Бордерлайн

Он бы – бармен – попросту доставал после полуночи из морозильника тару с замороженным льдом, напоминающим прозрачный микропенис и включал в себе режим тёмного попутчика, причитая душам с пустеющими стекляшками:

– Время акции: добавить порнографический лёд не хотите ли? – а те бы кивали, а после просили ещё-ещё, да так, чтобы стекло дребезжало от звона.

Лёд в форме шара я мог понять, но в форме члена – нет, как и несостоявшаяся эмигрантка – бывшая волонтёрка – не могла понять эклектичность, замешанную со вдавленными в гнутые перила бычками хрущёвского подъезда; тот стоял медленно вжимаясь под собственным весом в рыхлую землю – как пилигрим в болотах – у лицея, чей забор обрисован анархическими кричалками. Не могла так же понять суженного, тоскующего на опережение по спёртому воздуху, сочащемуся лёгким порывом из форточки с привкусом алюминиевой стружки во рту. Тот оседал в тесной кухне с закрытыми окнами даже на языке – от покрытых налётом времени рельс близгремящих трамваев и покрытых тем же следом тяжкого бремени от времени, в общем-то, людей.

Тех, что после рабочей смены шли к ночи в рюмочную или наливайку – где не было бы фирменного льда, но в ушах бы стоял всеоглущающий звук металлического скрежета от внутреннего желания захоронить себя заживо через глоток-другой. Согласившись даже на виски-колу с писькой на донышке, если той выпадет быть последней из пойла – освободительным вкусом для заказчика, что держал бы стакан с трагичным, немым отчаянием и судорогой в сухожилиях перед грузом этого замызганного бытия средь этажей и дворов.

А предугадать финальную рюмку, подобную завершающему аккорду щемящей нутро критика гитарной баллады, пред встречей со забвением – что чернее нефти – это удел бесстрашных; тех, кому нечего терять. Как и мне нечего было терять, заготовив гандоны, напитки и свежевыжатые соки лайма, разъедающие кожу на пальцах, чтобы сделать липучую грязь этим вечером: я хотел, чтобы я треснул, как лёд вместе со «своими девочками». И в осколки моего естества – разбитые свидетельства того, что меня знали и видели – вгрызались бы хрустальными зубами, рвали ими сухие от обезвоживания губы, натирали колени на мятой простыни и ползли бы снова и снова к столешнице, чтобы взять ещё кусочек меня. Я бы стал просто воплем, стоном или фрикцией без возраста, лица и мяса – просто формой; такой, как лёд, растворяющийся на дне запотевшего стакана с осадочными каплями от замешанной содовой со слюнями и алкоголем. И чтобы им стать – я хотел, чтобы меня раскололи и пустили вовнутрь. Хлопнула дверь, под навесной плитой в недавно раскрытую заходящей женщиной – не способной рассмотреть за ветхой формой моего дома его истинную сущность – форточку донёсся голос:

– Иона! За формы не благодари! – такси уже стояло у ограды с дырой для кошек, над которой кто-то пририсовал женское тело, раздвигающее ноги.

– А я и есть форма, Егорик, – подумал я, смотря на разъезжающие кареты.

В коридоре разобрали все баулы; последний праведник покинул монастырь, позабыв подштанники на батарее. Суп остывал, а лёд обретал свою форму.

Но в самом деле я – не больше, чем застывший во льдине вопль. Без формы.

И стены дали трещину.

МАЛО

Это, наверное, один из самых отстойных дней, что у нас былЖалею о том, что продолжал делить с тобой ложе, как и ты со мной, наверное, тожеПрихожу в годовщину с перебитым носом. Ты не встречаешь как обычно в прихожейНа твоей квартире нет ни подаренных цветов, ни вкусного завтракапо рецепту прямиком из «ТикТока»Чтобы хватило на продукты для твоих бутербродов оттуда и оплатить коммуналку, пришлось таскать баллоны с пропаномИ похуй, что я переболел сальмонеллёзом, едва вернув килограммыГде-то на десять этажей внизу горело помещение «Смака»– мне хотелось прямо в жилете сигануть с порога на чужие лица безмолвно.Чтобы тело мое накрыли брезентом и продолжил и класть рубероид поверхтатуированного шмата мяса, пришедшего в шортах и кедахОторвался от суицидальных фантазий, стадия – эмоциональная ямаЧто дома с тобой под раздельным одеялом, что в обнимку на вечеринке– мне всё мало.В жизни остро не хватало любви, но в день знакомства с тобойЛучше бы я остался дома – иначе бы всё-таки смог спрыгнуть с балконаХотел быть героем викторианских романов, но те не ебутся в плацкартах и кинозалахСмог бы кадрить мамзелей, слечь в приюте с тифом,– и это бы стало идеальным для моего образа штрихом.Да и герцогини не водятся в клубах,Если только не брать корону и понтовство особых кровей в учётДевы снижают себе цену сразу после стакана виски-колы и пары колесВ моем мире любви и замков я бы первый к ним в очередь влез как чёрт.Но любви не было ни в фэнтези-фильмахНа средневековой основе про королей и дворянНи в шоколадных плитках, подаренных девочкеПеред парой физры на кортахЛюбовь – это тянуть руки во время зорькиНа жесткой койке из-за юза с тазиком у постели вдвоёмГладить, любить до и после приемаОт прихода до ломки, но и этого мало порой.

ПЕРВЫЙ КРЕСТ

За минувшую зиму я записал при поддержке друзей и психиатра няганского диспансерадомашний альбом из унылого репа, прочей пустой риторики – в духе «Макулатуры», «Ночных грузчиков» и сольного творчества Жени Алёхина.

Иногда кажется, что он главный лицедей в данном жанре, который, откровенно говоря, на любителя.

Моя душа с тушей оказались из списка тех, кто нашёл в этой архаичной болтовне про гробики, ножики и еблю нечто чарующее.И, поэтому, я выхаркал практически пятнадцать верлибров на болезненные для себя темы; к тому же, ещё и заставил нужных людей раскрыть свой писательский потенциал, чтобы влиться на пару со мной в канву первого любительского альбома от «Чертовски».Я, кстати, не знаю, почему и зачем выбрал себе именно такое погоняло— в своём роде, бесшовное альтер эго.Но, возможно, связь находится где-то между чертовски – игру слов уловили? – красноречивой коннотацией слова, любовью к Сорвиголовеиз комиксов, и зачастившей руганью в мою сторону от девушек, родителей, —и их, и моих, и в принципе чужих— и других интересных людей, встречавшихся мне за двадцать один год с копейкой.

Последний пункт, наверное, стал решающим в выборе, чтобы окончательно зафиксировать финальным штрихом свой новый образ.

В общем, сие мероприятие с моего жёсткого диска вряд ли куда-то уйдёт в массы: как максимум – раскидаю по близким и устрою для ограниченного круга вечеринкус прослушиванием.Которая, правда, скорее будет схожа на похороны, учитывая настроение альбома и его название. А название, между прочим, перекочевало с ходом времени в литературный дебют, оставив вместо себя в моих реперских стишатах концепцию крестов: моя фамилия на «Т», творчество, торчество, тревожность и т.п.

Так я и написал первый кустарник: chertovsky – «первый крест».

В теории, я мог бы для итогового результатане набить бурдюк чужих инструменталов, —например, за авторством рыжего ковбоя Феликса Бондарева (продюсера «Макулатуры») из RSAC и «Щенков», —так бы я совестно обошёл трудности с авторскимиправами на рынке, и выложил своё цифровое творение со стишатами на какой-нибудь Spotify или «Яндекс». И я бы тогда заработал за отчётный квартал, дай бог, рублей двести, – чтоб на Winston синий, да и то с натяжкой.

Но в реальности бы мне за это выхарканное музлохватило лишь на обосраный Philip Morris, накрепко ассоциирующийся со студенческой бедностью.

ОДИНОКИЙ КАННИБАЛ

Мой первый серьёзный запой случился в четырнадцать лет – тогда я страшно пил и ревел вперемешку ровно неделю: семь календарных дней подряд я запирался с утра во второй половине семейного дома и медленно уничтожал запасы спиртного, хранившегося в загашнике у моего деда, захлёбываясь то в слезах, то в палёном алкоголе.

Бабушка, как бы не было это грустно признавать сквозь оптику времени, была и значила для меня намного больше, чем родная мать;и ещё грустнее, что она продолжает таковой являться: из-за бесконечного тепла и вечного интереса ко мне, которыми та насыщала детство.Отчего ныне я терпко ощущаю отсутствие этих вещей в более взрослом возрасте и неспособность получить их от родственников до сих пор – ни от пассивного отца, ни от абстрагированной старшей сестры, ни от нестабильной матери.Ни от других кровных— или недокровных – людей.

Когда приходит рак – он забирает всё: от самого человека до его близких в метафоричном плане, оставляя растущий сверх сил сдерживатьболезненный надлом на всю их оставшуюся жизнь. Смерть всегда зацепляет своей клюкой больше одного человека.

Смерть бабушки, жившей с нами в чуть ли не саморучно отстроенным двухэтажном почти что особняке, сломал не только меня, но и всю нашу семью как концепт, разбив единое древо на отдельные ветви каждого из его членов. Тогда я узнал, что свыкнуться со смертью человека можно ещё до того, как ты будешь ехать смало напоминающим его былое телом в газели до погоста, боясь взглянуть на парафиновое подобие лица, несуразно слепленное как гончарные сувениры с автовокзалов за витринами.

На похоронах дед был пьян, сидел на табуретке и тыкал тросточкой из обрубка швабры в сторону гроба, приговаривая синим языком:

– А зачем вы землёй-то её присыпаете? Жива она ещё, – это был его первый срыв за очень много лет. И после он будет частым гостем наркологического диспансера, – того самого, куда я сам попаду в клетчатой пижамной робе в двадцать один год, несмотря на всё своё тогдашнее откровенно презрение к дедовским запоям. Ведь я дрался с ним, отворачивался, стыдил и стыдился, разбивал бутылки, но когда он уезжал на кодировку, то сам же их и крал. Мы не общались с ним пару лет после самого критичного его эксцесса – с конца школы по второй университетский семестр. Я бил и плевал в лицо старика, яростно срывая связки в своей пасти, превращая их в собачий рык, после чего уехал в город, уехал жить заново.

За это время дед тоже научился жить заново.

В 2015 году, на грани моего дня рождения,моя мать,– чьё неуважение ксобственной венной матери я видел всю сознательную жизнь с длительной картиной из оров и летающих по периметру тарелок,– сошла с ума от горя на фоне своего расстройства. Сестра вернулась в Екатеринбург на учёбу, а деда забрали на очередную «зашивку», – так я остался один, наедине с собой и огромным количеством разных бутылок, которые мой старик пил, блевался от них и засыпал в итоге на полу, уткнувшись небритыми щеками с сединой в то, что оставлял. Где-то ещё был мой отец, но мы не дружили.

Есть толика нездоровой иронии в том, что я так— с отвращением и злобой – относился к зависимости, и, безусловно сдавшемуся в те сложные для всех нас времена деду, отчасти заменившему мне мужскую фигуру в детстве, без желания помочь и понять, сам же и встал на его дорожку в дальнейшем. Не шутка ли? И только тогда я начал понимать, что он чувствовал, потому что в настоящем запое и тяге, в целом, нет никакой логики или рациональности – понять их природу и причины проявления у человека можно лишь доведя себя до его внутреннего состояния и внешних обстоятельств. Помню, что захлёбывался водкой и сотрясался каждой своей клеткой организма в каком-то изломе без возможности даже спокойно дышать без истерики; забирался в угол бабушкиной комнаты – на место, где я видел её иссушенное болезнью тело, и пил с горла сорокаградусные настойки с отвратительным привкусом клюквы, доводящей до тошноты.Но рвать было нечем, как бы не хотелось.

Всё что я мог: пить и плакать, пить и плакать.

В школу можно было не ходить из-за «семейных обстоятельств», но я всё равно пёрся: с адовым самоощущением, в котором не было ни намёка на трезвость или вменяемое понимание происходящего.Запнулся так о косяк дверного проёма в кабинет, чуть не упал, и меня поймала бывшая классная руководительница моей сестры —ныне наша родственница на киселе по мужу моей сестры.И стала нравоучиить меня вести себя по-ответственнее, показательным жестом отмахивая мой перегар, что перебивал дорогой для провинциального учителя парфюм.А также беседовала со мной на тему: «горе есть горе, но и справляться с ним вот так – не выход».

По-другому я не умел, и, наверное, не умею до сих пор.

Читать такое со стороны – больно. Это как шутить про стигму в России насчёт психически взвинченных родителей, вспоминая их замашки у тебя дома. Но смеёшься ты один; друзья пасмурно говорят тебе завязывать в ответ на историю сквозь хохму в зубах про истерики матери. А я так защищаюсь, чтобы прожить ещё подольше не сойдя с ума, несясь дальше в жизнь с этим ранцем перекосившегося детства за спиной – стараюсь, по крайней мере защищаться.

Окунаться в воспоминания— тоже больно. Если история не приятна только в прочтении, не превышающем несколько минут, то для меня она неприятна уже более шести лет – каждый день я просыпаюсь с отчётливой мыслью и памятью о том, что я диагностированный алкоголик.Ну, зато хоть где-то дипломированный, получается. Почти два года назад – в январе 2021-го —я впервые попал на собрание анонимных алкоголиков,начав проходить добровольную реабилитацию по «двенадцати шагам», успев побыть даже «спонсором» – наставником —для одного парня помладше меня.

Был прецедент, заставивший отрезвиться лёгким лещом, и испытать к себе стыд в одном коктейле с жалостью: мой близкий, хавающий без выбора весь мой мусор, долги и негативно окрашенный флёр при нашем совестном сожительстве, возвращался с горной болезнью из Карачаево-Черкесии. Он вернулся под ночь, вусмерть уставший и неважно себя чувствующий. Ну, и застал меня в квартирном сраче: в компании бутылок, безденежья и левой девчонки, а после разгона на повышенных тонах сказал:

– Допустим, ладно, что ты не прибрал хату. Но ты хоть себя бы в порядок привёл.

Теперь я стараюсь, – будто коп, что сдал значок – следить за собой в одиночку, без напарника: прямо как в 2015-м. Замотал петельку и забросил в коробку с верхних полок кладовки, стараюсь наливать лишь раз в неделю. Иногда раз в две.

Привёл себя в порядок.

Крепкое спиртное, такое как водка, я больше не пью, исключая всякие поводы, но и то лишь в количестве одной рюмки.В сентябре вот как-то, за барной стойкой, в честь моего возвращения в город после летней детоксикации от употребления алкоголя каждый день в течение практически двух-трёх лет до этого. На дне рождении отца тоже было – морщил рот, но жадно не было. Второй рюмки не хотелось.

Фрэнк Галлагер в «Бесстыжих» однажды сказал, что есть хорошие алкаши, а есть плохие – я очевидно из вторых.

И это, наверное, первый своего рода публичный каминг-аут в моей жизни касательно данной зависимости, исключая тет-а-тет беседы с близкими или тем, кому я доверяю.

Я уважаю догматы «АА», основанные на анонимности, а ещё не горю желанием в полной красочности описывать все свои пёрлы, некрасивые случаи и прочую грязь в запойные периоды.От измен до сердечного приступа, например; поэтому, чтобы рассказать историю с самого начала и во всех деталях – мне понадобится очень много букв, времени и желания. И сил прогонять своё ярмо из раза в раз, а после – вновь.

«Дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу и мудрость отличить одно от другого» – слова Этингера сейчас являются главной мантрой всего сообщества анонимных зависимых, включая гравировку оных на т.н. жетонах за трезвость.Если рассмотреть взаимоотношения с богом и подтекст веры с другого ракурса или вовсе отмести в сторону всякий религиозный соус (вопреки распространённому заблуждению, в «АА» не пахнет сектой – то ли на радость, то ли к огорчению из-за экспириенса, которому не суждено быть), то в этих словах определённо что-то есть.

Собственно, вера в это «что-то», созданное самим собой внутри родной, – как бы не казалось тёмными временами, что чужой или вообще приросшей – головы, и является стимулом для борьбы со стаканом.

Но моё «что-то» до сих пор шаткое, прямо как у Майлза из «В поисках Аляски», ищущего своё «великое возможно».

И я продолжаю жрать себя, как одинокий каннибал, пытаясь его нащупать.

MUZJÛR

Spotify, а вместе с ним и я сам без пяти минут, – всё.

В апреле 2022-го зелёный стриминг официально уходит с рынкаРФ из-за нововведённого закона о «фейках», транслирующего отголоском тоталитаризма пресечение инакомыслия, некогда практикующееся в советском пространстве, – ироничнее всего было видеть эту новость на странице DTF, где ещё долго висела плашка «рубрика развивается при поддержке Spotify».Потом туда пришёл «Яндекс».

Зимой двухгодичной давности, когда стриминговые сервисы начинали плотно входить в наш среднестатистический быт, а крупные игроки оформляли рекламные бюджеты совместно с коллаборированием различных медиа и проектов – известнейший информационно-развлекательный портал на руси—DTF— при поддержке «Спотифая» открыл новый подсайт, и соответственно объявил для его должной функциональности набор авторов. Чтобы поднимать, так сказать, музжур— читать обязательно с французским акцентом— с колен на площадке, всё-таки в первую очередь специализированной на гиковских темах.

Я выиграл отбор, написав хронолонг— по сути, профайл – про поп-металлистов из Брянска, вышедших на мировой уровень – Wildways. Ещё начеркал небольшой срез по поп-панку современной формации, и также пару новостных заметок в духе ухода на покой Daft Punk, но горел желанием писать больше всего про тяжёлый звук.Забавно, что я случайно задал вектор на метал, потому что посты выходили ориентированно про перегруженное музло, что в итоге и задало тон для материалов всех будущих авторов и подсайта в целом.А читатели не всегда разделяли это и вкидывали периодически в комментариях что-то про «говнорокерство», потому что больше половины штата угарало по запилам и карданам.

«Пишу, в основном, про тяжелый звук: где гитары, барабаны, а если еще и орут – тогда точно моё. Вдохновившись Эминемом, почему-то ушел в итоге играть блэк-метал в гараже. Коллекционирую список любимых или просто крутых групп и имен, но «корщина» там определенно преобладает, хоть по каплям в этом море можно сыскать и Depeche Mode, и белорусских поэтов из «Грязи».

Вывихнул локоть на первом своём концерте в андеграунд-клубе «Коза», ушел потом писать про музыку – играть получилось травмоопасно. Теперь я здесь, привет, DTF»

Так началась моя работа автором музыкальных текстов, по совпадению, в коллективе с половиной уральских парней («Свердловск – столица музжура», – ходила у нас некогда такая шутейка в редакции).

Свой материал с галкой про Мэрилина Мэнсона, посвящённый его пёрлам ещё до «отмены», я писал на трёх квартирах в таймлапсе одной ночи, потому что остро проёбывал свой первый же дедлайн, – и это было то ещё ощущение.

На Степана Разина тогда, помню, происходил какой-то алкогольный заплыв с людьми, с которыми я не находил общий язык, а сам я, если не ошибаюсь, первую неделю как вышел из запоя: дико ломался и трясся.И вот, словив нечто в своём корне похожее на паническую атаку, я поехал дописывать статейку к девчонке из приложения для знакомств, а после на Ботанику – дружище оставил меня в комнате руммейта и дал не свой ноутбук. Я, глядя в белые страницы промеж своего текста, пыжился и пытался родить хоть что-то, а потом сварганить из этого идеал. Только через год мне объяснят на приёме врача причины моего желания фикс делать либо охуенно, либо забрасывать в процессе любое начинание— всё это намешано во мне.

Утром я приехал домой и мастерил иллюстрации. Для меня, как человека, угробившего в своё время много часов на графический дизайн— всякие пикчи для сетки урфушных пабликов и работа в Mash, – визуальное оформление очень много значит. Поэтому, освежить ленту DTF, приложив к своим полотнам из тысяч букв красивые картинки – было очевидным решением. Доделав своё первое детище в окружении пролитых бутылок, липких поверхностейи хрипящих в своих снах тел, я отправил финальный вариант вёрстки редактору и прилёг поспать, когда на часах в активной фазе шла первая половина дня. Был очень доволен собой.

Так, 25 февраля 2021 года, увидел свет мой журналистский дебют – «Мэрилин Мэнсон: жизнь антихриста-суперзвезды до культуры отмены», – поныне самый успешный написанный моими руками текст в музжуре (20К+ просмотров и ссылание на него то тут, то там), а так же считающийся эталонным на своём подсайте.

Кто-то мне потом скажет, что лучшие вещи создаются нами в стрессе – соглашусь, потому что я так и не приблизился к планке «Мэнсона», ведь всю последующую свою работу я выполнял размеренно, в своём темпе, без драйва и происшествий.

Стабильность – это творческие тиски.

Всё и завертелось, в общем: новостные заметки, концертные аккредитации, «клабхаус», различные интервью, общие редакторские материалы, называемые «кучками», кураторство чужих проектов, российский MTV, постепенный отход от самолично написанных текстов к редакторской работе на полшишки, «Кармаполитан», «Тихое место», карьерный рост в разрезе проёба за проёбом, общение с различными деятелями индустрии как воочию, так и онлайн, и т.д., – бесценный опыт и важный период, кратко говоря.

И хочется благодарить ведь вовсе не какой-то собственный кропотливый интерес к ремеслу журналистики, авторский текст как явление, случайную череду событий или развивающийся словно в «симсе» навык писательства – нет, потому что это всё не так. Спасибо именно Spotify, который поспособствовал в своё время моему горячо любимому DTF в открытии музыкального подсайта, и взятии такого черта, как я, в ряды писак, позволив получать какие-то деньги за это, ведь во времена живой «Девятки» Эрика Рикки я писал про музло исключительно в рамках хобби.

Русская национальная идея – благодарить в первую очередь тех, кто дал денег.

И сейчас, не дословно цитируя старика Мирона Яновича, понимаю: «я мало что умею хорошо в этой жизни, малышка, – разве что писать текст и ебаться». Вы читаете то, к чему меня привёл некогда ресёрч про Мэрилина Мэнсона – я написал брошюрку.

Если мыслить шире, музыкальные стриминги – это нечто большее, нежели иконка приложения на телефоне, ведь в глобальном смысле с их руки развиваются СМИ, профильные издания, да и буквально организуются рабочие места, на которых вырастают специалисты и знатоки. Но хорошее рано или поздно заканчивается: «Споти» ушёл с рынка нашего государства в апреле, оборвав все связи, контракты и работоспособность сервисас прилегающей к нему механикой – иными словами, бизнес.Это значит, что он так же закончил поддержку DTF во всех смыслах, включая невозможность содержания большой команды и реализации полного спектра их идей, рубрик и материалов. А ведь я так хотел сделать пьяное вью с «4 позиции Бруно», в духе Саши Кондукова для RollingStone, но теперь пишу подборки с сериалами.

Здесь для разгрузочно-юмористического эффекта должен быть скриншот из одной полнометражной серии «Скуби-Ду», вырванный во время разговора Шэгги и Скуби: «что ж, старина, похоже, мы опять безработные».

Будущее портала туманно, потому что деньги кончаются, компании, дающие бюджет на существование и развитие уходят, а атмосфера становится с каждым днём всё зыбучей – TJ, принадлежащий так же, как и DTF, издательскому дому «Комитет» – уже попал под раздачу Роскомнадзора и на данный момент заблокирован в нашей стране.

Вся эта суматоха событий и трясина размышлений в голове чутко проецируются на маленькую реальность – я сел писать этот текст вчерашним утром, сидя в беседке и держа перед собой наполовину прочитанную «Девственницу» Пьера Бенуа, в которой застрял на середине повествования, а в пальцах одна за другой дотлевала сигарета белорусской «Короны». Достал которую я, на удивление, в захолустном ларьке северных широт.

Но мои руки тряслись – без возможности и позволения им ни аккуратно стряхнуть пепел, ни попасть по нужным буквам клавиатуры, ни перевернуть жёлтую страницу допотопного тиража романа.

Трясутся они и сейчас.

ТЁМНЫЕ ВЕКА

Тёмные века, тьма Египета в акрополеСамокрутка старика дотлевает перед тополемЦелует дымом фабрика на заброшенной окраинеЛуну, что видела ещё убийство брата КаиномКровавая река омывает первооткрывателя,Коварный глас безумия диктует как чревовещательПлан, где шпага вспомогает покарать неверныхНа земле, чью святыню забрало чужое племяГостит Адамов череп пред ступенями у папертиНачалось все еще раньше грехопадения из заповедей,Даже падший Люцифер, будучи небесным ангеломВ преклонении на мраморе желал любви от материКровь из почвы расплодит новых завоевателейМуть семени взрастит сто убийц на одного мечтателяЯ и есть мираж в пустыне, морок и терновый кустВ это царство нищих жнец с клюкой зашел на перекусВсе поэты, херувимы, мракобесы, бедуиныОпустошили Вавилон, сбежав в мироздания глубиныУ атланта сдали нервы по естественным причинамНебосвод прогнил как рыба – с головы до сердцевиныПробудили мореходы глубоко под толщей вод и лье на днеИз сказаний в древнем храме чудище, чей пантеон извнеСнятся в Иннсмутие лягушки, с алым снегом они падают с небесСмыло с корнем Атлантиду, Китеж-град на Светлояре сгинул без чудесПрядет в башне заклинания дальше из слоновой кости бесПросто помни: ты как големВышел голый из земли в моментСопряжения двух сфер:Сумасшествия богов и человеческих «побед»В черной сутолоке дня псы загрызли короляНа столе стоявший кубок с доверху вином ХристаПролила на саван ведьма прямиком из Салема костра.