скачать книгу бесплатно
Она не слышала его бега, но чутьем угадывала, что расстояние между ними сокращается. Оглянулась. Так и есть, еще секунда – и он схватит ее. Анна шмыгнула за дерево, потом за другое. Какое-то время ей удавалось, обманными бросками, ускользать от Юры, но не долго. Он разгадал ее тактику, и Анна с разбегу врезалась преследователю в грудь. Юра схватил ее и пресек попытки вырваться.
Анна хохотала. Неизвестно почему. Потому что она молода и хороша собой, потому что лес красивый, потому что Юра всегда восхищается ее смехом – по всем этим причинам и еще по сотне других, трудноформулируемых.
Усилием воли стянула губы в трубочку и нахмурила брови.
– Использовать физическое превосходство – не благородно, – прошепелявила она через трубочку.
Юра ничего не ответил и поцеловал ее.
Случись это в другой обстановке, Анна наверное бы расчувствовалась, бросилась ему на шею. Но сейчас, после бега и хохота, – никакого возбуждения. Вообще ничего особенного, словно ее поцеловал родственник, муж сестры Татьяны например.
Она облизнула губы и задумалась, как будто ей дали попробовать экзотический фрукт и теперь она прислушивается ко вкусу во рту. У нее земляника, у него земляника – ничего нового. Анна слегка поморщилась и отрицательно покачала головой.
– Нет, – она выскользнула из рук Юры, – мне не понравилось, – и отвернулась, чтобы он не видел ее счастливой улыбки.
Подобное чувство, только в десять раз слабее, она переживала, получив зачетную книжку, которую сдавала преподавателю вместе с лабораторной работой. Пока оценка не проставлена, мучили сомнения: я все сделала неправильно, я тупая, глупая, получу двойку. А открыв зачетную книжку и увидев «отлично», расслаблялась и ликовала: я умная, замечательная, будет у меня повышенная стипендия.
Анна начала тихонько удаляться. Походкой насмешницы и подстрекательницы: прижав руки к телу и оттопырив кисти, быстрыми мелкими шажками.
– Ах, не понравилось? – рассмеялся Юра. – Ну, погоди!
И догнал ее в три прыжка.
У них не было долгих объяснений, а сразу разговоры о свадьбе. Планировали, что поедут вместе в Донецк, чтобы Юра познакомился с мамой и сестрой Анны. Заявление нужно подать прямо сейчас, по приезде в Москву, а свадьбу сыграть в сентябре или в начале октября.
Оставшиеся десять дней в доме отдыха они редко выходили из комнаты и сломали казенную кровать.
Иногда Анна плакала – не знала, что чувствовать дальше. Забравшись на гору, альпинист спускается вниз. А здесь не было «вниз». И «вверх» тоже кончилось.
Первый раз, когда у нее полились слезы, Юра растерялся.
– Что? – спрашивал он. – Что я сделал?
– Ты меня всю вытряхнул. У меня внутри не осталось ни одного моего органа, в голове – ни одной моей мысли. Везде – только ты. Я боюсь! Мне кажется, что без тебя я теперь не смогу ни дышать, ни ходить, ни думать.
– Все правильно. – От его объятия у Анны хрустнул позвоночник. – Ой, прости. У меня тоже осталось очень мало, что я могу сделать без тебя. Хочешь, я буду водить тебя в туалет?
– А я – тебя?
– Нет, это как раз и есть то малое, что мне придется делать самому.
– Ты деспот?
– Да. А ты – необыкновенная женщина. Я не ожидал, что ты такая необыкновенная.
Если она необыкновенная, то были другие, обыкновенные? Все чувства у Анны теперь обострились, и она от слез легко переходила к веселью, от ликования к грусти. В самом деле: Юра неутомимый, здесь, сейчас… А раньше? Когда они только ходили в кино и даже не целовались? Где-то он должен был растрачивать прорву энергии?
Юра ловко ушел от ответа, переведя стрелки на нее же. Анна удивительно соблазнительная и отзывчивая, будит в нем зверский аппетит. И все-таки? Ну была девушка, слава богу, замуж вышла за другого. И более никакой информации – маленьким девочкам нечего совать нос в жизнь взрослых мужчин.
«Взрослый мужчина» в ответ на ее рассказ о школьном романе с Борисом Прокопенко покрылся красными пятнами от злости. Да, письмами заваливает. Жалко его, и иногда она отвечает на послания. И вообще подразумевалось, что Анна окончит институт, вернется домой и они поженятся.
– Это я на тебе поженюсь! – рявкнул Юра. – И больше не упоминай о своих воздыхателях! Я им головы откручу.
Потом успокоился и добавил:
– Грешно толкать меня на убийства юношей.
Глава 2
В медицинском кооперативе Костя Колесов работал три вечера в неделю по три часа. Платили в два раза больше, чем за полторы ставки в психиатрической больнице.
По понедельникам он занимался с группой из пяти человек. Самому старшему в ней, Игорю Петровичу, было шестьдесят пять, а самому младшему, Коле, недавно исполнилось семнадцать. Еще там были Наденька, упорно считавшая себя дурнушкой, скромный тихоня Виктор и потерявшая в автомобильной аварии мужа и дочь Татьяна. Колесов первым из специалистов его профиля занялся коллективной психотерапией и был доволен результатами, которые вполне могли служить темой для докторской диссертации.
По средам к Колесову приходили старые пациенты – те, кто упорно держался за свои неврозы, всячески лелеял их, хотя и заявлял о желании от них избавиться. Это были разные люди, зануды и симпатяги, мизантропы и альтруисты, деспоты и жертвы чужой деспотии, но Колесова их бытовые характеристики волновали лишь настолько, насколько помогали им избавиться от сладкой ноши застарелого невроза. Его задача заключалась в том, чтобы привести больного к «озарению» – к состоянию, когда он объективно поймет истоки своих невротических реакций, душевного дискомфорта и пожелает эти истоки иссушить, дабы стать здоровым. Со всеми пациентами Костя держался ровно и приветливо. Они в большинстве своем любили его, и каждый считал, что именно к нему доктор особенно внимателен. В этом была и доля истины, и элемент профессиональной игры в исключительность. Для самого Кости в работе заключались смысл, удовольствие и содержание жизни. Особенно последние пять лет после развода с женой.
В пятницу он принимал новеньких. Кооперативное начальство давно предлагало уйти из больницы, соблазняли двумя ставками. Но Костя не мог отказаться от клинической практики – привык к ней, врачей в больнице не хватало, материал для докторской еще не собран. Он рекомендовал в кооператив своего приятеля и коллегу по больнице Мишу Гришина. Он немного разгрузил поток пациентов к Косте, который уже назначал повторные приемы не раз в неделю, как следовало, а реже. Нужно бы вообще прекратить принимать новеньких, но кооперативщики решительно противились. По их принципам, если пациент желает доктора Колесова, то именно его и должен получить.
Нынче была пятница. В регистратуре Константин с облегчением узнал, что к нему записан лишь один человек. Ночью Костя дежурил в приемном покое, покой которого трижды нарушался «скорыми» с алкоголиками в белой горячке. А днем обычная круговерть: конференция врачей, обход, записи в истории болезни, два консилиума, одно заключение для милиции, три беседы с родственниками больных.
Пациентка уже ждала его возле кабинета с табличкой на двери «Психоаналитик. Кандидат медицинских наук К. В. Колесов». Костя обратил внимание на прическу женщины – гладко убранные назад русые волосы собраны на затылке в узел с изящным гребнем. Костя грешил характерологическим формализмом – по внешним признакам судил о характере. Он считал, что женщины невротического слада или рефлексирующие по поводу своей внешности закрывают волосами лоб, виски, щеки – прячут себя от посторонних взглядов. Натуры цельные, самодостаточные или, напротив, равнодушные к себе, любят прически, открывающие лицо.
Но эти наблюдения были скорее игрой ума, а не аргументом в пользу диагноза. Глупо в фантазии парикмахера искать подсказки.
– Добрый вечер, – поздоровался Константин. – Через пять минут я вас приму. Хорошо?
Последняя часть вопроса была вовсе не обязательна. В самом деле, что можно ответить? «Нет, не хорошо»? Но он, этот вопрос, создавал видимость некоей зависимости врача от пациента, в противовес всегдашней и для многих неприятной зависимости пациента от врача.
– Здравствуйте. Конечно, – ответила спокойно женщина.
Именно спокойно. Она смотрела на него снизу вверх, и в ее взгляде не было привычного сплава смущения, робости, надежды, подозрительности, недоверия и желания разгадать: что за человек этот доктор, поможет ли он мне.
«Интересно», – подумал Константин, входя в кабинет. Он снял плащ, поставил у стола портфель и, подняв руки, с удовольствием, с тихим рыком, потянулся. Ожившие мышцы напряглись, расслабились – кровь побежала быстрее.
– Отлично, – пробормотал он.
По дороге в поликлинику настраивал свои утомленные мозги на три часа работы, а потребуется только час. Так бывает, когда тащишься домой вечером, усталый и голодный, в неприбранную квартиру и проклинаешь те полчаса, которые понадобятся, чтобы приготовить ужин. А дома обнаруживаешь, что побывала мама, навела порядок и оставила массу вкуснятины.
Костя сделал несколько боксерских ударов в воздух, а затем приседаний. «Ей от двадцати до двадцати пяти, лет на пять меня младше, – подумал он. – Закурить бы».
Но доставать сигареты не стал. Если от тебя несет табачищем, то даже курящему пациенту общение с тобой удовольствия не доставит.
– Проходите, пожалуйста, – пригласил он, открыв дверь. – Вот сюда.
Костя показал рукой на кресла у журнального столика и торшера в углу. Часто пациенты по привычке направлялись к письменному столу. Разговаривать там, в положении «начальник – посетитель», было нелепо. В кабинете западного психоаналитика пациент возлежит во время исповеди на специальной мягкой кушетке. Таковая имелась и у Колесова. Но во время первого визита Костя пациента на нее не укладывал, а приручал к себе. Дважды у него были больные, которые на кушетке впадали в ступор. Как оказалось, девушка нервничала, опасаясь, что доктор увидит штопку на чулке, а аккуратист Игорь Петрович боялся измять брюки.
Мягкие кресла располагали к тому, чтобы занять удобную позу. Но спина женщины оставалась ровной и прямой без напряжения. Пианистка, наверное.
– Как вас зовут? – спросил Колесов.
На коленях он держал планшет с зажимом, удерживающим листы бумаги. Небольшой наклон планшета исключал возможность прочитать записи. Да и прочитав, неспециалист вряд ли что-нибудь в них понял.
– Вера Николаевна Крафт. Мне двадцать шесть лет. Замужем. По профессии экономист-международник. Работаю в Институте стран Азии и Африки Академии наук.
Все это она произнесла ровным спокойным голосом, безо всяких дополнительных вопросов со стороны Колесова. Услышав название института, он поднял голову от бумаг. В этом институте работал Игорь Петрович. Когда-то в подобные учреждения было трудно попасть. Туда пристраивали жен и дочерей номенклатуры после престижных вузов. Нынче академические институты влачили полуголодное существование: денег на исследования не было, нищенскую зарплату задерживали по нескольку месяцев. Тяжелый невроз у Игоря Петровича развился потому, что дело всей его жизни – исследование истории и культуры одного центральноафриканского племени – оказалось никому не нужным. Плюс одиночество вдовца, возраст, в котором ни сил, ни желания заводить новые отношения не было.
– Да, вы правильно поняли, – Вера Николаевна кивнула, – действительно, мне посоветовал обратиться к вам Игорь Петрович. Мы работаем в разных секторах, но давно знакомы, он бывает в нашей семье. Не сочтите за дежурный комплимент, но, по-моему, вы ему очень помогли.
– Дай бог, – ответил Колосов. – А что же за проблемы волнуют вас?
– Они связаны не со мной лично, а с моей свекровью, Анной Рудольфовной Крафт. Меня беспокоит ее психическое состояние, настроение, неадекватная реакция на окружающее.
Костя слушал, не делая никаких пометок – они не имели смысла. И никакого анализа параллельно рассказу не совершалось в его мозгу – не нужен был этот анализ. Он просто слушал красивую русскую речь. Обычно человек, зарядившийся на монолог, достает из своего лексического подвала мешок слов и перебирает их, одни и те же, как бочонки лото. Вера Николаевна не повторялась, она находила слова, отражающие оттенки одинаковых явлений. Строй ее предложений был несколько правильно книжный, обычно люди говорят лаконичнее и проще, но в нем была завораживающая плавность родного языка. Она не употребляла жаргонных и модных слов, не говорила «че» вместо «что» и «шейсят» вместо «шестьдесят». Произносила фразу, словно развертывала конфетку.
«Ей бы русский преподавать, – подумал Колесов. – Послушаешь эту даму, и стыдно будет писать с ошибками».
Вера Николаевна рассказывала о своей свекрови, вдове посла и высокого чиновника МИДа. Рассказывала, не жалуясь и не обвиняя вздорной, по всей вероятности, старухи. Ни обиды, ни раздражения – ни одной фразы, смысл которой заключался бы в справедливом негодовании: «А каково мне?» Веру Николаевну беспокоило то, что Анна Рудольфовна практически постоянно находится в дурном расположении духа, предвзято судит об отношении к ней родных и близких, не видит хороших сторон в характерах людей, придумывает им пороки или преувеличивает недостатки.
– Она укуталась в кокон обид и подозрений, никого не подпускает, чтобы найти кончик, взяться за него и распустить этот кокон, – говорила Вера Николаевна.
Константину следовало остановить ее, но он только понимающе кивнул. Оплачены пятьдесят минут, а не прошло и получаса. Еще есть время.
– В конечном счете, – продолжала Вера Николаевна, – мизантропия оборачивается против самой Анны Рудольфовны. И не только в плане психологическом, но и в самом прямом, физическом. Прошлой осенью едва не произошла трагедия. Мы собирали в лесу грибы. В кузовке Анны Рудольфовны оказались неизвестные нам экземпляры, по всей вероятности поганки. Но она решительно отказывалась с ними расстаться. Мне бы выкинуть их тихонько, но тут случилось другое происшествие: Дашенька, дочь наших друзей, наступила на гвоздь. Поднялась суматоха. Пока мы ездили в больницу на перевязку, делали прививку от столбняка, Анна Рудольфовна пожарила свои грибы и в одиночестве съела. Отравление было тяжелым, хотя и без госпитализации. Она упорно до сих пор считает, что виной ее интоксикации послужили не грибы, а котлеты, которые были в тот день на обед. Здравый аргумент, что ни с кем другим неприятностей не произошло, во внимание принимать отказывается.
– Вера Николаевна, я вас прерву, – сказал Костя. – Я хотел бы уточнить. Вы пришли ко мне, чтобы я посоветовал вам, каким образом можно скорректировать эмоциональное состояние вашей свекрови?
– Да, – кивнула Вера Николаевна, – я ведь понимаю, что все происходит от потери интереса к жизни. Но где найти этот интерес, не знаю. Внуки? Чтобы реально влиять на их воспитание, нужно ежедневно вникать в их жизнь, в их взросление. А это требует больших душевных да и временных затрат. Ту светскую жизнь, к которой она привыкла за границей в качестве жены посла, мы объективно вести не можем. Увлечения вроде садоводства или коллекционирования ей тоже чужды.
– Вы сказали «внуки»? Сколько лет вашим детям?
– У меня нет детей, – ответила Вера ровным голосом.
Но Костя отметил, что у нее дрогнули ресницы и брови. Какой-то проблемный узел, связанный с детьми.
– Я имела в виду наших племянников. Они живут сейчас во Франции. – Вера чуть запнулась. – Анна Рудольфовна не очень привязана к семье старшей дочери.
– Вернемся к вашему замечанию, что Анне Рудольфовне не интересно садоводство и прочие забавы пенсионеров. Вы, стало быть, хотите, чтобы хобби для вашей свекрови предложил я?
– Нет, что вы! Вы меня неправильно поняли. Точнее, это я сумбурно излагаю. Стареющим людям помогают продлить активную жизнь терапевты и множество других специалистов. Возможно, и психику пожилого человека можно корректировать. Верно?
Константин кивнул с легкой гримасой, как кивает инженер дилетанту, который вздумал ему, специалисту, на пальцах объяснять работу чуда техники.
– Раз уж вы прибегли к медицинским сравнениям, то ответьте мне, Вера Николаевна, придете ли вы, допустим, к хирургу с рассказом о симптомах аппендицита у вашего родственника? Что ответит вам врач?
– Что он должен осмотреть больного, – улыбнулась Вера Николаевна.
Улыбаясь, она теряла свой каменный аристократизм. Светская дама превращалась в гимназистку-подростка.
– Совершенно верно. О проблемах вашей свекрови я могу говорить только с ней самой. Причем она сама должна пожелать изменения, коррекции, как вы упомянули, психологического настроя. Заочно проводить психоанализ дело сложное и неблагодарное. Вы по многим причинам не можете стать проводником моего влияния на Анну Рудольфовну. Возможно, корни ее депрессии находятся вовсе не там, где они кажутся зарытыми с точки зрения здравого смысла и житейского опыта.
– Нет, – Вера отрицательно покачала головой, – она никогда не согласится. Странно, правда? Столько лет прожила в Западной Европе, у многих ее тамошних знакомых визиты к психоаналитику – привычное дело.
Вера не стала добавлять, что Анна Рудольфовна ни в грош не ставит отечественных специалистов. Но Костя и сам об этом догадался. «Избалованная старушенция, – подумал он, – уверена, что российский врач не способен разобраться в ее тонких душевных переживаниях». Но вслух он сказал другое:
– Ничего странного тут как раз нет, картина скорее типичная. Даже если человек страстно желает излечиться от невроза, в его психике параллельно действуют защитные механизмы, сопротивляющиеся этому стремлению. Внешне это слегка походит на любование собственными недостатками.
«Какое славное у него лицо, – думала Вера. – Чем-то напоминает Юру Самойлова. Такой же высокий, и в облике есть общее. Но Юра как статуя Командора – гранитная несокрушимость и твердость. Юру высекли топором, а над Константином Владимировичем трудились тонким инструментом».
– Давайте взглянем на ситуацию с другой стороны, – предложил Костя. – Ваша свекровь, безусловно, является своего рода эмоциональным агрессором. Скорее всего, это не вина, а беда ее. Есть такой важный психоаналитический термин «перенос» – когда больной бессознательно ищет объекты, на которые он перенесет свои агрессивные побуждения. – Костя поймал себя на том, что витийствует, старается понравиться. – Вы, как мне кажется, в силу многих обстоятельств – семейного положения, особенностей характера – один из наиболее притягательных объектов подобной агрессии. Если на человека нападают, он должен уметь защищаться, в противном случае либо его уничтожат, либо нанесут тяжелые увечья – все как на войне. Словом, мы можем поговорить о вас, выработать вашу линию поведения и внутренней защиты. Но для этого мне нужно именно вас, а не вашу свекровь знать более глубоко.
– Спасибо, – Вера Николаевна снова покачала головой, – у меня в этом нет необходимости. Я на нее не обижаюсь. Вернее, обижаюсь иногда, конечно, но это…
Она замялась, развела руками, потом сложила ладони.
– Раз уж так разболталась, – улыбнулась она, – скажу. Я человек верующий. Нет, нет, это не дань моде. Моя мама и бабушка – они тоже всю жизнь верили в Бога. Скрывались, боялись навредить карьерам мужей, но верили и даже тайком ходили в церковь. Так вот. Я как-то готовилась к исповеди и вспомнила два своих греха. Первый заключался в том, что я не дала денег взаймы своей приятельнице. Она хотела купить шубу, а у меня были отложены деньги на ремонт ванной. Я решила, что ее очередная шуба не важнее моего осыпавшегося кафеля. А второй грех – как раз в том, что капризы Анны Рудольфовны иногда вызывают у меня внутреннее раздражение и обиду. Батюшка о деньгах, не данных взаймы, сказал, что это вовсе никакой не грех, так как моя обязанность прежде всего блюсти интересы своей семьи. А за обиду на свекровь попенял. Потому что я не вправе судить другого человека, не я дала ему жизнь и не мне судить о его прегрешениях. Вы думаете, что все это глупости?
Вера Николаевна задала этот вопрос, потому что лицо Кости не походило на бесстрастный лик эскулапа. Так смотрят на женщину, которая с каждой минутой все больше нравится.
– Ни в коей мере, – успокоил он ее, заставляя свои мысли вернуться в привычную колею.
– Хотя я сам человек не религиозный, но считаю, что вера врачует определенный тип людей лучше любых лекарств. Правда, у церкви и опыта побольше – два тысячелетия все-таки.
Потом он неожиданно для себя рассказал об одной из первых своих пациенток – женщине, у которой погиб трехлетний сын. Она не хотела жить, не видела ни одной зацепочки, которая удерживала бы ее на этом свете. Люди, потерявшие близких, любимых людей, переживают сильнейший разлом психики. Разлом затопляется чувством вины, мыслями о поступках, которые следовало бы совершить в прошлом, чтобы спасти умершего, разъедающим раскаянием и укорами самому себе. Многие проваливаются в эту бездну и не в состоянии выбраться из нее. Переключение внимания на другие объекты любви, например на второго ребенка, не всегда помогает. Этот ребенок даже может вызывать раздражение, временное конечно.
Колесову никак не удавалось помочь той женщине. Тем более что она молчала. Важно, чтобы пациент говорил – все равно о чем, но говорил, и как можно больше. Он неизбежно выскажет при умелом направлении разговора свою боль, выплеснет ее. А она молчала. С трудом выдавливала из себя короткие ответы, бормотала извинения и замолкала. Муж приводил ее снова и снова, но все повторялось – она не слышала ничего, кроме внутренних укоров, которые сама выставляла себе. Костя не смог подобрать ключ к крепости и вынужден был признать свое поражение.
Спасла ее соседка-старушка. Отвела в церковь, познакомила с батюшкой. Женщина зачастила в храм, что напугало близких. Потом, по совету священника, отправилась на месяц в какой-то монастырь. И вернулась оттуда другим человеком.
– Я не мог подать ей идею о загробном мире, где пребывает душа ее ребенка, и что возможна связь с его душой через веру. А монахи могли. Причем она не стала религиозной фанатичкой. Успешно занимается своей микробиологией, родила еще одну дочь – в общем, живет счастливо.
Вера Николаевна умела слушать. Она внимательно смотрела в глаза собеседнику, реагировала легкими кивками и понимающей улыбкой. Горе людям, которые умеют так слушать, – на них обрушивают исповеди друзья, знакомые и соседи по купе в поезде.
– Мне кажется, – сказала Вера, – возможно, я ошибаюсь, но здесь сыграло роль то, что та женщина была новообращенной, только открыла для себя религию, новое мировоззрение. Случись подобное с тем, кто с детства впитал в себя веру, все будет гораздо сложнее, то есть так, как было у этой женщины вначале. Вы понимаете меня? Разлом, о котором вы говорите, легче зарубцуется, если человек вдруг увидит небо над головой. Но если он видел его всю жизнь?
– Любопытная мысль. Мне это не приходило в голову. Спасибо за идею.
– Пожалуйста. – Вера Николаевна шутливо и чуть кокетливо склонила голову. – На самом деле я попусту отняла у вас время. Уж не обессудьте.
«Какие мы культурные, – подумал Костя, – за свои денежки еще и извиняемся».
Вера Николаевна собралась встать.
– Подождите, – остановил ее Константин, – мы с вами еще не закончили обсуждать проблемы Анны Рудольфовны. Я могу предложить вам следующее. В клинике, где я работаю, есть отличное геронтологическое отделение, нечто вроде санатория. Там нет сумасшедших и публика весьма приличная, так как лечение платное. Ванны, массажи, физиотерапия – упор делается на физическое здоровье, а психологи работают достаточно тонко и незаметно. Я знаю, что многие пациенты рвутся снова попасть туда, оказаться в… слово «палата» вовсе не подходит, скорее хороший гостиничный номер. У них образовалось что-то вроде клуба для тех, кому за шестьдесят. Полагаю, что «отпуск» в подобной обстановке пошел бы вашей свекрови на пользу.
Вера с сожалением пожала плечами:
– Мы пытались устроить ее в клинику неврозов на Шаболовке. Там ведь тоже все организовано по аналогичному принципу. Ничего не вышло. Анна Рудольфовна до сих пор упрекает нас, что пытались затолкнуть ее в психушку. Но при всех условиях – спасибо вам за участие. Всего доброго!
Когда Вера Николаевна вышла, Колесов пожал плечами:
