скачать книгу бесплатно
– Хозяин барин, я предложил – она отказалась. Оплата по курсу через кассу.
«Такая славная и не моя», – мелькнуло вдруг в мыслях. Впрочем, он вряд ли ее когда-либо снова увидит, а через месяц вообще с трудом вспомнит.
Он увидел ее через три минуты в коридоре поликлиники.
– Заблудилась, – растерянно призналась Вера, – не могу найти выход. У меня топографический кретинизм.
– Не торопитесь с диагнозом, – улыбнулся Костя, – в этих хоромах немудрено потеряться. Пойдемте, я вас провожу.
В гардеробе Вере Николаевне выдали не пальто, не плащ, а какое-то сооружение вроде накидки – без рукавов и много мягкой пушистой материи. Колесов попытался помочь ей одеться, но запутался в текстильной головоломке. Вера рассмеялась и протянула руку, чтобы забрать у него накидку.
– Нет, погодите, – запротестовал он, – я сейчас разберусь. Это что, капюшон, правильно? Значит, вот так.
– Правильно, – продолжала улыбаться Вера, – только наизнанку.
Она быстро сняла пончо, вывернула его и снова надела. Пока Вера застегивала пуговицу у ворота, Костя подумал, что в этой одежде она похожа на Герду из «Снежной королевы». В детстве у него была книга сказок Андерсена, и одна из иллюстраций изображала Герду в такой же накидке с мягкими складками. Любимым занятием маленького Колесова было сочинение собственных сказок по картинкам из книжек. Он раскладывал вокруг себя книги, перелистывал страницы, находил нужную иллюстрацию и рассказывал сам себе новые приключения героев. На главную женскую роль он чаще всего выбирал Герду, потому что она была смелой и храброй. А Василисе Прекрасной вечно подавай то сапоги-скороходы, то шапку-невидимку, никакой личной инициативы.
Станция метро находилась в трех троллейбусных остановках. Несмотря на поздний вечер, на остановке толпился народ. Подошедший троллейбус был переполнен, в него втиснулось лишь несколько человек.
Костя всегда ходил пешком. И сейчас у него не было желания давиться в транспорте, даже рядом с этой симпатичной женщиной.
– Здесь идти двенадцать минут, – сказал он. – Вы будете ждать следующий троллейбус или составите мне компанию в короткой прогулке?
– Составлю. Тем более что вечер сегодня замечательный. Весна.
Поговорили о погоде, о том, как поздно в этом году началась весна и как лихо она наверстывает упущенное. Славные дни. Костя спросил, какие языки знает Вера Николаевна.
– Английский и испанский, – ответила Вера.
– А вот мои отношения с английским и немецким можно смело назвать извращенно практическими, – признался Костя. – Без чтения специальной литературы моя профессия немыслима. Достать книги и журналы до недавнего времени было чрезвычайно сложно, а уж разобраться в терминологии и методике разных школ – вообще задача та еще. Но мне казалось, что я с ней справился. Даже переводами подрабатывал. Каков же был конфуз, когда я отправился на международную конференцию в Вену, эту Мекку психоаналитиков, родину Фрейда, и обнаружил, что большинство слов мысленно произношу вовсе не так, как следует, как звучат они по-немецки или по-английски. Понимаете? Я заучил звучание слов, известное только мне.
– Да, понимаю, – кивнула Вера. – Я однажды, еще студенткой, должна была переводить беседу с делегацией из Конго. Совершенно растерялась. Ни слова не пойму. Они утверждают, будто говорят по-английски, а я даже предлогов и местоимений не могу уловить. Для меня что их английский, что суахили – равнозначно. Но как вы сделали доклад?
– Если бы я вышел на кафедру, то повеселил бы мировую научную общественность изрядно. Поэтому слукавил, сказался больным фарингитом, шипел два дня, и доклад мой зачитывал коллега из Штатов.
Он не стал добавлять, что после доклада его избрали членом-корреспондентом Венского общества психоаналитиков. Но рассказал, как на заключительном банкете после нескольких фужеров шампанского забыл о своем «недуге» и заговорил в полный голос. Только ленивый не поставил тогда ему, симулянту, диагноз потери голоса по эмоциональным причинам.
Костя решил, что Вера улыбкой реагирует на его историю, но она улыбалась забавному совпадению, которое пришло ей в голову. Она тоже не любит лукавить, а если приходится быть неискренней, то лучший способ избавиться от груза вранья – иронично пересказать кому-нибудь, как тебе пришлось изворачиваться и обманывать людей. Она хотела поделиться этой мыслью со спутником, но потом передумала – неделикатно говорить с малознакомым человеком о его уловках. Вера заговорила о другом.
– Я тоже подрабатываю переводами, – сказала она.
– Подрабатываете? – удивился Костя. – Мне всегда казалось, что материальное благополучие семей дипломатов так же выдается на общем фоне, как здание МИДа среди прочих строений на Смоленке.
– Вы говорите о прежних временах. Сейчас зарплата у чиновников МИДа нисколько не выше, чем у инженеров или врачей. Поэтому многие уходят из министерства в частные фирмы и совместные предприятия. За последние годы более двухсот дипломатов перешли на другую работу. Сейчас и выпускников МГИМО не очень привлекает дипломатическое поприще. Конечно, есть командировки. Они – суть ожидания и пережидания здесь, в Москве. Но и во многих странах зарплаты не повышались по десятку лет, хотя цены растут всюду. За границей можно копить деньги, экономить на каждом шагу, а можно пользоваться шансом жить по-человечески, ходить в рестораны и спортивные клубы, путешествовать. Мы с мужем оба транжиры. Собственно, у нас была только одна командировка в Перу, и после нее мы не больно разбогатели.
У входа в метро старушка торговала ландышами. Вера бросила быстрый взгляд на корзину и отвела глаза. Хотела бы купить, понял Костя, но в его присутствии не решается. Боится оскорбить его мужское самолюбие. Значит, рассматривает его не только как врача.
Он взял Веру за локоть и подвел к торговке цветами.
– Уж больно худенькие у вас букетики, соедините штук пять вместе, – попросил он.
– Это, право, лишнее, – запротестовала Вера.
– Вера Николаевна, от нашего с вами общения я получил гораздо больше человеческого удовольствия, чем вы от меня пользы как от врача. Поэтому не сопротивляйтесь, дайте эскулапу реабилитироваться. Любите ландыши?
– Очень. Три года их не видела. Не растут в Латинской Америке.
Спускаясь по эскалатору, они услышали объявление: «По техническим причинам поезда следуют с увеличенными интервалами. Пользуйтесь наземным транспортом».
С лестничной высоты вестибюль станции напоминал груду рассыпавшихся шевелящихся арбузов. Вера и Костя позволили людскому потоку отнести себя к колонне. Костя вписал Веру на свободные пол квадратных метра, а сам постарался стать так, чтобы его спутницу не толкали.
– Вот почему в троллейбусах было столько народу, – сказала Вера.
– Придется подождать. Протиснуться сквозь толпу к краю платформы может заставить только крайняя спешка или профессия карманника.
Вера опустила лицо в букетики цветов. Костя видел прямой и чистый пробор в ее русых волосах, вдыхал запах ландышей, смешанный с запахом ее духов.
Существовала некая линия французских духов – Костя не знал названия – со сладким ароматом, который у него почему-то вызывал ассоциацию с борделем. Уж больно томным и призывным был запах.
Вера пользовалась другими духами – свежими и немного остренькими. Сливаясь с ландышами, они создавали ощущение весеннего букета.
Духота. У нее на лбу мелкими точками выступил пот.
– Давайте-ка снимем вашу конструкцию пальто, – предложил Костя. – Потому что, если вы упадете в обморок, я не сумею оказать квалифицированную врачебную помощь.
– Я не падаю в обмороки, но мне в самом деле очень жарко: пончо из чистой шерсти и греет как перина.
Маневрирование на ограниченной площади – задача не из простых. Костя держал в одной руке свой портфель, сумочку Веры Николаевны и цветы, а другой помогал ей снять пончо. Вера на секунду коснулась его торса и бедра.
Ответом была здоровая реакция гимназиста в период гиперсексуальности.
– Эй, – почти ровно произнес Костя, – нечего прижиматься. Надо беречь завоеванную территорию.
Глаза могут выдать. Смотреть поверх ее головы. Отвернуться. Легкую красноту можно списать на духоту и жару в вестибюле.
– Сами не прижимайтесь, – задорно парировала Вера. – Вас тут не стояло.
Они рассмеялись.
– Константин Владимирович, уж коль вы мне сейчас так близки, просто ближе никто не находится, – улыбалась не подозревавшая о его переживаниях Вера, – позвольте обратиться к вам с нескромной просьбой?
– Попробуйте, но свой портфель с вашей ноги я могу убрать только себе на голову. – Он ответил на ее улыбку и постарался расслабиться.
– Если моя просьба по каким-либо причинам покажется вам неприемлемой, забудем о ней тут же, хорошо?
Костя кивнул и с интересом приготовился слушать.
– Я все время думаю над вашим предложением Анне Рудольфовне подлечиться в геронтологическом отделении. Если я или Сергей, мой муж, заикнемся об этом, реакция будет однозначно негативной. Но если бы вы нашли возможность приехать к нам вместе с Игорем Петровичем, завести разговор о клинике, то, может быть, Анна Рудольфовна заинтересуется…
С его лица сползла благодушная гримаса, и вместо нее появилось выражение, какое бывает у человека, выслушивающего неловкости.
– Давайте забудем об этом, – быстро сказала Вера. – Извините меня за бестактность.
Костя мысленно обозвал себя идиотом. Какое соблазнительное предложение он предполагал услышать? Как объяснить этой милой женщине, что он считает для себя неприемлемой бытовую дружбу с пациентами?
Он постарался отказать как можно вежливее и деликатнее.
Глава 3
К Анне пришли институтские подруги.
Ольга из крепышки казачки, десять лет назад приехавшей из Краснодара покорять столицу, превратилась в даму яркую и пышную. Ирина, напротив, еще больше похудела: на спине под тонким платьем дистрофично торчали лопатки.
– Толстая и тонкая, как у Чехова, – подсказала Ольга Анне, целующей и разглядывающей их обеих.
– У Чехова были толстый и тонкий, – поправила Ира.
– А ты что хотела? – отмахнулась Ольга. – Ой, Нюрка, как я рада тебя видеть. Беременная. Это у тебя хроническое, как специалист говорю. Конечно, мужики. Чехов кто? Они и пишут только про себя, и думают только о себе, а бабы отдуваются.
– Все такая же, – вздохнула Ирина, – цинизм бьет из нее неукротимо.
– Чего мне лучше становиться, – защищалась Ольга, – знаешь, какая у меня работа? Между прочим, Нюрок, тружусь в Центре по охране материнства и детства – лучшей акушерско-гинекологической клинике. Мне свекруха говорит: «Оленька, может, не стоит наносить такой яркий лак на ваши короткие ногти?» Это в воскресенье! Единственная возможность маникюр навести. А я ей в ответ: «Я, Елена Борисовна, длинных ногтей отрастить не могу, потому как этими пальчиками каждый день в это самое место теткам лазаю». Ну, я ей сказала куда.
У Ольги были две любимые темы: проблема похудания и отношения с родителями мужа. Сбросить лишний вес она могла только мечтать, потому что отказаться от жирных борщей и пельменей не желала. А враждебные отношения со свекровью распаляла сама. Приписывала тишайшей Елене Борисовне предвзятые мысли и поступки. Ольге требовался враг, в борьбе с которым кипела бы ее неугомонная натура.
Когда-то Ольга была влюблена в Юриного приятеля и однофамильца Игоря Самойлова, актера студенческого театра МАИ. Но из их короткого романа ничего не вышло. Несмотря на Ольгину хватку, цепкость и практичность, Игорь не соблазнился ни ее казачьими песнями, ни грубоватым юмором, ни окрошками и варениками, которые Ольга готовила на кухне в общежитии. Уже перед окончанием института она вышла замуж за однокурсника Алешу Носова, тихого стеснительного парня. Его Ольга держала в тылу все пять лет своих амурных баталий. Нравы, привычки, образ жизни семьи Носовых абсолютно не соответствовали Ольгиным представлениям о том, как надо жить, к чему стремиться и над чем смеяться. Она драила квартиру, стирала, гладила, выращивала и мариновала огурцы на даче, квасила капусту и презирала Носовых за корпение над скучными книжками и неумение достойно ответить грубиянке – продавщице в магазине.
– Они мне – Первый концерт Чайковского, Второй концерт, а у самих все трусы были драные, когда я пришла, – тараторила она, пока осматривали новую квартиру. – Нюра, ковер перуанский? Красиво, лохматый какой. А у нас все моль сожрала, Елена Борисовна…
– Да уймись ты, – перебила ее Ирина. – Аня, квартира прекрасная. Юра руки приложит – будет отлично. Это детская? И малышу уже кроватка есть? Когда тебе рожать?
– Через месяц. А ты все тянешь? Как Олег?
– Хорошо. Пока, правда, без работы, но Мазуров запускает новую картину, обещал Олега взять вторым режиссером.
– Пока без работы он уже второй год, – вставила Ольга.
– Ты не права, Оля, – мягко возразила Ира. – Творческий человек не марионетка у конвейера.
– Ну да, творческий – это когда на твою зарплату пьянствует.
– Мазуров – известный режиссер? – Анна прервала их перепалку.
Ирина принялась рассказывать о кинематографических новостях. И в каждой фразе, в том, как она строила предложение, какие оценки давала, чувствовались отголоски высказываний и мнений Олега.
Ирину многие их однокурсники не любили. Как ни странно, за ее доброту. Ирина носила в сумке чистые тетради и запасные ручки, на случай если они кому-нибудь потребуются. Требовались многим, но никто и не думал возвращать ей одолженное. Она спешила первой поднять упавшую книжку и освобождала место в столовой, не доев обеда. Ира помогала друзьям и малознакомым людям, но вызывала раздражение своей услужливостью. Ее худенькое, чуть лисье личико скорее предполагало вредное ехидство, чем монашескую добродетель. Один из однокурсников назвал Ирину доброту тошнотворной еврейской прикидочностью. Но Анна совершенно точно знала, что Ира не прикидывается, она такая и есть – нелепая в своем желании всем угодить. Казалось бы, Ира должна была стать хорошим врачом. Но этого не случилось: больные принимали ее мягкость и сочувствие за проявление профессиональной слабости. Ира прозябала на должности участкового врача окраинной поликлиники безо всяких перспектив на продвижение.
Анна и Ольга жили в одной комнате в общежитии. Сошлись с Ирой, потому что она, в отличие от многих москвичек, была лишена столичного снобизма. Анна прежде часто думала о том, что Ире надо родить дюжину детей и расходовать на них свою безбрежную доброту. Но сейчас, глядя на ее тщедушное тело, Анна сомневалась, сможет ли подруга выносить хотя бы одного ребенка. Да и Олег детей не хотел, называл их растущей протоплазмой.
В семье Носовых лозунг «пожить в свое удовольствие» пропагандировала Ольга, у которой было две младших сестры, и в детстве она нанянчилась вдоволь.
Подруги сидели на кухне, пили чай и расспрашивали Анну о заграничной жизни. Она с трудом подбирала слова – тамошний быт настолько отличался от здешнего, что, о чем ни скажи, получается, будто принижаешь родину.
– Вы прилично там получали? – спросила Ольга и тут же сама ответила: – Конечно. За три года – вы в каком уехали? В восемьдесят седьмом? За три года кооперативную квартиру построили, машину купили, барахла кучу.
– В Перу финансовые кризисы – обычное дело, – Анна чувствовала, что говорит, как бы оправдываясь, – доллар взлетал вверх, и наши специалисты, которые получают в твердой валюте, вдруг становились в два раза богаче. Тогда все бросались покупать электронику, золото с бриллиантами. Потом в отпуске все это можно было продать, сами ведь знаете, я часть через вас пристраивала, часть через комиссионки, – и снова в выигрыше.
Анне не хотелось рассказывать, как во время кризисов они, советские женщины, опустошали магазины. Покупали впрок, подчас ненужное, но на родине отсутствующее. Посуда, постельное белье, настольные лампы, одежда и обувь в промышленных количествах, шторы, кастрюли, ткани для обивки мебели, ковры, обои и краски, ложки-поварешки, консервы, кофе, шерсть – скупали все, что не испортится от длительного хранения. Потом горы вещей необходимо было переправить на родину. Самое удобное – самолетом, но «Аэрофлот» ограничивал вес багажа. Двадцать килограммов на человека, если ты летишь в отпуск, и шестьдесят килограммов на окончательный отъезд. Поэтому все старались дружить с аэрофлотовцами – по знакомству можно было протащить, не оплачивая, больший вес. Главное, чтобы тебя не задержали в Шереметьеве, не заставили перевешивать багаж и оплачивать перевес. Истории с перевешиванием были популярными «страшилками» в российской колонии. В окончательный перелет Самойловы везли восемьсот килограммов багажа – гору картонных коробок, пришлось заказывать грузовик. Треть багажа им не принадлежала – Анна согласилась взять чужие коробки, потому что Юрия, как аэрофлотовца, никто не стал бы проверять. Они до сих пор выдавали родственникам своих знакомых из Перу причитающееся имущество. Но понять забавы коробейников могли только те, кто жил за границей. Подруги Анны к этой категории не принадлежали.
– Девяносто процентов перуанцев, – рассказывала Анна, – очень бедны – так, как нам и не снилось. Недоедают, вместо домов халупы из веток или картонных листов. Нищие, дети голодные – очень для меня непривычно сначала было.
– Теперь и у нас нищие и попрошайки не редкость, – заметила Ира. – Покажи фотографии. Какой дом у вас был?
Двухэтажный коттедж, садик, газон, пальмы, яркие тропические цветы – как с рекламного проспекта. Сидя на московской кухне, было странно видеть фото Самойловых на океанском пляже, в горах, на палубе яхты. Они выходили из шикарной машины, скакали на лошадях, пили через трубочку сок из плода кокоса, кормили игуану.
– Сказка! – вздохнула Ирина. – Жизнь на Марсе.
– Мне сейчас тоже почему-то так кажется, – рассмеялась Анна. – Даже не верится, будто не со мной было.
– Да, променяла ты профессию на красивую жизнь, – не удержалась Ольга.
Они с Ириной переглянулись: пусть у них нет кучи золотых побрякушек, в других странах они не живали, зато есть специальность, которая всегда будет в цене, а значит, и самостоятельность. Анна теперь на веки вечные приставка к мужу. Со вторым ребенком и думать нечего восстановиться в институте.
Анна поняла настроение подруг, их легкую зависть и желание почувствовать свое превосходство. Она не обижалась, даже решила подыграть им, но не успела, пришли Юра с Дашей.
После приветствий и объятий сели обедать. Юра разлил коньяк:
– Со свиданьицем, за очаровательных подруг моей жены, за нее саму и потомство наше!
– Так сразу за все? – хохотнула Ольга. – Больше не нальешь, что ли?
Они весело препирались, а Анна обратила внимание на подозрительно притихшую дочь. Дарья пристально рассматривала Ирину.
– Ешь суп, – велела Анна.
– У нас есть сосед дядя Слава, – сообщила Даша, – у него есть сын Колька, а у Кольки воспитательница в детском саду худая.
– Что значит «худая»? – не поняла Анна.
– Как тетя Ира. Колькин папа называет ее «суповой набор».
Юра тихо застонал, сдерживая смех. Ольга так расхохоталась, что поперхнулась. Смеялась и Ирина. Анна возмущенно отчитывала дочь.
– Ты-то что молчишь? – упрекнула она мужа. – Дашка видит твое попустительство и совсем распоясалась.
– Если кого и надо отварить и съесть, так это тетю Олю, – сказал Юра, обнимая за широкую талию Ольгу. – Знатное блюдо получится.
Заигрывания с применением рук были вполне во вкусе Ольги.
