое и прекрасное чувство, а ведь он так нуждался в ней, когда был рядом, когда был жив…
Однако не кому было уже ее прощать. И признаний он уже не слышал.
Дверь опять приоткрылась. Там ощущалось какое-то нетерпение.
Она закрыла ему глаза, поцеловала лоб и вышла из палаты.
Две мужские фигуры в черных костюмах резко выделялись на фоне белой больничной стены.
– Как он? – cтрого спросил один из них. Оленька ничего не ответила, тихонько заплакала и медленно пошла вдоль коридора.
Даже сегодня, она не осталась без сопровождения. Некий «человечишко», ничем не выделявшийся из толпы, следовал за девушкой, которая медленно брела домой и все промокала и промокала платочком накатывающиеся слезы.
Глава 11.
«Гипноз». Москва 1925 год.
Девятый день, как схоронили Василия Степановича. Катерина все ходила зареванная, толку от нее никакого, только и делала, что вымывала и вытирала вторую половину дома, да без конца птичку проведывала, и чуть ли не силком запихивала ей корм, приговаривая – Кушай, кушай, фьюить, фьюить, Василий наказывали приглядывать за тобой.
Маняше пришлось стать к плите, и она уже сердито пофыркивала, готовка-то всегда была на Катерине. Вот и сейчас утро раннее, кто-то звонит в двери, она выждала минутку, может кто-то откроет, ан, нет, звонок настойчиво продолжал тренькать.
– Добрый день, Ольга Семеновна дома?
– Здрассти, испуганно прошептала Маняша, продолжая вытирать руки полотенцем. Дома, как о вас доложить? По кому вопросу?
– По личному, можно войти?
Слегка оторопев, она посторонилась, уж больно грозные мужики в штатском, стояли на пороге.
Оленька уже одетая вышла к посетителям. Она ожидала этого визита, давно заметила слежку за собой. Заглянув в пространство, она увидела военных и стопочки монеток, что аккуратненько выстроились на столе. Странно. Драгоценности, что Вася по началу, пытался ей дарить, она категорически отвергала, да и давно это было, может он что-то припрятал на своей половине? Да и не было в ее видениях украшений, и тревоги не было, значит, недоразумение и все скоро выяснится.
Спокойно усевшись на заднее сиденье потрепанного студебеккера, ей пришлось передвинуться на середину, так потребовали люди в черном. Похоже на арест, – подумала Оленька, – ну, что же, посмотрим.
Один из двух сопровождающих, глянув на часы, постучал в высокие двери начальника, зашел внутрь, видимо доложить, что задание выполнено.
Через мгновение Оленька оглядывала огромный кабинет. Чисто выбеленные мелом стены, украшал единственный портрет Ленина – вождя мирового пролетариата. Его мягкий, с прищуром взгляд был обращен прямо на посетителя, казалось, он говорил: «Здесь нужно говорить правду, и только правду, товарищ».
В самом конце, за массивным столом восседал убеленный сединами генерал. Вся обстановка давила на нее, заставляла чувствовать себя маленькой, ничтожной козявкой. Расчет в том и состоял, что морально подавленный посетитель, заикаясь от страха, будет либо выпрашивать, либо оправдываться. Однако Оленька улыбнулась про себя и, решив подыграть высокому начальству, в нерешительности стояла, не двигаясь с места. Пришлось суровому товарищу вставать, преодолевая отдышку, и изображая скорбную мину, самолично усаживать ее на стул.
– Уважаемая Ольга Семеновна! Как вы уже знаете, наш ведомство понесло невосполнимую потерю в лице Василия Степановича, человека огромного мужества, истинного патриота нашей Родины. Мы, его товарищи, безмерно уважали его за профессионализм, твёрдость характера, честность и порядочность.
На этой фразе, высокий «чин» почему то замялся и замолчал.
Оленька перестала вытирать несуществующие слезы, и внимательно глянула на человека.
Шрам возле глаза подергивался. «Нервный тик, это не важно, а вот его губы, то крепко сжимались, то шевелились, в недолгом затишье, казалось, что он говорит совсем не то, что ему хочется, либо боится сболтнуть лишнее. Что тут происходит? Почему так распирает этого начальника?». Заплясавшие смешинки, так некстати появившиеся у нее в глазах от проказливой мысли, заставили ее опять уткнуться в платочек.
Пытаясь скрыть неловкость, и ее, кстати, тоже подметила Оленька, он вытащил из недр своего необъятного стола коробочку, на мгновение открыл ее и тут же захлопнув, сказал:
– Василий Степанович, наш дорогой товарищ был отмечен высокими наградами. Но! К сожалению, мы не можем вам их передать, так как вы не состояли в браке с покойным, и они будут храниться в его личном деле, пока не найдутся кровные родственники, наследники, так сказать. Вам что ни будь известно о них?
– К сожалению, нет. Он только упоминал о маме, простите, как ваше имя отчество? – намеренно сбивая его с мысли, спросила Оленька, в ее голове зазвучали обрывки фраз, которые никак не вязались с настоящим разговором.
– Как? Вас не предупредили? Он оправил гимнастёрку, щелкнул каблуками и, изображая скорбную мину, представился: Чернышов Филипп Кузьмич, начальник отдела по борьбе с бандитизмом.
