Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 2

Заседали мы на даче Сталина, в Липках, где жила китайская делегация. Уехали домой уже утром, так и решив: советские войска в ход не пускать. И тут же утром получили сообщение из Будапешта, что контрреволюция начала буквально погром: коммунистов вешают за ноги, особенно чекистов и партийных руководителей; идет жестокая, зверская расправа. Собрались члены Президиума ЦК партии, еще раз все обсудили и решили применить силу. Но с Китаем мы уже договорились, что не будем применять силу, и Лю передал это в Пекин. Было бы нехорошо с нашей стороны, договорившись об одном, делать обратное. Лю должен был улетать в Китай вечером того же дня. И мы договорились с ним, что мы приедем на Внуковский аэродром пораньше и проведем там еще одну общую беседу. Сказали, что хотели бы вернуться к тому вопросу, по которому просидели всю ночь.

Приехали мы, по-моему, в полном составе членов Президиума ЦК, прибыла и делегация Китая. В отдельной комнате мы и провели беседу, объяснив причины изменения нашей точки зрения. Лю согласился, что другого выхода, видимо, нет, придется пойти на крайние меры. Он выразил уверенность в том, что братские коммунистические партии и венгерский народ поймут, что это была вынужденная акция в интересах рабочего класса, в интересах прогрессивных сил. Ведь трудно было даже представить себе возможные последствия утверждения контрреволюции в Венгрии.

Китайцы улетели. Мы были очень довольны их визитом и не усматривали никаких разногласий в отношениях между нашими партиями. После наведения порядка в Венгрии в Москву прилетел Чжоу Эньлай. Отсюда он полетел в Варшаву, в Будапешт, а потом, по-моему, в Белград. После ликвидации мятежа контрреволюции в Венгрии у нас опять ухудшились отношения с Югославией, хотя касательно применения силы югославские товарищи, а в первую голову товарищ Тито, были полностью с нами согласны и одобряли такую акцию. Мы ведь к ним специально летали туда с Маленковым и советовались, применять нам силу или нет.

Мы были очень довольны прибытием Чжоу Эньлая. У нас обострились отношения с Польшей, а у Китая этого не было. И мы рассматривали Китай как доброго посредника, который может смягчить обостренные отношения между компартиями СССР, Польши и Венгрии. Хотя не все было благополучно и с Югославией, но мы считали, что надо не идти путем ухудшения отношений, а изыскивать пути их нормализации и установления братских связей между компартиями наших стран. Чжоу приехал в СССР с хорошим настроением. Но я бы сказал, что проявился уже какой-то сквознячок, вроде бы ощущались какие-то щели, сквозь которые дуло. Может быть, это был результат обостренности нашего восприятия? Ни в чем конкретно это не проявлялось, просто мы чувствовали холодок в интонациях. Чжоу, попросту говоря, более независимо высказывал теперь свои суждения, нежели раньше.

Мы к этому относились с пониманием. Ведь вина за ухудшение отношений с Польшей и Венгрией ложилась на Сталина, значит, и на нас. Сталин породил такие отношения, и они должны были когда-то прорваться, не могли пройти бесследно. Теперь мы расплачивались за прежние кровавые дела, которые он учинил в руководстве Польши и Венгрии. Мы нуждались в правильном понимании нашей позиции, позиции осуждения методов насилия, осуждения поступков Сталина, хотели восстановить нормальные, братские отношения с нашими друзьями и на равноправной основе хотели строить наши отношения на базе уважения к народам всех стран и к руководству их коммунистических партий.

Отношения должны были нормализоваться именно на новой основе, потому что прежде Сталин считал себя персоной, которая отдает распоряжения, изрекает законы в коммунистическом движении, а остальные должны качать головами, как болванчики, смотреть ему в рот и только повторять: «Да, да, гениально. Полностью согласны». Тогда большего не требовалось. Но теперь нужны были другие отношения. Если создавать равноправие, следовательно, надо научиться выслушивать неприятные замечания, понять обиду на методы, которые применял Сталин. Все это и легло на наши плечи. Прокисшую похлебку, сваренную Сталиным, приходилось расхлебывать после его смерти.

Китай сыграл здесь положительную роль. Но мы чувствовали себя не совсем хорошо и видели, что китайские руководители несколько по-другому стали вести себя в беседах при обсуждении наших общих вопросов. Зато быстро шла нормализация отношений с Польшей. Здесь проявилась огромная заслуга товарищей Гомулки, Циранкевича, Спыхальского[34] и других, которые пришли в польское руководство. После подавления контрреволюции в Венгрии там тоже довольно быстро стало нормализоваться положение. Венгерские товарищи с большим пониманием отнеслись к применению нами военной силы для устранения контрреволюции, а ведь там проявилась контрреволюция в чистейшем виде. Однако некоторые затруднения наметились в других братских партиях. Отдельные члены компартий Франции, Италии и ряда других не поняли сути дела и публично осуждали наши действия в Венгрии. Особенно тяжело переживали происходящее литераторы и остальные представители интеллигенции. С Югославией у нас тоже пошел процесс нормализации отношений. И мы, и югославы со своей стороны все делали для этого.

ХХ съезд КПСС и поворот в отношениях с Китаем

В сложившейся к 1957 году обстановке назрел вопрос созыва международного совещания коммунистических и рабочих партий. Стали вести подготовку. Договорились приурочить совещание к празднованию 40-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Была создана комиссия, которая готовила предварительные документы. Наступило время, и встретились мы в Москве.

Компартия Китая прислала очень солидную делегацию. Ее возглавлял сам Мао Цзэдун, а в состав делегации входили, по-моему, Лю Шаоци, Чжоу Эньлай, Дэн Сяопин, Кан Шэн и другие. Входила в нее и жена Сунь Ятсена Сун Цинлин. Признаюсь, мы были несколько озадачены этим, потому что я и тогда не знал и сейчас не знаю, являлась ли она членом компартии. Мы-то полагали, что она беспартийная. Правда, она очень прогрессивный человек и в течение многих лет в ходе борьбы китайского народа против реакции всегда занимала коммунистические позиции. Нас особенно не беспокоило, является ли она формально членом компартии или не имеет партийного билета. Ведь по своим убеждениям она была близким к коммунистам человеком. Сун Цинлин вела себя по отношению к нам тоже хорошо, по-товарищески, по-братски.

Работа совещания в целом протекала на высоком идейном и политическом уровне. Особых разногласий между делегациями не возникало. Данное совещание представителей братских партий было самым широким и со времен Коминтерна. В Москву прибыли посланцы 80 с лишним партий. Мы обсуждали международное положение, возможности предотвращения мировой войны. Ракетно-ядерная война вообще всегда оставалась темой таких совещаний. Если разразится мировая война, не знаю, удастся ли воюющим сторонам удержаться на применении средств обычного, классического вооружения, или события перерастут в ракетно-ядерную войну. Ведь ту сторону, которая станет терпеть поражение, но имеет у себя резервы ядерно-ракетного оружия, трудно будет удержать от его применения: для своего спасения она захочет нажать «на все кнопки». Ну пока что это вопрос будущего. Не хочу сейчас пророчествовать и говорю о прошлом.

Мао выступил на этом совещании по вопросам войны. Речь его носила примерно такой характер: войны не следует бояться. И не следует бояться ни атомных бомб, ни ракетного оружия. Какой бы такая война ни была, мы, социалистические страны, все равно победим. Говоря конкретно о Китае, он заявил: «Если империализм навяжет нам войну, а у нас сейчас 600 миллионов человек, и мы потеряем из них 300 миллионов, так что же, это ведь война, пройдут годы, мы вырастим новых людей и восстановим численность населения». Вот в такой грубой форме он все это и сказал. После его слов наступило гробовое молчание. Никто не был подготовлен к такому подходу к мировой войне. Все думали, наоборот, о том, какие изыскать возможности, чтобы избежать ее. Главной темой служила именно борьба против мировой войны, за мирное сосуществование. И вдруг Мао выступает с лозунгом, что войны не надо бояться, она принесет нам победу, а если окажутся потери, так на то и война!

После этого заседания делегации начали обмениваться впечатлениями. Помню, как товарищ Новотный[35] сказал: «Товарищ Мао Цзэдун говорит, что из 600 миллионов человек они готовы потерять 300 миллионов. А как нам быть? У нас 12 миллионов. Мы тогда потеряем всех, и некому будет восстанавливать численность нашего населения». Гомулка реагировал еще более резко. Однако критика со стороны представителей братских партий не произвела на Мао ни малейшего впечатления. Пока такая линия еще не стала постоянной нормой его поведения. Но уже чувствовалось, что он ставит себя выше остальных. Иногда же он позволял себе вещи, вообще недопустимые, и делал все это, не обращая ни на кого внимания. Так, однажды он сидел рядом со своей женой Цзян Цин[36] и все время с ней заигрывал, говорил непристойности и сам хохотал, и она смеялась. Вряд ли нужно было допускать такое поведение вообще, тем более на серьезном заседании. Это тоже говорило о том, что Мао себя не хочет сдерживать и ведет себя, не считаясь с окружающими.

Югославия тоже прислала свою делегацию, ее возглавлял Кардель, Ранкович[37] также входил в ее состав. Он очень хорошо, по-дружески относился к нам, да и мы со своей стороны относились к нему с полным доверием. Но, когда мы стали согласовывать заключительный документ совещания, югославы поставили вопрос об изменении некоторых формулировок. Мы считали, что это невозможно. Другие компартии поддержали нас, заявив, что декларацию нужно принять в тех формулировках, как это было уже записано и отработано членами комиссии из представителей братских партий. Тогда югославы сказали, что они такого документа не подпишут. Нам ничего не оставалось, как подписать его без Югославии. Мы долго ухаживали за ее делегацией, уговаривали, доказывали необходимость подписать декларацию в таком виде, в каком она была подготовлена комиссией, но югославы остались неумолимы. У меня сложилось даже впечатление, что они нарочно придрались и настаивали на изменении формулировок потому, что просто не были еще готовы полностью нормализовать отношения с братскими партиями и подписать совместный международный документ. Подписав его, они как бы теряли свое лидерство среди так называемых «третьих стран», которые занимали особую, промежуточную позицию между империалистическими державами и социалистическими государствами. У меня, во всяком случае, сложилось именно такое мнение, потому что никакого разумного основания не подписывать текст у югославов вроде бы не существовало.

Мы обсуждали этот вопрос с китайцами, и Мао тоже сказал: «Ну, что же, не хотят, их дело. Давайте подпишем без них». И мы подписали декларацию, не став обострять отношения с югославской делегацией. Мы все же надеялись, что впоследствии югославы присоединятся к общему документу, и делали все со своей стороны, чтобы нормализовать отношения с Югославией, строя их на базе братства и доверия. А наши беседы с китайской делегацией и лично с Мао были самыми дружескими, я бы даже сказал – интимно дружескими. Однако потом выявилось, что со стороны китайцев это была игра. Когда у нас все же улучшились отношения с Югославией, кто-то из югославских товарищей рассказал, что, когда они беседовали во время совещания с Мао, он довольно пренебрежительно отзывался о нас. С нами он обсуждал вопрос, как уговорить югославов подписать совместное заявление, а им прямо заявил: «Что же, ну не подпишете вы заявление, дело ваше. Собственно говоря, тут никакой трагедии нет. Только наши хозяева, представители КПСС, немножко понервничают. А потом успокоятся». Одним словом, за нашей спиной Пекин провоцировал югославскую делегацию не присоединяться к общему документу и подал ей руку ободрения, чего мы тогда не знали.

При обсуждении текста декларации возникли разногласия, хотя уже другие, и с китайцами. Тогда они казались нам незначительными. Но, как показали дальнейшие события, имели под собой глубокую основу. При подготовке проекта декларации наша делегация по поручению Президиума ЦК КПСС внесла предложение исключить из текста все упоминания о лидерстве КПСС в мировом коммунистическом движении. Я считал, что после разоблачения ошибок Сталина подобные положения, да еще записанные в международной декларации, могут быть восприняты как попытка возвращения к сталинским методам руководства коммунистическим движением, попытка возвращения нашей партии к тому, чтобы утвердить гегемонию над другими братскими партиями. Это могло быть воспринято как стремление пересмотреть новые взаимоотношения коммунистических партий разных стран, основывавшиеся теперь на принципах равноправного сотрудничества.

Почти все представители братских партий правильно поняли наше предложение и согласились с ним. Неожиданно стали возражать как раз китайцы. Они заявили, что КПСС реально возглавляет мировое коммунистическое движение и что это должно быть отмечено в документах совещания; необходимо иметь лидера, который направлял бы политику всех коммунистических и рабочих партий в борьбе против империализма. Мы не смогли согласиться с этим, тем более что предполагали (а последующие события подтвердили наше мнение), что это делается неспроста. Если все другие партии признают за одной роль лидера, то лидера можно ведь и заменить. Сегодня – один, завтра – другой. Мы считали, что китайцы готовят себе почву для будущих притязаний на такую роль. Поэтому мы поблагодарили китайских товарищей за признание заслуг КПСС перед мировым коммунистическим движением, но твердо сказали, что выступаем против подобной записи. Другие партии вновь согласились с нами. На этом обсуждение текста закончилось. Однако данный инцидент свидетельствует о том, что нынешняя политика КПК не возникла вдруг и на пустом месте, а исподволь готовилась ею уже давно.

Во время работы совещания у нас состоялись встречи со многими делегациями или даже со всеми. Много беседовал я с Мао и его товарищами, которые с ним прибыли. Эти беседы выглядели как самые дружественные и приятные. Мао, между прочим, при личных встречах давал характеристики членам Политбюро ЦК КПК. Меня его характеристики насторожили. О большинстве своих товарищей он говорил в мрачных тонах или даже, я бы сказал, грязно. Он все красил в черный цвет. О Лю Шаоци я сейчас не могу дословно повторить сказанное им: Мао отзывался о нем очень плохо, приводя какие-то «факты» в доказательство. Чжоу Эньлаю он тоже дал отрицательную характеристику. Даже о старом товарище Чжу Дэ[38] говорил гадости. Казалось бы, Чжу Дэ – больше воин, чем политик, к тому же хороший воин, беззаветно сражавшийся за дело рабочих и крестьян Китая и оказавшийся хорошим коммунистом. Но нет! Столь же плохо характеризовал Мао и всех других, кроме Дэн Сяопина, который уже тогда был генеральным секретарем ЦК компартии Китая. Мао показал на него: «Вот этот маленький (мы с Мао беседовали во время приема, сидя отдельно) – очень умный человек, очень перспективен». И он на все лады расхваливал мне Дэна как будущего руководителя всего Китая и его компартии.

Дэна я почти не знал до той встречи. До победы Китайской революции его имя не фигурировало у нас в газетах. Зато имя Чжу Дэ гремело с самого начала гражданской войны в Китае. Полковник Чжу перешел на сторону Коммунистической партии и возглавил вооруженную борьбу против Чан Кайши. Он одним из первых старых кадровых офицеров китайской буржуазной армии поднял знамя борьбы за дело народа. Я помнил и имя Гао Гана, тоже представителя прежней боевой гвардии, которая воевала за идеи Коммунистической партии. Конечно, в то время уже не было Гао Гана, и о нем не могла идти речь во время нашего совещания. А Мао задним числом характеризовал его как самого плохого человека. Когда он давал такие характеристики людям из своего окружения, то невольно я сравнивал его со Сталиным.

Сталин тоже характеризовал таким же образом всех близких. Не знаю, кого он выделял в лучшую сторону. Причем он не только давал скверные характеристики, но и физически уничтожал тех людей, с которыми работал. Из тех, с кем он оставался рядом после смерти Ленина, большинства уже не было в живых. Тут сквозили нотки, сближающие Мао со Сталиным. Я увидел здесь какое-то родство их душ, правда, далекое. Тогда я не мог себе и представить, какими красками расцветится потом характер Мао и к какой трагедии он приведет свой народ.

Мао спрашивал меня, как идут у нас дела. Я ему рассказывал, что дела у нас идут хорошо, работаем мы дружно. Но сказал также, что среди наших товарищей поговаривают, что следует заменить товарища Булганина и передвинуть его на другой пост, а председателем Совета Министров выдвинуть нового человека, поскольку товарищи не удовлетворены работой Булганина. Я это сказал ему потому, что считал: будет нехорошо, если после отъезда Мао у нас начнутся какие-то перестановки, о которых мы его не проинформировали. Он мог подумать, что мы что-то скрываем. И я ему рассказал откровенно и искренне о наших внутрипартийных вопросах, об отношениях среди членов руководства. «Кого же у вас думают выдвинуть взамен?» – «Мы еще ничего не решили. Но я, хотя еще и не твердо, буду предлагать товарища Косыгина»[39]. – «А кто такой Косыгин?» Я ему рассказал о Косыгине. «Вы меня познакомьте с ним!» Я познакомил их, и они удалились поговорить в какой-то уголок. Мне было приятно, что Мао хочет познакомиться с человеком, который станет возглавлять правительство СССР. Я расценил это как желание и в дальнейшем укреплять хорошие отношения между нашими государствами и нашими партиями.

Совещание закончилось. Китайцы уехали. Но много раз после него с официальными визитами или инкогнито к нам приезжал Чжоу Эньлай. И всегда его приезды оказывались приятными. Мы хорошо сошлись с ним, сами очень хорошо к нему относились, и эти встречи доставляли нам радость. Он информировал нас о положении дел в Китае, и мы были довольны, что все у них идет как надо. К тому времени в Китае закончилась коллективизация деревни. Она прошла успешно, и мы были просто в восторге от этого. Когда я лично, бывало, думал о перестройке сельского хозяйства на социалистический лад, то заранее представлял себе те невероятные трудности, которые ждут каждого, кто возьмется за такое дело. Я-то знал, как тяжело проходила она у нас. Китай же был еще более бедной и разоренной страной, чем Россия, не имел почти никакой техники, везде господствовал ручной труд с сохой и лопатой. Не каждое тамошнее хозяйство имело плуг. Как проводить коллективизацию в таких условиях?

Ленин говорил, что объединение крестьян в кооперативы возможно только на базе механизации: если бы у нас было 100 тысяч тракторов, писал он, то крестьянин сказал бы, что он выступает за коммунию. В Китае же не только тракторов, керосина и кадров, а даже плугов почти не имелось. Но, несмотря на большие трудности, китайцы справились с коллективизацией. Видимо, это объяснялось небольшой их требовательностью: они довольствовались малым, и, когда объединяли свои нищенские средства производства, это сразу дало им возможность лучше обрабатывать землю и больше извлекать выгод из вложенного труда, лучше обеспечивать крестьян. Мы радовались этому успеху компартии Китая.

Я уже говорил о китайской промышленности. С нашей помощью они строили тракторный и автомобильный заводы, оборонные заводы по производству артиллерии, вооружения, самолетов. Мы гордились этим, и нам было приятно оказывать помощь Китаю, а Китай соответственно платил нам вниманием и дружбой. Так что внешне отношения были предельно хорошими. При встречах членов руководства мы говорили буквально обо всем, и хорошем, и плохом, что встречалось у нас, ничего не скрывая. Много шутили, смеялись.

Помню, когда были мы в Китае и ездили по стране, то видели примитивную организацию земляных работ, основанную на ручном труде, без механизации. Китайцы стояли цепью и передавали из рук в руки корзины, наполненные землей. Получился своеобразный конвейер. Некоторые тащили корзинки на плечах или спине. Наши доморощенные остряки придумали (не знаю, кому из наших принадлежит авторство этого выражения), что перед нами китайский шагающий экскаватор. Довольно метко, я бы сказал, брошено было сравнение. Как-то за общим обедом мы много шутили, а китайцы любят шутки и сами были часто их инициаторами. Тут я им и рассказал, как, на наш взгляд, в Китае работают эти шагающие экскаваторы. Они хохотали. Но я потом подумал: как бы это не обидело их, ведь китайцы очень обидчивы. Нет, они правильно поняли шутку и не обиделись. Или же обиделись, но не подали вида. Они хорошо умеют маскироваться, это тоже их особенность. Умеют носить на лице маску, которая не выражает их истинного отношения к делу, их чувств.

В 1958 г. китайцы обратились к нам с просьбой оказать им помощь оружием, так как они хотят провести новую военную операцию против Чан Кайши. Они попросили авиацию прикрытия, дальнобойную и береговую артиллерию, что-то еще. Мы все это дали им. Думали, что они замышляют что-то решительное по ликвидации Чан Кайши. Мы их тогда не только не сдерживали, а, напротив, считали такие действия правильными, помогающими объединению Китая. И они начали проводить свою операцию. Конкретно она вылилась в нападение на два прибрежных острова[40], которые примыкали к берегам континентального Китая. Эта операция оказалась не из легких. Долгое время велась перестрелка, причем американцы активно помогали Чан Кайши. Однако перевес был на стороне сил Китайской Народной Республики. Мы, конечно, были всемерно заинтересованы в их победе, все наши симпатии были на стороне Мао. Надо было ликвидировать очаги чанкайшистов на этих двух островах, которые могли послужить трамплином для высадки десанта в континентальном Китае. Тогда Чан Кайши еще мечтал об этом, а американцы, по нашим сведениям, подталкивали его к нападению на континентальный Китай.

Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что стрелка склоняется в пользу КНР и эти острова можно занять, а Мао прекратил наступление. Бои затихли, и операция ничем не завершилась. Потом, при встрече с Чжоу Эньлаем, когда он как-то приехал к нам, мы его спросили: «Почему вы тогда так поступили?» – «А, – говорит, – мы это сделали сознательно». – «То есть как сознательно? Вы же не захватили островов, а ведь начинали операцию с тем, чтобы занять их? В чем же состоит ваша сознательность, и какая польза от такой вашей акции?» – «А мы хотели показать наши возможности, но не хотели, чтобы Чан Кайши ушел от нас далеко. Мы желаем, чтобы он оставался в радиусе досягаемости наших военных возможностей. Мы можем ведь не только авиацией ударить по этим островам, но и достать их береговой артиллерией. Если бы мы заняли острова, то силы Чана оказались бы от нас на таком расстоянии, что мы были бы лишены возможности беспокоить его военными средствами в нужное для нас время». – «Какая же тут выгода? Иметь острова, занятые противником у своих берегов, и ждать его десантной операции. Такая близость дает ведь лучшие возможности именно противнику?»

Но Пекин доказывал свое. Так мы и не поняли, почему там отказались от завершения операции. Зачем же тогда они нанесли большой ущерб островам? Они сильно побили их, с одного из них Чан Кайши эвакуировал даже свои войска. Надо было лишь занять опустевший остров. Мне и сейчас непонятно, почему не была окончена операция, на которую затратили много средств. Еще когда она готовилась, мы считали, что, может быть, необходимо помочь Китаю более активно? И предложили перебросить к ним нашу истребительную авиацию, дивизию самолетов или сколько понадобится. Они на это предложение вдруг реагировали очень нервно и дали нам понять, что такое предложение их обидело, оскорбило: им такой помощи не надо! Мы не стали навязываться. Мы-то думали о содействии, раз они сами прежде обратились к нам. Дали им самолеты, артиллерию, послали своих авиационных инструкторов, а также генералов в качестве советников. Но когда от присылки наших соединений они отказались, мы почувствовали, что это было ими плохо расценено, хотя мы не преследовали никаких иных целей, кроме желания помочь другу и брату в укреплении его государственных границ и в объединении страны. Мы ведь всегда поддерживали стремление Китайской Народной Республики, направленное на ликвидацию чанкайшистского правительства, присоединение прибрежных островов и включение Тайваня в состав КНР.

Когда проводилась эта операция, те два острова маячили на страницах мировой печати. Имели место и другие примечательные эпизоды, которые раскрывали нам истинное лицо Пекина в смысле дружеских отношений с нами. Над Китаем шли воздушные бои. Авиация Чан Кайши имела на вооружении американские самолеты с ракетами класса «воздух – воздух». Какие-то ракеты, пущенные чанкайшистами по самолетам Китайской Народной Республики, отказывали и потом падали на землю. Некоторые из них сохранились в довольно хорошем состоянии. Наши советники знали это и докладывали о том нам. Естественно, нас интересовали военные новинки США, особенно все, относящееся к ракетному делу. То были довольно маленькие ракеты «Сайдуиндер»[41], но весьма сложные по устройству.