Самопревосхождение

– Блеск! – воскликнул Николай. – Получается: преобразуй 10% населения, и дело с концом? Неужели всё так просто?

– Это не просто, – тихо сказал Илья, но Николай его не услышал и продолжал:

– Хотя, постой! А кто всё это проделывал и насколько можно ему доверять? И почему опять появились эти пресловутые обезьяны?

– Давай по порядку. Эксперименты «проделывали» очень серьёзные люди, учёные многих стран, как с косной материей, – оставим пока её в покое, – так и с подопечными из живого природного мира, в том числе и с людьми. В последнем случае, естественно, особо строго соблюдался принцип «не навреди», а исследование называлось «включённым наблюдением».

– Ты так говоришь, как будто сам проводил подобные опыты, – Николай недоверчиво оглядывал невысокую, хрупкую фигурку подростка.

Илья не отвёл глаз и спокойно ответил:

– Проводил.

– 

И всегда «критическая масса» была равна 10%? – Всё так же недоверчиво спросил Николай.

—

Нет, конечно. Цифровые параметры менялись. Они зависят от «конкретного материала», с которым имеешь дело, а 10% я взял для удобства. Хотя… – Илья задумался, что-то вспоминая, – этот показатель тоже нередко выскакивал. Но главный результат – по сути! – был один и тот же: влияние «критической массы» на сообщество – абсолютно.

—

Так вот откуда появился знаменитый «золотой миллиард», – сердито воскликнул Николай, – а я-то думал… Значит, когда человечество достигнет 10 млрд. численности населения, то 10%, а это как раз и есть один миллиард, специально отобранных, «выращенных», обработанных и т. д., индивидуумов будут «абсолютно» влиять на всю планету, делать, что хотят… – Николай вдруг резко оборвал себя. – Да они и сейчас уже это делают, чёрт возьми, и с гораздо меньшим составом! Не «в высшем смысле», разумеется, а совсем наоборот, «расчеловечиванием» особо внушаемых и уничтожением неугодных. – Он сокрушённо опустил голову на руки. – А вот преобразовать такую махину – в миллиард –  со знаком (+), – нет, невозможно… безнадёжно… – Николай закрыл глаза и замолчал.

—

Не надо так сокрушаться, – раздался через некоторое время мелодичный голос Ильи. – «Человеческий ум не в состоянии постичь происхождение зла».

—

Откуда ты можешь это знать, мальчик? – устало спросил Николай.

—

От старцев.

—

Ты хочешь сказать, что общался со старцами? – Николай отвернулся и смущённо пробормотал: – А я-то думал, ты не умеешь обманывать.

—

Это правда, – тихо сказал Илия, слегка повернув Николая к себе, чтобы видеть его глаза. – Меня возили к ним, когда я был болен.

Николай посмотрел на него в упор и строго спросил:

—

Вылечили?

Илья кивнул и продолжил свою мысль.

—

Антиутопии сочиняются специально, чтобы раздражать человека, чтобы он, наконец, задумался…

—

О чём? – Николай всё ещё строго смотрел на него.

—

Хотя бы о противостоянии. А утопии остаются. Разве ты забыл «Алые паруса»?

Николай вдруг светло улыбнулся.

—

Нет.

—

Вот и другие не забыли. И вообще, есть законы соотношения больших и малых чисел: то, что можно сделать в малой группе и получить тот результат, который мы предвидели и желали, если приписать к ней, скажем, два нуля, может оказаться не просто ниже или выше, а и прямо противоположным тому, что был получен первоначально. Например, толпа всегда ниже – и по уровню интеллекта, и по своим моральным качествам, – нежели отдельный индивид, и она легко управляема, чаще всего в отрицательном смысле. А вот «в высшем смысле», как описал Ника, ссылаясь на авторитеты, иногда достаточно, если ты помнишь, и 1000 человек, чтобы произвести переворот в сознании целых поколений. Больше того, «если один великий святой молитвенник останется на Земле, – лучшее, что есть у неё, – сохранится и сохранится жизнь».

—

Кажется, это сказал какой-то очень хороший, влюблённый в жизнь человек, – промолвил Николай.

—

И ты тоже – хороший человек, и тоже влюблён. – Илья показал Николаю рукой в сторону. – Смотри. Во-он туда. Видишь?

По просёлочной дороге в длинном платье из лёгкой ткани бледно-розовых и фиолетовых оттенков, затянутом на тонкой талии атласной лентой, с развевающимися книзу широкими складками, красиво оттенёнными пышной нижней юбкой, отороченной кружевами, в прелестной соломенной шляпке и с небольшой матерчатой сумочкой через плечо, в которой только опытный женский глаз разглядел бы работу белошвейки, – шла молодая женщина, окружённая с обеих сторон красивыми цветниками, высаженными заботливыми хозяевами снаружи домов, перед живой оградой.

—

О, нет… Не может быть! Лара… – потрясённо прошептал Николай и уже в следующее мгновение, перебросив своё молодое, гибкое тело через овраг, помчался ей навстречу. Не добежав нескольких метров, он резко остановился, чтобы полюбоваться вблизи, как она пройдёт то краткое расстояние, что их разделяло. Она сделала это непринуждённо и легко, не удивилась, узнав его, и сказала безмятежно:

—

Добрый день. Не правда ли, прекрасная погода?

Николай, вынужденно умерив свой пыл, склонил голову в приветствии и вполне галантно подал ей руку: – Идёмте! Нас пригласили на обед.

…

Он ещё не знал, что ему предстоит «неразделённая любовь» на долгие годы, ибо, несмотря на всю свою внешне почти гламурномодельную ухоженность, Лариса Викторовна, Лара, внутренне была необычайно строга и сурова к себе и, ещё больше, к окружающим, даже в чём-то аскетична. Её глубокая скрытая религиозность была настолько чужда привычкам нашего чрезмерно «раскованного», мягко говоря, современного мира, склонного к излишнему комфорту и потаканию своим слабостям, – что, по сути, она своим нравственно-духовным внутренним обликом скорее походила на настоятельницу монастыря, безукоризненно соблюдающую обряды и не приемлющую даже намёка на греховное поведение, ни в каком виде, – нежели на нарядную светскую даму, готовую к весёлым приключениям, каковой могла показаться лишь на очень поверхностный и неглубокий взгляд.

Ася и Ника поняли и приняли сразу эти её особенности, как только познакомились с нею, а Николаю потребовались месяцы безуспешных попыток преодоления непреодолимого расстояния между ними, чтобы не просто осознать такое положение как не подлежащую изменениям данность, не говоря уже о праве личного выбора, но и увидеть в этом благосклонный знак судьбы, позволивший ему – следует добавить «к его чести» – пройти настоящую школу Любви, истинной и бескорыстной, и тем самым раскрыть свои собственные недюжинные возможности и способности саморазвития, и даже почувствовать, в некотором роде, «вкус свободы» над самим собой. Поэтому, когда он говорил впоследствии: «я вас любил так искренне, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим», – он абсолютно не лукавил.

В то время, как Лариса с Николаем и мальчиками, бегущими впереди, подходили к мостику у дома, Катя всё ещё занимала гостей в саду около сервировочного столика, вынесенного с веранды и плотно уставленного напитками – от свежевыжатых соков, минеральной воды и холодного чая до различных сортов сухих вин, вермутов и более крепких напитков. На нижней полке были видны бокалы, стаканы, наборы салфеток  и одноразовых приборов, часть из которых уже перекочевала в руки гостей. На верхней стояли: ведёрко со льдом, в котором охлаждалась бутылка шампанского, красивая большая ваза на высокой ножке с ягодами и фруктами, а также фужеры, тарелочки, фруктовые ножи, вилки и прочее.

Хороших вин было много, но пить вызвались только трое. ИванБольшой выбрал томатный сок и водку. Катя разрешила налить себе бокал красного сухого «Мерло», сказав: «Я дома!». В шёлково-кружевном платье (от Гуччи?), в лёгких туфельках (от Джимми Чу?), с едва заметным румянцем на высоких скулах, она была очень хороша и взволнована от всего вокруг:  от чудесного лета; от запаха специй, исходящего от жаровни; от спрятанных в траве детских солнечных фонариков; от вида счастливых, здоровых детей и от Ники, почти не отходившего от отца; от начинающегося романа Арсения и Марины Александровны; от спокойной, уверенной в себе Аси, теперь уже совершенно органично и защищённо живущей сразу в «нескольких мирах», как бы это ни называлось: «транскультура», «ноуменальное измерение», «порталы во времени и пространстве» или ещё что-то там не очень понятное; а, главное, от того, что её единственный муж, отец её сына и дед внука, во всеуслышание утром объявил: «Мы с Катей венчаемся во Владимирском соборе в воскресенье, в час дня, сего месяца и года… Приглашения будут вручены и разосланы сегодня».

Третьей была Марина Александровна, только что подошедшая и от души смеющаяся над чем-то, что нашёптывал ей на ухо Арсений. Открывая бутылку шампанского, он наклонился к ней и почти пропел: «Так разрешите, сударыня, в честь петербургского бала…», – и она очень просто и мило ответила ему в тон: «Я полагаю, сегодня, мне следует пить…»

Сам Арсений отказался, сказав: «Я за рулём»; Ася обычно пила только воду, а Ника вообще последнее время был, что называется «не от мира сего», как поддразнивала его Катя: «Ещё не писатель, а образ жизни и вид уже похожи», – так что, пожалуй, он вообще не заметил напитков.

Марина Александровна, продолжая начатый с Арсением разговор, теперь обратилась ко всем сразу:

—

Мы сейчас спорили о том, что помимо Апокалипсиса, понимаемого не совсем так, как у Иоанна Богослова, – у него это «Откровение», а у нас чуть ли не конец света, в любом случае, – драма и трагедия, словом, крах цивилизации…

—

Однако Земля, постоянно попадая в Апокалипсис, – заметил с улыбкой Арсений, – не знаю, к счастью ли, – до сих пор жива!

—

Так вот, – продолжала весело Марина Александровна (о чём бы они сегодня с Арсением ни говорили, они всё время улыбались), – помимо этого мрачноватого взгляда есть и другой, оптимистический, и он тоже набирает силу.

—

Иван-Большой внимательно посмотрел на обоих:

—

Нетрудно догадаться, кто из вас был «плохой следователь».

—

Виноват. Сожалею, – не стал спорить Арсений, – но последний мой знакомый – террорист был больше похож на монаха, и, соответственно, пришлось дважды разочароваться, не без потери оптимизма, разумеется. А прекрасная дама, она везде…

—

Что вы делаете? – воскликнула вдруг Марина Александровна, быстро повернувшись к Арсению. – Если будете так усердно подливать мне шампанское, я забуду все слова, стану их ронять и терять…

Арсений ничуть не смутился:

– …

а я буду идти следом и их подбирать. Так даже интереснее.

И тут Катя в своей привычной манере, но почему-то на этот раз медленно, стала озвучивать последние реплики своего уже состоявшегося внутреннего диалога:

—

Столько боли и печали в человеческом мире, и как же хороша должна быть сама жизнь, если её так любят! Любят больше, чем её смысл, даже и вовсе не находя в ней смысла, – все почитаемые и любимые нами настоящие люди, реально существующие и сочинённые, придуманные для художественных произведений, мифов или легенд…

Катя изящно развернулась к собеседникам. Будучи от природы артистичной, – не выученной актрисой, а именно обладающей качеством артистичности, – она умела одной лишь интонацией или жестом поставить любой выразительности знак: точку, многоточие, кавычки, – что угодно! – в любое своё изречение или даже молчание. Сейчас она поставила, кажется, сразу несколько вопросительных и восклицательных знаков, на что быстро отреагировала Марина Александровна:

—

Легенды и мифы, как и творения искусства, просто так не придумываются. – Очевидно, она считала вполне естественным участвовать в таких вот «неоконченных пьесах».

Как ни странно, на этот раз и все остальные сразу поняли, о чём хотела сказать Катя, может быть, оттого, что все слова, по мере их произнесения, постепенно, но совершенно явно, можно сказать, неотвратимо, – раскрывали свои обычно скрытые тайники и секреты, обретая почти телесный облик, и нужно было лишь настроиться на их волну, войти с ними в резонанс, чтобы понять всю глубину звучащего слова.

Абсолютно попадая в тон происходящему, прозвучал уверенный голос Арсения:

—

Однако нам ещё предстоят великие битвы.

И в это мгновение перед Никой возникло видение могучего воина в доспехах и шлеме, высоко вздымающего громадного коня на фоне красного зарева, – и тут же он увидел полные восторга и ужаса глаза Ил; ии, видимо, только что подошедшего и теперь неотрывно смотрящего на то место, где несколько секунд назад был Арсений.

Ника осторожно огляделся вокруг: вроде бы всё как обычно – Арсений в белом летнем костюме, элегантный и весёлый, представляет Анну-Марию Марине Александровне, и та что-то оживлённо говорит в ответ; Катя гостеприимно встречает новую пару – смущённого, взволнованного Николая и Лару, державшуюся, напротив, спокойно и непринуждённо; Иван-Большой с Ванечкой на ухоженной лужайке отрабатывают новые приёмы искусства самообороны… «Хорошо, что никто ничего не заметил…» – с облегчением выдохнул Ника и тут же услышал тихий, мелодичный голос И;лии, закончивший вслух его фразу:

– …

потому что прогнозы малоутешительны. Не так ли?

Они выразительно посмотрели друг на друга, как два заговорщика, и тоже пошли к дому.

—

Прошу всех к столу! – громко произнесла Катя, и Ванечка радостно зазвенел колокольчиком, только что подаренным ему Иваном-Большим.

После обеда все разбрелись, кто куда хотел. Николай и Лара пошли длинными тропинками к озеру, не боясь вернуться поздно, так как дали согласие провести ещё один день за городом.

У нас два дома, а гостевых комнат ещё больше, – сказала Катя. – Будем рады.

Иван-Большой давно облюбовал себе диван в библиотеке, наслаждаясь редкой возможностью – «сколь угодно для души» – рыться в стеллажах, раскладывать вокруг себя сразу множество книг и журналов и читать, читать их почти одновременно, выбирая любое название в любом порядке.

Ася ушла в свой дом, забрав мальчиков. Она хотела закончить к завтрашнему дню выставку работ Софьи Алексеевны в мастерской, так как должны были приехать друзья и знакомые Сонечки.

Ника попросил разрешения прийти к ним вечером, а сейчас пошёл на кухню накормить зверей и помочь Кате. Арсений остался с Мариной Александровной в гостиной, сел за пианино и начал тихо наигрывать свои любимые мелодии. Марина Александровна стояла рядом, слушала музыку и то, что при этом напевал и нашёптывал ей Арсений. Закрывая за собою дверь, Ника ещё успел услышать прелестно-грассированное подражание Александру Вертинскому:

Где вы теперь, кто вам  цалует пальцы, Куда ушёл ваш китайчонок Ли?

Вы, кажется, потом любили португальца, А может быть, с малайцем вы ушли?

…

Когда Катя и Ника закончили свои дела на кухне, они вдруг поняли, что ни музыки, ни слов уже не доносится из гостиной. Катя затопала каблучками по прихожей и громко позвала сына:

—

Ник! Ты, кажется, о чём-то хотел спросить Арсения?

Ника ответил что-то вроде: «Да, да, я помню…», – и только после этого она открыла дверь. Марина Александровна стояла у стены и молча, с какой-то мягкой грустью смотрела на Арсения. Он стоял рядом, очень близко, высоко нависая над нею, опираясь одной рукой о косяк, и что-то тихо и взволнованно говорил. Услышав звуки шагов и голосов, он не сдвинулся ни на йоту и остался напряжённо стоять у стены, даже когда Марина Александровна отошла и стала быстро, ни на кого не глядя, собирать свой рюкзачок и благодарить Катю «за прекрасно проведённый день».

—

Приезжайте чаще, мне нравится, когда вы здесь, – говорила Катя.

—

Спасибо… Не знаю… – думая о чём-то своём, чуть слышно бормотала Марина Александровна.

И тут Арсений, в один шаг оказавшийся рядом, твёрдым, не допускающим возражений голосом сказал: «Я вас отвезу!» – и быстро сбежал с крыльца, почти перепрыгнув лесенку.

Ника и Катя, не спеша, проводили Марину Александровну к мостику, где уже стояла машина с открытой передней дверцей. Арсений посадил Марину Александровну, закрыл дверь, обежал вокруг своего громадного «внедорожника», сел на водительское место и мгновенно, «с места в карьер», набрал скорость.

—

Ты заметил, как он водит машину? – спросила Катя, когда они вернулись. – Как хороший наездник коня!

—

Отважный, отчаянный, весёлый! Что ещё нужно воину-победителю? – как всегда восхитился своим наставником Ника и обнял мать за плечи. – Я иду к мальчикам и Асе. До вечера!

Тотчас подошла Диана и стала тактично заглядывать ему в глаза. – Хорошо, хорошо, пойдём! – ответил он ей.

—

Ваши с Николаем комнаты сегодня наверху! – сказала напоследок Катя и немного постояла ещё в саду у дома, любуясь никак не желающим темнеть вечером.

Марина, сказав все положенные слова благодарности, когда машина подъехала к парадной, не очень внятно добавила, что дальше, наверное, вполне сможет добраться сама, на что Арсений решительно запротестовал, и все споры были закончены, даже не начавшись.

—

Я должен быть уверен, что с вами ничего не случится!

Ну, почему же, пусть случится, – тихо, почти про себя, засмеялась Марина.

Он не был уверен, что правильно расслышал её слова, однако надеялся, что всё-таки верно. Открывая дверь, Марина через плечо, опустив ресницы, посмотрела не на Арсения, а куда-то в сторону. Он взял её согнутые в локтях и чуть подрагивающие руки, мягко повернул к себе и стал осторожно целовать запястья, с удовольствием вспоминая, что он уже успел заметить там, за городом, какая же она маленькая по сравнению с ним, и всё равно не носит каблуков, а также никаких украшений, и, значит, нет ни колец, ни браслетов, и ему приятно будет ощущать только тепло её кожи. Потом он поднял голову, увидел её «озёрные» влажные глаза, «её глаза, как два тумана, полуулыбка, полуплач…» – и притянул к себе, как будто хотел защитить неизвестно от кого и от чего, просто… защищать.

Она сначала легко склонилась к его плечу, потом взглянула так, будто хотела поведать какую-то тайну или, напротив, её узнать, – раздумала, отвернулась и быстро ушла в глубину всё ещё тёмной квартиры. Арсений, чувствуя нарастающую взволнованность и от этого приближение забытого уже головокружения, – выше поднял голову, глубоко вздохнул, выпрямил во весь рост своё сильное, тренированное тело, серо-стальные глаза его ярко сверкнули, собрав вокруг те самые восхитительные морщинки, что всегда усиливали во сто крат и без того могучее его обаяние, – и, не раздумывая более, только веря, шагнул вслед за нею в открытую дверь…

Ника быстро шагал вместе с Дианой по заросшим тропинкам, и воспоминания уносили его в то время, когда он, почти ежедневно и с такой охотой ходил этой же самой, только зимней дорогой, – от своего дома к дому Софьи Алексеевны, и сердце его всё ещё сжималось при мысли о невосполнимой утрате, о собственной слепоте и непрозорливости, о навсегда ушедшей возможности сказать ей лично «Благодарю» – за всё, за всё – и, не в последнюю очередь, за великодушие, которое она ему выказывала в те долгие зимние дни и вечера. И тотчас другая мысль, – что в этом же доме сейчас живёт Ася, а с нею И;лия, Ванечка, Ева, – согрела его душу.

«Но ведь завтра Ася уезжает в свою очередную экспедицию, куда-то в Южную Америку, вместе с био- и космофизиками, кажется, изучать – не больше, не меньше, как связь  микро- и макро-Вселенной», – он улыбнулся и ускорил шаги.

Ася встретила их на небольшой открытой, построенной полукругом террасе. Обрамляющие её стены и перила были густо увиты плющом. Диана вежливо поздоровалась с хозяйкой и привычно улеглась перед входом. Ася уже переоделась в удобный дачный наряд. Её распущенные волосы, волнистые после заплетённых косичек, были перевязаны тем самым ремешком из тонкой кожи с орнаментом, что запомнился Нике ещё в первый день их встречи в этом доме.

—

А где мальчики? – спросил он, оглядываясь вокруг и садясь в удобное старое кресло.

—

Час назад Ваня играл в какую-то компьютерную игру, а Илья общался по Скайпу с одноклассниками.

—

И ты не боишься дурного влияния гаджетов, о которых все только и говорят?

—

Нет. – Ася стояла, облокотившись на перила, с удовольствием слушая тихие, жужжащие, стрекочущие звуки вечернего сада. – Наши мальчики всё правильно понимают: Интернет для них – это продолжение культуры и, наверное, жизни, а не контркультура или искусственная жизнь.

—

Они так прямо и говорят? – улыбнулся Ника.

—

Они так делают. – Ася заглянула с террасы в окно. – Видишь, Ванечка уже наигрался и убежал к своим любимым зверятам. Илья, скорее всего, тоже успел забрать ноутбук и уединиться в собственноручно созданной «научной лаборатории».

Вижу, у вас тут вовсю гуляет «ветер перемен», – заметил Ника, указывая, в том числе, и на лежащие в разных местах айфоны, планшеты, диски, какие-то запчасти, ролики и прочие предметы «молодой жизни».

—

Сквознячок нам, действительно, не повредит, – ответила Ася. – Да ты ещё не видел их лабораторию! Она вообще выглядит, как космический корабль из фильма о «звёздных войнах»: кругом аппаратура, провода, трубки, индикаторы, что-то гудит, стучит, движется на экранах, свисает с потолка… – Потом помолчала и добавила к ответу на первое его замечание:

—

Думаю, ты согласишься, если я скажу, что само возникновение «неудобных вопросов», плохо решаемых, а то и вовсе неразрешимых, – на самом деле очень полезно для развития культуры (то есть, всего того, что создаётся человеком, в отличие от природы). Иначе, скажи на милость, как лучше спровоцировать свежий взгляд и новый подход? Давно замечено, просто новые заплаты способны лишь порвать старые мехи.

Ася подвинула ближе к Нике поднос с десертом.

—

Прошу! Если нужно что-нибудь  погорячее – можно устроить, только скажи!

Ника отказался, однако она всё-таки соорудила для него на тарелке «натюрморт» из фруктов и сыра («А вдруг захочешь?»), себе взяла вазочку с орехами и села напротив.

—

Ну, так что у нас там с новыми способностями? Похоже, их оказалось гораздо больше, чем я предполагала?

—

Издеваешься? – добродушно парировал Ника и сразу спросил: – Скажи, ты не помнишь, что сильнее всего тебя поразило, когда ты стала замечать у себя появление неких… необычных качеств и прочих особенностей?

Она задумалась:

—

Знаешь, это было давно, но я помню. Больше всего неудобств мне доставляло то, что я ясно стала различать, когда человек лжёт, а когда говорит правду.

– Понимаю. – Ника покачал головой, соглашаясь, и нахмурился. – Это мучительно – видеть, как человек говорит неправду, при этом всячески себя оправдывает и придумывает несуществующие мотивы, а неугодные отстраняет, почти верит себе и злится, но не на себя, а на того, кого он сам же и обманывает… Ася подхватила неоконченную мысль:

– …

а ты знаешь, что он никогда в этом не сознается, ни за что не признает свою вину или ошибку, и уж, конечно, не раскается, даже перед самим собой. К сожалению, – добавила она грустно, – чтобы подорвать доверие к человеку, требуется очень мало.

—

Возможно, он или она даже не догадываются, что им же самим станет лучше, если они будут искренними…

—

Раз ты это понимаешь – то уже сможешь и простить. – Ася подняла вверх руку и немного повысила голос: – И вовсе не для того, чтобы оказаться на их территории и потонуть в вязком болоте лжи, а, напротив, подняться выше, где уже нет этой… обыденной, бессмысленной суеты и мути.

—

Но почему, – с горечью воскликнул Ника, – если ты протягиваешь руку, готов обсудить и найти решение, устраивающее обе стороны, тот, другой, тебя не слышит или не хочет слышать?

Ася давно поняла, что они говорят сейчас не о каком-то абстрактном человеке, а об Алине, и, кажется, Ника догадался тоже.

—

Думать плохо о другом, – сказала она вслух, – судить и искать изъяны, бережно хранить в памяти все ошибки и  недостатки, приписывая ему свои же неудачи, – гораздо легче, чем взять ответственность на себя. Хотя бы и за свои собственные поступки. А спокойно выслушать аргументы другой стороны и постараться при этом договориться, «сохраняя лицо» друг друга, – это уже «высший пилотаж», требующий особого мужества. Не всякий способен посмотреть правде в глаза… Однако, ежели отношения окончательно зашли в тупик, – закончила она негромко, – исчерпали себя, нужно иметь смелость их прервать. Так будет честнее для всех – я думаю.