Лесной туман

Вея не сомневалась, что он попытается. Но не ходить в лес для неё – значит умереть. И так зима уже на носу, пару раз уже сыпалась холодная мука с неба, припорошив поутру деревья. Днем стаяло всё, конечно, но скоро не стает. Останется лежать вначале тонкой простынёй, а потом и одеялом пуховым.

С тех пор так и повадилось. Только ведьма в лес, нет-нет, да мелькнет за деревьями силуэт знакомый. Ждал, пока привыкнет к нему ведьма, пока замечать перестанет. Уж что-что, а ждать нечисть умеет, у них почитай времени-то на порядок больше, чем у любого человека.

Туманник подошел через пару недель, когда она уж домой собиралась. Темнело теперича рано, вот и торопилась ведьма. Он уж у самого дома поймал.

Скинула она с плеча вязанку и положила руку на пояс, чтобы знал – просто так стоять не будет.

Заруба фыркнул, глянул сверху вниз, и косого за уши протянул. Процедил с ухмылкой:

– Приготовь мне.

Растерялась ведьма, взяла зайца, как завороженная, и тут слова его дошли. С опозданием, да хоть так.

Вспыхнули щеки, захлестнуло возмущение. Её – ведьму, все мужики в деревне уважали, а бабы так и вовсе расшаркивались. Дома-то плевались, но дома пусть, а так, чтобы в глаза приказы отвешивать. Не бывать такому, хоть бы и хозяину леса. Она-то не лес!

Схватила она косого за уши покрепче, да как огреет Зарубу прямо по роже его наглой. Тот только и успел, что руку подставить. О ноже забыла совсем, так раздосадовала.

– Приготовь ему, – фыркала ведьма, зайцем нечисть охаживая. – Бегу прямо, упала уж три раза, так спешила.

– Так это, осторожнее беги, раз падаешь, – отозвался Заруба странным, перехваченным голосом, и Вея поняла, что он… хохочет.

Отпрыгнул туманник, лицо раскраснелось, на глаза аж слеза навернулась, зубы скалит весело. И только замахнулась Вея косым, чтобы ему вдогонку кинуть, так и сам не хуже зайца ускакал, то бочком, то гарцуя аки конь городской, дружинный.

Так и оставил её у дверей, с зайцем. Вот и думай, то ли дурак, то ли ещё что.

А косой вкусный оказался, жирный, будто летний. И шкурка как раз на воротник сгодилась – прошлую-то Вея на одеяло выменяла. Хорошее, лоскутное. Вея и сама ткать умела, конечно – кто из деревенских не умел, но то долго, и не было у неё ничего для этого, а холод подбирался уже сейчас, и других забот было в достатке.

Так что, когда Заруба появился на следующий день, то ведьма не пожалела уж, положила каши с мясом. От него мясо, от неё каша и печка, всё честно.

Холодало. Снег уже не таял, мягко покрывая дороги. Потихоньку готовили сани, мужчины подыскивали древесину в лесу, чтобы было чем заняться, и на ярмарку с чем съездить. Женщины трепали лён и коноплю. У Веи тоже было заготовлено, как без этого. Лета Вея не застала, как и сбора, но помогала на просушке, так что что-то да перепало.

К тому же в этом доме осталось веретено – будет чем заняться зимой. Прялка только простая совсем была, ручная. Своя-то дома осталась, тяжелая она – с собой тащить.

Туманник появлялся регулярно, раз-два в неделю, не с пустыми руками. То птичку какую принесет, то зайца. Шкурки Вея относила дубильщику, и тот только диву давался, какие холёные.

Ведьма спросила Зарубу однажды, зачем он это делает, но тот только плечами пожал. Сказал, что ведьма – одна такая смелая, что нечисть в дом может пустить, а горячей еды зимой всем охота.

Не поверила Вея, но и прогонять не стала. Без дичи ей зимой совсем тяжко было бы, да и шуметь на чердаке и ночью за дверь выманивать Заруба прекратил.

Прознав про её гостя, деревенские стали заходить реже, только если совсем припрет. Боялись.

Так постепенно и сложилось, что к концу недели Заруба никогда не приходил, и в те же дни у дома Веи люд аж толпился. То одно им, то другое.

Немудрёно, за пряжей, у печи, в лесу и в заботах, прошла зима. Оглядываясь назад, Вея понимала, что если бы не туманник – сгинула бы, как есть сгинула. К концу зимы и каши-то поубавилось, а коль она только её ела бы, да без наваристого бульона?

«Неужто, привык он ко мне», – чудилось иногда. И нет-нет, да ёкало что-то в груди больно и страшно, потому как нельзя нечисти верить. А особливо нельзя себе верить, коли ты за нечисть додумываешь. Привык, как же. Держал свой откуп целым, чтобы буде возможность – полакомиться не костьми одними.

Пригрело солнышко, потекли первые ручейки в низину, пошла грязь по колено. А чуть подсохла, Вея знакомый оклик от калитки услыхала.

– Бают, ведьма тут поселилась, ох ясноглазая, вся в меня!

Выглянула она и рассмеялась. Так и есть – братик её младший стоит, Желан, коня придерживает. Всегда егозой был, на месте ни минутки усидеть не выходило. Вот, видать, мать и прислала, чтобы развеялся.

И не с пустыми руками пришел. Теста кислого принес, заботливо завернутого в мокрую тряпку – маминого, родного. Теперь и пироги, и блины печь можно, дай только муки ещё замешать, и подождать немного. Ещё ложек резных – сам делал, диво какие красивые, братину, и оберегов деревянных. Что-то Вея думала себе оставить, что-то на пару курей сменять, может и на петушка молодого хватит. Хлев-то у дома стоял.

Хотел, говорит, и прялку её привезти, но конь заупрямился. Тяжелая она, неудобная – это телегу брать надо, а с телегой у него плохо выходило.

Рассказал, что у матери хорошо всё, за зиму не болел даже никто. Сестра уж четвертого родила, муж на неё не нарадуется, на руках носит. Да и сам Желан засматриваться на молодок стал, только вот понять пока не мог, какая ему по сердцу, а какая просто голову по весне кружит.

И радостно это Вее слушать, и грустно. Будто у них – есть жизнь, есть что-то впереди, а у неё – нет.

Мать тоже ведьмой была с детства, ей прабабушка перед смертью передала. Говорила, что плакала, глядя, как других девчонок гулять зовут, а от неё шарахаются как от чумной. А потом смирилась. Сказала, что одной оно тоже неплохо. А мужик, мужика и найти можно.

Так и вышло, что три ребенка – и все от разных отцов. Не сказать, чтобы её за это в деревне больше любить стали, но особо и не порицали. Дело такое, без рук дома тяжко, все понимают.

Вея же так не могла. Всё чудилось, что найдется тот, кто по сердцу придется, и кто не посмотрит на то, что она особняком от других стоит. Да только годы шли, из молодухи она уже стала перестарком, а молодца всё не было.

По весне она уже не так топила печь как зимой, ей жаркий воздух тяжелым казался, пусть лучше к утру рука за одеялом потянется, чем засыпать дыша через раз. Желан же другим был, того будто своя молодая кровь не грела, всегда в самом теплом месте засыпал. Вот и сейчас – полезла Вея на верхние полати, а Желан на печных устроился. И чуть не слетел с них, когда в дверь кто-то стучать начал. Сильно стучал, звучно, будто пожар где.

Бросился он открывать, но Вея настороже была.

– Стой-ка. Спроси кто, для начала.

– А то сама не знаешь! А ну открывай! – рявкнули из-за двери, уловив чутким ухом негромкий голос. Даже если б ведьма не узнала говор, все равно бы догадалась. Но он даже не прятался.

Ведьма аж на локтях приподнялась, на дверь изумленно глядючи.

– Заруба, что случилось с тобой, друг мой лесной. Не открою я, сам же знаешь. И слово моё держит, силой не пройдешь.

– А это я сейчас проверю! – пообещал туманник. И как грохнет дверь, а потом ляду на чердаке. И по самим доскам прошелся, и ставни потрепал, даже в трубу нос сунуть пытался, да там жарко было – недавно только огонь горел.

Что-то в этом было нехорошее. Недобрым веяло – то тихий-тихий, а как только поживы побольше собралось, так что, всё, голод проснулся?

– Кто это? – брат у неё силой не обладал, и боялся нечисти как маленький совсем. Даже домовой ему не показывался. Так что опасалась ему Вея про туманника рассказывать. О том, кто это – брат знал, мать им всем вместе рассказывала. И ей совсем не хотелось, чтобы он гнал коня без продыху с самого утра. И так успеет, даже если торопиться не будет, а останавливаться он не собирался. Она припугнет утром, конечно, чтобы не отвлекался на ягодку какую, но не туманником же.

– Ты спи, – она махнула рукой как можно беспечнее. – Ничего он тебе не сделает, так, попугать решил. Только помни, до утра дверь не открывай. Примета плохая. А как солнце взойдет – можно.

На чердаке рыкнули, но туманник затих. Вея долго не спала, вглядываясь в ляду и ожидая следующей попытки, но её всё не было. И только утром она поняла, почему.

Дверь загрохотала, только рассвело. Желан уже оделся, по избе ходил – собирался, а Вея на полатях нежилась. Она любила полежать чуть подольше, когда нет мужика да детей, можно. Ей-то мало что нужно.

Она кивнула, когда брат кинул на неё испуганный взгляд, и он открыл дверь.

Заруба влетел в избу, почти отшвырнув Желана. Хищно повел носом, нашел взглядом Вею и взлетел к ней по лесенке. Смотрел на неё пару секунд, и рявкнул, почти как ночью злобно:

– А этот где спал?

– Ты болезный что ли? – Моргнула Вея испуганно, и под одеяло спряталась. Рубашка-то на ней только нижняя, спальная. – На печных полатях. И вообще, кыш отсюда, одеться мне надо!

Мотнул головой Заруба, но слез. И даже во двор вышел, но в лес не убежал – когда Вея провожать брата вышла, всё там был.

– Познакомьтесь, – фыркнула ведьма. – Это брат мой, Желан. А это Заруба. Охотник он местный. И дурак немножко.

– Сестрёнка, ты бы хоть сказала, что мужика себе нашла, – смущенно буркнул Желан. – А то я даже не свиделся.

– Да какого…– начала было Вея, но Заруба её прервал:

– Нашла-нашла, – он протянул руку, но не стал ждать, когда Желан её пожмет. Только лишь тот поднял свою, сразу клещом вцепился. Вперед подался, с прищуром:

– А ты какой дорогой поедешь, мил человек? А то у нас тут… подмывает некоторые.

– Никакой, по воздуху полетит, – осерчала Вея, видя, к чему Заруба ведёт, да как хлопнет его. Хотела по пояснице, да не рассчитала – чуть ниже рука пошла. Зато туманник растерялся и Желана выпустил. – Чего прицепился?

Отвела Вея братца в сторону, сказала, чтобы не отвлекался в пути. На Зарубу покосилась недобро, но ворчать не стала. А ну как оговорится, так и братца испугать недолго.

Дала Желану туесок с едой в дорогу, отправила. Только тогда к туманнику обернулась.

– Брат что ль твой? – фырчит нечисть, носом ведет. – То-то чую запах у вас похожий.

– Брат. Младшенький. Ты чего ночью устроил? Почто Желана пугал?

– А это чтобы не развелось вас тут, – фыркнул Заруба. – А то налетит ведьминого племени, никакого житья от вас нету.

Долго ведьма стояла, ему вслед глядя, а потом махнула рукой и в избу пошла. Какая разница, почему он очередную дурость творит. Пока за Желаном не бежит – всё хлеб.

Весь день от Зарубы ни слуху, ни духу. Ведьма уж забыть успела, что он с утра вытворил, спать готовилась, когда услышала протяжный скрип на крыльце.

– Заруба, ты чтоль? – крикнула, сонно лицо потирая и зябко ёжась – хотелось уже залезть на полати поскорее.

– Я, – согласился голос. – Спросить хотел, есть что брату-то передать. А то я с ним сегодня сви-ижусь.

– Ох, да брось, – отмахнулась Вея. – Ты больше чем на две мили от леса не отойдешь, а он сегодня на коне, да без поклажи.

– Шесть миль, милая, – промурлыкал голос. Ведьма замерла. Врет, скорее всего, но… а если правду сказал? С него станется подразнить, а потом принести какую-то вещь Желана. И гадай – лежит братец под березкой, или просто он пояс стащил, пока тот отвернулся.

– И зачем? – она старалась, чтобы голос был ровным, но он все равно услышал.

– Ну, я голоден, – казалось, туманник тянется, как нежащийся кот. – А это мой дом. Вначале моя еда меня не пускает, а потом и мужиков водить начала – непорядок.

– Каких мужиков, это брат мой, – возмутилась ведьма, к двери подходя и руки на груди скрещивая, хотя Заруба этого и не увидел бы.

– А это ещё бабка надвое сказала, – прошипел негромко туманник.

И такая обида ведьму взяла. И так живет одна, старой девой помрет, а тут туманник ещё потешается, гулящей её выставляет.

Забыла она, с кем дело имеет – только и хотела, по морде наглой надавать. Один засов упал, второй сдвинулся, и хлынул в сени воздух ночной, холодный.

Не сразу Вея туманника увидала – человека высматривала. Сдвинулась темная ночь, мазнула её по бедру, да в избу прошла. Зверь из туманника вышел знатный – в холке до бедра ей доставал, а ежели шею выпрямил бы, то до лопаток бы дотянулся. Шерсть была черная, будто припыленная чем-то синевато-серым. Такого ночью точно не заметишь, пока глаза не откроет. Яркие, зеленые, как у человека-Зарубы, только зрачок вертикальный. По виду на волка похож, только морда длинная, вытянутая.

Оглянулся зверь через плечо, на неё посмотрел, и Вея услышала голос, теперь только понимая, что он никогда не шел от самого туманника, а появлялся сразу у неё в голове.

– Дверь-то закрой, избу выстудишь.

«Если я закрою дверь, то меня не сразу найдут, – промелькнула быстрая мысль. Но вскоре её догнала вторая, успокаивающая: – Зато, если он будет здесь, Желана не тронет».

Ведьма прикрыла дверь, задвигая засов, и вторую, ведущую в сени тоже.

Туманник сидел у печки, распушив длинную шерсть, не иначе как грелся у огня. Прямо как домашний пёс, который пробрался в хозяйский дом.

– Ужином-то покормишь? – деловито поинтересовался он, вертя носом, будто видел избу впервые. Вея достала горшок с остатками каши, фыркнула:

– И куда тебе, на стол ставить, иль на пол?

Туманник недовольно заворчал и, раскрыв пасть, сжал зубами её ногу, чуть выше колена. Но не укусил, просто показал, что может.

– На стол ставь. Нашлась мне тут, языкастая.

Диво, но полакомился туманник только кашей, а потом и вовсе у печки растянулся и засопел довольно – уснул.

За всю ночь Заруба потревожил Вею только однажды – уже ближе к утру растолкал и потребовал его выпустить. Только уже проснувшись и крепко подумав, ведьма поняла. Он и не собирался её есть.

Поначалу да, но потом что-то изменилось. Может интересно стало, может тоскливо в лесу одному – хочется к людям выходить, да те боятся все. А может ещё что.

От одной мысли Вея почувствовала, как горячая кровь хлынула к щекам. Нет, ну… нет. Не могло быть такого. Или могло?

Заруба не менялся. Проходил день за днем, вот уже и лето к концу катится, а туманник как тот лес – разве что на рубаху вторую, шерстяную накинет.

Он все так же иногда заходил, разве что теперь это иногда было порой и ночью. Вея знала, что если, притащив добычу, он не пришел на следующий день к обеду – будет ночью. Но уже не в зверином облике, разок побренчав плошкой по столу, потом человеком приходил.

Сказки не врали – ниже колена под штанами топорщилась густая звериная шерсть, а по полу цокали когти. Ему было неудобно – лапы хуже держали, нежели ноги, но он особо и не ходил. Так, усядется за лавку, отужинает, и на той же лавке и растягивается подремать.

А к рассвету всегда уходит.

И почти всегда, они говорили. Вея рассказывала истории из детства, как убегали с сестрой от матери в лес и встречали рассвет на большом валуне. Маленьких дочек ведьмы не трогала нечисть, а от волков добрый леший оберегал. Ну, как добрый – это своих он любил, чужих и завести мог. Или как в подполе прятались, пока мама беса из человека выгоняла. Редко такое было – истинно бесноватых почти не встречается, но порой случалось. И каждый раз как первый.

Когда Вея начала ей помогать, то думала, что привыкнет, но нет. Всё так же, и знаком этот безумный взгляд, и все же отличался от других чем-то. Иной раз казалось, что до сердца достанет.

Туманник слушал внимательно, переспрашивал и уточнял, что не понял. И в долгу не оставался – свои байки травил. О том, как с водяным в наперстки играют, и как русалки им мешаются, как детишки в лесу до ночи сидят, чтобы байки про страшного туманника проверить.

– Боятся, что жрать их приду, – смеялся Заруба. – А на кой ляд они мне – кожа да кости. Один раз даже мавок отгонять пришлось, и рычать из-за куста, как пёс дворовый, ей-ей, только чтоб домой уже бежали.

– Ох, да брось, – смеется ведьма. – А когда в дом-то стучишься, и детишек небось не отпускаешь.

Туманник только плечами пожимает:

– Так лес – это лес. А в домах, то дань. Ну, и не всегда я за поживой стучусь, – рассмеялся сам себе задумчиво. Вея уж про себя подумала, но Заруба уточнил довольно: – Иногда сгинет на охоте мужик, а дома-то жена молодая. Чтоб не зайти к вдове пару раз, пока нового мужика себе не нашла.

Рука с кружкой замерла в воздухе, не дойдя до губ. Вея быстро моргнула, чтобы Заруба не заметил чего.

Она-то думала, что туманники из той нечисти, что не смотрят в людскую сторону и на женщин в том числе. А раз он к вдовам заходил, то очень даже смотрит, вон рожа какая довольная, как у кота, что до сметаны дорвался. А это уже значит…

«Что не смотрит он только на меня», – безжалостно закончила она собственную мысль. Пришлось отговориться, что голова болит и спать уйти, слишком жгли злые слёзы, грозя свою хозяйку с головой выдать. Ох не ждала Вея, что горько так будет. Как сердце вынули, и теперь пусто как-то было в груди, холодно.

Только улеглась, слышит – возится Заруба. То на один бок повернется, то сядет. По избе пройдется, воды попьет, обратно вернется. И так раз, другой. В горшок с едой нос сунул.

Вея уж хотела спуститься и спросить, не болит ли чего, хоть и не знала, что у нечисти болеть-то может, как слышит – совсем рядом половицы скрипят.

Чертыхаясь, проклиная в полголоса лапы, Заруба поднялся по лесенке к ней на полати.

– Эй, ведьма, – в бок потыкал. Вея повернулась, глаза в глаза ему глядя. – Не болит у тебя голова.

Сказал, как отрезал.

– Ты расстроился, что я слукавила? – моргнула ведьма, на локте приподнявшись. Заруба мнётся.

– Нет. Это, не хожу я сейчас к вдовам, вот. Не дуйся.

У ведьмы глаза округлились, по плошке размером каждый. Хлопает ресницами и понять не может, шутит он иль правду говорит.

– А мне, – отвечает, – Почему бы печалиться? Была бы я баба твоя – осерчала бы. А так. Я же тебе…я… а кто я тебе?

И всё-таки голос немного дрожал. И обида играет, и страх. А что ответит?

Но Заруба промолчал. Посмотрел на неё удивленно, с лесенки слез. По избе походил, половицами скрипя, в погреб залез, зачем-то. А потом выпустить попросил. И исчез.

Неделя прошла, другая. Нет слышно от туманника ничего – не стучится никто ночью, днем в лесу не ловит, чтобы полянку с ягодами показать, или травок всучить. Ну, иль поворчать из-за куста, это он тоже любил. После третьего раза Вея не пугалась уже, один раз шишкой туда запустив.

А это не Заруба оказался, а мишка молоденький. Тот же туманник и спас – только появился, и медвежонок, и мама его, из других кустов появившаяся, ушли. На хозяина леса никто не смел лапу поднимать.

Все слёзы уже были выплаканы. Жалеть ведьма и не думала, хорохорилась – ничего она ему плохого не сказала, а коль не люба, ну, что ж. Пусть и не люба. Пока косточки её не обгладывает – пусть хоть на порог плюёт.

Да вот только в груди все тяжелее и тяжелее было. Иногда думала, черт бы с ним, с вниманием его, с любовью. Увидеть бы ещё хоть разок. А потом уж и ничего не надо, хоть бы и съел, наконец. Хоть не мучиться больше.

Осень тоже начинала потихоньку белеть, покрываясь первым морозцем. Вея уже не косилась на дверь каждый вечер, знала, что не придёт он больше. За лето она и курями обзавелась, и льна сейчас побольше было. Каши, уже своей. Так что прожить-то проживет. И вечером дело есть – знай, сиди себе, нитку пряди, или настойку какую готовь.

Стук в дверь был настолько громким и неожиданным, что ведьма вздрогнула, разорвав тонкую нить под пальцами.

– Кого принесло?! – крикнула она удивленно, ушам не веря – кто стучаться будет, когда ночь уже опустилась? Разве что кто приезжий.

– Открывай уже, – дотронулся до неё знакомый голос, от которого мураши по спине побежали, и в груди так больно стало, и так сладко. Живой. Пришел.

Бросила Вея пряжу, к дверям побежала.

Заруба её в сторону подвинул, затащил в дом корягу какую-то крючковатую. Поставил у стены, рядом встал – гордый, аж приосанился, деревяшку свою корявую поглаживает.

– Ну? – подождал немного, и буркнул Заруба. Недовольно так, будто уже спросил что, а ведьма не ответила.

– Чего нужно-то? – растерялась Вея, с туманника на корягу взгляд переводя. Заруба нахмурился, по коряге рукой хлопнул, пояснил, как для несмышлёной:

– Что, не видишь? Прялку тебе принес, сам резал! Женой-то мне будешь?

Пригляделась ведьма, а это и правда прялка. Хорошая, ножная, страшная только – жуть.

Смех её пробил. Женихаться он пришел, как надо прям – молодой невесте сам подарок вырезал. Не знал только, что невеста та ему и без подарков рада была бы.

– Дурак ты, хоть и нечисть, – рассмеялась. Подошла и в щеку клюнула робко. – Буду. Коль возьмешь.

У нечисти да ведьмы свадебок-то не бывает, но тем и без неё счастье было.

Слухи ходят, что только матушка у Веи недовольна была, веником дочь вокруг колодца гоняла, да только это уже совсем другая история…