banner banner banner
Дать Негру
Дать Негру
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Дать Негру

скачать книгу бесплатно


…которые, конечно, в отличие от внимательных глаз Жоржа, не увидели, как под ветровку скользнули тонкие длинные пальцы – к груди, к лифчику, к душе… – и выудили из той волнительной, затененной глубины тонкую пачку каких-то бумаг. Жоржу сделалось дурно, его замутило. Сотни раз он представлял, как воровская рука ныряет в чужой карман, и все же действительность оказалась гораздо сильнее его, мнилось, тренированного представления отвратительного акта. Он остановил дыхание, чтобы затаенная тошнота не выявилась открытой рвотой. Инстинктивное желание зажать рот рукой сказалось тем, что непроизвольно надулись щеки и выпучились глаза.

Печальный господин средних лет, который за минуту до этого грустно поглядывал по сторонам и трогательно щурился, теперь, в упор, смотрел совершенно другим взглядом на Жоржа. Да что там другим взглядом! – это было уже другое лицо. Это лицо принадлежало зверю, вампиру, Сверхчеловеку, ясно показывавшему, что он, Сверхчеловек, готов в любую секунду броситься на того червя, уничтожить то беспозвоночное, которое посмело увидеть его грешок. Впрочем, какой грех! – Сверхчеловек просто добывает себе пищу. Но червям не положено этого видеть, потому что это видение, присутствие при трапезе, оскорбляет Сверхчеловека, портит ему аппетит. Отведи взгляд, молчащая тварь, и уползи в ближайшую щель! Иначе – бритвой по горлу, по носу, по глазам!..

Это было настолько ужасно и страшно, что Жорж отвел взгляд, а когда, устыдившийся своего страха, оскорбленный, вернул его на место, грустный гражданин был привычно печален и трогательно щурился, ни на кого не глядя, и медленно проходил к выходу. Остановка. Девушка виновато хлопала глупыми ресницами, извиняясь таким немым образом за оплошность, вследствие которой пришлось воспользоваться плечом незнакомого человека.

Что он должен сейчас сделать, чтобы потом не чувствовать себя соучастником преступления? Закричать: «Держите вора!»? Полезть по головам, чтобы схватить мазурика, вывернуть его наизнанку? Ведь он гораздо спортивней, наверняка гораздо сильней этого хлипкого воришки. А вдруг при том не окажется только что сворованного: вдруг он передал это подельнику, вдруг он успеет избавиться от того, что сейчас добыл, чтобы не стать уличенным? – все это известные приемы карманников. А вдруг, того хуже, все это воровство показалось, вдруг это плод уже больной фантазии? Впрочем, все эти вопросы, которые кричали в его голове, были напрасны: состояние прострации было настолько велико, что он не смог бы и пошевелить пальцем. Ему казалось, что трудно даже смотреть на мир, настолько силы оставили его. Еще немного и он впадет в состояние обморока, если это уже не обморок. Наверняка, если бы не его сидячее положение, он бы упал после всего пережитого. Вот, ему показалось, что надолго сомкнулись его веки. Он заставил себя их размежить… Автобус был полупустым. Грустного гражданина в салоне не было.

Девушка, уже сидевшая, как и прежде читала книгу. Неужели ничего не произошло? Жорж был растерян и подавлен. «Работать» сегодня он уже не мог.

Оказывается, страх, замешанный на стыде, – мерзкая смесь! Сначала она лишает сил, а в последствие оправдывает любое малодушие. Идя домой, Жорж молил бога, чтобы все, что произошло, оказалось ужасным сном, минутным видением утомленного навязчивой идеей мозга. При этом понимал, что мольба напрасна.

Он пришел домой и сразу же попытался избавиться от мерзкого ощущения моральной тошноты, пытаясь вызвать тошноту физическую. Но «два пальца в рот» так и не смогли вызвать физической разрядки: только рев и плевки страдающего от внутреннего недуга человека, пытающегося вывернуться наизнанку. Тогда он пошел другим путем. Наливая водку в стакан, он увидел, как ужасно, неправдоподобно трясутся руки. Ему стоило больших трудов справиться с, казалось, элементарной операцией: влить в себя стакан алкоголя. Совершив это, он повалился на диван.

Утром Жорж понял, что его еще вчерашняя ненависть пострадавшего от вора на самом деле смешная злость ущипнутого щипачем. Цветочки! Настоящая ягода, как оказалась, впереди: Жорж уже более всего ненавидел вора за подлый страх, который, в одно мгновение, тот нашпиговал в него, в свидетеля, сразу же посвящая в трусливые соучастники. Он с содроганием вспоминал, как покорился этому «окрику», «цыку», – плебей, мразь, человечий навоз испугался одного взгляда тщедушного «господина». Возможно, (это, конечно, потом трудно было восстановить), Жорж испугался в меньшей степени (так хотелось думать), но ведь вор понял именно так. Вор, – по определению тайный хищник, – победил и в открытой борьбе.

Это было уже оскорбление смертельного уровня!

Отныне Жорж переставал быть оскорбленным, от обиды превратившимся в Истукана. Он становился оскорбленным мужчиной, а значит его мужская честь диктует ему следующую роль. Он становится мстителем. Это карточный долг, который он должен вернуть шулеру, виртуозу крапленых колод.

Что нужно во-первых. Жорж не долго думал: ответ сидел в нем давно, пожалуй, с тех пор, как его нарекли Жоржиком. В первую очередь нужно вернуть себе имя! Ему необходимо возвратится в Георгия! И тогда он сможет стать Георгием-победителем, Георгием-Победоносцем. Он должен не только наказать зло, он должен его искоренить! Вот в чем новая суть его продолжающейся игры, которая является сутью его лицедейства, его борьбы!

Уже несколько раз звонила жена. Рассказывала, как отдыхают, где бывают. Постоянно сожалела о том, что Жоржика нет рядом. Задавала вопросы, в которых преобладали ревнивые нотки, скрывать которые от мужа было бесполезно, – они слишком хорошо знали друг друга. Самое неприятное для жены было то, что она не знала предмета своего тайного беспокойства. А уточнить не решалась.

Сегодня вечером Жорж сам набрал гостиничный номер жены и начал с того, зачем позвонил:

– Милая, это Георгий… Здравствуй!

– Здравствуй… – Возникла долгая пауза, оба оказались в замешательстве. – Ты по-прежнему наш? – голос на том конце провода дрогнул, хотя фразе предназначалось быть шутливой, – или… уже… Георгий?

– Я не понимаю, о чем ты! Милые мои, родные, ну что могло измениться! Я просто вспомнил свое имя.

Последние слова Георгий постарался произнести как можно ровнее, но вышло с акцентом.

– Хорошо, Георгий, – тут же покорно отозвалась жена. – Я передаю трубку детям…

Весь день Георгий посвятил планированию способа, которым будет наказан вор. Первую версию, которая пришла на ум, можно было назвать «электрической», соответственно его производственной специальности. Но как таковую осуществить? Приделать на теле батарейку, а от нее – провода в карман?.. Но где взять такую мощную батарею, чтобы она могла причинить существенный вред телу негодяя? Может, шокировать мазурика распространенным сейчас «электрошоком»? Но как приделать на себе этот самый электрошок, чтобы он мог поразить тяглеца в момент, когда тот полезет в карман? Получалось нечто несуразное. Соорудить в брюках какой-нибудь миниатюрный капкан? (Георгий даже посетил охотничий магазин, но там ничего приемлемого не оказалось.) Может, смастерить петлю-самолов, которая мгновенно затянется на запястье татя, как только он?.. Во всех вариантах получалось неубедительно, несимпатично и сложно в техническом отношении. Если бы хоть один из ловушечных вариантов был возможен, то человечество непременно бы им воспользовалось.

В конце концов Жорж решил: будь что будет, но он непременно должен встретится с карманником (с тем, который его оскорбил, или с другим – не суть важно) и любым способом наказать его: поймать за руку, привлечь свидетелей, доставить в милицию… Понимая маловероятность такого варианта, он, тем не менее, гнал от себя эту неуверенность, и все более напитывался решимостью встречи. В конце концов, только встреча лицом к лицу с этой мразью разрядит его напряженность, в которой он пребывает уже несколько дней, которая только усиливается день ото дня и не дает покоя.

Наконец смоделировался окончательный вариант, и Георгий принялся оборудовать «ловушку». В ободок правого кармана брюк вшил стальную проволоку (пригодилась старая гитарная струна), теперь карман в любом состоянии «раззявлен», – навязчивое приглашение проведать содержимое. А чтобы лакомность хранимого не вызывала сомнения, внутри было искусстно вложена «кукла» – новое, специально для этого купленное, портмоне (пошловатой, призывной красной расцветки): один уголок приколот булавкой к дну карману, а другой, как рыболовная блесна, соблазнительно маячил пурпурным языком из темного зева.

После того, как все было готово, Георгий облачился в один из своих нарядов, покрутился перед зеркалом, особое внимание уделяя ловушке, и сказал отражению, пытаясь изобразить усталого майора милиции, с которым довелось недавно беседовать:

– Ну, вот, давно бы так. А то ходите по милициям, от дел отвлекаете, или катаетесь порожняком по энному маршруту. А между тем, только на ловца зверь и бежит. Эх, я бы и сам рад в робингуды, да погоны мешают, – Георгий красноречиво дунул на воображаемый погон и сокрушенно вздохнул.

Заканчивалось «безмасочное» появление Георгия в автобусах, потому что началась самая настоящая ловля. На живца.

6

На следующий день Жорж воплотился в пожилого, согбенного мужчину, беспечно жующего, в панаме, в темных очках. Теперь он должен был ехать исключительно стоя, чтобы карман привлекал как можно больше внимания.

От остановки к остановке набиралось все больше народу. Приближалась «критическая» точка с дорожной выбоиной. Становилось трудно контролировать ситуацию, и Георгий сосредоточился на кармане, покушение на который пропустить было нельзя.

На одной из остановок он все же заметил, как в салон вошла девушка, которая позавчера пострадала от карманника. Сегодня она была бледна, растеряна, подавлена. Знакомое синее кашне теперь перетягивало широкой лентой лоб, а кисти этого бывшего галстука печально лежали на плечах, что придавало облику несколько траурный вид. В еще недавно беспечных, невинных глазах поселилась беда, состарив лицо лет на десять. Прежний макияж только подчеркивал диссонанс невинного возраста и груза внезапных забот, навалившихся на этот шестнадцатый или семнадцатый, в общем-то, еще ангельский год.

«Наверное, так становятся вынужденными монашками: сильнейшая беда усмиряет плоть, опустошают душу…» Георгий понимал, что мысль пришла совершенно не вовремя: ведь если голова озабочена карманом-ловушкой, воровским капканом, то высоким рассуждениям не избежать хотя бы толики фальши, а то и кощунства. Однако назойливая мысль продолжала развиваться, как будто струясь из карманного зева: «…И неизвестно, когда еще в смиренной, но отнюдь еще не святой душе поселится высокое, и поселиться ли – даже в молитве, в одиночестве, в труде…» Георгий накрыл карман ладонью и сосредоточился на девушке, чувствуя, что сейчас произойдет необычное.

«Монашка» протиснулась к кондукторше. Первые же слова сорвались в плач:

– Госпожа кондуктор! Обратитесь, пожалуйста, к человеку, который, возможно, позавчера похитил у меня документы и деньги! Может быть, он возвратит документы, подкинет их в этом автобусе! Может быть, его сейчас здесь нет, но ведь можно делать объявления на каждой остановке… Я сама готова их произносить, чтобы не отвлекать вас от работы.

Автобусный мир затих, замер. Было слышно, как шумит двигатель, как стонет и скрипит металлическое тело старого салона.

– А если он сейчас здесь, и слышит меня… – Девушка уже просто зарыдала: – Гражданин вор! Я вас очень прошу… Оставьте деньги себе… Но документы! Только документы!..

По салону пошел ропот: «Безобразие… Просто ужас… Да в чем же дело-то?.. Ой, у меня сейчас инфаркт будет!.. Ну, когда же это прекратится!..»

– Я абитуриентка, – обращаясь ко всем, продолжала, девушка, по щекам которой ручьем текли слезы, а она даже не пыталась их утирать, – приехала поступать. Все было там, в свертке, все деньги и документы!.. Без них в институте даже не хотят разговаривать. Когда входила в автобус, все было при мне, а вышла – их не стало! Я не могла их потерять! Что теперь делать?!..

Салонный ропот перешел в гул возмущения, который, на правах хозяйки, решительно прервала кондукторша, всезнающая работница таксопарка, полноватая женщина средних лет, с незамысловатой прической-хвостиком и ярко накрашенными губами. Взобравшись на выступ в районе переднего колеса, она возвестила уверенным голосом трибунного оратора:

– Я вам скажу, девушка! – Все внимание салона перешло на кондукторшу, щеки которой, без того налитые, набрякли, запунцовели и затряслись в сильнейшем волнении. – Я тебе скажу и всем… – Как спикер, она постучала круглым кулачком по никелированной перекладине. – Я скажу свое мнение! Что воры нынче не те. Я давно работаю, много видела. Нет! Не благородные. Шушера! Да-да, шушера! – возвысила она голос, и в паузе прошлась взглядом по головам обилечиваемой паствы, как бы высматривая виновника девической беды. – Раньше подбрасывали документы, например, в почтовые ящики. В любой ящик бросят, – а почтовики потом в милицию отдают. Или сами, жулики, звонили домой жертве… Так, мол, и так, найдены документы! Как насчет вознаграждения! Действительно, черт с ними, с деньгами, пусть подавится! Зато документы целы. Их же пока восстановишь, не дай бог! А эти, современные!.. Они вам не то, что подбросят, а специально выкинут в мусорный контейнер, еще и посмеются меж собой: мол, ловко, шито-крыто! Или продадут каким-нибудь дельцам, лишнюю копейку на вашем горе наварят.

Кондукторша слезла с выступа и сказала уже спокойнее:

– Просто нужно быть внимательными. Особенно когда заходишь-выходишь: тут только и смотри…

Пассажиры стали озираться, окидывать взглядами друг друга. Георгий от волнения сжался, еще более согнулся, безобразно утрируя созданный им образ, напоминая, наверное, уже горбатого человека, и крепче зажал карман.

Вдруг ораторскую эстафету подхватил невысокий сухонький старичок, стоящий в метре от Георгия, с небольшой, совершенно безволосой головкой на жилистой шее. Голос его был несколько развязен и неприятно скрипуч, при этом громкость, на удивление, давалась ему без всякого напряжения:

– Я сам сидел когда-то!

Все удивленно, а некоторые осуждающе уставились на него.

– Нет-нет, не подумайте, жуликом я не был, по другому делу, по молодому, за драку, за ножик… Так вот, раньше были воры – это да! Были «законники», были понятия, была честь, совесть, самолюбие. Да-да, а как бы вы думали? А сейчас карманники – одна петушня опущенная! Да, «гражданин вор», козел ты просто вонючий!.. Понял!

Автобус тряхнуло, салон ухнул, старик свалился на кого-то из сидящих, но быстро встал, озираясь, готовый к бою.

– Это я тебе говорю! – старик гневно сверкал глазами на окружающих: – Подойди, я тебя сейчас тем, что у меня есть, вскрою, молодость вспомню, – он зашарил в пакете. – Или просто задушу! – выкрикивал он в полуобморочном состоянии, подняв над головой костистую руку. – Если он человек, – старик закатил глаза и закружил головой, как будто бы следя за полетом юркой птицы, – он должен подойти сейчас, у всех на глазах, и убить меня, за то, что я его козлом отвеличал! Х-ха!.. Но он не подойдет, педрила позорная! Ббб-бе-е-е!

Старик замолк так же неожиданно, как с минуту до этого начал говорить, и решительно двинулся к выходу, при этом Георгию досталось в бок от острого локтя оратора, когда тот протискивался мимо.

В проеме двери спина старика показалась Георгию настолько беззащитной и уязвимой, что он непроизвольно двинулся следом, втиснувшись между уже закрывавшихся створок.

Старик пошел по тротуару, но потом резко свернул в узкую тенистую аллею, уходящую в небольшой парк.

Некоторое время Георгий бездумно шагал за согбенной и как бы покорной старческой спиной. Только пройдя приличное расстояние, он отдал отчет своим действиям. Оказывается, он идет следом, потому что боится за этого отчаянного, смелого, но уже немощного человека, и готов его защитить. Защитить от того, кто мог увязаться следом… Георгий оглянулся, и не заметил ничего подозрительного. Лишь в середине аллеи, по ходу движения, наблюдалось небольшое оживление: несколько человек, обступив парковую скамейку, что-то сосредоточенно обсуждали. Тонкоголосый блондин спорил с мощным кудрявым парнем, при этом они обменивались какими-то плотными листками бумаги, видимо, лотерейными жетонами. Кто-то отдавал деньги, назывались какие-то цифры, кто-то соглашался, кто-то протестовал. Миловидная девушка отделилась от этой группы и поочередно протянула жетон старику, а затем идущему следом Георгию:

– Господа, сегодня юбилей нашей фирмы, предлагаем вам сыграть в благотворительную игру! Мы жертвуем детским домам! Вам это совершенно ничего не будет стоить!

Старик демонстративно отвернул лицо в другую сторону и только ускорил шаг. Георгий, из уважения чуть замедлив движение, улыбнулся и, покачав отрицательно головой, также прошел мимо.

Скоро они оказались в парке. В полуденный час он пуст. Георгий нагнал старика, окликнул:

– Послушайте!

Старик остановился и затравлено взглянул на Георгия снизу вверх, как маленький зверек, настигнутый гибельным случаем. В глазах, впрочем, не было покорности и страха, – только отчаянная животная решимость.

– Пасешь? – проскрипел старик и зашарил в пакете. – Сейчас! Сейчас-сейчас!…

– Ну, что вы! – Георгий на всякий случай отступил от гневного человека и шутливо поднял руки. – Не пасу, а охраняю!..

– Сними очки! – потребовал старик, не вынимая руки из пакета.

Георгий повиновался.

Старик долго посмотрел в «зеркало души» и вздохнул:

– Ой, думал, что умру… Не боюсь, но здоровья совсем нет, волноваться нельзя. Сядем. Устал.

Они подошли к фонтанному бордюру, присели. Старик закурил. Георгий молчал, совершенно не понимая, о чем можно сейчас говорить. Темная струя, вялым напором выворачиваясь из какой-то абстрактной загогулины в середине бассейна, уютно журчала, звуком напоминая лесной ручей. Старик заговорил:

– Ты знаешь, что меня всегда удивляет? Вроде все из одного теста, а понять воровскую сущность не могу. Вот украл он деньги, может последнее, что у человека было. Ладно. Добыл, значит, хлеб – для себя, для жены, для детей. Пришел домой: жена, уютная такая, женственная, книгу читает или носочки вяжет; дети, красивые, прямо ангелы, на пианино играют или фильм про высокую любовь смотрят, или сказку про добро. А потом семья, образно говоря, идет на кухню и кушает этот хлеб, сворованный. И хвалит семья своего папу. А мама – уж она-то наверняка знает, откуда этот хлеб, – думает, но вслух, конечно, не говорит: ай да папка, как много своровал, теперь надолго хватит: этому обнову купим, за учебу нашей миленькой дочки заплатим, искусственные зубки вставим!

Георгий пожал плечами: дескать, тоже – не представляю.

– Вон, – старик кивнул в ту сторону, откуда они только что пришли, – лохотронщики! Красивые ребята. На детские дом, дескать, жертвуем! А я их уже сколько наблюдаю. Видел, как люди от них с плачем уходили – обдирают как липок. И в милицию их забирали. А что толку! Отряхнулись и дальше.

Старик встал и пошел прочь. Но все же оглянулся и сказал:

– Наверное, у них, у этой породы, вместо души – вонь клозетная. А тесто то же самое.

Георгий еще долго сидел у фонтана, закрыв глаза, набираясь сил.

Что его горе по сравнению с горем невинной девчушки! Что его изощренность по сравнению со смелостью немощного старика. Что его обиды по сравнению с обидами всего человечества. Роль мстителя мелковата. Он становился карателем, возмездником – за всех!

Он встал и пошел обратным путем.

В середине аллеи, где ему недавно предлагалась бесплатная лотерея, на той же скамейке, сидели несколько молодых людей. Подойдя ближе, Георгий разглядел, что молодежь ела бутерброды и запивала парящим чаем из термоса. Это те самые юноши и девушки, которые недавно были в центре лотерейной игры: голубоглазый блондин, смеясь, переговаривался с кудрявым здоровяком, а миловидная девушка потчевала двух парней спортивного, простоватого вида, удивительно похожих друг на друга, убеждая их съесть еще по кусочку. Рядом с едой лежала пара сумок, из которых торчали жетоны, листы бумаги в крупную клетку, – видимо, орудия труда, используемые для добычи хлеба насущного.

Какая трогательная, умильная сцена! Наверное, сейчас нет клиентов, а может быть, у лотошников просто обеденный перерыв. Имеют же и они право на отдых!

Георгий прикинул роль каждого из них. Девушка – зазывала, блондин – крупье, кудряш – подставная утка, а эти двое, видимо, – охрана.

– Приятного аппетита! Вкусно? – Жорж присел на скамейку напротив, оказавшись шагах в пяти от пирующих. Те, жуя и пия, покивали в ответ – благодаря таким образом за пожелание и отвечая на гастрономический вопрос.

– Странно, а я думал, такие как вы, не едят обыкновенную пищу.

Девушка удивленно вскинула милые бровки и, до конца не прожевав, спросила:

– В смысле? Какую?

– В смысле: не переваренную! – Георгий снял очки, откинулся на спинку скамейки и залюбовался небом, необычайно красивым в прозорах кленовых крон. Он счастливо улыбнулся, с ясностью осознав, что никого и ничего сейчас не боится.

Неизвестно, как бы отреагировали мошенники, если бы он попытался изобразить в их адрес пренебрежение. Но его непритворное спокойствие подействовало на них своеобразно, наверняка, необычно. Они перестали жевать и просто смотрели на странного господина, изрекшего странную фразу, покорно ожидая разъяснений.

Георгий, не переставая улыбаться, проронил без всякого выражения:

– Я считал, что у паразитов нет желудка.

У девушки невероятно округлились глаза. Губы блондина расплылись в глупейшей улыбке. Двое охранников (вряд ли они и сейчас что-нибудь поняли) вопросительно смотрели на кудрявого, который, по видимости, и был тут главным. Кудрявый медленно поднялся.

Георгий снял панаму, затем парик, каждое по отдельности аккуратно рассовал в карманы куртки. Неспешным движением отклеил усы, затем принялся за брови. Когда последний аксессуар нашел свое место в складках одежды, Георгий пружинисто встал. Ему показалось, что он торжественно, великанно вознесся над всем, что его только что окружало. Ему показалось, что если он сейчас захохочет, то разлетится, взрываясь перьями, это воронье, пирующее на падали, расколются скамейки, повалятся деревья…

Ошеломленные мошенники окаменели настолько, что походили на садово-парковую скульптурную группу, выполненную в аллегорически-бытовом жанре, – силуэты застигнутых врасплох грешников, с испуганными лицами: широко раскрытые глаза и хомяковые щеки, за которыми угадывается непрожеванная пища. Наконец девушка, очнувшись, потянула за рукав кудрявого. Тот покорно сел на место. Девушка подала голос, извиняющийся и жалобный, устремив на Георгия взгляд полный мольбы:

– Пожалуйста, не надо. Мы сейчас уйдем… Уедем совсем!

7

Наконец свершилось!

Георгий уже долго ехал, заняв место ближе к передней двери. В правой руке он держал раскрытую газету, изредка в нее посматривая. Совсем не обязательно было коситься на правый карман брюк, как всегда игравшего роль приманки. Малейшее шевеление «куклы» -портмоне ощущалось воспаленной кожей бедра и тут же отзывалось в мозгу, от которого горячими токами растекалось по всему телу звериная решимость.

…Боковым зрением Георгий заметил грустного господина, вошедшего в заднюю дверь. Трогательно щурясь, господин рассеянно и как бы безотчетно продвигался по салону, не проталкиваясь, а обтекая пассажиров, попадающих на пути. Конечно, не только работа глаз, но и все движения лиходея были осмыслены: нежнейшие полуобьятья, вынужденные при движении в наполненном автобусе, играли роль рептильного сенсора, узнающего добычу. И лишь один человек в этом салоне знал, что хищник идет на капкан.

Чтобы не выдать волнения, Георгий встал спиной к приближающемуся вору, левой рукой взялся за перекладину, правую, вместе с газетой, поднял на уровень груди, изображая увлеченное чтение. Теперь не заметить оттопыренный карман с красным портмоне просто не возможно.

Георгий боялся только одного: чтобы не упасть в обморок раньше, чем вор подойдет к нему: его охотничья решимость соизмерялась с ценностью момента, который он столько ждал и который нельзя было упустить, – и сердце норовило в разнос.

Впрочем, пришла спасительная мысль, что приближалась дорожная впадина – как уже ясно, самое удобное место для мастера автобусных злодеяний. Вряд ли до того момента карманник будет рисковать, значит, есть еще минута, чтобы успокоиться. Георгий еще крепче сжал ладонь на никелированной перекладине, за которую держался, готовясь к удару, физическому и моральному.

Наконец удар состоялся, и как только шевельнулась «кукла», Георгий выпустил газету и натренированным движением, резко вогнал ладонь в карман.

Один палец карманника оказался сжат мертвой хваткой железной длани охотника, но этого было достаточно: мышонок с прищемленным хвостом – уже не разбойник.

…Георгий зафиксировал чужую ладонь у себя в кармане, не давая ей вынырнуть обратно. Для этого не требовалось больших усилий, Георгий был гораздо сильнее того, кто сейчас пыхтел у него под ухом, слабо подергиваясь, явно не желая привлекать внимание публики к своему положению. Свободная рука карманника лишь крепко обхватывала торс человека-капкана, не совершая рискованных движений. Они оба напоминали пару друзей, едущих в автобусе, спина к груди, придерживающих друг друга, и о чем-то вполголоса спорящих. Вот что, оказывается, такое – подковерная борьба.

– Отдай!.. – прошипел вор прямо в лицо Георгию, устрашающе тараща взгляд, которые уже не вызывал никакого страха у того, кто, вывернув шею, ответно, через темные очки, с презрением и ненавистью смотрел в скверные глаза.

– Отдай, – уже не так свирепо, шепотом, потребовал вор, – и тебе тогда ничего не будет.

Георгий хрипло засмеялся: его опять пытаются запугать, – как червя, как навоз… Он одержал победу – в первую очередь над собой, – он стал Георгием. Но не прошло и минуты, как его хотят опять оборотить в Жоржика. Нет, мстить, конечно, он уже не будет: мщение – удел слабых. Но восстановить справедливость, – сейчас, немедленно, – святая его обязанность.

Он дождался, когда автобус затормозил на остановке, и крикнул:

– Господа, у меня в кармане рука вора!