скачать книгу бесплатно
– Через какое?
– Я вам русским языком говорю: через некоторое.
– Я здесь торчу уже час!
– Послушайте, – наконец разозлился Грязнов, – вы наверняка уже знаете, что произошло. Убит ваш коллега. Между прочим, тоже обладавший неприкосновенностью! И что, спасла она его, неприкосновенность эта? А? И вас может не спасти!
Это он, конечно, перегнул палку. Однако безапелляционная угроза Грязнова неожиданно подействовала. Депутат как-то сник, повернулся и отошел к стене. Сел на стул, откуда испуганно поглядывал на нас, держась за сердце.
Народу в гостинице, судя по всему, было немало. Я вздохнул, глядя на эту разношерстную толпу. С каждым из них нужно будет переговорить, кое-кого подробно допросить, сравнить показания, установить степень их истинности и достоверности, потом проанализировать, свести воедино… Короче, работы – непочатый край.
– Ну что, Саша, пойдем посмотрим, как там дела у моих ребят…
Двери номеров были раскрыты настежь. Светло и пусто – только кое-где группками стояли взволнованные горничные и кастелянши, шушукались и испуганно поглядывали на нас. Мы с Грязновым поднялись на второй этаж, потом на третий. И когда подошли к лестнице, чтобы подняться на четвертый, сверху сбежал один из оперативников.
– Нашли, Вячеслав Иванович! – воскликнул он, завидев своего шефа.
– Тихо ты! – проявил строгость Грязнов. – Докладывать надо по форме.
Но все– таки почти побежал в указанном направлении. Ну и я за ним.
Посреди комнаты нелепо возвышался шкаф, ковер на полу сбился, и все это придавало комнате очень неуютный вид. Хотя в гостиничных номерах, особенно у нас, ни о каком уюте говорить не приходится. Это я вам авторитетно утверждаю. Конечно, администрация пыталась как-то скрасить казенную обстановку – японский телевизор, светлые обои, на стене репродукция картины «Грачи прилетели», этот самый ковер… И все равно находиться здесь было некомфортно.
На месте отодвинутого шкафа, на полу, лежала небольшая короткая винтовка. Сверху был прикреплен мощный на вид оптический прицел. Таких винтовок я в жизни не видел. Скорее всего, она была сделана на заказ.
– Вот и орудие убийства! – как-то без энтузиазма воскликнул Грязнов.
Я все понял. Тот факт, что убийца оставил винтовку на месте преступления, сам по себе говорил о многом. Это действительно профессионал – раз. Что убийство, скорее всего, заказное, хорошо оплаченное, иначе дорогую складную винтовку с оптическим прицелом он бы так просто не оставил, – это два. И еще одно, самое печальное, – раз это заказное убийство, значит, шансы найти убийцу резко снижаются. Вот почему Грязнов ничуть не обрадовался находке.
– А винтовочка-то не серийная, – сказал я, взглянув на орудие убийства.
Грязнов согласно кивнул:
– Явно тут Кулибин какой-нибудь постарался.
– Эх, богата наша земля талантами!.. – подхватил я.
Грязнов нахмурился:
– С одной стороны хорошо то, что, если есть такой мастер, то это наверняка не единственное его произведение. Может, похожее оружие проходило по другим делам? А с другой стороны плохо – убийца бросил дорогую складную винтовку, хотя мог ее унести, так же как и внес…
– А кто тебе сказал, что он мог это сделать? – возразил я.
Грязнов покачал головой:
– Ладно, Слава, не расстраивайся. Еще не вечер. В конце концов, кто-нибудь в этой гостинице наверняка должен был его видеть. Кстати, кто живет в этом номере?
Горничная с готовностью ответила:
– Никто.
– А ключ?
– Ключ у меня, а еще один – у завхоза. Как положено. Но вы не подумайте, товарищ начальник, никто его взять не мог.
И она сдвинула брови, выражая тем самым непреклонную решимость охранять вверенные ей ключи даже ценой собственной жизни.
Я ничего не ответил. Видели, сталкивались… На самом деле, нет ничего проще, чем добыть ключ у горничной. Для этого, как говорил Остап Бендер, есть четыреста сравнительно честных способов.
– Ну а вы не видели кого-нибудь подозрительного, чужого? – хватался я за стремительно ускользающие у меня из рук ниточки.
Та опять покачала головой:
– Нет, товарищ начальник, не было никого.
– Можете называть меня Александр Борисович. Ну а что, за весь вечер вообще никто не проходил?
– Как же, проходили. Жильцы проходили, товарищ начальник…
Я вздохнул и вышел из номера, где уже вовсю трудились эксперты-криминалисты – осматривали ковер, наносили на плоскости мебели и ручки дактилоскопический порошок… Только наверняка зря все это. Если был профессионал – а это наверняка профессионал, – никаких следов он не оставил.
Ни одна из опрошенных нами горничных тоже не заметила ничего подозрительного.
– Ну что, Слава, какие будут выводы? – спросил я Грязнова после экспресс-опроса горничных.
Слава молчал.
– Ну ладно, тогда я скажу. Горничные не видели никого подозрительного, потому что он просто-напросто мимо них не проходил.
Грязнов нахмурил лоб, что свидетельствовало о его напряженной мозговой деятельности.
– То есть ты хочешь сказать…
– Именно. Убийца прошел по служебной лестнице.
Я посмотрел на часы. Со времени убийства прошло немногим более часа.
– Он вошел на этаж по служебной лестнице незаметно – ведь горничные сидят за углом, – потом прошел к номеру, открыл его, сделал выстрел, вышел, запер дверь и удалился тем же путем.
– Куда? – спросил Грязнов.
– Что куда? – не понял я.
– Куда удалился? Ведь тревогу подняли через минуту. Заблокировали все выходы из гостиницы через три. Конечно, за три минуты скрыться можно, но трудно. Согласен?
– Во-первых, три минуты – это не так мало. А во-вторых, знаешь, что бы я сделал на месте убийцы?
– Что?
– Позаботился бы о запасном выходе.
Надо сказать, что мы уже подошли к служебной лестнице и миновали небольшую дверь.
– Ну что ж, Турецкий, это логично. Но не забывай, что это центр Москвы. Здесь все охраняется будь здоров. И гостиница эта строилась именно так, чтобы можно было в считанные минуты заблокировать все выходы. И запасные, и все остальные.
– А это мы сейчас проверим.
На лестнице было темно и пахло плесенью. Откуда-то снизу тянуло холодным воздухом. Мы спустились на этаж ниже. Точно такая же дверь вела в точно такой же гостиничный коридор. Зато за следующей дверью, этажом ниже, нас ждал сюрприз – мы вышли в холл, дверь из которого вела в ресторан.
– Кстати, – сказал Грязнов, – ресторан имеет отдельный выход.
Мы вошли в огромный зал. Как ни странно, он был полон. Большинство столиков занимали люди, которые, правда, не ели, а с тревожными лицами что-то обсуждали. Или просто молча сидели.
К нам сразу же подбежал взволнованный метрдотель. То есть не к нам, а к Грязнову. На меня он, кажется, даже внимания не обратил. Дело в том, что я был одет точь-в-точь как он – черный смокинг, бабочка… Видимо, он принял меня за коллегу. А вот Грязнов – другое дело. Его мундир сразу вызывал уважение.
– Товарищ милиционер… – обратился метр к Славе, – скажите, что мне делать? Люди начинают волноваться. Понимаете, они зашли поесть, отдохнуть, а их тут держат уже больше часа. – Он наклонился и конфиденциально добавил: – А у нас тут, между прочим, депутаты.
– Мы вам хотим задать несколько вопросов, – обратился к нему Грязнов, явно игнорируя слова метра, – скажите, не было ли сегодня каких-нибудь необычных, подозрительных посетителей?
Метр изумленно воззрился на него.
– Что значит – подозрительных?
– Ну, к примеру, беспокойных, нервничающих, с необычными вещами, или что-то в этом роде?
Метр пожал плечами:
– Нет. Вроде нет. Знаете, ресторан большой, за всеми не уследишь. Вон какой зал огромный. Но, кажется, все как всегда. Никто не ушел не заплатив, никаких жалоб не было. Я даже не знаю…
Он развел руками.
– А может, кто-то выходил надолго?
– Знаете, практически все наши посетители выходят. В туалет, знаете, руки помыть, покурить, просто поболтать, с кем-нибудь встретиться. Причин много. Постоянно взад-вперед ходят…
Тут подошел один из помощников Грязнова:
– Все обыскали. Больше никаких следов. Паспортные данные всех, кто был в гостинице, записали. Вячеслав Иванович, может, отпустить народ? Волнуются…
Грязнов вздохнул:
– Ладно, Карасев, отпускай.
– Может, и из ресторана отпустите? – вмешался метрдотель. – У них тоже паспорта проверили.
Карасев взглянул на Грязнова. Тот кивнул.
– Граждане, – радостно провозгласил метр на весь зал, – просим извинения, вы все свободны.
К выходу потянулся поток людей.
У всех были недовольные лица. Многие смотрели на нас с неприязнью. То есть на Грязнова и его помощника – меня они принимали за одного из официантов, видимо. Так что в данном случае мой смокинг оказал мне хорошую услугу.
Народ был разный. Несколько групп иностранцев, которые, похоже, так и не поняли, что произошло. Бизнесмен с женой. Какая-то молодежь. Взлохмаченный человек в жарком костюме и с портфелем. Депутат… Вернее, депутатша… нет, депутатка… В общем, женщина-депутат. В отличие от других у нее вид был скорее безмятежный, чем недовольный. Знаете, если бы не обстоятельства и не депутатский значок на лацкане ее делового костюма, я бы, пожалуй, познакомился с ней. Что-то в ней было притягивающее. Она скользнула безразличным взглядом зеленых глаз по мундиру Грязнова, по моему смокингу и пошла дальше по своим депутатским делам…
В салоне первого класса было почти пусто. Большие красные кресла, обитые натуральной кожей, более вежливые и предупредительные, чем в экономическом, стюардессы, приглушенный шум двигателей, море бесплатной выпивки – одним словом, авиакомпания «Дельта» вовсю старалась для пассажиров первого класса.
В середине салона, у окна, за которым проплывали серые облака, сидел сухощавый седой человек в мягком вельветовом пиджаке с овальными замшевыми заплатами на локтях. На крупном носу громоздились очки в тонкой золотистой оправе. Цвет чисто выбритых щек выдавал благополучного в материальном отношении человека. Больше всего он был похож на профессора, разумеется, на американского профессора. Из какого-нибудь Принстона или Гарварда. Об этом же говорил и кожаный портфель, лежащий на соседнем сиденье, и стопка бумаг, разложенных на откидном столике. «Профессор» был погружен в их чтение.
Ослепительно улыбающаяся стюардесса подошла к его креслу и, слегка наклонив голову, спросила:
– Не хотите ли поужинать?
«Профессор» оторвался от своих бумаг и внимательно посмотрел на стюардессу. Личико ее было до того очаровательным, что он, любуясь ею, не сразу ответил.
– Пожалуй, – наконец сказал «профессор» и сгреб бумаги со столика.
– Тогда, пожалуйста, посмотрите меню, – еще более любезно улыбнулась стюардесса, протягивая ему яркую глянцевую картонку.
«Профессор» пробежал глазами текст. В меню мелькали названия: «устрицы», «икра», «морские гребешки»… «Профессор» подумал и отдал картонку обратно:
– Принесите что-нибудь мясное. И без этих морских деликатесов.
Стюардесса, все так же ослепительно улыбаясь, кивнула и прошествовала по салону. Казалось, у нее просто не существует другого выражения лица.
«И когда ее положат в могилу, она будет все так же улыбаться», – вдруг пришло в голову «профессору». Он уже было начал представлять себе гроб, в котором в обрамлении белых и красных цветов лежит улыбающаяся стюардесса – в форменной одежде, фетровой шапочке-таблетке и даже с меню в руках.
«Нет, – оборвал он свои мысли, – тебе, во всяком случае, увидеть это случай не представится. Ты умрешь первым. Сначала ты, а потом уж она. И вообще что за стивенкинговщина!»
И когда стюардесса пришла во второй раз, везя за собой тележку с обедами на пластмассовых подносах, он даже не поднял головы. Молча взял поднос и приступил к еде.
Эдик Кипарис родился ровно пятьдесят пять лет назад, в тревожном сорок третьем году. Рождение ребенка во время войны, даже в более или менее спокойной Москве, – просто безумие. Это понимали все, и в том числе мать Эдика, Софья Николаевна Кипарис. Но до того ли было, когда Владимир Кипарис, будущий отец Эдика, гвардии капитан танковых войск, пропахший порохом, увешанный боевыми наградами, получил краткосрочный отпуск домой, как сказано было в отпускном удостоверении «за проявленное мужество и в связи с присвоением очередного воинского звания». Через неделю гвардии капитан уехал, а Софья Николаевна соответственно осталась. И через девять месяцев родила сына. Несмотря на советы подруг, соседей, врачей и даже управдома.
Софья Николаевна назвала сына Эдуардом. По профессии она была врачом-эпидемиологом, и Эдуард Дженнер, первый человек, который стал делать прививки против оспы, был ее кумиром с институтских лет. Когда в загсе подозрительно глянули на Софью Николаевну (не надо забывать, что время было военное и всякое упоминание иностранных имен казалось подозрительным), она пролепетала что-то о прадедушке, в честь которого и называет сына.
Маленький Эдик рос капризным и эгоистичным ребенком. То ли мать, старательно оберегая его в военные годы от рахита и авитаминоза, слишком много внимания уделяла его маленькой персоне, то ли безотцовщина сделала его таким (гвардии капитан Кипарис погиб смертью храбрых при взятии Будапешта) – неизвестно. Однако Эдик сызмальства думал только о себе, замечал только себя и заботился только о своей персоне. Такой уж был у него характер.
В раннем детстве ему все сходило с рук – съеденные без спросу варенье и сгущенка, испорченная мебель, разбитые стекла и исцарапанная мебель. Эдик брал то, что ему было нужно, ни у кого ни спрашивая. Когда же он пошел в школу, все изменилось.
Как– то он потерял ручку и, недолго думая, залез в портфель соседа по парте, вынул черную ручку и стал преспокойно писать. С его точки зрения все было правильно: ему, Эдику, нужна была вещь и он ее взял. Какая разница – откуда? Однако когда его сильно отлупили за воровство, Эдик задумался. И понял, что брать нужно тихо и незаметно, а лучше чтобы тот, у кого берешь, воспринимал это как должное.
Эдик рос, он окончил школу и поступил в институт – конечно, медицинский. Пошел, так сказать, по стопам матери. Хотя Эдик был способным мальчиком, почти отличником, в сущности, он не проявлял никакого интереса к этой профессии. Но у Софьи Николаевны были кое-какие знакомые, и Эдика удалось запихнуть в институт.
Шел шестидесятый год. Три года назад прошел Всемирный фестиваль, и московская молодежь, пощупав и примерив добротные заграничные вещи, выменянные у иностранцев на матрешки и водку, уже не желала одеваться и вообще жить, как родители, воспитанные суровой сталинской эпохой. Когда Эдик попал в Первый мединститут на Пироговке, он поначалу решил, что оказался где-то за границей. По коридорам, взявшись за руки, фланировали девушки, одетые как Одри Хепберн. Проходили парни в пиджаках с широченными плечами, узких брюках-дудочках и узких галстуках. Ухо Эдика улавливало непонятные слова – «фирма», «штатский», «чува», «хилять»… Конечно, в институте было гораздо больше студентов, одетых в обычное советское тряпье. Но для Эдика, только и видевшего в своей несчастной жизни что убогую комнату в коммуналке, телевизор «КВН» с большой водяной линзой у зажиточных соседей, да «Тарзана» в кинотеатре «Ударник», впечатление было полным. Эдик опустил украдкой глаза на свой наряд и увидел потертые брюки фабрики «Большевичка», клетчатую рубашку-ковбойку с аккуратно зашитой дыркой на рукаве и грубые скороходовские ботинки из ЦУМа. Сравнение было явно не в его пользу…
Эдик понял, что у него всего два выхода. Можно было не обращать внимания на «иностранцев», засесть за учебу, стать через шесть лет высококлассным специалистом и тогда уже начать бороться с нищетой. Второй выход казался более привлекательным – завести дружбу с прикинутыми студентами и выяснить, как им удается иметь все это. И по возможности, заняться тем же. Ведь не у всех же, черт возьми, родители дипломаты, внешторговские работники или академики! Эдик так и поступил.
Первой его жертвой оказался Воха Соловьев – вальяжный молодой человек с затуманенным взором – он словно постоянно решал в голове какие-то сложные проблемы. Эдик предположил, что эти проблемы никак не касаются медицинской науки. И оказался прав.
