Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 2

Когда Ракоши приезжал в Москву, то уже не он докладывал Сталину о врагах народа в Венгрии, а Сталин указывал ему: вот такой-то делает то-то, а вы не видите, вы слепец, слепой погубит дело и себя погубит. Ракоши защищался. Раз это было при мне. Присутствовали все члены Политбюро ЦК ВКП(б), но мы ничего не могли промолвить. Ведь все разведывательные данные о странах народной демократии докладывались Сталину, а уж он определял, что нужно и чего не нужно знать членам Политбюро.

Сталин верил Ракоши? Верил и не верил, сеял и семена сомнения. Это было свойственно Сталину.

Я слышал от Сталина:

– Ракоши всегда приезжает в Советский Союз, когда я в отпуске. Он узнает, что я на Кавказе, и приезжает туда отдыхать. Следовательно, он имеет каких-то секретных информаторов.

Глупое предположение. И Ракоши, и все другие знали, когда Сталин уезжает в отпуск. Ему ничего не стоило позвонить тому же Поскребышеву в секретариат Сталина и узнать, где отдыхает Сталин.

Надь[205] Имре тогда тоже пользовался доверием у Сталина. Он коммунист с 1919 года, выдвинулся еще во время революции 1919 года, совершенной под руководством Бела Куна. Он занимал руководящее положение и в правительстве, и в Венгерской компартии.

Герэ[206] – человек другого склада характера. Ему больше импонировала теоретическая работа, политвоспитание масс, политпросвещение. Он был наиболее подготовлен теоретически, и по складу характера он тяготел к кабинетной работе. Герэ, я считаю, заслуживал уважения и доверия. Я не знаю, где он сейчас и жив ли он. По-моему, он жив и живет где-то в Советском Союзе. Я ничего о Герэ плохого не могу сказать. Только хорошее.

Кадар[207] казался молодым человеком по сравнению с кадрами сталинского периода. Он выдвинулся уже после Венгерской революции 1919 года. Он продукт подпольной работы Венгерской коммунистической партии. После разгрома революции Кадар какое-то время возглавлял Коммунистическую партию Венгрии. Потом компартия была распущена. Он был секретарем Центрального Комитета, и решение о роспуске принималось с его участием. Сам Кадар попал в тюрьму. Его арестовала венгерская реакция. После разгрома немцев Кадара выдвинули в правительство, где он занимал пост министра внутренних дел. Когда начался погром, среди других попал в мясорубку и Кадар. Его тоже арестовали. То было дело рук Фаркаша[208]. Этот давний член компартии оказался человеком типа Берии: карьерист и с заскоками ненормального, садист какой-то. Мне потом рассказывали, с какими издевательствами он вел допросы честных людей. Мало того, он и своего сына вовлек в эту кровавую круговерть, сделал и из него палача. Фаркаш стал просто пугалом в Венгрии. Все эти издевательства испытал на себе и Кадар.

Кадар никогда к этому не возвращался, а я его не спрашивал. Мне тоже не хотелось бередить его еще не зарубцевавшиеся раны. Просто чудо, что тогда секира Фаркаша миновала Ференца Мюнниха[209].

Мюнниха я знал с 1930 года. Когда я учился в Промышленной академии и меня призвали на военную переподготовку в московскую Пролетарскую дивизию, я встретился там с ним. Он работал во внешнеторговой организации, неся функции партийного характера. В дивизии мы с ним жили в одной палатке, служили в одном взводе, ели из одного котелка. Этот веселый человек, бывший офицер австро-венгерской армии знал много солдатских анекдотов и был отличным рассказчиком перед сном. Он казался мне хорошим товарищем. Ракоши же испытывал к нему какое-то недоверие. Чтобы избавиться от него в Венгрии, он с конца 40-х годов постоянно отправлял его куда-нибудь послом. Так он попал вновь и в Советский Союз. Это была своеобразная почетная ссылка. Когда я встречался с ним во время официальных приемов, то чувствовал, что он сильно переживает оторванность от родины.

Вернусь к 1956 г. Если в Польше тогда развернулась борьба в партийной верхушке, то в Венгрии в нее была вовлечена еще и столичная парторганизация. Здесь столкновения были острее, чем в Польше. Стали освобождать политических заключенных. Освободили Кадара и тут же избрали его секретарем Будапештской городской парторганизации. Тем временем обострились отношения между Ракоши и Имре Надем. Они давно враждовали, а мы из Москвы всячески пытались их примирить. Ракоши обвинял Надя в принадлежности к правым и считал его перерожденцем, а не коммунистом. Однажды они вместе приехали в Советский Союз. Ракоши выступал с обвинениями Надя по вопросу коллективизации в Венгрии, а Надь возражал ему не просто резко, а даже зло, и у него сверкали слезы на глазах. Ракоши же вновь бросал ему обвинения политического характера. Но Сталин Надя не арестовывал. Говорили, потому, что в СССР Надь помогал ему громить коминтерновские кадры. Я не исключаю, что он тогда был агентом НКВД и слыл у Сталина своим человеком. А пока что в их стране события нарастали сверхбыстро. ЦК ВПТ и Ракоши потеряли влияние. Ракоши уже не только не мог давать какие-нибудь указания или как-то влиять на деятельность коммунистов, но его имя вообще приобрело там оттенок чего-то скверного. В Будапеште нарушилась нормальная жизнь. Начали постреливать, главным образом по венгерским чекистам. Те несли серьезные потери. Потом развернулись демонстрации. Это движение возглавил Надь. Люди требовали: «Надя Имре к руководству! Долой Ракоши!»

Ракоши струсил и обратился к нам по телефону с просьбой прислать срочно самолет, чтобы вывезти его из Будапешта; он опасался, что над ним будет учинена расправа. И мы помогли ему. ЦК ВПТ возглавил Эрне Герэ. В Будапеште разразилась такая заваруха, что и Герэ не смог с нею справиться. Его не признали как народного руководителя и рассматривали как соратника Ракоши. Их обвиняли в зверствах, несправедливых арестах и казнях, в других грехах. Конечно, главную ответственность за них несут советские чекисты, псевдосоветники, и Фаркаш со своими людьми. Вскоре Герэ тоже был вынужден подать в отставку. К руководству пришел Надь. У нас еще теплилась надежда, что он сохранит коммунистическое лидерство в стране, раз он сам коммунист.

Однако теперь этот человек шел за толпой, опираясь главным образом на незрелую молодежь. Большую активность проявляли гимназисты, как докладывали мне из Будапешта наши люди. Туда ездили Микоян, Суслов, другие наши видные работники. Анастас Иванович говорил: «Пришел я к Надю. Начали беседу. Вдруг влетает группа молодых мальчиков, гимназистов, все вооруженные, докладывают Надю, что они делают то-то и будут делать то-то. Потом приходили и другие такого же рода мо́лодцы». Вскоре мы увидели, что под руководством Надя там свирепствует антисоветчина. Звучали лозунги: «Долой Советы!», «Долой Советскую Армию!», «Русские, вон из Венгрии!» Усилилась стрельба на улицах. Наши войска не участвовали пока ни на чьей стороне, мы хотели держать нейтралитет. Внутренние вопросы, касающиеся венгерского народа, пусть решаются собственными силами. Но затем стали постреливать и в наших людей. Обстановка накалялась. Советским послом в Венгрии был тогда Андропов[210]. С посольскими делами он справлялся хорошо и отлично разбирался в событиях. Он докладывал нам обо всем со знанием местной обстановки и давал полезные советы, вытекавшие из сложившейся ситуации.

В те дни, после нашей поездки в Варшаву, ситуация в Польше стабилизировалась, главным образом благодаря позиции, занятой товарищем Гомулкой. Но разразилась настоящая война на Среднем Востоке, вокруг Суэцкого канала.

Москва должна была реагировать на англо-франко-израильскую агрессию против Египта. А в Будапеште развернулась кровавая бойня. К мальчикам присоединились и другие, включая рабочих. Возникли вооруженные отряды, пошли бои с применением артиллерии, особенно зенитной. Видимо, восставшие разграбили воинские склады. Совершенно в стороне от событий стояло крестьянство. Оно продолжало повседневную работу, несмотря на антиколхозные призывы Имре Надя.

Надь потребовал от нас вывести советские войска из Венгрии. Но ведь существовал Варшавский договор. Мы считали, что такой шаг может предпринять лишь законное правительство, а приход к власти Надя произошел в результате путча. Парламент этого вопроса не обсуждал, и мы считали, что это требование не имеет законной силы. В Будапеште развернулась охота за партийным активом, и особенно за чекистами. Громили партийные комитеты и чекистские органы. Людей убивали, вешали за ноги, совершали прочие дикие казни. Чтобы не осложнять обстановки, мы вывели наши войска из столицы. Частично они разместили их на военном аэродроме. Но другие наши люди и посол находились в Будапеште, и от них мы знали, что там происходит.

Президиум ЦК КПСС пришел к заключению, что нам непростительно соблюдать нейтралитет и не оказать помощи в борьбе с контрреволюцией, которая стала проявлять себя по многим линиям. Вернулась в страну белая эмиграция, самолетами прямо из Вены прибывала в Будапешт. Страны НАТО тоже вклинились, способствуя гражданской войне, чтобы ликвидировать революционные завоевания и возвратить Венгрию на капиталистические рельсы. Чтобы решить на месте, что предпринять конкретно, Микоян и Суслов снова улетели в Будапешт. День они проводили в городе, а ночевали в расположении наших войск на военном аэродроме.

Мы хотели быть правильно понятыми, мы не преследовали эгоистических целей, стремились действовать в духе пролетарского интернационализма. В связи с такой позицией мы считали необходимым проконсультироваться с братскими странами и партиями, в первую очередь с Китайской компартией.

Мы обратились к Мао Цзэдуну с просьбой, чтобы кто-либо, кого они найдут возможным прислать, приехал бы к нам для разговоров по вопросу о событиях в Венгрии. Без нашей поддержки там будет пролито много пролетарской крови. Китайцы быстро откликнулись. Прилетел Лю Шаоци, с ним Дэн Сяопин и Кан Шень. С нашей стороны на переговоры выдвинули меня и Пономарева. Не помню, кто еще входил в делегацию Коммунистической партии Советского Союза.

Мы заседали на бывшей сталинской даче, в так называемых Липках. Сейчас там дом отдыха. Просидели всю ночь. Взвешивали всесторонне все «за» и «против» применения вооруженных сил. Попеременно мы занимали противоположные позиции: то Лю Шаоци предлагал: давайте выждем, рабочий класс Венгрии окрепнет, поймет, что восстание контрреволюционно, и справится сам. Мы соглашались с ним. Затем снова начинали обсуждать, и возникали сомнения: есть опасность, что сейчас уже будет трудно рабочему классу справиться с ситуацией в Будапеште. Частично он сам вовлечен в контрреволюцию, особенно молодежь. Поэтому следует оказать помощь, тем более наши войска стоят в районе Будапешта. Опять и опять мы обсуждали и приходили к выводу, что надо оказать помощь.

Я не помню, сколько раз менялись наши позиции. Каждый раз, когда мы приходили к общему решению, независимо от того, надо или не надо применять вооруженные силы, Лю Шаоци консультировался с Мао Цзэдуном. Мао Цзэдун одобрял и ту, и другую позицию. Кончили мы ночное заседание на том, что вооруженную силу не применять. Я уехал домой. Лю Шаоци с делегацией остались на месте. Бывшая сталинская дача была отведена под резиденцию китайской делегации.

Я приехал домой к утру. По-настоящему спать не мог: Будапешт гвоздем сидел в голове и не давал уснуть. То был исторический момент: какое нам принять решение? Двинуть советские войска и раздавить контрреволюцию или ожидать, когда внутренние силы справятся с нею сами? Могло случиться, что контрреволюция временно одержит верх, тогда прольется много пролетарской крови. А если через Венгрию НАТО внедрится в расположение социалистических стран, то тяжело будет и всем нам. Было над чем призадуматься. Мы, конечно, понимали, что произошло восстание и что правительство, созданное в результате этого восстания, не получило мандата от народа. Ну а дальше? Утром еще раз собрались обсудить вопрос на заседании Президиума ЦК КПСС.

Я доложил, как шло обсуждение с китайской делегацией, как менялись наши позиции и что в конце концов мы пришли к мнению не применять воинской силы. Тут же я напомнил, какие могут быть последствия, если мы вовремя не подадим руку помощи венгерскому рабочему классу, и укрепятся контрреволюционные элементы. Они сейчас уже начинают контролировать правительство, возглавляемое Имре Надем. Надь Имре, хоть и коммунист, но уже не говорит от имени коммунистов, а вещает от собственного имени. Вокруг него вертятся эмигранты, которые бежали из страны после установления в Венгрии социалистических порядков, а теперь вернулись. Это говорит о направлении развития событий, если победит контрреволюция. Мы обсуждали долго. В конце концов решили, что будет непростительно, если мы не окажем помощь венгерскому рабочему классу, решили использовать наши войска, подать руку помощи рабочему классу Венгрии.

Вызвали маршала Конева как Главнокомандующего силами Варшавского пакта. Спросили: сколько потребуется ему времени, чтобы навести порядок в Венгрии? Он попросил трое суток. И получил задание: «Готовьтесь. А когда начинать, узнаете дополнительно». После этого полным составом Президиума мы выехали на аэродром и сообщили китайским товарищам о новом мнении. Споров не возникло. Лю Шаоци сказал, что, если в Пекине подумают по-другому, он нас известит. Китайцы улетели. А мы надумали еще проконсультироваться и с другими социалистическими странами, прежде всего с Польшей. Там ситуация была ненамного лучше, но до вооруженной борьбы дело не дошло, положение стабилизировалось. Договорились встретиться с польскими товарищами у границы на советской территории на следующий день. От нас Президиум назначил для встречи меня, Молотова и Маленкова. На приграничном аэродроме в районе Бреста с советской стороны нам отвели какое-то помещение. Вскоре сюда же прибыли Гомулка и Циранкевич. А также мы сговорились с чехословацкими, румынскими и болгарскими товарищами, что в тот же день, только позднее, мы прибудем в Бухарест, и просили, чтобы делегации из Чехословакии и Болгарии прибыли туда же для обмена мнениями по венгерскому вопросу.

Изложили мы свою точку зрения товарищам Гомулке и Циранкевичу. Они выслушали молча. Я задал вопрос: «Как быть?» Гомулка высказался в том смысле, что, хотя ситуация очень сложная, все-таки применять вооруженную силу не следует. «А что же тогда нам делать? Надь требует вывода советских войск из Венгрии». – «Нет, войска не выводить». – «Ну а дальше? Идет истребление актива коммунистов Венгрии. Убивают, вешают. Наши войска должны наблюдать?». – «И все-таки, – говорит Гомулка, – полагаем, что и войска выводить не следует, и пускать их в дело тоже не следует. Надо дать возможность правительству, занявшему контрреволюционные позиции, разоблачить себя. Тогда венгерский рабочий класс сам свергнет его». – «А какое на это потребуется время?» Так и не пришли к общему мнению.

Распрощались. Они сейчас же уехали в Варшаву. А мы условились еще раньше, что Молотов возвращается в Москву и извещает Президиум ЦК о позиции польских товарищей, а мы с Маленковым летим в Бухарест, где будет совещание представителей четырех коммунистических партий. Из Бухареста мы собирались лететь в Югославию, чтобы проконсультироваться и с руководством югославских коммунистов. Это было тем более важно, что вначале югославы активно поддержали Надя, были как бы его советчиками в борьбе против Ракоши… В Бухаресте уже находились представители Чехословакии во главе с Новотным[211] и Болгарии во главе с Живковым[212]. От румынских товарищей участвовал в собеседовании товарищ Деж[213] с коллегами.

Изложили мы положение дел, которое сложилось в Будапеште, и как мы понимаем перспективы. Много нам доказывать не пришлось, потому что все товарищи были осведомлены не хуже нас. Их послы в Будапеште тоже информировали свои правительства. Кроме того, жители некоторых приграничных районов Венгрии стали искать контакты с жителями приграничных районов Чехословакии и Румынии, чтобы опереться на них[214]. А кое-кто просил оружия. В Бухаресте все единодушно и без колебаний поддержали нас: надо немедленно действовать. Перед нами поставили вопрос румыны и болгары: они хотят своими воинскими частями участвовать в оказании помощи революционным венграм. Но мы возразили, что никто не должен в этом участвовать, кроме советских войск в Венгрии. Их достаточно. Они находятся там в соответствии с международными соглашениями, подведшими итоги второй мировой войны, и обязаны поддерживать порядок.

Участия других не требуется. Я пошутил: «Румыны рвутся в бой. Этот путь румынам знаком: они в 1919 г. участвовали в разгроме Венгерской революции, а теперь хотят разгромить контрреволюцию». Нам пожелали успеха и призвали не медлить.

В тот же день вечером мы вылетели в Югославию. Летели на Ил-14. Погода была отвратительной. Внизу горы, кругом ночь. Начался ураган, сверкают молнии. Я не спал, сидя у окна самолета. Раньше я много летал, всю войну пользовался самолетом, но в такой переплет никогда еще не попадал. Самолетом управлял опытный летчик, генерал Цыбин[215], однако и ему было трудно. Впереди летел наш разведывательный самолет, тоже пассажирский, в какой-то степени освещавший нам дорогу и сообщавший, какая там небесная обстановка. Но с ним мы вскоре связь потеряли и должны были сами как-то ориентироваться по местности. На аэродроме, где мы должны были приземлиться, оборудования не имелось: то был примитивный аэродром военного времени, и наш самолет не имел радиолокационного оборудования. Только мастерство Цыбина позволило благополучно приземлиться. Узнали, что предыдущего нашего самолета тут нет. Где же он? Мы очень обеспокоились за судьбу экипажа.

Нас ожидал автомобиль. Мы поехали к пристани, чтобы попасть на остров Бриони[216], где жил Тито, туда надо было добираться на катере. Из-за болтанки в самолете Маленков превратился в живой труп. Его вообще очень укачивало, даже при езде в автомобиле по ровной дороге. А тут на море – сильная волна. Сели мы в маленький катер, Маленков лег и глаза закрыл. Я уже стал беспокоиться за него. Но выбора у нас не было. Тут некогда сидеть у моря и ждать хорошей погоды. Наконец добрались до острова. На пристани ожидал Тито. Он принял нас радушно, обнялись мы, расцеловались, хотя прежде у нас были натянутые отношения, да и теперь все больше натягивались по мере хода событий в Венгрии. Ведь мы имели несовпадающие позиции по венгерскому вопросу. Приехали мы в резиденцию Тито, рассказали ему, зачем приехали, и поставили перед ним тот же вопрос.

Я, признаться, ожидал, что нам придется выдержать еще более сложную атаку со стороны Тито, нежели от Гомулки. Но мы были неожиданно и приятно поражены. Тито сказал: «Абсолютно правильно, надо немедленно пустить в дело войска и разгромить контрреволюцию». После чего стал горячо доказывать необходимость такого мероприятия. И весь наш заряд, который мы готовили для него, остался неиспользованным. При нашей беседе присутствовал и Ранкович[217]. Заговорили мы о венгерском руководстве. Сами не знали, кто же сможет возглавить правительство. Поинтересовались мнением Тито. Тот взглянул на Ранковича: «А ну-ка, говори!» Ранкович достал записную книжку и назвал фамилию некоего венгра: «Вот бы хорошо ввести его в состав Временного революционного правительства, это очень активный человек». Отвечаю: «Согласно докладам наших людей в Будапеште, эту фамилию носит самый заядлый наш враг, который целиком и полностью стоит на позициях Надя. Он-то и является одним из организаторов кровопролития». Ранкович называет другую фамилию. Я ему: «И этот таков же, судя по нашей информации».

Тут Ранкович спрятал свою книжечку. Его слова еще больше подтвердили наше прежнее мнение, что когда Надь вел борьбу против Ракоши, то югославы были не только его опорой, но и добрыми помощниками, тем самым одними из организаторов контрреволюционных событий. Но в чем же теперь дело? Почему они заняли совершенно противоположную позицию?

Дело заключалось в том, что югославские товарищи были очень недовольны Ракоши, хотели его отстранения и делали ставку на Надя. А когда увидели, что стрелка в Венгрии склоняется к реставрации капитализма и, следовательно, они получают в соседи контрреволюционную, буржуазную Венгрию, то испугались. Тем более что в самой Югославии жило полмиллиона венгров. Все это создало бы большие трудности югославскому социалистическому государству. Его лидеры увидели, что их намерения будут перехлестнуты контрреволюционными событиями, когда верх в Будапеште стали брать не югославские друзья, а приезжие эмигранты с Запада, которые, вернувшись, развернули свою работу. Они уже потирали руки, считая, что вопрос решен в их пользу. Вот почему югославские товарищи теперь стали не только нас поддерживать, но даже одобрять и подталкивать.

Тито задал вопрос: «А кто-нибудь еще из социалистических стран будет участвовать в этом?» Отвечаю: «Мы договорились, что более никто». – «Вот это хорошо, это правильно, ни в коем случае другие социалистические государства не должны принимать участия в деле. СССР – великая держава, его войска уже находятся в Венгрии на законном основании, они и окажут помощь венгерскому рабочему классу». И тут я рассказал товарищу Тито, как мы недавно шутили в адрес Дежа. Потом сказал: «Сейчас нам хорошо бы отдохнуть, потому что рано утром нам надо возвращаться в Москву». – «Нет, – возразил Тито, – отдохните день-два, потом улетите». И спросил: «А когда вы начнете действовать?». Отвечаю: «Мы окончательного решения не приняли, но где-то в ближайшее время». Я не хотел называть конкретный день, хотя перед отлетом мы дали задание Коневу закончить подготовку за три дня. К тому времени два дня уже были израсходованы, так что на следующий день советские войска должны были начать действовать. Мы поблагодарили Тито и сказали, что срочно возвращаемся в Москву. Тито, конечно, понял, что день выступления назначен, но просто мы не хотим ему сказать. Так оно и было, ведь мы считали, что раз югославы не участвуют напрямую, то и знать им не надо. Чем меньше людей будут знать, хотя бы и наших, тем лучше. Неожиданная утечка информации дорого обойдется.

Я спросил Тито: «Как вы посмотрите, если правительство возглавит Мюнних?» Он в Первую мировую войну был в российском плену вместе с Тито. Они повстречались в 1917 году. По мгновенной реакции я понял, что Тито плохо относится к Мюнниху. Не знаю, по каким причинам. Тогда я продолжил: «Нам советуют также насчет Кадара». – «Вот это, – обрадовался Тито, – правильно. Я его знаю как очень хорошего коммуниста, честного и серьезного человека». Я заметил: «И наши люди так же говорят. Он был секретарем Будапештского горкома партии и в таком качестве посещал Советский Союз. Сам я с ним не встречался, но другие наши люди очень высокого о нем мнения как о принципиальном человеке, заслуживающем доверия». Называли мы тогда и другие фамилии, но сейчас они уже ни к чему.

В это время Надь уже сформировал свое правительство, и Кадар вошел в руководство как пострадавший от Ракоши. Занял в нем видный пост и Мюнних. Между тем, еще когда мы вылетали из Москвы, то сообщили Андропову, чтобы он передал, что мы приглашаем в Москву Мюнниха и Кадара. Иногда они приезжали на военный аэродром под Будапештом, где стояли наши войска, и ночевали там, считая, что так безопаснее. О том, что они отправились в Москву, мы узнали в Бухаресте. А пока я сказал Тито: «Поспать бы нам немножко…». – «Нет, – ответил он, – давайте не будем ложиться спать, потерпите, поговорим всю ночь. Не так уж много осталось до утра, я хотел бы провести с вами эти часы». – «Ладно», – согласился я. Решил, что слегка вздремнем в самолете, а сейчас будем крепиться и обойдемся без сна. Поинтересовался у Тито: «Чего вы сидите на острове? Случайно какой-нибудь бомбардировщик обронит сюда бомбу, и вашей дачи не останется, и вас вместе с нею. Все может быть, в Египте война, англичане и французы знают о ваших добрых отношениях с Насером, это вам ничего хорошего не сулит». Ранкович добавляет: «Да я ему уже столько лет твержу, что надо жить в Белграде, а он не хочет». Тито возразил: «Но я болен, мне нужны морские ванны». У него был не то радикулит, не то ишиас, поэтому он и был привязан к морю.

Стали мы обмениваться мнениями о событиях на Ближнем Востоке, и я увидел, что Тито очень встревожен сложившимся там положением. Его беспокоила обстановка, создавшаяся близ Югославии, и он тревожился также за судьбу Насера. Мы дружески беседовали, досидели до рассвета, и Тито говорил: «Провожу вас, сам отвезу». Посадил нас в машину, сел за руль, и мы поехали на пристань. По-дружески распрощались, расцеловались, он пожелал нам доброго пути, и на катере мы вернулись к аэродрому. Прилетели в Москву. Тогда еще самолеты были тихоходными. Добрались до советской столицы только во второй половине дня, ближе к вечеру.

Сейчас же собрались члены Президиума ЦК КПСС, и прямо с аэродрома мы поехали в Кремль. Вместе с Маленковым доложили о результатах братских переговоров. Молотов еще раньше сообщил о разговоре на границе. Подтвердилось, что большинство за то, что надо срочно и решительно действовать. Тут же приступили к формированию состава Временного революционного правительства в Венгрии, советуясь с Кадаром и Мюннихом.