скачать книгу бесплатно
Платон Николаевич приподнимался со стула, целеустремленно и настойчиво. Лицо его приобретало цвет коммунистического флага.
– Я не один! – по-медвежьи заревел Емельянов. – Нас много! И если некоторые тут землей разбрасываться хотят, пускай зарубят на своем оченно длинном носу, что не выйдет. Не выйдет! Не успеют ничего фирмам продать. Раньше мы их… Шею свернем! На худой конец, вилы сгодятся!
– Сядь, Николаич, – приказал Бойцов – сухо, без крика, но как-то так, что Емельянов осел на прежнее место, точно сугроб под лучами жаркого солнца. – Я никак не пойму: вы что, с ума сошли? Поубивать друг друга хотите? Облегчить работу врагам?
Из опыта других хозяйств Бойцов знал: часто так выходит, что при дележе фондов колхозники образовывают два лагеря. Один – запродажу земель, второй – за их сохранение. При этом обе стороны довольно жестоко крушат друг друга. В ряде случаев ограничиваются кулачными боями. Но иногда крестьяне берутся и за оружие.
Крестьянских войн Бойцову только не хватало во вверенном ему колхозе!
– Так вот что, – резюмировал он. – Все трое слушайте внимательно и передайте остальным. Столкновения на почве конкурирующих фирм отменяются. И все другие столкновения тоже. Продажи земли не будет. Контрольный пакет документов на колхозную землю находится у меня. И я его никому не отдам, пока я председатель. Хотите – выбирайте вместо меня другого. Жду предложений.
Предложений не последовало. Смущенные, как щенки, которых ткнули носом в продукты их безобразий, но одновременно и обнадеженные, крестьяне гуськом покинули кабинет председателя колхоза. Бойцов остался один. И только теперь он облегченно перевел дыхание.
АЛЕКСАНДР ТУРЕЦКИЙ – ИРИНА ТУРЕЦКАЯ. ЛЮБОВЬ И ПСИХОЛОГИЯ
Любое длительное супружество знает периоды упадка и подъема. Это Александр Борисович Турецкий изучил на собственном многолетнем опыте. Бывало, что любвеобильный Саша ударялся в амурные авантюры на стороне, и Ирина Генриховна упрекала его в том, что он холоден с ней; случалось, наоборот, что Ира ни с того ни с сего охладевала к мужу и тогда уматывала от него к родной тетке, в Прибалтику или создавала такую нервозную, сыплющую искрами атмосферу, что Саше с дочкой хотелось бежать из дому куда глаза глядят… Все это было Александру Борисовичу не в новинку; все это он пережил и, с гордостью может сказать, ни разу не забрался в те области, где человек менее выдержанный довел бы дело до развода. Просто, вопреки всем приключениям на стороне, он не забывал, что Нинка – его единственная любимая дочь, а Ирина – та единственная любимая женщина, с которой он хотел бы прожить всю жизнь до старости и смерти. Но прежде чем настанет смерть – а куда от нее денешься? – супруги Турецкие отхватят у жизни немало отвязных забойных минут. И так обычно и бывало. После периодов ненастья солнце, всходившее на семейном горизонте, светило так ослепительно, словно в мире перестали существовать неприятные тени. В его теплых лучах любовь с Ириной доставляла Саше особенное удовольствие… Этот фактор в значительной степени способствовал сохранению их брака.
А что сейчас творится с Ириной Генриховной, изученной, казалось мужу, до мельчайших подробностей, сам черт не разберет. Вроде супруги Турецкие не ссорятся, вроде Александр Борисович с изменами давно завязал… И Нинка, успокоенная, что у родителей все в порядке, отбыла на отдых к бабушке в Юрмалу. А вот поди ж ты, Иринина многогранная личность обернулась к Турецкому совершенно новой, неожиданной стороной.
Началось все с этой стервы Надюшки… Да, да, Иринина подруга принадлежала к той категории закадычных подружек, которых недовольные мужья обычно метят наименованием стерв. Вот и эта – безбытная, бесполо одетая в широкие брюки и уродующий фигуру пиджак, вместо прически – три волосины, и те засаленные, пальцы пожелтели от сигарет, голос – громкий, безапелляционный… Своим безапелляционным голосом она провозгласила в один роковой вечер (дамские посиделки происходили на кухне, но Александр Борисович в соседней комнате различал каждое слово):
– А я, представляешь, Ир, записалась на курсы психологии. С Димкой в последнее время трудно стало, ну, ты меня понимаешь, совсем от рук отбился…
Ситуацию в семье Надюшки Александр Борисович представлял и поэтому от всей души, проявляя мужскую солидарность, желал ее несчастному сыну Димке окончательно отбиться от мамашиных рук. Мало того что Надюшка, руководствуясь своими представлениями о свободе, прогнала в свое время Димкиного отца, мужика смирного и работящего; мало того что со своими командировками и курортными похождениями в поисках «настоящей любви» надолго бросала ребенка дома одного; так она сейчас, когда Димка вырос и приобрел (скорее вопреки, чем благодаря матери) дефицитную, хорошо оплачиваемую специальность, высасывала всю его зарплату, беззастенчиво тратя ее на свои прихоти… на всякие курсы, чтоб им провалиться! Что еще в очередной раз придумала эта баба-яга?
– И ты представляешь, сколько я интересного узнала? Нет, ты не представляешь! Оказывается, у человека уйма побуждений, о которых он ничего не знает. Ну, просто не хочет себе признаваться, потому что считает эти желания запретными. Но все равно они прорываются и, если их не удовлетворить, доводят до невроза. Ну, невроз – это же болезнь современности! Неврозами страдает больше людей, чем гипертонией. Все мы несостоявшиеся невротики. Или…
– Или – что? – полуобморочно спросила Ирина. Примерно так, точнее Турецкий не расслышал: в отличие от Надюшки, супруга не любила повышать голос, делала это только на работе, в Гнесинке, и то по необходимости.
– Или – состоявшиеся невротики. Только и всего! Я тебе, Ира, крайне советую ознакомиться с основами психологии. Поверь, это жизненно необходимо. Лично я пришла к выводу, что десятки лет жила, как слепая. Зато теперь для меня открылись новые горизонты…
Ирина Генриховна снова лепетнула что-то, невнятное для Турецкого.
– Нет проблем! На курсы ходить никакой необходимости, знаю, со временем у тебя туго. Нам рекомендовали полезные книги, я кое-что уже купила, охотно поделюсь с тобой. Я знаю, как тебе нелегко с твоими оболтусами-студентами… и с твоим чурбаном… молчу, молчу! Лично я всегда считала, что он тебя не стоит. Как вы умудрились прожить вместе столько лет?
Александр Борисович сдвинул брови и оскалил зубы на манер японской маски, изображающей свирепого духа; благо видеть старшего помощника генпрокурора никто не мог. До чего же их, то бишь стерв, раздражает чужое семейное счастье! Из кожи своей проникотиненной готовы выскочить, чтобы разубедить подруг в том, что они счастливы, а если повезет, то и разрушить чужую семью. Причем мотивируя это, как всегда, наилучшими соображениями…
Надюшка горазда была обещать и не исполнять обещанное. Однако свое обещание относительно психологической литературы она сдержала. Квартиру Турецких заполонили книги, принесенные Надюшкой и – позднее – купленные самой Ириной, которая не на шутку заразилась Надюшкиным увлечением. То на кухне, то в ванной, то в сумке для продуктов Александр Борисович то и дело натыкался то на Берна, то на Карнеги, то на критику Карнеги, то на старину Фрейда, прародителя их всех, то – просто и мило – на учебник психиатрии для медвузов. Нет, только не надо думать, будто Турецкий считал психологию и психиатрию лженауками! Читывал он и «Психологию для криминалистов», и другие занятные книжицы, некоторые из них даже дома держал и, кстати, отметил, что жена добралась и до них… В сущности, самое разумное, что он мог сделать, – это поддерживать разговоры с женой на интересующую ее тему. Кое-что из своей практики он бы ей рассказал, а в ответ наверняка она бы с ним поделилась тем, чего он не знает. И в семье снова воцарился бы мир и покой.
Однако Турецкий избрал другую линию поведения, о которой вскоре пожалел, но инерция оказалась сильнее его. Он демонстративно кривился, натыкаясь на психолого-психиатрические книги. Когда Ирина начинала ему за ужином демонстрировать свои познания в этой области, он, перебивая ее, спрашивал, что нового в музучилище имени Гнесиных. Ирина дулась, замолкала. Секс помогал восстановить отношения, но лишь до следующей стычки. Кроме того, в рассерженном состоянии Ирина неохотно поддавалась на заигрывания мужа, а это уже никуда не годилось…
«Почему я так поступаю?» – спрашивал себя Александр Борисович. И в который раз отвечал: из-за Надюшки. Для ответа на этот вопрос не надо было иметь кандидатскую степень по психологии. Глупо, но это так. Сами по себе психология с психиатрией его не раздражали, но от Надюшки, он уверен, не могло исходить ничего хорошего.
Но однажды он не выдержал и спросил у Ирины, зачем ей вся эта мутота нужна? Ответ поразил его.
– Глупый, – ответила жена, – чтобы быть ближе к тебе. К твоим заботам.
Такой ответ стоил много. И при чем здесь стерва Надюшка?..
МАРГАРИТА ГАНИЧЕВА – БОРИС БУТРАКОВ. СЕМЕЙНАЯ ИДИЛЛИЯ
– Марочка, тебе чего – шампанского? – спросил Бутраков, точно официант склоняясь над ней с наброшенным на руку полотенцем.
– Ну его, это шампанское, Боря, – улыбнулась Маргарита Николаевна, погруженная в пуф современной формы, напоминающий полупустой мешок с сыпучим содержимым. – Лучше красного вина.
– Отлично! Тогда нам обоим.
Бутраков, возглавлявший одну из первых в стране нефтяных компаний, имел возможность водить жену в ресторан каждый день. Но предпочитал устраивать праздники на дому: никого, только ты и я, одни во всей вселенной. Предпочитал, разогнав домработниц, прислуживать за столом, проявляя галантность в отношении любимой женщины. Только готовил изысканные блюда, разумеется, не он, а повар – худощавый представительный мужчина с усиками-щеточкой, который в белом халате и колпаке выглядел хирургом, а в элегантном сером костюме – искусствоведом. Повар стажировался в парижском ресторане «У Максима», репутация которого не требует лишних слов; во всем, что касается эксклюзивной еды, на него можно было положиться. А вот подбор вина повару не доверялся – в роли сомелье Бутраков предпочитал выступать опять-таки сам. Ну и выслушивать пожелания жены, естественно.
Слегка откинув голову, Маргарита вбирала ртом восхитительные капли красного вина, а глазами – Бутракова, который, отложив на край стола полотенце, а вместе с ним – имидж официанта, незаметно очутился на соседнем с ней мешотчатом пуфике. Внешность у Бутракова не сказать чтобы притязательная: прямо скажем, не герой-любовник. Толстый, абсолютно лысый, без единого волоска на голове. Даже глаза какие-то лысые, без бровей, с малозаметными поросячьими ресницами. Нос – лежачая картофелина, состоящая из трех долек. А тем не менее, судя по интернет-опросам, входит в десятку самых привлекательных мужчин России. Маргарита Николаевна готова предположить, что привлекает в нем этих обездоленных женщин, подавших за него голоса: мечта о настоящем мужике. Большом, хозяйственном, слегка неотесанном – в русском мужике это не порок, – зато надежном. И ласковом. Даже его фамилия соответствует его сути: некрасивая, но крепкая и, тем самым, притягательная… И как ни смешно, они правы. Маргарита Ганичева не думала об этих его качествах, когда она, глава имеющей солидную репутацию фирмы, выходила за него замуж: думалось, для них обоих это будет брак по расчету. Оказалось, все не так просто… И пускай они, по привычке и для удобства, живут большей частью раздельно (бизнес, бизнес, круглосуточные хлопоты, что поделать!), зато их встречи исполнены значения. Бутраков на шестнадцать лет старше ее, однако руки у него молодые. Эти с перетяжками, пухлые, жиром налившиеся в сосиски пальцы умеют так нежно прикасаться к щекам, так требовательно теребить груди, так властно разводить бедра…
Подождем. С этим – подождем. Нынешним вечером он будет ей мужем, и она получит от него все, что способна хотеть женщина от мужчины. Но в данный момент Бутраков для нее – партнер, владеющий некоей информацией, и все, чего она хочет в данный момент – получить информацию.
– Борик, – отстраняясь от щекочущих прикосновений Бутракова, прошептала Маргарита Николаевна, – а ты узнал, что я тебя просила?
– Какая ты корыстная, Марочка, – гигантским котом-баюном промурлыкал Бутраков, пододвигаясь к жене вместе с пуфом.
– Борик, ну ты же сам деловой человек, нам легко друг друга понять…
– Мара, нутыже выпей еще вина. Хорошее ведь, а, винишко? Ты только представь, сколько я коньяка вбухал в областную администрацию, прежде чем они раскололись, кто стоит на твоем пути!
В заплывших жиром глазках Бутракова юлило и искрилось приветливое лукавство. Он скажет, ну конечно, скажет, что за люди ставят палки в колеса «Подмосковью-агро», – куда он денется. Но сначала предпочитает помучить, подразнить. Его всегдашняя манера обращения с женой, как и с конкурентами! И, поддерживая игру, Маргарита Николаевна застонала:
– Бо-орик, какой же ты недобрик! Давай поскорей покончим с этим вопросом и расслабимся.
– А ты сейчас расслабляйся, Марочка. Чего тебе не хватает? Драгоценный муж рядом, вино ароматное, еда превосходная… Положить тебе уточки?
Маргарита Николаевна с энтузиазмом накинулась на шафранно-желтый фрагмент утиного мяса с гарниром из пестрой смеси овощей – кажется, там преобладали баклажаны; одернув себя, принялась есть медленно, тщательно пережевывая, надолго задерживая пищу во рту. Она постоянно ловила себя на этой нехорошей жадности – и мысленно укоряла: это же просто неприлично так набрасываться на еду! Доводы разума не помогали: стоило только Ганичевой, даже не будучи голодной, увидеть перед собой тарелку, полную аппетитного содержимого, она ощущала дикий нутряной позыв опустошить ее целиком и хлебом подлизать донце. Отсюда и проблемы с весом, ничего удивительного.
«Когда у меня это началось? – допрашивала она себя. – В молодости я ведь ела, как птичка: мама постоянно напоминала, что для того, чтобы хорошо учиться, мозгу нужны калории. Одолеть тарелку супа целиком – это был для меня подвиг… Бизнес – вот в чем загвоздка! Все началось с фирмы – именно тогда я начала есть больше, чем требуется. Бизнес меня сделал жадной. Бизнес меня приговорил к постоянному щелканью челюстями. Бизнес меня научил хватать то, что само в руки идет – а то потом не будет… Бизнес, все бизнес!»
Но, вопреки этому саморазоблачительному диагнозу, Маргарита Николаевна не собиралась расставаться с бизнесом. Без него она, допустим, была бы на пять – десять килограммов худее и, опять-таки допустим, в десять раз счастливее, но такое счастье ее не прельщало. Разве станешь счастливее, расставшись с собой? А «Подмосковье-агро» – это она. Та же самая она, только опредмеченная, овеществленная в документах и сельскохозяйственных угодьях. И – проклинайте ее, зовите Щучкой, хищницей, как угодно – разве ее деятельность, пусть иногда с нарушением нелепых российских законов, не приносит великолепных результатов?
– Понимаешь, Борик, – после двух бокалов вина и утки с пюре из баклажанов Маргарита Николаевна в самом деле расслабилась и стала разговорчивой, – на Подмосковье ведь жалко смотреть. Даже хотя бы когда едешь на машине мимо деревень, – до чего противно, что все вокруг такое серое, заброшенное, сплошные развалюхи, горы мусора, кое-где чахлая зелень… Земля из рук вон плохо используется! Хорошо еще, если процентов на тридцать, а то бывает и меньше. Если за все это взяться по-настоящему, земля перестанет быть убыточной, начнет приносить прибыль. Но только нужно все изменить, понимаешь, всю систему! Вместо колхозов – фермы, техника должна быть принципиально другой… С колхозными алкоголиками это невозможно. Они от рождения потребители. Они привыкли смотреть в рот государству, а чтобы приложить руки к своему обеспечению, – да они скорей помрут! Нет, надо все ставить на новые рельсы…
– Мара, ты у меня умная, как Эйнштейн и Збигнев Бжезинский, вместе взятые, – посмеивался Бутраков. Его масленые, румяные, лоснящиеся от жирной пищи губы потянулись к губам Маргариты Николаевны, но та успела отпрянуть. Ей очень хотелось отпрянуть грациозно, но не удалось, и она едва не рухнула с пуфика, отсутствие спинки у которого начинало ей здорово досаждать.
– Борик, нет! Рано, шалунчик. Сначала ты мне скажешь, что за такой-сякой обработал областных бюрократов, которые теперь ворожат ему, а не мне.
Шумно вздыхая, словно поддался давлению превосходящих сил (снова наигрыш), Бутраков отправился за своим портфелем, таким же полным и глянцевитым, как он сам. Долго копался, извлекая оттуда одну бумагу за другой. В это время Маргарита Николаевна, облокотясь на стол, без стеснения воздавала должное искусству кудесника из парижского «Максима». Ее желание исполнялось, и она подкрепляла миг душевного торжества телесным удовольствием.
– Вот, Марочка, твой Борик раздобыл тебе письмецо. Почитай, гусенька, комментарии излишни.
Зеленые глаза Маргариты Николаевны дотошно забегали по строчкам. Быстрее, быстрее, еще быстрее… в преддверии неизбежного имени… Стоп! Ганичева передернулась, словно наступила на колючку босой ногой в ночной темноте. Что-то неожиданное подкарауливало ее в этой бумаге – более того: что-то, чего она никак не могла ожидать. Выражение лица у нее стало, словно у ребенка, которого зло и незаслуженно обидели… Видно, что первым ее порывом было отбросить бумагу, может быть, разорвать. Но она продолжила чтение, пересиливая себя.
– Спасибо, Борик, – отложив документ, произнесла Ганичева так, словно бумага принесла ей не боль, а удовольствие. – Я всегда знала, что ты единственный человек, на которого я могу положиться.
Бутраков, без ложных сомнений, кивнул. Он тоже так считал. Он считал себя одним из немногих в мире людей, на которых можно положиться.
– Дочитала, Марочка? Ну и ладно, не думай больше об этом. Люди приходят и люди уходят, как говорится… Вставай: на этих мешках сидеть – спина устает. Перейдем-ка лучше в постельку…
Деловые отношения: секс в обмен на информацию. Снова бизнес. Всюду бизнес. На этот раз, по крайней мере, медово-сладкий бизнес…
Маргарите Николаевне секс с мужем доставлял удовольствие. Как правило. Но не сегодня. Мелькнувшего во время ужина полового возбуждения как не бывало, давление объемистого бутраковского живота на ее переполненный желудок вызывал дурноту, казалось, ее вот-вот стошнит. А нужно было еще, терпя тяжелую бегемотовью возню мужа, истомно стонать, вскрикивать, притворяться: не получив ожидаемой реакции со стороны своей Марочки, муж мог после спросить, в чем дело. А Маргарита Николаевна не имела права сейчас говорить, в чем дело. Ни кому-либо другому, ни – тем более – ему. Потом, рано или поздно, возможно, возникнет такая ситуация, что придется сказать. Но сейчас вокруг имени, названного в переданном письме, и вокруг жизненной эпохи, которую символизировало для нее это имя, простиралась стеклянная зона молчания.
Это молчание слегка надтреснулось на следующий день с утра, когда Маргарита Николаевна снова вызвала к себе Грибова. Сергей Геннадьевич выглядел невыспавшимся, зато пылал энтузиазмом:
– Маргарита Николаевна, дело в шляпе! Я провел солидную работу, поднял старые номера альманаха, переговорил с журналистами, на какие темы мы собираемся представлять информацию в ближайших номерах, и выяснил, что, скорее всего…
– Не нужно, Сергей Геннадьевич, – устало махнула рукой в его сторону Ганичева. Обычно начальницу «Подмосковья-агро» ночи любви наделяли возвратом молодой красоты, но сегодня она выглядела хуже обычного: серая какая-то, будто ее из пыли вытащили. – Мне все известно. Это Андрей Акулов, глава «Русского земельного фонда».
АЛЕКСАНДР ТУРЕЦКИЙ. СТАРТ ПРОКУРОРСКОЙ ПРОВЕРКИ
Итак, работа Генпрокуратуры на земле началась! Внешне она ничем не напоминала не к ночи будь помянутую обязаловку советских времен, когда квалифицированных специалистов посылали на уборку урожая, но по уровню мороки ее, пожалуй, перевешивала. Константин Меркулов организовал прокурорскую бригаду под руководством Александра Борисовича Турецкого. В нее вошли прокуроры и следователи различных подразделений Генеральной прокуратуры. Всего в группе Турецкого оказалось восемь сотрудников. В каждой из областных прокуратур к нему присоединилось по два сотрудника, прокуроры отделов. Каждому из участников группы Турецкий определил круг вопросов, подлежащих проверке и выяснению.
Сразу следовало определить для себя основное в этой прокурорской проверке: Турецкий и его команда вовсе не собирались расследовать конкретные уголовные дела и факты нарушения законодательства в земельной сфере. Этим занимаются прокурорские и следственные органы по территориальности, то есть облпрокуратуры региона. Люди Турецкого приезжали в областные прокуратуры Центрального региона и там просматривали, анализировали дела и материалы, уже собранные и процессуально оформленные сотрудниками областных прокуратур. Заглядывали они и в суды, муниципальные и арбитражные, где рассматривались дела о выявленных нарушениях земельного законодательства.
В этой работе были задействованы различные подразделения и управления облпрокуратур. Земельной проблемой занимались следственные управления, управления по надзору за выполнением законодательства (ранее это были общие отделы), управления по надзору за гражданскими делами в судах и другие подразделения системы прокуратуры.
Следовательно, именно работу областных прокуратур региона и обязана была прошерстить группа Александра Турецкого.
– Прежде всего, – объяснял Турецкий, расхаживая взад-вперед перед своими сотрудниками, – от вас требуется собрать и проанализировать сведения, касающиеся обанкротившихся сельхозпредприятий. Также следует собрать цифры и факты нарушений, допущенных при предоставлении земельных участков покупателям. Непременно нужно узнать, какие фирмы больше других скупают и захватывают земли в этом регионе…
Сотрудники слушали его внимательно, кое-кто даже чиркал в блокноте карандашом или с сумасшедшей скоростью стучал по экранчику карманного компьютера стилусом. Как обычно, сплоченная команда состояла из Поремского, Курбатова и Елагина, а также прокуроров разных управлений и подразделений Генпрокуратуры России. Многие из них ранее были незнакомы между собой, но теперь выражали полную готовность действовать в одной связке. И успешно действовать…
– Надо поинтересоваться также и выявленными уголовными преступлениями, связанными с этой проблемой, – завершил совещание Александр Борисович таким оптимистическим тоном, словно проблема уже была решена. – Одним словом, как сказал товарищ Мао, наш путь тернист, но перспективы светлые.
Светлых перспектив относительно сельскохозяйственного будущего Центрального региона подчиненные Турецкого не увидели. А вот о терниях докладывали основательно и со вкусом. Параллельно друг с другом делились полученными фактами, строили систему, делали выводы…
В общем, с точки зрения Александра Борисовича, картинка выглядела так: есть три стороны, принимающие участие в событиях по продаже земель. Низовая проблема – это крестьяне, которые продают свои земельные паи почем зря, за ничтожную цену или просто за то, чтобы от них отвязались и перестали шантажировать. В скором времени после продажи такие обезземеленные крестьяне пополняют растущую армию бомжей или кончают с собой. Это какая, извините, убыль работоспособного населения! Из курса школьной истории, преподававшейся в его время неплохо, Саша Турецкий помнил, что Англия давным-давно пережила похожую трагедию, названную «огораживание», – когда земли всеми правдами и неправдами отбирались у земледельцев и передавались под овечьи пастбища. Об этом еще говорили, что «овцы съели людей»… Но до того, что творится в современной России, средневековой Англии далеко.
Вторая сторона – районное чиновничество, в особенности низовая бюрократия. Чтобы купить землю, фирмачам необходимо заинтересовать местное районное чиновничество: администрацию, пожарную, земельную службу и прочее. Для оформления права собственности на землю требуется оформить (подумать только!) 80 документов! А это значит, что каждому из должностных лиц нужно дать положенную мзду. Уже существуют тарифы и расценки, ниже которых опускаться никак нельзя – «вас не поймут». Таким образом, 20 процентов инвестиций земельных фирм уходит на взятки бюрократам при официальном оформлении сделки. Сумма тоже немалая…
Третья сторона – это «Павлы Ивановичи Чичиковы», то есть современные оптовые покупатели. Как и герой поэмы «Мертвые души» Чичиков, они покупают «мертвятину». Только не людей, не «мертвые души» – этот промысел устарел. Они покупают земли, «мертвые земли» – вот что сейчас выгодно!
– Ну и жулики! – только и успевал удивляться Александр Турецкий. Изучив и проанализировав собранные факты и дела, которые все прибывали и прибывали с каждым днем, он пришел к неутешительному выводу: в Центральном регионе заниматься бизнесом опасно для жизни!
И он был прав. Пока Александр Турецкий и его команда, зарывшись в документах, анализировали «опасные для жизни события», эти события происходили рядом с ними. В Подмосковье.
ИВАН БОЙЦОВ – РИЧАРД СМИТ. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Со взведенными нервами и мозгами, пребывающими в полном раздрае, Иван Андреевич Бойцов отправился поговорить с человеком, которого имущественные распри на территории Горок Ленинских покамест не коснулись. Членом колхоза он никогда не был, а был с самого начала свободным фермером на своем участке русской земли… Последнее звучало почти иронично, потому что человек этот был англичанином. Недовольный малостью своих наследственных территорий в Англии, он переехал в Россию, где за символическую цену – в конце восьмидесятых сельским хозяйством никто из русских заниматься не хотел – приобрел землю. А список окрестных фамилий со славянскими и татарскими корнями пополнился одной чужеродной, но простой и привычной: Смит. В переводе она означает «Кузнецов», а что касается распространенности, то Смитов в англоязычном мире, как у нас Ивановых. Ничего особенного.
Если от фамилии перейти к именам, то жену фермера Смита, Кейт, все вполне естественно звали Катей, тем более что она – статная, полногрудая, с недлинной, но толстой, небрежно заплетенной пшеничной косой – походила на русскую больше, чем отдельные коренные жительницы Горок Ленинских, у которых среди предков затесались воины Батыя. А вот относительно самого фермера с прискорбием приходится признать, что имя его – Ричард, в православных святцах отсутствующее, не прижилось на отечественных подзолистых почвах. Как его ни сокращай: и Рик, и Дик, и Рич – не идет, хоть ты тресни! Фермера Смита уважительно звали по отчеству: Джонович. Или, в просторечии, Джоныч. Дети Смитов носили международные имена Николай, Мария и София, по-русски говорили не хуже, чем по-английски, и с виду ничем не выделялись среди деревенских сверстников.
Внешне Джоныч выглядел неказисто: небольшого роста, щуплый, веснушчатый, светлая борода, кудрявые волосы свисают ниже ушей, – не то сказочный мужичок-с-ноготок, не то заблудившийся хиппи. Знаток русской литературы, Бойцов предвидел, что в старости Джоныч станет похож на шолоховского деда Щукаря. С тем отличием, что Щукарь в «Поднятой целине» – деревенский люмпен, загубивший все свои хозяйственные начинания, а Джоныч, наоборот, хозяин, каких поискать. Участок, находящийся в ведении работящей семьи Смитов, опровергал все представления о том, что подмосковные почвы не способны приносить обильные сельскохозяйственные плоды. Конечно, если обрабатывать их по науке! На деньги, выручаемые ежегодно от продаж урожая, Джоныч и удобрения закупал, и сельхозтехнику обновлял, и специальные журналы выписывал, которыми, кстати, с Бойцовым делился. А кроме того, собирался в будущем году в придачу к курам и свиньям завести страусов, только сначала посоветоваться с теми отважными русскими, которые уже адаптировали к здешнему суровому климату эту роскошную мясную птицу.
Будь на месте Джоныча свой, природный русак, ему бы уже тысячу раз пустили красного петуха в дом, подсыпали толченого стекла в машинное масло, потравили бы скотиной всходы или еще какую-нибудь гадость придумали, чтоб не богател рядом с беднотой, буржуин. Джоныча охраняла его чужеродность и в придачу к ней то усердие, с которым он старался адаптироваться на новой почве.
Бойцовы и Смиты дружили семьями, часто наведывались друг к другу в гости. Из этого общения Артур Бойцов вынес то знание повседневного английского, которым он намерен был после армии потрясти инязовских экзаменаторов. А вот с Иваном Андреевичем Бойцовым у Джоныча завязывались типично нашенские диалоги под рюмку водочки – о Западе и Востоке, о различиях между цивилизациями, о судьбе России. По-русски Джоныч изъяснялся бойко, владея всем спектром нужных слов и выражений, от агрономических терминов до матерной брани. Вот только с родом имен существительных частенько путался. Ну, невдомек было рациональному английскому уму, с какой стати неодушевленные предметы и абстрактные понятия должны делиться на самцов и самок! В особенное недоумение его приводило слово «отчизна», которое, вопреки прямому смыслу, указывающему на мужское качество, отчего-то имеет женский род. Впрочем, это как раз соответствует действительности: наша отчизна – такой необъяснимый предмет, в котором сам черт ногу сломит.
– Ваш национальная своеобразие очень сильно преувеличен, – втолковывал Джоныч другу. – Все нация имеет своя своеобразие. Английская, итальянская, это… джамен, немецкая. В Англия – шотландские, ирландские, все это очень разно. Но когда человек математик, она знает, что одна формула – тот же самая формула для Шотландия, для Ирландия, для Япония, для Зимбабве. Вот это, Иван, ведение хозяйства – одна и то же формула для Англия и для Россия. С поправки, с коэффициент, но формула одна. Надо знать общее формула и уметь по нему считать. Правильно считать – деньги есть, неправильно – денег нет. Как ты думаешь, Иван?
– Джоныч, при всем хорошем моем к тебе отношении, ты не прав, – возражал Бойцов. – Формула может быть одна, а вот условия, в которых ее применяют, совсем разные, и получается у нас не правильное значение, а кукиш с маслом. Вот, например, формула воды везде «аш два о», и в России, и в Австралии. А тем не менее у нас вода, всасываясь в трубу, движется по часовой стрелке, а в Австралии – против часовой. Кто там побывал, рассказывали, сами видели. Как ты это из формулы выведешь?
– Слабое пример, – не соглашался Джоныч. – Один формула – химия, другой – физика. Физика определять вращение воды, не химия. Надо взять правильное. Надо правильное считать и получить не кукиш с маслом, а деньги. Русские отвыкали считать по правильный формула, потому что при Советских Союзах один формула было для вся: не социология, не психология, не экономика, а один формула – политика. Политика приказывал – экономика говорило: «Готов!» А ничего не был готов. И считать по другие формула оту… отучивали, потому что все был политика и для всего. Но русские снова научится считать. И быстро. Я верю.
В финале их споров каждый оставался при своем мнении, что подкреплялось опорой на собственный опыт: Смиты примером доказывали, что формулы экономики и сельского хозяйства отлично действуют и в России, а Иван Андреевич, устало разводя руками после очередного столкновения с загадочной русской душой, приходил к выводу, что эту душу не изъяснить никакими формулами. Скорее, это она любую ценную формулу затопчет в родимую проселочную грязь и не заметит, потому что будет в это время глядеть в небо с детски-святой придурковатостью.
Сегодня дискуссия в стиле «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места им не сойти» отменялась. Хотя Джоныч, тащивший свиньям ведро съестных отбросов, не прочь был ее возобновить:
– А, Иван! А я тут думал-думал крепко и надумал, что Иван Ужасный было первая на Руси политик среди экономика…
«Иваном Ужасным» он, в буквальном переводе с английского («Ivan the Terrible»), продолжал называть Ивана Грозного.
– Не время, Джоныч, – хмуро перебил его Бойцов. – Тут у нас скоро такие ужасы пойдут, что будет нам всем не до истории с географией.
– Какой ужасы, Иван?
– Вот об этом нам и надо потолковать. Только подальше от Кати и твоих ребятишек. Не будем их пугать раньше времени.
Тут же, возле свиней, которые, тотчас зарывшись по уши в отбросы, издавали удовлетворенное «хро, хро», Бойцов обрисовал ситуацию, какой он ее видел. Пару раз Джоныч порывался что-то спросить или дополнить, но мужественно наступал на горло собственной песне. Полминутная тишина после того, как Бойцов закончил, подчеркнула серьезность сказанного.
– Я слышал, что богатые покупает земля, – тщательно подбирая слова, сказал Джоныч, – но не знал, что так плохо и нечестно все. Ведь есть закон…
– Нашим богатеям закон не писан. Кто мы для них? Вот такие же свиньи. С той разницей, что они нас не кормят, только режут.
Бойцов, просунув ногу сквозь загородку, почесал носком сапога пятнистый бок ближайшей свиноматки. Та испустила звук утробного блаженства. Да-а, зная, что тебя скоро поведут на убой, начинаешь как-то сочувственно относиться к этим примитивным существам… Кстати, не таким уж примитивным: Проша в популярном журнале вычитал, что по интеллекту свинья стоит лишь одной ступенью ниже обезьяны. При этом крайне редко человек видит в свинье интеллект, чаще – сало… Так что не слишком обольщайся насчет своего ума, Иван Андреевич.
– Иван, надо обращаться в полиция. Я знаю наша полицейский…
– Это Егорыч? Старлей Гаманюк, что ли? Я «эта наша полицейский» знаю подольше тебя. И я к нему уже обращался. И что же, по-твоему, эта наша сволочь полицейский мне сказала? Что у нее – фу, черт, у него – дети, а потому он просит по таким вопросам его не беспокоить. И к его начальству идти не посоветовал: говорит, у Акулова все куплены.
– Едид его мазер! – не без русской лихости присвистнул Джоныч. – Но, Иван, я не верю. Полицейский не должен корруп… коррумпироваться. Если полицейский поймается в коррупция, он лишится зарплата, по увольнении он лишится пенсия – он останется голый-босый!
– Это у вас, за рубежом, так. У вашего полицейского зарплата и пенсия такие, что их в самом деле страшно потерять. А наш милиционер – он уже и есть голый-босый. Поэтому терять ему нечего, кроме своих цепей, и он продается при первой же возможности. И так на всех уровнях, сверху донизу.
Англичанин подавленно замолчал.
– Я не затем пришел, Джоныч, чтоб на тебя тоску нагонять. Я предупредить пришел. Если один из этих хищников подгребет под себя колхозные земли, следующий на очереди – ты. Не бойся, но пойми, с кем имеешь дело. Они тебя вынудят продать ферму по заниженной цене…
– Не вынудят, – твердо ответил Джоныч, сжимая рукоятку вил так, словно из нее можно было выстрелить в невидимых вымогателей.
– Ну, может, ты и прав: меня же вот пока не вынудили. Но будь осторожен. Поставь себе на участке охранную сигнализацию, что ли, чтобы завыла в случае чего. Не думаю, что их это напугает, но хоть тебя предупредит. Дети опять-таки… Я понимаю, за детьми не уследишь, мой Прохор тоже озорник – оторви да брось… Но ты постарайся им внушить, чтобы особенно по окрестностям не шатались: только в школу и домой. Может, тут скоро местная война начнется: крестьяне мои тоже не собираются за здорово живешь свои земли отдавать.
– Если начнется, Иван, предупреждай мне. Я буду вместе.
«Почему бы и нет?» – подумал Бойцов. Тощий Джоныч силачом не выглядел и снайперски стрелять, насколько известно, тоже не умел, однако в нем чувствовалось спокойное достоинство человека, уверенного в своем праве отстаивать землю, которая принадлежит ему, на которой он живет и трудится. В колхозниках «Заветов Ильича» это достоинство отсутствовало. Объединившись, они представляли бы собой силу, способную противостоять бандитам, но, разрозненные, были слезливы, суетливы, больше злились не на пришлых захватчиков, а на соседей, с которыми постоянно сводили какие-то застарелые счеты, и завершалось все тем, что, дескать, мы все равно ничего поделать не сможем, нас не спросят, все уже решили без нас… А какими им быть, скажите на милость, если они привыкли, что все действительно решается без них? Если территорию такого гигантского государства, как Советский Союз, разрезали вкривь и вкось, раскромсали по живому, не спрашивая разрешения у населявших его людей, то станут ли церемониться с их крошечными участками?
