скачать книгу бесплатно
В результате всех этих хитросплетений он оказался не только не у дел, но в августе 1795 г. военное министерство, приняв во внимание «маневрирование» бригадного генерала Наполеона Бонапарта, потребовало от него пройти медицинскую комиссию, чтобы подтвердить болезнь. 15 сентября он был исключён из списка действующих генералов за отказ ехать в Вандею (хотя потом и восстановлен).
Хуже того, о нем стали забывать.
Еще чуть—чуть и о нем как боевом офицере могут не вспомнить!
Так или иначе, рассказывали, что, используя свои некие политические связи, ему удалось получить должность в топографическом отделении Комитета общественного спасения, игравшем на тот момент роль штаба французской армии. Для артиллериста по специальности – армейской, повторимся, элиты – эта служба за канцелярским столом была понижением в статусе. На этот раз он его вынужден был принять, поскольку иначе остался бы без всяких средств к существованию. Поговаривали, что Наполеону даже предлагали стать его заведующим, но это его по каким-то причинам не устроило. Все свое свободное время он ходит по влиятельным лицам, стремясь всячески привлечь их внимание к своим планам военных кампаний. Или, как рассказывал потом своей супруге его неизменный спутник тех лет и дней – капитан Жюно – Бонапарт тратил свое время «на посещение всех тех, кто пользовался влиянием. Он стучался во все двери».
…Между прочим, в то время он действительно много общается с Жюно, который страстно влюблен в невероятную красавицу-сестру Бонапарта – Полину, чей сексуальный аппетит уже «загнал» ни одного «секс-мустанга» из его ближайшего окружения. Жюно хочет на ней жениться, но Бонапарт, весьма сведущий в математике, рассудительно остужает пыл друга-соратника очень лаконичной и доходчивой фразой: «У тебя ничего нет, у Полины – тоже! Каков итог? Ничего. Значит, сейчас вы пожениться никак не можете. Не ко времени!»…
В то время французская республика готовилась активно воевать против Австрии не только на Рейне, где обе стороны держали свои главные силы, но и на второстепенном фронте военных действий в Альпах, в северной Италии, где ей из своих миланских владений в Ломбардии могла угрожать Австрия в союзе с Пьемонтом. Именно Бонапарт разработал планы действий Итальянской армии генерала Келлермана-старшего (или, все же, Шерера?) против австро-пьемонтских войск. Согласно нему врагов на Ломбардской равнине следовало атаковать не через Альпы с перевалов Мон-Сени и Мон-Женевр, что было банально и легко прогнозируемо, а с фланга – через так называемые Лигурийские холмы. В ведомстве сочли это глупостью и положили, как водится в таких случаях, под сукно. Но через какое-то время наполеоновский план, все же, попадет в руки Карно, который в правящей Францией верхушке смыслил в стратегии военных операций больше всех вместе взятых. Он оценит его по достоинству и даст ему ход.
Но это случится потом, а пока, не найдя общего языка с руководством военного министерства в вопросе о службе под началом Гоша в Вандее, Бонапарт уже наглядно подумывал о переходе на службу в турецкую армию – в турецкий артиллерийский полк в Константинополе, благо по слухам там военным хорошо платили. Туда для консультирования турок отправлялась небольшая группа в 11 французских артиллеристов. Наполеон, всегда мечтавший о высоких заработках, даже написал прошение об этом и уже получил устное согласие. Но затем кто-то наверху припомнил ему нежелание исполнять приказ о немедленной отправке в Вандею. В общем, он так и не оказался на Востоке, хотя слава персидского царя Кира Великого и, конечно же, легендарного Александра Македонского манила его невероятно и мы это еще с вами увидим.
Более того, амбициозно-строптивого Бонапарта уволили из армии!
Так, невысокий, чрезвычайно худой герой Тулона с проницательным взглядом серо-стальных глаз на сильно загорелом лице и темными, по бокам лица спадающими до плеч, подобно «отвислым ушам гончей», волосами, сзади кокетливо заплетенными в небольшую косичку, стал в 24 года… отставным генералом. Такого «реприманда неожиданного» упрямый корсиканец не ожидал никак!
Для нашего героя с его половинным из-за отставки жалованьем (часть которого уходила на нужды его матери, братьев и сестер) снова настали трудные времена: полуголодное существование, обносившиеся мундиры, явное пренебрежение со стороны военного начальства, общение лишь с самыми близкими друзьями, в основном со времен Тулона. Квартировать приходилось в самой дешевой гостинице около рынка Леаль, чем-то похожей на тот «клоповник», в котором он останавливался после приезда во французскую столицу из Валанса. Потом он вспоминал, что стыдясь своей бедности, расплачиваясь за скудный обед в дешевой таверне, он заворачивал деньги за него в лист бумаги, чтобы никто за соседним столом не мог заметить, как мало он тратит на еду. «Я был в то время тощим, как пергамент», – вспоминал потом Наполеон. Даже его недюжинное терпение подходило к концу…
Но очень скоро во Франции о нем снова вспомнили: для немедленного «разруливания» наболевших внутренних проблем политикам потребовался человек решительный, короче – военный…
Как говорят в таких случаях – «шпага» или «сабля» (это уже кому – как нравится, тот тем и… сражается?)!
Глава 9. «Я вложу шпагу в ножны только тогда, когда все будет кончено»
Герой Тулона остро понадобился, когда осенью в Париже вспыхнул вандемьерский (или октябрьский; первый месяц французского республиканского календаря, соответствовавший 22—23 сентября – 21—22 октября) мятеж монархистов под началом Рише де Серизи. Дело в том, что в сентябре в заключении скончался сын казненного короля Людовика XVI и его брат, будучи в эмиграции, провозгласил себя королем Людовиком XVIII со всеми из этого поступка вытекающими последствиями.
Началось все с того, что после 9 термидора Франция из республики для народа превратилась в республику для… богатых. Неимущие и малоимущие слои населения отстранялись от всякого участия в управлении страной. Всеобщее избирательное право отменялось. Общественно-политической жизнью «рулили» две законодательные палаты, выбор в которые теперь зависел от имущественного ценза: Совет пятисот (из 500 лиц в возрасте не менее 30 лет) и Совет старейшин (из 250 лиц в возрасте не менее 40 лет). Исполнительная власть вручалась Директории из пяти человек в возрасте не менее 40 лет, назначаемых Советом старейшин из кандидатов, представляемых Советом пятисот.
Для роялистов подобный политический «расклад» был равен нулю и они решили действовать. На горизонте забрезжило торжественное пришествие Его Величества Короля.
Согласно «хрестоматийно-фактологическому» изложению, дальнейшие события развивались примерно так.
«…Роялисты, среди которых были также вернувшиеся эмигранты и шуаны, дворяне и священники, «золотая молодёжь», носившая чёрные воротнички и зелёные галстуки, спекулянты и иностранные шпионы, ещё не решались открыто выступать в пользу монархии, ввиду её явной непопулярности, и прикрывались демократическими лозунгами, вроде права нации на избрание своих представителей. Им удалось собрать под свои «белые знамена» от 25 до 30 и даже 40 тыс. (данные как водится разнятся) вооружённых людей.
В распоряжении правительства было от 5 до 7 тыс. (сведения колеблются) дисциплинированных и снабженных артиллерией (правда,ее еще предстояло доставить из предместья Парижа) войск (в основном регулярные части, полицейские войска и проверенные в предыдущих «делах» революционные патриоты или «демшиза»), что и обусловило их перевес над повстанцами, не имевших пушек.
С 11 вандемьера обе стороны спешно готовились к предстоявшему столкновению.
Ночь с 12 на 13 вандемьера прошла в приготовлениях к сражению. Во главе повстанцев оказался бригадный генерал Даникан, который ранее вёл войну с вандейцами, но осенью 1793 г. был отправлен в отставку. Он прибыл в Париж 12 вандемьера и вступил в командование утром 13 вандемьера.
«Провернувший» термидорианский переворот 27 июля 1794 г. (9 термидора), свергнувший Робеспьера и его сторонников, Баррас, вошедший в состав Комитета Общественной Безопасности (Спасения) и ставший 5 октября 1795 г. главнокомандующим войсками Конвента, взял себе в помощники генерала Наполеона Бонапарт, бывшего после 9 термидора в немилости за свою связь с Робеспьером-младшим и другими якобинцами. Баррас и Бонапарт отдали прежде всего распоряжение доставить 40 пушек. Ввиду малочисленности своих войск, имевших, однако, пушки, которых почти не было у восставших, Баррас предпочел не рассеивать своих сил, а занять подступы к Конвенту и держать оборону от Нового моста на набережной на правом берегу Сены до Елисейских полей. Такую свою тактику он весомо оправдывал нежеланием начинать Гражданскую войну. Тогда как восставшие (мятежники) заняли Вандомскую площадь, Пале-Рояль, улицу Сент-Оноре и расположенные на ней Театр республики и церковь Сен-Рош.
К 3—4 часам дня их колонны приблизились к республиканским войскам на расстояние в 12 или 15 шагов. Бонапарт и другие генералы приготовились использовать этот момент, чтобы открыть огонь из пушек. Кто начал атаку после 4-х часов пополудни, доподлинно не ясно. Каждая из сторон приписывала впоследствии противнику инициативу сражения.
Правительственным войскам был отдан формальный приказ не начинать атаки, избегать всяких провокаций со стороны мятежников. Считается, что выстрелы последовали со стороны колонны восставших, находившейся у церкви Сен-Рош, где им противостоял спецотряд «батальон патриотов 1789 года» (оголтелая «демшиза») под командованием генерала Беррюйе. Последний получил приказ от Барраса ответить силой на силу.
У мятежников, как известно, тоже была возможность ночью овладеть пушками, но они упустили момент и, вооружённые лишь мушкетами, могли отвечать лишь ружейной пальбой. Естественно, что они не долго могли противостоять убийственным пушечным выстрелам республиканских войск. Вскоре войска Конвента вместе с ударным «батальоном патриотов 1789 года» перешли в наступление и к 6 часам вечера отбросили бунтовщиков на площадь Малой карусели.
Частично им удалось укрыться в церкви Сен-Рош, откуда они продолжали безуспешно отстреливаться до 8 часов вечера.
Неудачна была и попытка генерала Даникана, примитивно задавив массой атакующих (завалив трупами) правительственные войска, захватить их огнедышащие пушки у Национального моста.
К ночи войска Конвента выбили восставших из Театра республики и Дворца равенства и установили там свои форпосты. В 21:30 Баррас известил своих коллег, что опасности со стороны мятежников более не существует. Баррас горячо благодарил молодого генерала Бонапарта и настоял, чтобы он был назначен командующим военными силами тыла (сам Баррас немедленно сложил с себя это звание, как только восстание было разгромлено).
Ночью раздавались только отдельные выстрелы с той и другой стороны. В 4 часа утра генерал Вашо занял церковь Сен-Рош, полностью очистив ее от мятежников.
В дневном заседании правительства 14 вандемьера было озвучено обращение к парижанам, в котором ответственность за бунт возлагалась на роялистов, их успокаивали, что собственности ничто не угрожает, и говорилось о наказании преступников.
Лёгкость победы Конвента объясняется тем, что масса мятежников состояла из колеблющихся буржуа, а народные низы не пошли за ними. К тому же большинство повстанцев плохо сознавало цели движения и не было расположено к серьёзной борьбе.
Восстание было подавлено. Правительство было спасено средними классами, не желавшими монархической реставрации. Состоявшее тогда из умеренных республиканцев (термидорианцев), оно весьма снисходительно отнеслось к побеждённым: всем замешанным в деле было дано время скрыться, мятежники бежали в разных направлениях и скрылись по домам, а кто мог и успел, покинул немедленно Париж…»
Это, так сказать, предельно лаконично-фактологическая версия тех судьбоносных для истории французской республики событий.
В тоже время по «эмоционально-героической» версии событий роялистского мятежа 11—13 вандемьера III-го года Республики или (3—5 октября) 1795 года дело могло обстоять несколько иначе.
Правительство Франции (Директория) в лице Летурнёра, Мерлена, Дона, Коломбеля, судорожно искало пути спасения.
Возглавлял его человек, по мнению современников не только продажный, но и решительный и энергичный (особенно, когда заходила речь о спасении его собственной шкуры), с которым, кстати, Бонапарт пару лет назад пересекался в ходе осады Тулона, виконт Поль-Франсуа-Жан-Николя де Баррас (30 июня 1755, Фокс-Амфу, совр. деп. Вар – 29 января 1829, Шайо предместье Парижа).
Он родился в Провансе в очень старинной дворянской семье – в тех краях существовала даже поговорка: «Знатные, как Баррасы, столь же древние, как скалы Прованса». В 16 лет в 1771 г. он поступил на военную службу в Лангедокский драгунский полк в чине су-лейтенанта, но отличился пороками и распущенностью и за кражу денег у сослуживца был разжалован и уволен. В ранней молодости он даже женился на безвестной барышне, но оставил её в родном Провансе.
По протекции родственника, занимавшего высокий пост в колониальной администрации, Баррас получил назначение в гарнизон Пондишери, по дороге куда попал в кораблекрушение близ Мальдивских о-вов и с большим трудом добрался до места. После сдачи Пондишери англичанам в 1778 г. он вернулся во Францию, был снова направлен в колонии на кораблях адмирала Сюффрена, в 1781 г. участвовал в морском бою при Порто-Прайя, находясь на борту корабля «Артезьен», а потом служил во французских частях, расквартированных на мысе Доброй Надежды. После заключения Версальского мирного договора в 1783 г., признавшего независимость североамериканских колоний Англии, он, не поладив с тогдашним морским министром маршалом де Кастри, вышел в отставку в чине капитан-лейтенанта и вернулся в Париж.
Там он вел достаточно беспорядочную жизнь, став завсегдатаем игорных домов, менял любовниц как перчатки. (Впрочем, не все с этим согласны: намекая на то, что у него могла быть нетрадиционная ориентация и женщинами он мог интересоваться «для отвода глаз»!? ) До поры до времени он не проявлял интереса к политике. Известно, что в салоне своей знакомой, оперной певицы Софи Арну, он виделся с Мирабо. При взятии Бастилии в 1789 г. он присутствовал лишь в качестве стороннего зрителя. Тем не менее, он уже был членом Якобинского клуба. После он понемногу втянулся в политическую деятельность: был членом высшего национального суда Орлеана. Затем, в сентябре 1792 г., департамент Вар его избрал делегатом и комиссаром в Итальянскую армию, которой тогда командовал генерал Ансельм и которая при нём взяла Ниццу, после чего как депутат Вара в декабре того же года он отправился в Национальный Конвент. Примкнул к монтаньярам, хотя потом в своих «Мемуарах» утверждал, что не поддерживал ни монтаньяров, ни жирондистов. 16—17 января 1793 г. он голосовал за смертную казнь короля Людовика XVI. Вместе с Фрероном, ставшим его другом, в апреле 1793 г. Баррас был направлен как комиссар Конвента в департаменты Верхние и Нижние Альпы для ускорения вербовки рекрутов, потом, в мае, снова в Итальянскую армию, которой тогда командовал генерал Брюнн. В августе он сместил того, уличенного (?) в сношениях с врагом.
С июня, после падения жирондистов, на юге Франции начались восстания, получившие поддержку со стороны эмигрантов и интервентов. Как комиссар Конвента Баррас участвовал в подавлении роялистского мятежа в Тулоне (август-декабрь 1793 г.). Считается, что именно он первым отличил молодого капитана Бонапарта, своей властью произвел его в майоры (?) за удачную рекогносцировку побережья и приблизил к себе; но главную заслугу во взятии Тулона он приписывал генералу Дюгом (м) ье, командовавшему штурмом. Правда, он сам тоже участвовал в захвате форта Фарон на левом фланге.
Будучи членом Конвента, этот изворотливый политик, не только голосовал за казнь французского короля, но и принял активное участие в низвержении 9 термидора неистового Робеспьера. Началось все с того, что проводя репрессии в Тулоне и Марселе, Баррас с Фрероном сказочно обогатились. Комитет общественного спасения, до которого дошли жалобы на них, 23 января 1794 г. отозвал с «фронта» этих «героев Тулона». С восторгом принятый в Конвенте, но очень холодно – в Комитете, Баррас попытался воздействовать лично на Робеспьера, но тот не пожелал с ним разговаривать. Баррас очень во время понял, что Робеспьер готовится отправить его на гильотину.
К тому моменту маховик Великого террора раскручивался все сильнее и сильнее. 10 июня 1794 г. Конвент принял так называемый Закон прериаля, который представлял Комитету Общественной Безопасности и Комитету Общественного Спасения, где верховодили сторонники Робеспьера, право отсылать любого «врага народа», включая членов Конвента, в Революционный трибунал. Этот закон фактически ликвидировал депутатскую неприкосновенность. Всех охватила паника. Кто-то уже не решался ночевать дома, а другие и вовсе под разными предлогами покидали Париж.
Баррас тонко прочувствовал момент и принялся активно плести нити заговора против своего врага. В частности, он привлек на свою сторону Жозефа Фуше, которому тоже грозило гильотинирование. Последний по ночам крадучись посещал дома депутатов Конвента и показывал им список тех, кого должны были вот-вот арестовать. Он многозначительно сообщал: «Вы в следующем списке Робеспьера» или зловеще предупреждал: «Вы будете в следующей партии». Так колеблющиеся и нерешительные переходили на сторону заговорщиков.
Образовав группировку, впоследствии известную как термидорианцы, Баррас не только готовил заговор против Робеспьера, но и стал активным участником термидорианского переворота 27—28 июля 1794 г.
В исторический для французской революции день 27 июля 1794 г. (9 термидора) Поль Баррас вспомнил свое армейское прошлое: он взял в свои руки командование силами заговорщиков. В Конвенте в начале событий он не присутствовал, но в критический момент был назначен комендантом Парижа, командующим его внутренними войсками, привел войска в 4 тыс. чел. на Гревскую площадь и добился перелома событий в пользу Конвента. Он лично командовал окружением и захватом Отель де Виля, где укрылись Робеспьер и его сторонники, и их арестом. А на следующий день Злой Гений французской революции Максимилиан Робеспьер и его люди были гильотинированы на площади Согласия при стечении огромного количества парижан под их радостное улюлюканье, свист и гогот.
Судя по всему что нам известно о Баррасе, руки его были «по локти в крови» (причем, вроде бы особенно много он погубил священнослужителей) и ему было некуда отступать (бежать) – вот он и искал выход из очередного «цугцванга», в который угодил пока хапал все подряд и изрядно, кстати, разбогател…
…Между прочим, об этих «директорах» писали потом очень отрицательно: вплоть до того, что они были циничными вороватыми крысам, дорвавшимися до государственной кормушки; когда «наверху» воруют по полной программе (так было, так есть и так будет всегда!?), то «внизу» героически сражаться уже не хочет никто…
Пожилой уже генерал Жак Мену – командующий небольшим парижским гарнизоном, на которого они по началу сделали ставку (он подавил бунт в рабочем предместье Парижа), не оправдал их надежд: он попросту струхнул и пошел на перемирие с роялистами (по другой информации он сам был тайным сочувствующим правым силам?). В ночь с 12 на 13 вандемьера Мену был отстранен Баррасом от должности. Баррас любил покрасоваться в военном костюме, который очень шел его осанистой фигуре, но он был прожженным циником и прекрасно понимал, что его генеральский мундир не более чем «вывеска-ширма» и ему нужна острая «шпага-сабля» толкового генерала «без комплексов» в случае необходимости стрельбы в народ.
Рассказывали, что выход был найден благодаря отменной памяти на запоминающиеся лица главы военного комитета Комитета Общественного Спасения де Понтекулана. Он очень во время вспомнил как ему совсем недавно некий Буасси д`Англа посоветовал обратить внимание на прозябавшего в Париже способного и решительного молодого генерала Бонапарта, подрабатывавшего в топографическом бюро военного министерства. Уже при первой встрече этот «молодой человек с истощенным, синеватого цвета лицом, сгорбленный с видом хрупким и болезненным» своими рассуждениями о войне произвел на де Понтекулана большое впечатление. После второй – де Понтекулан предложил Бонапарту работу в военном министерстве, пообещав восстановить его в должности в артиллерии, которой его лишил капитан Обри. Казалось дело пойдет, но хотя Обри уже не было в министерстве, «дело его» по прежнему жило и побеждало: влиятельный Летурнёр, будучи всего лишь капитаном-инженером, решил «притормозить» слишком амбициозного «юнца» в генеральском чине и отказал де Понтекулану. В очередной раз обиженный «дедами» Бонапарт, снова стал проситься на службу к турецкому султану. Но и этому назначению не суждено будет состояться. И вот почему…
…Между прочим,придя спустя годы во власть, Наполеон не забыл заслуги-услуги де Понтекулана и сделал того сенатором, затем здорово помог ему деньгами, а Летурнёра, противившегося продвижению Бонапарта – советником Государственного контроля, должность во все времена очень и очень «хлебную»…
Карно предложил Баррасу, уже забраковавшему кандидатуры генералов Деперьера (?), Дебора (?) и Дюгуа (?), обратить внимание на Брюнна, Вердьера (?) и… Бонапарта! Баррас, понимавший, что без оружия массового поражения – артиллерии – в борьбе с народными толпами не обойтись, потребовал доставить ему именно артиллерийского генерала Бонапарта, о котором ему говорил де Понтекулан и которого он вспомнил по горячим денькам в Тулоне.
Именно ему было решено поручить подавление назревающее восстание. А ведь он уже готовился отбыть в Турцию в составе формируемой команды французских военспецов в качестве советника по артиллерии.
Бонапарт, который в тот вечер собирался было на спектакль в театр «Фейду», встретился наедине с Баррасом, который озвучил ему свое предложение по-военному лаконично и доходчиво, чем естественно, отчасти польстил генералу, чьи руки «чесались» со времен Тулона поскольку с той поры он страдал от подхваченной там кожной болезни пушкарей. Наполеон прекрасно знал, какова обстановка в Париже и примерно три минуты мысленно взвешивал не столько свои шансы подавить чернь (в этом он, как прогрессивно мыслящий артиллерист, ничуть не сомневался), а на сколько он возвысится, когда «закроет этот наболевший вопрос»… артиллерийской картечью в упор, способной превратить в «свежий фарш» любую многотысячную толпу, даже вооруженную.
Через три минуты (столько времени по слухам дал ему Баррас на обдумывание столь заманчивого предложения) артиллерист Милостью Божьей дал свое согласие, но потребовал, чтобы никто не вмешивался в его распоряжение: «Я вложу шпагу в ножны только тогда, когда все будет кончено».
Этот судьбоносный разговор состоялся в час дня.
…Между прочим, кое-кто из историков не исключает, что в ту пору генерал Бонапарт мог искать свой шанс «закрепиться в обойме нужных генералов» и ему по сути дела было все равно – на чьей стороне выступить, лишь бы «войти в историю»!? Тем более, что большого авторитета у героя Тулона в армии еще не было и его следовало добывать и побыстрее, поскольку тогда было немало молодых, одаренных, амбициозных и шустрых революционных генералов, «рвущихся в Бонапарты». Ведь признавался он позже: «Если бы эти молодцы (имеются ввиду роялисты?) дали бы мне начальство над ними, как у меня полетели бы на воздух члены Конвента». Но Баррас и кампания «подсуетились» первыми и корсиканец показал всем, как надо по-военному решать проблему и неважно с кем и в чью пользу…
Задание оказалось не из простых: предыдущий «усмиритель» восставших Мену, как уже говорилось, слишком долго откладывал с применением решительных мер и его противник Даникан – бывший жандармский генерал из охраны покойной королевы Марии-Антуанетты – сумел добиться значительного численного превосходства мятежников (в четыре-пять, а то и более, раз!). Они подготавливали решающую атаку на дворец Тюильри, где заседало правительство. Оно располагало лишь пятью тысячами солдат, причем, отнюдь не готовых ложиться костьми ради «директоров-лихоимцев». Именно поэтому, по мнению Бонапарта – артиллериста по образованию – срочно требовались пушки: несколько прицельных залпов удачно расставленных батарей картечью (она, повторимся, любую людскую массу навсегда укладывает плашмя или навзничь – кому как повезет – мгновенно!) подавят любую активность мятежников либо тюильрийские фонари украсят дергающиеся в смертельной агонии тела директоров и их ближайших подручных! Но 50—60 (?) орудий находились в нескольких (трех?) километрах от Тюильри, в Саблонском арсенале национальной гвардии.
Наполеон проявил исключительную энергию и находчивость.
…Кстати сказать, массированное применение артиллерии в городе в ту пору могло считаться «новым словом» в подавлении городских мятежей и бунтов. Именно пушки обладали тогда самой большой убойной силой и являлись самым эффективным средством для быстрого «наведения порядка» среди горожан. Их скорострельному огню в уличных боях не в состоянии был противостоять никто, даже профессионалы. Впрочем, их со стороны роялистов не предвиделось. Там, в основном были, взявшиеся за оружие… горожане, раззадориваемые экзальтированными горожанками «всех мастей, комплекций и профессий»! В общем, артиллерист от Бога Наполеон знал, что и когда применить и не важно – кого следовало быстро превратить в «свежий фарш»: закаленного солдата или бунташного городского обывателя. Недаром ведь с легкой руки, а вернее, «тяжелой десницы» (хоть и кисть у него была маленькая) этого Последнего Демона Войны(извините за очередной повтор – артиллериста Милостью Божьей) артиллерия и орудийная обслуга (артиллеристы) стали очень высоко котироваться на полях сражений! И вот уже два века, как артиллеристы и их «смежники» чуть ли не самые образованные солдаты в мире: куда, когда, как, сколько и каких стволов нацелить, а затем перенацелить дабы врага еще на дистанции обескровить! Это целая наука, это не сабелькой, шашкой, палашом «царицу полей» (пехоту) лихо «крошить в капусту», где все решает личное мужество, быстрота маневра и отменное владение холодным оружием верхом на коне…
По воспоминаниям очевидцев и участников был час ночи и шел проливной, ни на миг не ослабевающий дождь, когда Бонапарт вызвал к себе молодого командира эскадрона конных егерей все еще верных директории войск. Он действовал по подсказке члена Конвента Дельмаса, который запомнил решительность и бесстрашие этого офицера при защите Конвента с горсткой кавалеристов от взбунтовавшихся горожан, возмущенных дороговизной и голодом. Рассказывали, что влетевший в зал молодой капитан, с потрясающими угольно-черными локонами до плеч, развевающимися над блестящим доломаном и роскошной саблей, бьющей по тренькающим шпорам, был именно тем человеком, который сейчас был нужен Наполеону. Ему был отдан короткий приказ как можно быстрее пробиться в арсенал в парижское предместье Саблон (Пески; местность на песчаных холмах) и привезти пушки в Тюильри. Нужно было галопом пройти через территорию города, занятую мятежниками, которые, вероятно, также попытаются овладеть артиллерией.
Молодой командир, охотно, даже весело принявший этот приказ, выполнил его блестяще. Весело рявкнув, – «По коням! За мной!! Вперед!!!» – в сопровождении 300 конных егерей он промчался вихрем по улицам ночного Парижа, сшибая и опрокидывая всех, кто вставал на его пути, отбросил прибывшую раньше него в арсенал пешую колонну противника (на равнинной местности он лихо обошел вражескую толпу с флангов и «порубил ее в капусту»! ), овладел около двух часов пополуночи 50—60 пушками.
Тяжелые орудийные упряжки он пустил в такой галоп, что все кто «имел несчастье» оказаться у них на пути оставались калеками либо навсегда уходили в Царство Теней и Безмолвия. И в шесть часов утра 5 октября 1795 г. они уже были в распоряжении Наполеона в Тюильри. Мгновенно огнедышащие жерла были направлены на мятежников, среди которых было немало «рвавших на груди рубашку»… женщин, у церкви Сен-Рош, пошедших уже было в атаку. Причем, расставлены пушки были исключительно толково: на все выходы с улиц, ведущих к Тюильри – артиллерист от Бога знал, как использовать их максимально эффективно, тем более, по плотным толпам. Самая важная батарея была нацелена на улицу Дофина – это было самое опасное направление для нападения.
Правда, стрелять пришлось по французам, но бунтовщикам-роялистам! Это был шанс стать Героем Нации! Прагматичный артиллерист Бонапарт, вставший там, откуда могла последовать наиболее опасная атака, сам отдал приказ: «Картечью, заряжай! Огонь!!!»…
Десятки орудий мгновенно изрыгнули смерть…
Картечь Бонапарта решила дело в пользу Барраса…
К вечеру толпы повстанцев были повалены и рассеяны повсюду…
А удалой кавалерийский капитан вошел в историю…
Глава 10. «Храбрейший из королей или король храбрецов»
Будущего маршала Франции (19 мая 1804 г.), Великого герцога Клеве и Берга (15 марта 1806 г.), короля Неаполитанского (15 июля 1808 г.), внесшего свою лепту в историю Франции той бурно-дождливой ночью, звали Иоахим Мюрат [25.III.1767 либо 1771 (?) Лабастид-Фортюньер, ныне Лабастид-Мюра, департамент Ло, Гиень – 13.X.1815, Пиццо, Калабрия, Италия]. Тогда 13 вандемьера этому высокому (190 см!), стройному, плечистому молодцу с такими синими глазами с поволокой, что на него заглядывались женщины всех возрастов и сословий, было уже за двадцать!
С той ветреной, дождливой октябрьской ночи 1795 г., когда быстротой и напористостью своих действий он во многом предопределил исход дальнейших событий в истории Франции, началась блестящая карьера капитана Мюрата. Звезда по имени Иоахим Мюрата вспыхивает рядом с кометой по имени Наполеон Бонапарт! «Поймав за хвост жар-птицу», Иоахим стал адъютантом Наполеона, оценившего храбрость и энергию молодого офицера. Таких людей он замечал мгновенно и старался удержать подле себя. Пути их соединились надолго – почти на двадцать лет и он примет участие почти во всех наполеоновских войнах. Тщеславный гасконец сполна реализует свои честолюбивые планы, став маршалом Франции, герцогом Клеве и Берга, а также королем Неаполитанским. Более того, ему выпала особая честь «подхватить» знамя самого знаменитого кавалерийского командира, «выпавшее из рук» полулегендарных: принца Руперта Рейнского (одного из героев Тридцатилетней войны и битв в ходе Английской буржуазной революции) и Зейдлица Прусского из армии Фридриха II Великого! Войти в тройку самых лихих кавалерийских рубак Нового Времени – явление уникальное!
…Между прочим, французская революция (как и все остальные подобные «катаклизмы») дала шанс «прорваться наверх» людям рисковым, решительным, энергичным и удачливым. Остальные могли лишь сетовать, что между 1789 и 1804 гг. не воспользовались случаем пока все «пути-дороги» к чинам, почестям и богатству были открыты. Установление империи Наполеона ознаменовало возвращение к порядку, когда чины и должности снова стали распределяться по старшинству, по окончании престижного заведения или из-за громкого имени. Все стремительные продвижения вверх по социальной лестнице после 1804 г. затормозились очень сильно, а затем и вовсе сошли на нет. Вторых «Мюратов», «Ланнов», «Нейев» – выходцев из простых солдат революции, из «гущи народной» – в период империи Франция уже не получит…
Иоахим Мюрат – наверное, самый колоритный (не путать со степенью дарования) из военачальников Наполеона. Под его началом за пять лет он пройдет путь от капитана до дивизионного генерала! Как полководец он, конечно, уступал многим своим современникам, но как исполнитель был неповторим. Уникально храбрый даже среди «безбашенных» кавалерийских сорвиголов той богатой на героев поры, великодушный, добрый, он был любим войсками и за картинную красоту удалого наездника. Одним из первых став при Наполеоне маршалом Франции, этот нахал и бахвал лично водил в атаку свои эскадроны, вооружившись лишь… золотым маршальским жезлом либо хлыстом! Его балаганные выходки обсуждались на биваках всех армий Европы, но подражать ему не решался никто!
«Храбрейшим из королей и королем храбрецов» называл его сам Бонапарт!
Естественно, что в салонах у дам этот красавец-бретёр пользовался бешеным успехом! Хвастливый Мюрат даже выгравировал у себя на сабле надпись: «Честь и дамы». Правда, в одной из столь обожаемых им неистовых… любовных «схватках» он получает неприятный презент – галантную болезнь – от миланской красавицы м-м Рига, известной «коллекционерши» кавалерийских офицеров! Больше всего он любил в присутствии женщин рассказывать о своих кавалерийских подвигах, в особенности как он во главе своей кавалерии первым вступал в покоренные города. Любимой темой было взятие прусского Любека. Порой, он так увлекался описанием кровавых подробностей, что кое-кто из жеманно-кокетливых красоток по-настоящему падал в обморок от услышанного. Галантный «король храбрецов» тут же принимался собственноручно приводить дамочку… в чувство и нередко так завязывался быстротечный «огневой контакт», столь любимый дамами той поры – «Времени незабвенного, времени славы и восторга!», когда «эти душки-военные» – сегодня были подле них, а завтра – долг службы уносил их за тридевять земель», порой – навсегда… И надо было успеть вкусить с ними «Бокал Любви», причем, «по полной программе»!
Спору нет: хорош был Йоахим как на коне в яростной сабельной рубке, так, судя по тому как млели при его виде дамочки, и в «галантной будуарной схватке».
Впрочем, это – всего «заметки на полях» о храбрейшем кавалеристе времен наполеоновских войн, поскольку его «развернутая» биография не вписывается в узкоспециализированные рамки данного повествования…
Глава 11. Сексуальная креолка Жозефина – «утеха воина», а точнее – «генерала Вандемьера»!
Хладнокровно расстреляв 5 октября (или как мы уже говорили – 13 вандемьера) 1795 г. роялистских мятежников картечью (если верить источникам, то погибло от 300 до 400 человек), Наполеон угомонил парижскую чернь (быдло уже больше не пыталось давить на власть!) и положил конец разговорам о восстановлении монархии. На это «мероприятие» (о нюансах которого ходят разные описания!) у него ушло два часа. «…Счастье мне улыбнулось… Мы убили много народа…» – писал он своему брату Жозефу.
Правда, спустя годы Бонапарт признавался, что жертв могло бы быть намного больше, если бы он не приказал для третьего (после двух первых – убойных!) залпа зарядить орудия холостыми зарядами, чтобы избежать лишних жертв. «Нельзя против черни сразу использовать только порох без поражающих элементов! Она пугается и дает деру лишь, когда видит вокруг себя массу убитых и искалеченных! Тогда ее охватывает паника и она кидается врассыпную!! Сначала нужен залп, а лучше – пара, боевыми патронами!!! Именно он (залп – Я.Н.) залог последующего „гуманизма“…» – саркастически философствовал спустя годы Артиллерист От Бога «генерал Бонапарт».
…Кстати сказать, не исключено, что уже после той «Парижской ночи картечи в упор» во французской столице кое-кто из наиболее дальновидных мыслителей обратил внимание на молодого и решительного генерала, как на возможного нового Цезаря-Кромвеля. Они оперировали простой истиной: во все времена после разгула страстей хозяином страны становится человек, который «одним движением-решением-приказом» дает всем, в первую очередь, армии понять, что с ним не забалуешь! Картечь в упор – самое действенное средство. Цезаризм был уже на пороге! Недаром французский энциклопедист-мыслитель Антуан Ривароль предрек: «… армия создаст короля… Революции всегда кончаются шпагою: Сулла, Цезарь, Кромвель». Но очень скоро молодой корсиканец подобно Ганнибалу покорит Италию и тогда о нем возбужденно засудачит вся Европа и «тень» Суллы-Цезаря-Кромвеля (кому – что нравится) для многих станет недалекой явью…
«Дуновением картечи» Наполеон не только спас Директорию, восстановил спокойствие в столице и еще раз заявил о себе, но и приобрел бесценный опыт решительного «умиротворения» бунтовщиков, получив в народе прозвище «генерал Вандемьер» («полицейский генерал»? ), хотя кое-кто посчитал его… Спасителем Республики!
…Впрочем, сегодня трудно судить, что бы было, если бы не эффективность беглого огня артиллериста по призванию? Как бы повели себя роялисты с традиционным для них «белым террором»? Только через 20 лет Франция благодаря несметным штыкам и саблям амбициозного российского императора Александра I, бесчисленными трупами своих и союзных ему солдат проложившего себе дорогу в Париж, сможет почувствовать наяву, что «вернувшиеся дворянские эмигранты ничего не поняли»…
На него стали смотреть не только как на военного умеющего извлечь максимум возможностей из своей армейской специальности (артиллерии – оружия массового поражения!), но и как на человека очень большой распорядительности, быстрой сметливости и… твердой руки. Оказалось, что он умеет «обращать реки вспять»: не только на поле боя, но разбушевавшуюся городскую чернь («полицейский генерал»! ), что среди политиков котировалось во все времена и у всех народов! Другое дело, что Баррас и его вороватые подельники все же, очевидно, недооценили в этом оперативно мыслящем генерале политических амбиций, которые тот очень умело скрывал – до поры до времени.
…Кстати, недаром ведь спустя годы Бонапарт на о-ве Св. Елены весьма откровенно повествовал генералу Бертрану, что в ночь накануне Вандемьера, когда Баррас сделал ему предложение принять участие в разгроме оппозиции, он «целых три минуты» взвешивал все «за» и «против» обеих сторон и решил поддержать Директорию, лишь после того, как понял, что сможет применить артиллерию. Тогда же агент роялистов в Париже Малле, направил в Вену весьма доходчивую характеристику на «генерала Вандемьера»: «корсиканский террорист по имени Наполеоне ди Буонапарте, профессиональный мерзавец и правая рука Барраса»…
Пришел конец его опале, в нем стали нуждаться. После почти двух лет нищеты и забвения он опять почувствовал себя на коне. Его полная бестрепетность и быстрая решимость, с которой Наполеон пошел на расстрел толпы (быдла) в самом центре города очень понравились Баррасу и его подельникам. Впрочем, это нравится авторитарным правителям всех времен и народов! Хотя это – всего лишь сугубо «оценочное суждение»…
16 октября (или 14 вандемьера, т.е. на следующий же день после картечного расстрела взбунтовавшегося «чмо») 1795 г. его производят в дивизионные генералы (полный генерал во французской революционной армии). Таким образом, выпущенный в самом конце сентября 1785 г. из Парижской военной школы в армию в чине младшего лейтенанта, в ту пору еще Наполеоне ди Боунапарте, за 10 лет и полмесяца прошёл всю иерархию чинопроизводства в армии тогдашней Франции, трансформировав свое имя и фамилию на французский манер – Наполеон Бонапарт. (Кстати, немало его «коллег по смертельно-опасному, кровавому ремеслу» проделали этот путь значительно быстрее, но никто из них не взлетел потом на Вершину Полководческого Олимпа – где есть место только для Одного!) Более того, его назначают начальником Парижского гарнизона (или Внутренней армии). На этот раз 26-летний генерал Бонапарт соглашается на эту должность, но памятуя об Антибском «кризисе», благоразумно держался в тени.
…Кстати, еще в 1789 г., Бонапарт наблюдал из мебельного магазина брата его школьного друга Бурьенна, как бушующие парижские толпы врываются в королевский дворец Тюильри. Озверевшая чернь перебила остававшуюся в живых королевскую стражу – швейцарских гвардейцев. Завалив площадь Карусель их окровавленными трупами и отрубив им головы, она нанизала их на пики и пьяная от своей значимости с гордостью металась с ними по улицам мятежного Парижа, пугая «встречных и поперечных» возбужденными криками «Да здравствует нация!!!». (А ведь нечто весьма похожее, случившееся в Германии в ходе слома Берлинской стены на рубеже 80-х – 90-х гг. ХХ в., оказало столь необычайное впечатление на крайне мнительного нынешнего президента РФ, что он до сих «дует на молоко»! Впрочем, это – сугубо «оценочное суждение»!!! Не так ли?) Наполеон с презрением бросил своему собеседнику: «Как они могли позволить этим гнусным канальям вломиться во дворец!? Почему они не рассеяли пушками несколько сотен? Остальные живо бы убрались со сцены!» Как видите, спустя шесть лет Бонапарт показал всем как надо «разговаривать» с чернью. В тоже время, повторимся, что глядя на дело своих рук – сотни трупов и раненных, Наполеон задумчиво поделился со своим другом Жюно: «если бы эти молодцы дали мне начальство над ними, как бы у меня полетели на воздух… все эти члены Конвента!» Примечательно, но пройдет всего несколько лет и «все эти члены Конвента» действительно полетят вверх тормашками. Закрывая тему, скажем, что «Бонна Парте» очень хорошо знал цену малограмотному плебсу, относясь к нему с должным презрением. Уже много позже, став французским государем, он изречет философскую сентенцию, что-то типа: «…Любовь быдла переменчива и недорого стоит!» Не потому ли, уже на закате своей карьеры – перед Первым отречением в 1814 г., а затем и после катастрофы при Ватерлоо он так и не захочет стать «королем Жакерии», подняв французскую чернь против интервентов-союзников!? «Это – не мое…» – процедит он сквозь зубы своим советчикам и будет прав: сегодня быдло лижет тебе… башмаки, а завтра тащит тебя за… на эшафот. Так было, так есть и так будет с простолюдинами всех времен и народов, поскольку главное для них – «Хлеба и Зрелищ!», причем, естественно, бесплатных…
С тех самых пор все в его карьере пошло как по маслу! Капризная Девка по имени Фортуна окончательно повернулась к нему своим… смазливым личиком, а не аппетитным… «нижним бюстом»! (Впрочем, «о вкусах не спорят!» или «jedem das seine»!) Его имя постоянно мелькает в газетах, о нем говорят на публичных заседаниях правительства. Он второй человек (после генерала Дювиньи) в главной военной квартире на улице Капуцин. У него появляются деньги (48 тыс. франков в год), собственный дом, выезд (экипаж и коляска), четверо адъютантов (Жюно, Лальруа/Ламеруа?, Луитак и вернувшийся из-под осады Майнца Мармон), он может отправить матери значительную сумму денег – превышающую его прежнее годовое жалованье! Он позволяет себе устраивать завтраки на 20 персон в своем штабе на Вандомской площади, «на которых присутствовали и дамы», приглашал гостей в свою ложу в театре. Он изменился и внешне, стал следить за своей одеждой, обильно поливал себя одеколоном.
Он устраивает на доходные должности братьев Жозефа и Люсьена, Жерома определяет на престижную учебу, а Луи и вовсе у него адъютант!
…Между прочим, в ту пору парижан охватило неудержимое стремление развлекаться, пользоваться радостями жизни, наслаждаться. Повсюду открывались десятки танцевальных залов, ресторанов, кафе, театров. Естественно, что вспыхивали и распадались кратковременные «огневые контакты» – любовные связи. Парижские бульвары и парки были заполнены молоденькими (и не очень!) женщинами («Любви все возрасты покорны!»), женщинами – хорошенькими (или просто – шарман!), веселыми, раскованными, жаждущими любви, пусть и мимолетной! Во многом этому сопутствовало и их облачение в легкие полупрозрачные одежды, не скрывающие их гибких прелестных тел, так много обещавших сильному полу – особенно, с крепким («стойким») естеством…
Бонапарт становится знаменитым: теперь им – молодым и перспективным генералом с «необыкновенной покоряющей улыбкой» – начинают интересоваться женщины! Красивые женщины, знающие толк «в охоте на ст`оящую дичь» и умело привлекающие ее своими сексуально «задрапированными» аппетитными прелестями! К тому же, обладающие связями на самом верху, «заработанными» самым простым и надежным путем – через постель.
…Кстати сказать, не секрет, что слабый пол всех времен и народов «делает стойку» (вернее, принимает череду исключительно призывных сексуальных поз) при виде альфа-самца в военном обличии. Так было, так есть и так будет во все времена и у всех народов: удачливые вояки – это для слабого, но очень сметливого пола, как «мед для ос!»…
А ведь у Наполеона отношения с женщинами складывались не радужно, если не сказать, что сложно: он робел перед ними. А на светских львиц столицы он и вовсе взирал с восхищением и… опаской. Он-то воспитывался в твердом убеждении, что единственное призвание женщины – рожать детей, и как можно больше. А тут его взору открывалась совершенно иная картина – крайне соблазнительная. О том, чтобы его представили какой-либо из этих роскошных светских львиц, он не мог и мечтать. Но волею судьбы одна из них надолго завладеет им. Покровительствовавший ему в ту пору Баррас ввел его в самые популярные светские салоны, где, повторимся, новомодные прозрачные греческие туники женщин имели неограниченный разрез до бедер (либо с обеих сторон, или спереди или сзади – для «облегченного доступа»? ); сквозь прозрачную ткань аппетитно просвечивали «нижний бюст» и два – на любой вкус – «резервуара материнства» на пару с «венериным холмиком» над «вратами в рай», дразнившие возбужденных мужчин, предвещая им сказочное блаженство. На этих праздниках лихорадочного наслаждения жизнью Бонапарта стали ехидно называть не иначе как «маленьким корсиканским протеже Барраса».
…Между прочим, вполне возможно, что на одном из таких неповторимых праздников жизни он и встретил свою «судьбу»? Правда, точных сведений на эту тему нет. Зато имеется масса непроверенных свидетельств «очевидцев» столь эпохального события! И наконец, точно известно, что любимой женщиной Наполеона стала одна из самых сексуально востребованных в высших кругах дамочек той поры!!!
Ею оказалась вдова покойного генерала-аристократа виконта Александра де Богарнэ, казненного во время якобинского террора по ложному доносу. Гильотина грозила и его вдове, но, как это, порой, бывает, судьба пощадила ее, дав возможность войти в историю, став в какой-то мере, знаковой фигурой среди женских силуэтов вокруг Наполеона Бонапарта.
…Кстати, «желтая пресса» полагает, что к моменту их знакомства у «генерала Бонапарта» уже имелся некий интимный опыт, но не слишком большой. Если в школе и училище ему было не до интимной науки (нищий корсиканец учился как проклятый), то после них он, все же, решил наверстать упущенное в ранней юности, когда его сокурсники вовсю познавали особенности анатомии женского тела снаружи и внутри. Повторимся, что молодые мужчины в военной форме во все времена пользовались спросом у слабого пола. Вот и у нашего 16-летнего юного артиллериста первая любовь, очевидно, случилась еще в Валансе – летом 1786 г. Ею оказалась дочь содержательницы местного модного салона мадам Грегуар де (дю) Коломбье – Каролина де Коломбье. Мать довольно настороженно относилась к молодым офицерам, увивавшимся вокруг ее смазливой дочурки с очень аппетитной фигуркой, но ей было жалко этого худенького бледного молоденького лейтенантика, уже давно оторванного от родного дома и семьи. Материнским нутром она чувствовала, как он одинок и застенчив и не препятствовала его общению с ее дочкой. Поскольку увлечение юного Бонапарта носило совершенно целомудренный характер, вполне в духе любимого им Жан-Жака Руссо, то вроде бы все и ограничилось утренней прогулкой в вишневом саду, танцами и ничем более серьезным. Или, как потом спустя очень много лет он вспоминал на о. Св. Елены об этой своей «деревенской идиллии в пору созревания черешен»: «Мы назначали друг другу маленькие свидания. Особенно мне памятно одно, летом, на рассвете. И кто может поверить, что все наше счастье состояло в том, что мы вместе ели черешни!» Не исключено, что в глубине души Наполеон мог мечтать о женитьбе – у него в крови была традиция ранних браков, столь присущая всем корсиканцам, но он понимал всю разницу их социального положения. Каролина была из зажиточного среднего дворянства, тогда как у него было лишь скудное армейского жалованье и минимум надежд на рывок вверх по карьерной лестнице. Более того, смышленая девица была заметно старше (уже достигла стадии «очень спелой» вишни, чьим «соком» следовало окропить ее наряд) и предпочла более видного военного, к тому же, в чине бывшего капитана Лотарингского полка, а не худенького, одинокого и неуклюжего младшего лейтенантика-корсиканца, все еще не изжившего корсиканского акцента. Тем более, что для мамаши дю Коломбье, присматривавшей для дочурки выгодную партию, он никак не мог быть перспективным ухажером: прохождение по службе в королевской армии проходило очень медленно. Бонапарт все правильно понял. Тем более, что вскоре его полк по тревоге спешно перебросили в Лион для подавления забастовки местных ткачей. Дабы выглядеть по бойчее в попытках освоения «казенной части» «легких кулеврин» (так в ту пору в армии именовали, используя словарный запас нынешнего президента РФ, «дамочек пониженной социальной ответственности»), он стал брать уроки… танцев у некого Дотеля, которого спустя годы сделал сборщиком налогов в своей империи. Более того, спустя 20 лет, став императором он устроил мужа своего первого легкого увлечения (по разным данным) то ли на хорошую должность (главного управляющего лесами), то ли председателем Избирательного собрания в Изере и даже возвел его в бароны Империи в 1810 г. Счастливчика звали Гарампель де Брессьё. Тогда как уже давно «переспелая вишня» г-жа Брессьё, некогда, не допустившая его «до своих райских ворот», превратилась во фрейлину при дворе его матери, а ее брат – в лейтенанта. Как потом ехидничала в своих мемуарах жена Жюно, всем известная своей желчностью герцогиня д`Абрантес, что вполне можно было быть немного дальновиднее! Всего лишь послать неказистому лейтенантику несколько нежных писем после того, как его внезапно перекинули из Валанса в «горячую точку». Бросить взгляд по нежнее, подарить… поцелуй, а то и два под вишнями в ту памятную зарю! И тогда бы эта элегантная и приятная юная «пейзаночка» с каштановыми локонами, грациозной фигуркой и чистым цветом лица, а не «выходящая в тираж» вдовушка де Богарнэ, набирала бы туалетов и драгоценностей в кредит на миллионы франков! А так девушка сама оставила себя в «райских кущах своей далекой юности»! Впрочем, с девицами, порой, так бывает: они просто опаздывают вовремя «включить арифмометр» и просчитать все варианты «пока поезд („их поезд“ – бабий век короток!) еще не ушел»! Спустя 20 лет они встретились на аудиенции и Наполеон был неприятно поражен тем, какой отпечаток наложило время на лицо некогда столь милой ему Каролиночки. Он удовлетворил все ее просьбы, но больше уже никогда с ней не встречался. Очевидно, он не хотел видеть стареющей свою первую любовь! Рассказывали, что в пору юности он вроде бы пытался оказывать внимание многим хорошеньким девицам (некие Мион-Депле, де Сен-Жермен, де Лорансьян, Дюпон и, возможно, другие, чьи имена канули в лету), о которых у него сохранились самые приятные воспоминания и которым он потом по возможности покровительствовал, когда оказался во власти. Очутившись в Париже, Бонапарт решил восполнить свой пробел в области «телесной неги». Благо там не было недостатка в скорострельных «легких кулевринах» всегда готовых к огневому контакту, с которыми можно было проверить свой «калибр». Как он сам потом рассказывал, первая попытка подойти к одной из них с «казенной части» случилась 22 ноября 1787 г. в окрестностях вечернего Пале-Рояля (центра парижской проституции) – в отеле «Шербур» на улице дю Фор. Туда нашего начинающего «Казанову» занесло после вдохновившего его на любовное приключение вечернего спектакля на тему всегда актуальных «опасных связей». Одна из активно порхавших там дешевых «ночных бабочек» ему глянулась. Юная бретонка была хрупка, нежна, доступна и, что самое главное – очень опытна. Для первого мужского опыта нашего «юноши» совокупности этих качеств оказалось вполне достаточно. Надо полагать, что девица из Нанта справилась со своей задачей «на ура!» Впрочем, свечку в отеле «Шербур», где будущий гений войны, очевидно, потерял свою невинность, никто не держал. Так или иначе, но первый сексуальный опыт Наполеон получил в умелых ручках профессиональной проститутки. По части разнообразия партнерш для секса у него никогда не будет проблем – мало кто из представительниц слабого пола откажется войти в его «донжуанский список». (Эта вечно актуальная тема будет весьма детально, но без «медицински-крупных» кадров, раскрыта несколько позже.) Нам осталось неизвестно как часто после того как Наполеон стал мужчиной, он встречался еще со «жрицами любви»? Тем более, что его главной «эрогенной зоной», все же, были армия, военная потеха, полководческая слава, а затем и Большая Политика. Недаром, примерно в ту пору он написал следующие строки: «…я думаю, что любовь приносит больше зла, чем добра». В общем, каких-то серьезных сведений об интимной стороне жизни молодого офицера Наполеона Бонапарта в течение нескольких следующих лет нам известно очень мало. Ими могли быть в Оксонне – юная Мари Мерсере, которой он подарил шелковый платочек и серебряное колечко; жена местного военного комиссара мадам Ноден, для которой он был весьма желанным гостем, когда ее супруга не было дома, недаром Наполеон спустя много лет произвел его в генерал-интенданты инвалидного ведомства; и наконец, Манеска Пилле – падчерица богатого торговца дровами. Больше воспоминаний о женщинах в его личных записях этого времени нет – бал для местных «гризеток» зимой 1789 г. не в счет. Затем в Ницце (1794 г.) на его горизонте промелькнули: 14-летняя графиня Эмилия Лауренти, чьи родители воспротивились их отношениям; и «шуры-муры» с 24-летней ветреной блондинкой Луизой Тюрро де Линьер – супругой одного из самых влиятельных членов правительства Луи Тюрро. Впрочем, как далеко они зашли в своем мимолетном развлечении – истории осталось неизвестно. Хотя в годы империи Наполеон поддерживал ее деньгами, что он, как правило, делал для всех женщин, с которыми он когда-то хоть сколько-нибудь был близок. А потом пришла пора серьезного увлечения грациозной и сексуально привлекательной с испытующе-многообещающим взором огромных бархатных глаз томной девицей Дезире Клари (Бернардин Эжени Дезире Клари) (8 ноября 1777, Марсель – 17 декабря 1860, Стокгольм) – будущей королевой Швеции Дезидерией с 1818 г., женой короля Швеции и Норвегии Карла XIV Юхана (когда-то бывшего наполеоновским маршалом Жаном-Батистом Бернадоттом), а в ту пору лишь сестрой супруги его брата Жозефа – Жюли Клари. Дезире получила образование обычное для девочек в дореволюционной Франции. Она обучалась монахинями в школе при женском монастыре. Когда в 1789 г. началась революция, родители забрали её домой. В юности была убеждённой республиканкой. В 1794 г. её отец умер. А брат был арестован по приказу революционного правительства. Как она говорила позже, из-за этого она познакомилась с Жозефом Бонапартом. Брат был выпущен из-под ареста и вернулся домой. Жозеф был представлен семье и вскоре женился на Жюли. Он познакомил Дезире со своим братом, генералом Наполеоном, в которого она сразу же влюбилась. Не будем вникать во все подробности этой любовной истории, начавшейся в январе-феврале 1795 г. Скажем лишь, что эта девица с «бесцветным характером» (по словам хорошо знавшей ее потом супруги генерала Жюно) была из весьма состоятельной семьи торговца шелком и мылом Франсуа Клари (недаром Жозеф получил за своей супругой Жюли очень внушительное приданое – 132 тыс. франков). Казалось, что все между ними идет к браку, но не сложилось. Причем, произошло это, отнюдь не по их вине. Тем более, что Наполеон, полагавший, что любящая и готовая на самопожертвование Дезире, сумеет скрасить его жизнь, вроде бы в апреле 1795 г. даже сделал ей предложение? Будучи в разъездах, он какое-то время весьма настойчиво торопил брата ускорить дело, а Дезире вроде бы уже видела себя мадам Бонапарт. Но, то ли овдовевшая матушка Дезире после брака ее дочери Жюли с Жозефом Бонапартом практично посчитала, что для их семьи еще один нищий корсиканец: уже «too much» (условно говоря, слишком накладно), то ли она вспомнила, что так высказался по поводу брака их старшей дочери Жюли покойный отец семейства незадолго до своей смерти и поступила по принципу – «муж и жена – одна сатана». По слухам именно умудренная богатым жизненным опытом мамаша дала нашему жениху в генеральском чине «от ворот поворот», т.е. не допустила его до «райских врат» своей младшей дочурки и ее «девичья шкатулка» не была им взломана. Молодой неустроенный генерал в ту пору постоянно был в служебных командировках и ему было некогда поставить точку в затянувшемся сватовстве. (Впрочем, есть и иные трактовки не состоявшегося брака очередных «Ромео и Джульетты», по которым становится понятно, что вины Бонапарта здесь нет, а сама «совершенная пустышка» – так порой, величали меланхоличную и романтичную Дезире желчные современницы – не очень-то и старалась преодолеть сопротивление своей семьи этому ее браку.) Прошли годы и ее маменька, очевидно, «кусала себе локти», что не разглядела тогда счастья для своей дочери в лице очень молодого бригадного генерала неказистого вида, ставшего в будущем императором Франции со всеми вытекавшими из этого преференциями. Бонапарт в очередной раз все правильно понял и предпочел побыстрее окунуться в связи с женщинами более искушенными в «постельной неге», чем очень юная в ту пору, игривая провинциалка Дезире Клари, которая, кстати, так и не простила ему того, что он не проявил большей настойчивости в ухаживании за ней. Хоть он стал вскоре достаточно известен своей картечной пальбой по толпам черни, но он все еще не был богат. И в тот конкретный момент больше, чем деньги (он с юности жаждал разбогатеть!), ему нужен был кто-то с положением во влиятельных кругах, кто-то известный в высших сферах, человек, который повлиял бы на его парижское начальство и помог бы получить важный командный пост (к власти он стремился еще больше чем к деньгам!). Рассказывали, что Наполеон не успокоился в поисках супруги и даже вроде бы предлагал руку и сердце некой вдове глубоко бальзаковского возраста (ей было уже за сорок!) корсиканке Панорье Пермон с двумя девицами на выданье. (Одна из которых – Лаура – потом выйдет замуж за его друга молодости Андоша Жюно и благодаря своим желчным мемуарам станет знаменитой герцогиней д`Абрантес). Правда, по каким-то нам не вполне известным причинам эта – хоть и очень «неюная», но замечательно сохранившаяся дамочка отказалась стать м-дам Бонапарт. Как впрочем, по слухам поступила и еще более перезрелая мадам – разбитная де ла Бушардери, к которой Наполеон якобы тоже обращался с подобным предложением. Ее возраст не поддается осмыслению: ходили слухи, что сам Баррас ухитрился с ней переспать, счел ее весьма «толковой в этом деле» и вроде бы даже сватал ее генералу Бонапарту? Если это так, то Наполеона тянуло к женщинам, которые были старше его? Важно – другое! Вскоре на горизонте генерала Бонапарта (или, наоборот – это он оказался «под прицелом»? ), пребывавшего в поисках лучшей доли в Париже, (в октябре? 1795 г.) возникла невероятно сексуальная 33-летняя вдовушка-креолка с Карибского о-ва Мартиника. Повторимся, что случилось это в Париже, где по словам того же Наполеона: «Женщины здесь прекраснее, чем где-либо, и играют огромную роль». Вполне понятно, что юной и миленькой марсельской «нецелованной» барышне было бесполезно тягаться в постельной неге с, пардон, потасканной парижской кокоткой, на чьем подкрашенном лице завораживающим блеском горели глаза, чей туалет обрисовывал те аппетитные выпуклости женской анатомии (грудь и «нижний бюст»), которые «заводят мужчин с полуоборота» и, наоборот, маскируя, приукрашивал, то, что надо скрыть. После встречи с ней любовь к запоздало прозревшей Дезире быстро остыла и лишь легкие угрызения совести, порой, мучили его потом. Недаром он попытался устроить ее личную жизнь с 26-летним генералом Леонардом Дюфо, хотя у того уже имелась возлюбленная и даже трехлетний внебрачный ребенок. Но 17 декабря 1797 г. когда тот защищал в Риме Жозефа Бонапарта перед зданием посольства Франции от рассвирепевшего быдла, пуля сразила его наповал прямо на глазах у Дезире. Другое дело, что она потом взяла и заявила: «… Я никогда не вышла бы замуж за Дюфо, он мне совсем не нравился». Потом были новые наполеоновские кандидатуры – близкие ему Мармон и Жюно, но оба оказались отвергнуты оскорбленной и разборчивой Дезире. И только три года спустя 17 июля 1798 г. она сделалась женой генерала Бернадотта. Бонапарт в ту пору был в походе в Египте и написал из Каира: «Желаю, чтобы Дезире была счастлива с Бернадоттом: она заслуживает этого». Через год так и не простившая корсиканца Дезире жестоко взяла у него реванш: она попросила его стать крестным отцом у ее… сына! У Наполеона не получалось (и никогда не будет суждено!) иметь сына от Жозефины. Бонапарт все понял (он вообще был понятлив по части женской мести!) и по возможности старался сделать для Дезире и ее супруга Бернадотта все что мог (чины, титулы, земли и огромные деньги – мужу) вплоть до того, что в 1808 г. передарил ей – чуть ли не самой известной в Париже любительнице роскошных «шмоток» – одну из трех презентованных ему в Эрфурте российским императором роскошных собольих шуб. Впрочем, уже на закате жизни, он позволял себе на о-ве Св. Елены некоторые бестактности в ее адрес: «Я сделал Бернадотта маршалом, а потом королем Швеции только потому, что в Марселе я лишил Дезире невинности». Здесь он явно исказил действительность: иначе письма Дезире к нему были бы совершенно иными – она была дамочкой, которая такое «судьбоносное» событие в ее жизни никогда бы не забыла. Именно карибская креолка «не первой свежести» вошла в историю, как самая знаменитая женщина Наполеона, которой еще в 14-летнем возрасте в ее бытность на Мартинике была предсказана мировая слава во втором браке, но умрет она несчастливой, ностальгически вспоминая о счастливых годах беззаботного детства на Мартинике. Впрочем, доподлинно неизвестно, где в этой легенде быль плавно переходит в небыль. Но без таких «приукрас» зачастую не обходятся биографии знаменитостей. Такова вкратце версия историй любовных похождений Наполеона Бонапарта, пока он не встретил главную женщину своей жизни – Жозефину де Богарне…
Не единожды экранизированная в ХХ в., история любви гениального генерала в потертом мундире и неразборчивой в интимных связях креолки «не первой свежести», но зато с огромным опытом «как правильно „расстелить“ мужчину во время первого соития, чтобы потом всю оставшуюся жизнь ходить по нему в обуви на высоких каблуках», сколь банальна, столь и поучительна!
Познакомимся с ней и мы – пусть даже и в весьма «скабрезно-бульварном» изложении, благо оно весьма ёмко и доходчиво.
Европа той блистательной и героической эпохи напоминала огромный военный лагерь. Это время настоящего царства мужчины-воина и влияния военного духа на все стороны жизни было огромно. Правда, «царицей» бала все равно оставалась… женщина, точнее изысканная дама – «утеха воина», опаленного огнем, пропахшего порохом, покрытого шрамами, рано поседевшего, порой, окровавленного, но бодрого до самого главного для всех женщин всех времен и народов – Альковных Подвигов!
Одной из них принято считать житейски очень сообразительную Мари Жозефа Роз Таше де Ла Пажери, виконтессу де Богарне (23.VI.1763, о. Мартиника – 29.V.1814, Мальмезон) – дочку некогда богатого сахарного плантатора Жозефа Гаспара Таше де ля Пажери. Хотя друзья и родственники звали эту знойную вдову Роз (Розой), а домашние на креольский манер – Иветтой/Йеттой/Эйэттой, но в историю она вошла, как Жозефина. И вот почему!
