скачать книгу бесплатно
…Между прочим, повторимся, что спустя годы «фронтовые пути-дороги» Наполеона с братьями Дютейлями пересекутся, причем, как напрямую, так и косвенно. Это случиться при осаде Тулона в 1793 г., где Наполеон будет командовать артиллерией французской революционной армии, а его старого учителя в артиллерийском ремесле вместе с прославленным младшим братом-артиллеристом-генералом туда закинет нелегкая судьба гонимых революцией аристократов. Рассказывали, что вроде бы и на этот раз наставник весьма поможет своему любимому ученику дельными практическими советами, вплоть до поставок снарядов. Правда, часы Дютейля-Старшего уже сочтены. Его, как уже говорилось выше, ретиво выполняя революционные разнарядки по уничтожению старорежимных военспецов, отправят на гильотину революционные комиссары, будущий наполеоновский министр полиции Фуше и бывший актер странствующей труппы и драматург-комедиограф Жан-Мари Колло д’Эрбуа (19 июня 1749, Париж – 8 июня/8 января1796, Кайенна) из семьи парижского ювелира, начавший театральную карьеру в качестве актёра, а в 1787 г. ставший администратором театра в Лионе. В 1789 г. д’Эрбуа оказался в Париже, и быстро стал известен как оратор, получив к тому же премию, назначенную якобинцами за книгу для чтения крестьянам, лучше всего объясняющую выгоды конституции. Колло был одним из руководителей восстания 10 августа 1792 г., депутатом Конвента. 21 сентября он предложил отменить королевскую власть и провозгласить республику; позже он подал голос за смерть короля. 13—27 июня 1793 г. занимал должность председателя (президента) Конвента. 7 ноября 1793 г. Колло прибыл в Лион по поручению Комитета общественного спасения для расследования убийства революционера Шалье. Следствием этой лионской миссии д’Эрбуа, которому ассистировал Фуше, стали массовые казни противников республики. Для экономии времени Колло д’Эрбуа заменил обычную практику гильотинирования расстрелом картечью, которую он впоследствии назовёт проявлением гуманности. 9 термидора д’Эрбуа принял участие в термидорианском перевороте, но затем был обвинён Директорией как «палач Франции» и в 1795 г. сослан в Кайенну, где предпринял неудавшуюся попытку организовать восстание негров против белых. Здесь «палач Франции» и умер от жёлтой лихорадки в возрасте 47 лет. Такова вкратце судьба палача одного из любимых учителей будущего императора Франции Наполеона Бонапарта! Напрасно старый артиллерист показывал им (Колло и Фуше) присланные ему Наполеоном письма с благодарностями за разумные советы, распоряжения и энергию при организации артиллерии под Тулоном! В списке приговоренных к казни напротив фамилии Дютейль уже был поставлен крестик, перечеркнувший его жизненный путь на 72 году жизни! Если Колло д’Эрбуа вскоре сгинет в ссылке в жарко-влажной Гвиане, то судьба Фуше гораздо интереснее. Спустя годы, всегда осторожный Фуше, не зная о дружбе старого королевского генерала и молоденького корсиканского офицерика, как-то необдуманно хвастливо проболтается могущественному Наполеону и об этом «подвиге» из своего «славного революционного прошлого». «Дютейль был добрым человеком и… – здесь Бонапарт сделал театрально-длинную паузу – и моим любимым учителем!» – добавил он. В мгновенно наступившей тишине французский император бросил такой взгляд своих редко мигающих серо-стальных глаз на министра полиции, что тот мгновенно побелел как мел и покрылся мокрой испариной… Продолжения этой истории не последовало: Фуше, как блестящий профессионал своего дела, был нужен своему патрону, а дела тот всегда ставил выше всего остального! Хотя с Фуше, как потом стало ясно – очень сильно (роковым образом!?) ошибался…
…Лучший сыщик Франции конца XVIII – начала XIX вв., а заодно и цареубийца, Жозеф Фуше (21 мая 1759, Ле-Пельрен близ Нанта – 25 или 26 декабря 1820, Триест), человек с рыбьими глазами и мертвенно-бледным лицом, «прославившийся» своими зверствами в Лионе (количество отправленных им на гильотину до сих вызывает споры у историков), считался чуть не главным конкурентом Талейрана в хитроумии и интриганстве. Именно к нему относятся слова Наполеона – «он интриговал всегда, везде, всеми силами и против всех!» И тем не менее, этот безусловный гений всепроникающего политического сыска, знаменитый министр полиции Наполеона, все же, не был самым крупным интриганом своей эпохи. В этом весьма неблаговидном занятии он уступал пальму первенства несомненному корифею продажности Талейрану. Будучи человеком государственного ума и тонким политиком, Фуше предавал потому, что никогда не хотел оказаться на стороне… проигравших. Будущая «звезда сыска» (а сыск, как мафия, наркомания и проституция – бессмертен!) получил духовное образование: учился в Париже в конгрегации ораторианцев; по окончании курса поступил в ту же конгрегацию и был в разных учебных заведениях профессором математики и философии. Несмотря на принадлежность к духовному ордену, он постоянно и очень охотно глумился над религией и выставлял напоказ свой атеизм, в особенности, когда начались бурно-мутные годы Французской революции. Эта всеобщая анархия застала его начальником колледжа в Нанте. Фуше покинул его и выступил в том же городе адвокатом и вместе с тем горячим членом крайних радикальных клубов. В 1792 г. его выбрали в Конвент, где он примкнул к партии монтаньяров. В числе прочих он голосовал за казнь Людовика XVI, против апелляции к народу и против отсрочки. В марте 1793 г. Фуше был отправлен Конвентом в департамент Нижней Луары, с обязательством собрать там ополчение. В июне того года он уже – в западных и центральных департаментах бурлящей Франции, чтобы там «приглашать граждан вооружиться против вандейцев». Во время этой командировки он усиленно насаждал революционные идеи. Так, в Невере он запретил всякие религиозные манифестации вне церквей, не исключая и похорон, которым придал таким образом чисто гражданский характер. Более того, он удалил с городского кладбища все кресты и поставил статую с риторической подписью: «Смерть есть вечный сон». В октябре 1793 г. он вместе с Колло д'Эрбуа был отправлен в Лион для восстановления там спокойствия после федералистского восстания, что он и исполнил, расстреляв уйму народа: этим ужасным кровопролитием он потом с гордостью хвастался. Вернется Фуше в Париж незадолго до казни Дантона, где его изберут председателем клуба якобинцев. Однако неожиданно для многих он станет порицать крайности террора и окажется противником Робеспьера, который добьется его удаления из клуба якобинцев и уже будет готов предпринять ещё более крутые меры против него. Лишь падение и казнь Робеспьера, в котором Фуше примет деятельное участие, позволит последнему спасти свою шкуру. Несмотря на то, что Фуше после 9 термидора окажется в рядах умеренных, всё-таки в августе 1795 г. его арестуют, как террориста, но общая амнистия 4 брюмера IV года позволит ему выйти на свободу. В 1798 г. он, по рекомендации Барраса, с которым был в хороших отношениях, получит пост посланника в Цизальпинскую республику, но скоро его отзовут оттуда из-за затеянной им вместе с генералом Брюнном попытки государственного переворота, и переведут посланником в Голландию. В августе 1799 г. он займет пост министра полиции. И тут окажется, что именно в этой должности Фуше, более чем где бы то ни было – на своём месте. Издавна посвящённый в интриги различных партий и отдельных личностей, он прекрасно знал их отношения и внутреннее состояние и умел искусно пользоваться своими знаниями. Фуше сумеет превосходно организовать шпионство и провокаторство, благодаря чему в значительной степени будет руководить деятельностью многих лиц и властвовать над ними. В это время всходила «звезда» генерала Бонапарта: дальновидный Фуше решит стать на его сторону и энергично поддержать при совершении им переворота 18 брюмера. От старого радикализма останется уже весьма немного: Фуше в первые же дни после переворота примет крутые меры против якобинцев, клуб которых был им закрыт ещё до 18 брюмера, запретит 11 журналов и т. д. Однако он не сумеет предупредить покушение на жизнь Наполеона при помощи адской машины (1800 г.), что вызовет у того недовольство против него. Тем не менее, он сохранит свой пост до сентября 1802 г. Наполеон вознаградит его денежной «премией» в 2,4 млн. франков и постом сенатора. Неспособность его заместителей следить за действиями и замыслами враждебных Наполеону партий и лиц (хотя они раскрыли заговор Кадудаля и Пишегрю) и услуги, оказанные ему Фуше в качестве сенатора при основании империи, заставили Наполеона, в июле 1804 г., вновь назначить его министром полиции. Его здравый смысл и немалая гибкость позволяли ему держать баланс между доверием и недоверием ко всем тем неисчислимым тысячам доносов, которые ежедневно ложились к нему на стол. Хорошо известно его изречение на эту тему: «Полиция – это факел правосудия, но не его меч». Высказывая это он явно руководствовался тем, что «агент обязан регулярно доносить о кознях врагов государства, а если ему ничего не этот счет не известно, то он начинает попросту измышлять». Именно поэтому при нем репрессивная машина Наполеона не пошла вразнос. Коек-кто из историков не исключает, что вроде бы Фуше мог быть против нашумевшего в монархической Европе расстрела герцога Энгиенского в марте 1804 г. и ему даже приписывают по этому поводу слова: «Это хуже, чем преступление, это – политическая ошибка» (на самом деле это мог сказать совсем другой политик, и кстати, отнюдь не Талейран;позже мы вернемся к этому событию). В тоже время это весьма сомнительно, поскольку тогда бы Фуше вряд ли вернулся бы в министерское кресло столь особо значимой важности. В 1809 г. Фуше получит титул герцога Отрантского и значительное поместье. С того же года начиная, министр полиции Франции, предусматривая падение Наполеона, вступит в тайные переговоры с одной стороны с легитимистами, с другой – с республиканцами, а также с правительством Великобритании. Правда, предав французского императора в 1809 г., Фуше просчитается: он недооценит эффективности тайной полиции генерала Савари, человека приставленного Наполеоном следить за всеми теми, кто следит за… всеми. В 1810 г. император даст Фуше отставку. Тогда Фуше сожжет или спрячет значительное количество важных документов своего министерства, желая поставить в затруднительное положение приставленного Бонапартом следить за ним Савари, или, может быть, воспользоваться ими впоследствии против Наполеона. Опасаясь преследования за это, он скроется за границу. В 1811 г. Фуше получит позволение вернуться в Париж и скоро – в 1813 г. – добьется назначения на пост посланника в Неаполь. Как только Людовик XVIII вернется в Париж, Фуше окажется в числе горячих сторонников Бурбонов. Но когда Наполеон покинет о-в Эльбу и высадится во Франции, то Фуше в числе первых приветствует его как Избавителя Отечества. Наполеон, ради собственной безопасности, вынужден будет в третий раз назначить его министром полиции только потому, что у него не было другой достойной в профессиональном смысле кандидатуры на этот важнейший в государстве пост. Ничего хорошего из этой затеи Бонапарта не получится – Фуше все это время будет «играть против Наполеона», в частности, он и на этот раз продолжит свои тайные переговоры с Людовиком XVIII и австрийским канцлером Меттернихом. После Ватерлоо он будет рьяно настаивать на очередном отречении Наполеона и станет членом Временного правительства, назначенного палатами. В этой должности Фуше окажет содействие Второй Реставрации Бурбонов. Людовик XVIII в награду назначит его в четвёртый раз на все тот же пост министра полиции. Однако в немалой степени поспособствовав вторичному отречению Бонапарта, сам Фуше от этого шага, все же, ничего не выиграл: нападки на него ультрароялистов, не желавших простить ему его революционного прошлого, понудят Людовика XVIII убрать из своего окружении человека, «обагрившего свои руки» кровью его родственника Людовика XVI. Гения сыска переместят в сентябре 1815 г. на пост французского посланника в Дрездене. Здесь его настигнет декрет от 6 января 1816 г. об изгнании из Франции цареубийц. Фуше потеряет своё место и уедет в Австрию, где получит гражданство и проведет конец жизни. Он умрет на чужбине – в Триесте – за несколько месяцев до смерти человека, сказавшего на о-ве Святой Елены: «Мне, конечно, нужно было приказать повесить Фуше, когда я мог это сделать. Теперь же я оставляю это дело Бурбонам!» Трижды кавалер орд. Почетного легиона (Легионер – 2.10.1803 г., Великий офицер – 14.06.1804 г. и Большой орёл – 2.02.1805 г.) скончается в 61 год, оставив своим сыновьям Атанасу и Жозефу-Либерте огромное состояние – 14 млн. франков.
…Кстати, изданные в 4 томах в Париже 1828—1829 «Mеmoires de Joseph F., duc d’Otrante» – не подлинны; Фуше действительно написал мемуары, но они до сих пор не опубликованы и судьба их неизвестна. В последние годы жизни он написал, с целью оправдания, несколько политических памфлетов, представляющих мало интереса, из-за имеющихся в них фактологических ошибок…
Более того, значительная литература, специально посвящённая Фуше ещё при его жизни и в первое время после его смерти, представляет собой ряд памфлетов, в основном крайне враждебных ему и тоже часто страдающих сильными преувеличениями и искажениями действительности…
Глава 4. Ошибка генерала Заборовского или Перст Судьбы либо всего-навсего – «фэнтэзи а-ля рюсс»?
В июле 1789 г. во Франции ударила молния (народ взял Бастилию!), громыхнул гром (началась революция!), но эти кардинальные потрясения никак не сказались на карьере (все еще!) младшего лейтенанта Наполеона, а значит и на его очень скромном бюджете – 4 доллара и 45 центов (разумеется, в весьма условном современном эквиваленте) в неделю. В письме к матери он откровенно пишет: «У меня нет других доходов, кроме жалованья». Не чаще одного-двух раз в день он посещал трактир. Его трапеза была, по-прежнему, более чем скромна: все те же, стакан молока и кусок хлеба. Он приучил себя довольствоваться одним лишь грубым хлебом еще в детстве! Отправляясь тогда в школу с маминой сладкой булочкой на обед, он регулярно обменивал ее на… грубый казарменный хлеб у солдат из французского гарнизона Корсики. На выговор матери, что он использует ее материнскую еду не по назначению, последовал по-армейски категорично-лаконичный ответ: «Я должен приучить себя есть этот хлеб – ведь когда-нибудь я непременно стану солдатом!» Он отказывал себе во всем: со времени отрочества бедность шла за ним по пятам.
Не раз он делал попытки покончить с ней…
…Рассказывали, что якобы одним промозглым зимним вечером 1788/89 (?) г. в двери русской военной миссии в Ливорно (?) постучался юный поручик (младший лейтенант), без гроша в кармане, в обшарпанном, местами протертом мундире и дырявых мокрых ботфортах.
Услышав о наборе, Наполеон подал прошение о готовности служить российской императрице, но с обязательным сохранением за ним чина поручика. Вскоре из походной канцелярии Заборовского он получил лаконичный отказ. С превеликим трудом Наполеон добился, чтобы его принял глава русской военной миссии.
Могущественная Россия в то время вела очередную войну с Турцией, и командующий ее экспедиционным корпусом генерал Заборовский приехал в Ливорно, чтобы набрать наемников-волонтеров, – благо в ту пору в Средиземноморье их было множество. Предпочтение отдавалось иностранным офицерам, прошедшим хорошую боевую выучку. Однако всех их зачисляли в русский корпус с понижением в чине.
Пройдя в залу, Наполеон почтительно остановился у высоких резных дверей. Из его хлюпающих ботфортов тотчас же натекла на натертый до зеркального блеска паркет грязноватая лужица. В жарко натопленном помещении были зажжены все канделябры и люстры, свет которых переливался и множился в массивном столовом серебре и тяжелом богемском хрустале.
Русский генерал сидел за огромным столом один, без парика, в ярком восточном халате, из-под которого выбивалась молочная пена тончайших бельгийских кружев, и ел с изящного серебряного ножа большую, исходившую медовым соком грушу. Несколько других, таких же больших и сочных, золотились в стоящей перед ним хрустальной вазе. В эту пору даже здесь, на юге, груши были редкостью. Но таких великолепных, почти прозрачных, наполненных живым загустевшим соком плодов Наполеону видеть не приходилось. Вечно голодный лейтенант чувствовал, что у него засосало под ложечкой от одного только вида благоухающих зноем плодов… Неимоверным усилием воли он взял в себя в руки и связно и упрямо изложил свое прежнее прошение.
Окинув величественным взглядом многоопытного вельможи щуплую, невысокую фигуру французского волонтера, Заборовский презрительно процедил сквозь зубы: «Подпоручика я тебе дам, а более – уж не взыщи. Ибо достоинств твоих покуда я не ведаю. Вижу лишь, что строптив ты не в меру! Чином подпоручика армии Ее Величества императрицы российской Екатерины Алексеевны гнушаться тебе, мусью, резону нет! За честь посчитать должон! За честь!» И генерал всецело занялся надрезанной грушей, золотистый сок которой ленивой тягуче-сладкой струйкою сползал к кружевной манжете его великолепного халата…
Поняв, что аудиенция окончена, маленький корсиканец раздраженно повернулся на каблуках, и, оставляя на сияющем паркете грязные следы от мокрых стоптанных ботфорт, стремительно вышел из залы.
Поостыв на холодном ливорнском дожде и помыкавшись какое-то время в тоске и безденежье, Наполеон решил еще раз попытать счастья на русской службе. Он подал прошение прежнего содержания, но на имя другого начальника. И опять получил твердый отказ.
Если, конечно, верить всей этой истории, не имеющей ни единого конкретного документального свидетельства, то этого фиаско Наполеон не забывал никогда.
Спустя почти двадцать лет, отправляя в 1807 году в Петербург к российскому императору, внуку Екатерины Великой, Александру I полномочным послом утонченного гурмана и эстета, своего обер-шталмейстера, дивизионного генерала Армана де Коленкура и давая подробнейшие инструкции, французский император, вроде бы не преминул подчеркнуть: «Поразите русских неслыханной роскошью, Арман! Ваша кухня должна быть самой изысканной и шикарной в Петербурге! Никогда не жалейте денег на фрукты! И пусть о грушах на вашем столе ходят легенды! Вы слышите, легенды!» Вышколенный дипломат Коленкур про себя удивился: «Почему именно о грушах!?», – но, прекрасно зная крутой характер своего императора, предпочел не уточнять и выполнить императорское повеление неукоснительно.
Слава о кухне французского посольства загремела на весь Петербург. Повара Коленкура, чародея кулинарного искусства Тардифа, воспел позднее сам Пушкин. Груши для посольских приемов и раутов в любое время года станут выписывать из далекой Персии по баснословной цене – по сто рублей за штуку! Впрочем, годовой бюджет французского посольства позволял Коленкуру сорить деньгами: 800 тыс. франков «плюс» еще 200 тыс. на «непредвиденные расходы».
Толкам и пересудам среди пораженных петербуржцев не было предела. Истинную причину такого расточительства знал только один человек… некогда нищий и полуголодный лейтенант ди Буонапарте…
Вполне возможно, что вся эта кулинарная история – банальный исторический анекдот, которых так много вокруг замечательных исторических персонажей!? В тоже время, не исключено, что это – быль, в которой есть хоть какая-то доля истины, суть которой сегодня спустя пару веков определить архисложно…
…Между прочим, спустя годы, когда в разговоре с уже ставшим императором Франции Наполеоном один молодой офицер посетовал, что он уже четыре года пребывает в одном чине и никак не дождется повышения, то получил от него исчерпывающий ответ: «Я пробыл в лейтенантах без малого семь лет, но как видите, это никак не помешало моему продвижению!»…
Рассказывали, что после фиаско с наймом в российскую армию времен Екатерины II, Бонапарт пытался определиться к ее исконным врагам – туркам, либо наоборот, сначала была «турецкая» попытка, а потом – «русская». Но и тут, что-то не сложилось. (Впрочем, повторимся, что конкретных документов по этим «суетливым телодвижениям» младшего лейтенанта Бонапарта нет, а сам он это не подтверждал.)
…Впрочем, с Востоком у него почему-то всегда не складывалось, вспомним хотя бы его полулегендарный Египетский поход, из которого он чудом унес ноги, да и из «скифской» России в конце 1812 г. он тоже выскочил «не при параде»! Более того, тогда это уже было началом конца его фантастической эпопеи! Но все это будет потом, а пока…
Глава 5. «Я человек!»
А пока жестоко страдая от неудач и унижения, Наполеон превратился в нелюдимого отшельника. Он чурался сверстников – молодых дворянчиков, привыкших беззаботно сорить деньгами и ищущих развлечений. Когда кто-то из жалости предлагал ему денег взаймы, он гордо отказывался, ссылаясь на то, что его семья слишком бедна, чтобы он мог позволить себе «пустые развлечения». «Маленький корсиканец» как-то незаметно сумел поставить себя так, что заставил смолкнуть насмешников. Хотя он был невысок и не отличался большой физической силой, он умел «показывать зубы», и его предпочитали обходить стороной.
…Между прочим, современные историки склоняются к тому, что легенда преуменьшила его рост во взрослом возрасте. Ведь почти до 30 лет он оставался настолько худощавым и поджарым, что он казался меньше ростом, чем был на самом деле, особенно, когда оказывался среди рослых военных, в частности, среди его генералитета было полно видных и статных мужиков. Исследования показали, что его рост был не меньше 169 см, но и не больше 170 см (французский историк Артюр Леви уточняет вплоть до 1 м 68 см и 7 мм), что по тем времена было весьма типично для средне рослого человека…
Рассказывали, что еще в 1782 г. в Бриеннском военном училище, когда ему было двенадцать лет, в ответ на сердитое восклицание преподавателя: «Кто вы такой, чтобы разговаривать со мной в таком тоне!?» – Наполеон с важностью и достоинством ответил: «Я человек!» Наставник рассвирепел и попытался силой поставить строптивца на колени, но тот, вырываясь, сквозь слезы твердил: «На коленях можно стоять только… перед Богом!» Сцена насилия закончилась благополучно: на шум борьбы прибежали другие учителя и отбили подростка у потерявшего над собой контроль преподавателя.
При кажущейся хрупкости этот молодой офицер обладал, помимо природных способностей, еще двумя качествами, оказавшимися весьма важными, – необыкновенной работоспособностью и исключительной выносливостью.
С юных лет Наполеон приучил себя мало спать.
Вот и в бытность лейтенантом в Оксонне, экономя на свечах, он ложился в десять часов вечера, вставал не позднее четырех часов утра и сразу же принимался за самообразование (он очень много читал, в том числе специальной литературы), а затем всегда в срок выходил на службу. Разумно считая, что офицер должен уметь выполнять на службе все, что делает любой солдат, начиная с запряжки лошадей, он блестяще справлялся с любой служебной обязанностью простого солдата и артиллериста, в том числе. Никто лучше него не мог закрепить лафет или поработать банником после выстрела. Во время учений, а позже в походах Наполеон шел пешком вместе с солдатами под палящими лучами солнца или пронзительным ветром, являя образец выносливости. Он умел тянуть лямку вместе со всеми. Не зря он очень быстро стал кумиром солдат…
Рассказывали, что он обладал почти гипнотической властью над всеми, кто с ним встречался. Невозможно было сопротивляться обаянию его очень редко моргающих, больших серо-стальных глаз: они были всевидящие, всезнающие и вместе с тем почти лишенные всякого выражения. Даже закаленные в боях генералы и маршалы признавались в том, что их охватывало чувство беспомощности в присутствии Наполеона. Он прекрасно знал силу своей личности и всегда вполне обдуманно ею пользовался: одного только проницательного взгляда его серых глаз было достаточно, чтобы поработить человека. Его способность сосредотачиваться была невероятной, и тем не менее, он мог переключаться с одного предмета на другой без малейшего затруднения. Однажды он весьма образно сказал о своих умственных способностях: «Различные предметы и различные дела уложены у меня в голове, как в комоде. Когда мне нужно перейти к другому предмету, я просто задвигаю этот ящичек и выдвигаю нужный. А если я хочу спать? Я просто закрываю все ящики – и я уже сплю». И действительно у него была счастливая способность спать урывками в спокойные минуты дня – даже среди грохота знаменитой битвы при Ваграме, отдав все необходимые распоряжения, он, если конечно, верить очевидцам, растянулся на медвежьей шкуре для короткого сна. При необходимости он мог работать несколько дней подряд, почти не отдыхая. Известно, что когда он готовился к Ваграму, то работал три дня и три ночи без перерыва…
В Оксонне он жил на улице Вобан, неподалеку от Ломбара, профессора математики, у которого брал уроки, очень скромно обедая в три часа дня в семье Омон, жившей в доме напротив. Тогда же Бонапарт познакомился с двумя выдающимися в будущем военачальниками: лейтенантом Мареско – потом генералом-инженером, и своим командиром, капитаном Гассенди – затем дивизионным генералом артиллерии.
…Сослуживец Бонапарта по артполку в Оксонне, один из самых высокообразованных и талантливых военных инженеров наполеоновской эпохи, дивизионный генерал (19 марта 1808 г.), граф Империи (19 марта 1808 г.), маркиз де Мареско (31 июля 1817 г.), Арман Самюэль де Мареско (1 марта 1758, Тур – 25 декабря 1832, Вандом),образование получил в Колледже Ла Флеш (College de La Fleche), Мезьерском военно-инженерном училище и Военной школе Парижа (Ecole militaire de Paris), 13 января 1784 г. выпущен лейтенантом инженерного корпуса. Участвовал в Революционных войнах на севере Франции. В чине капитана находился в Лилле. 29 апреля 1792 г. присутствовал при мятеже солдат гарнизона, в ходе которого был убит генерал Теобальд Диллон и ранены его адъютанты Пьер Дюпон де л, Этани и Пьер-Антуан Дюпон-Шомон. Участвовал в подготовке города к обороне и в октябре 1792 г. был ранен во время вражеской бомбардировки. Отличился при осаде Антверпена, капитулировавшего 29 ноября 1792 г. После поражения 18 марта 1793 г. при Неервиндене отступил вместе с армией к северной границе, отказался дезертировать вместе с генералом Шарлем-Франсуа Дюмурье и возвратился в Лилль. Затем был командирован к армии, осаждавшей Тулон, и здесь созданием батальона рабочих положил начало сапёрным войскам, был ранен и одним из первых ворвался в Большой редут, обороняемый англичанами. Там же Мареско коротко познакомился с Наполеоном, тогда артиллерийским капитаном/майором (?). В 1794 г. Мареско участвовал в обороне Мобежа, затем в осаде Шарлеруа. После взятия Шарлеруа за успешные действия против крепости Ландреси, Мареско был произведён в полковники, за осады Кенуа, Валансьенна и Конде – в бригадные, а за взятие Маастрихта – в дивизионные генералы, т.е стал див. генералом, все же, раньше Бонапарта.В 1795 г. Мареско находился при армии в Восточных Пиренеях, где разрушил форт Фуэнтаррабию. В 1796 г. Мареско участвовал в обороне крепости Ландау, в 1799 г. был назначен комендантом Майнца. Став Первым консулом, Бонапарт назначил Мареско командующим инженерами Резервной Армии. Мареско сопровождал Наполеона в его Втором походе в Италию (в 1800 г.) и командовал инженерными войсками при переходе через альпийский перевал Большой Сен-Бернар, занимал форт Бард. После победы при Маренго, Мареско руководил возведением укреплений в Бельгии и 2 февраля 1805 г. был награждён орд. Почётного легиона. С 6 июля 1804 г. по 4 сентября 1808 г. он – первый генеральный инспектор инженеров Великой армии. В австро-русской кампании 1805 г. Мареско командовал инженерными войсками действующей армии и принимал участие в генеральном сражении при Аустерлице. В 1808 г., инспектируя крепости Пиренейской линии и занятые французами в Испании и находясь при корпусе генерала Дюпона, Мареско после неудачного дела при Байленне подписал капитуляцию. После возвращения на родину был подвергнут Бонапартом как второй после Дюпона виновник Байленнской катастрофы опале, лишён всех званий, чинов и орденов, провёл три года (до 1812 г.), в заключении, после чего до восшествия на французский престол Бурбонов оставался в ссылке в Туре. Людовик XVIII вернул Мареско все прежние чины и отличия вместе с должностью генерал-инспектора инженерной части и назначил начальником 20-й дивизии. За разработку проекта обороны французских границ Мареско был награждён орд. Св. Людовика и званием маркиза и пэра. Во время «Ста дней» Мареско не пошёл на службу к Наполеону, однако при возвращении Бурбонов был отправлен в отставку, став историком и писателем. Объявленный Бонапартом одним из «крайних» в Байленнской капитуляции, маркиз Арман Самюэль де Мареско, кавалер Высшего Креста Почётного Легиона (2 февраля 1805 г.), которого Бонапарт поостыв после Байленнского позора называл «честным человеком, предпочитавшим позор… славной смерти», умер в 74 года в замке Шалэ, спустя почти четверть века после Байленнского фиаско, прослужив в армии лишь 24 года (за этот же срок он стал дивизионным генералом), но его имя, высечено под Триумфальной аркой. Мареско написал много сочинений по военной истории и фортификации, среди которых наиболее известными являются: «Relation des si?ges, soutenus ju faits par les arm?es fran?aises depu’s 1792», Paris, 1806; «Mеmoire sur l’emploi des bouches ? fer, pour lancer des grenades en grande quantitе» в «Collectoin de l’Institut, II, Paris, 1799; «Mеmoire sur la fortification souterraine» в «Journal de l’ecole politechn.», IV, Paris, 1802…
…Один из командиров лейтенанта Наполеона Бонапарта по артиллерийскому полку в Оксонне, дивизионный генерал-артиллерист (20 сентября 1805 г.), граф Империи (9 декабря 1809 г.) Жан-Жак Базилья (е) н де Гассанди/Гассенди (18 декабря 1748, Шантерсье, провинция Прованс – 14 декабря 1828, Нюи-Сен-Жорж, департамент Кот-д’Ор) был сыном Жана-Гаспара Гассана – представителя от духовенства в Генеральных штатах 1789 г. (адвоката Парламента Экса?), образование получил в Артиллерийской школе, затем в феврале 1767 г. вступил аспирантом в Королевский артиллерийский корпус, 9 мая 1768 г. – младший лейтенант, 3 июня 1779 г. – капитан в артиллерийском полку Ла-Фер. Здесь под его началом проходил службу и молодой лейтенант Бонапарт. 8 марта 1793 г. произведён в командиры батальона, с июня 1793 г. занимал должность заместителя начальника артиллерии Армии Восточных Пиренеев. При осаде Тулона, с 5 сентября 1793 г., возглавлял артиллерийские экипажи. После взятия города – начальник артиллерийского парка Итальянской армии (29 декабря 1793 г.). 19 февраля 1794 г. был отстранён от должности и арестован как аристократ, в 1795 г. вышел на свободу и 3 марта 1796 г. произведён в командиры бригады. 9 января 1798 г. – командующий артиллерийского парка Английской армии. 17 марта 1799 г. произведён в бригадные генералы. 8 марта 1800 г. получил должность командующего артиллерийским парком Резервной армии в Дижоне, участвовал в переходе через Сен-Бернар и в сражении при Маренго. С августа 1801 г. по 5 апреля 1813 г. возглавлял 6-е подразделение Военного министерства, ответственное за артиллерию и инженерные войска. Он считал 8-ми фунтовку Грибоваля лучше, чем новая 6-ти фунтовка (примечательно, что обе были хороши: каждая по-своему) и всячески противился принятию последней на вооружение, но безуспешно: его «коллега по специальности» и бывший подчиненный по Оксонну – император Франции Наполеон Бонапарт – его не поддержал. 21 февраля 1802 г. – комендант артиллерийской школы в Оксонне, 25 августа 1803 г. вышел в отставку. 4 марта 1805 г. вернулся к активной службе, с назначением на должность генерального инспектора артиллерии и 20 сентября 1805 г. произведён в дивизионные генералы. 18 февраля 1806 г. вошёл в состав Государственного совета. 5 апреля 1813 г. получил престижную должность сенатора, 2 июня 1813 г. окончательно вышел в отставку с военной службы. Этот опытный офицер отличался не только завидными организаторскими способностями, но был одновременно и крупным учёным. Автор нескольких работ по артиллерии. А его двухтомный труд «Справочник для офицеров французской артиллерии» («Aide-Memoires a l, usage des officiers du corps-royal d, artillerie de France, attaches au service de terre», 1789 год. Metz) стал настольной книгой для всех европейских артиллеристов и выдержал несколько переизданий. При Первой Реставрации присоединился к Бурбонами. 4 июня 1814 г. награждён титулом пэра Франции, подтверждённым Наполеоном 2 июня 1815 года во время «Ста дней». После Второй Реставрации исключён из списка пэров и восстановлен только 22 ноября 1819 г. Умер трижды кавалер орд. Почетного легиона (Легионер – 11 декабря 1803 г., Коммандан – 14 июня 1804 г. и Великий офицер – 30 июня 1811 г.) в возрасте 79 (не дожил до 80 лет всего лишь 4 дня!) и 46 из них он отдал армии, пройдя путь от мл. лейтенанта (9 мая 1768 г.) до див. генерала (20 сентября 1805 г.) за 37 лет…
Чрезмерная загруженность работой и скудность питания привели к болезни (малокровию) и необходимости взять очередной отпуск на родину, который он и получил то ли в августе, то ли в сентября (данные разнятся) 1789 г. Здесь он (по некоторым данным) пробыл следующие восемнадцать месяцев и вместе со своими братьями втянулся в местную политическую борьбу на стороне революционных сил. В Оксонн он вернулся только в январе/феврале (данные разнятся) 1791 г., причем, вместе с младшим 13-летним братом Луи, которого он забрал, чтобы хоть как-то облегчить участь своей матери, оставшейся с тремя дочерьми и сыном Жеромом. Им вдвоем приходилось существовать на очень скудное жалованье лейтенанта 2-й степени: 920 ливров в год или 93 ливра – в месяц. Спустя 20 лет он с горечью вспоминал Коленкуру свое полуголодное лейтенантство: «Этого Луи я воспитал на свое жалованье лейтенанта, Бог знает ценой каких лишений! Знаете ли вы, как я существовал? Моей ноги никогда не было ни в кафе, ни в обществе, я ел сухой хлеб и чистил сам свою одежду, чтобы ее дольше сохранить». Время свободное от службы и занятий, он употреблял на уроки с Луи.
…Кстати сказать, после французской революции 1789 года он мудро откажется от дворянской приставки ди и станет подписываться только на французский лад – Бонапарт – очень скоро эту звучную фамилию будут повторят по всей Европе от мала до велика…
В мае/июне (данные разнятся) 1791 г. Наполеон, произведенный в апреле того года в лейтенанты 1-й степени (со старшинством с 1 апреля) 4-го артполка, вместе с Луи возвращается в Валанс, куда его перевели по службе.
…Кстати сказать, именно в Валансе Бонапарт вступил в якобинский клуб и заявил себя неистовым республиканцем. В ту пору он говорил такие слова: «В Европе остается очень мало королей, которые не заслуживают быть низложенными». Пройдут годы и из убежденного республиканца Наполеон превратится в императора и властелина почти всей Европы…
Наполеон по-прежнему испытывает нужду и недостаток в деньгах, как и в Оксонне. Он вынужден держаться в стороне от приемов и празднеств. Заботы, посвященные воспитанию его брата Луи, оставляют ему мало времени для удовольствий. Им приходится вдвоем жить на его скудное лейтенантское жалованье: появляться в салонах он может себе позволить крайне редко.
А ведь там было на кого полюбоваться, о чем помечтать и даже распалиться-возбудиться… и «все остальное»!
Глава 6. Амур – дело тонкое или парижские «королевы красоты» – пардон, «горизонталки», так сказать…
Рассказывали, что в юности и ранней молодости Наполеон сильно чурался женщин: некрасивый и неуклюжий, он не умел говорить изящные комплименты и ловко танцевать. (Он так до конца жизни и не освоит танцы, хотя потом, уже в зените славы, будет брать специально уроки у лучших танцоров Парижа!) Дамы и сами не интересовались этим малорослым и угрюмым офицериком в поношенном мундире и стоптанных сапогах, которыми он постоянно отдавливал их маленькие ножки в изящных атласных туфельках на балах и банкетах, если какая-нибудь дуреха, все же, решалась пригласить его на танец.
Попутно отметим, что Французская революция 1789 г. принесла с собой не только столь желанные для французов «Свободу! Равенство! Братство!» (Liberte, Egalitе, Fraternite), но и полное раскрепощение в моде, особенно, в женской.
…Одна из организаторов баррикад и взятия Бастилии в 1789 г., героическая темноволосая красавица, «амазонка» Анна-Жозефа Теруань де Мерикур (имя, изобретённое прессой по названию её родной деревни Маркур; настоящее имя – Анна-Жозефа Тервань) [13 августа 1762, Маркур, бывшее Льежское епископство (ныне Бельгия) – 9/23 июня 1817, Париж], ставшая олицетворением женской красоты той краткой, но бурной эпохи, своего рода «секс-символ», одевалась крайне эффектно: короткая двубортная куртка под которой была свободная нижняя рубашка (грудь ничем не стянута и находится «свободном полете»! ), укороченная свободная юбка и высокие башмаки со шнурками. Ее распушенные свободно падающие волосы были покрыты фетровой шляпой с национальной, сине-красно-белой кокардой (символы – Свободы, Равенства, Братства) и страусовыми перьями. Ее изящную талию стягивал пояс-шарф, за который она засовывала пару пистолетов; на узкой перевязи висела шпага. Прозванная «Мессалиной французской революции», Теруань стремилась доказать мужчинам, что и женщины могут принимать посильное участие в революции: рассказывали, что в ее кровати перебывали почти все (охочие до «клубнички») революционные вожаки – от Мирабо и Дантона до Камилла Демулена. Можно сказать, что революция доставляла Теруань де Мерикур огромное чувственное наслаждение. 13 мая 1793 г. её окружила толпа якобински настроенных женщин, которые раздели её донага и жестоко выпороли; лишь вмешательство Марата остановило экзекуцию. Как и многие революционеры, одна из вдохновительниц и предводительниц «похода женщин за хлебом» на Версаль 5 октября 1789 г., демоническая Теруань кончила трагически: она скончалась в 54 года много позже своей героической эпохи, сойдя с ума в сумасшедшем доме…
Возражения, естественно, были и, конечно, со стороны консервативно настроенных мужчин: прежде всего писателей, блюстителей нравственности и разного рода «теоретиков-моралистов». Эти «знатоки и поклонники женской красоты» горячо оплакивали утрату корсета на женской юбке и рьяно нападали на эротическое новинки в женской одежде – прилегающее платье из тонкой, мягкой, свободно струящейся по аппетитно округлым женским формам прозрачной муслиновой или батистовой белой ткани из Индии с сильно оголенными руками, широкими складками, разрезами на боках, глубоким вырезом на груди и перехваченное под самой грудью поясом. Первыми, «на ура», приняли новую моду молодые, стройные, хорошо сложенные, а, главное, не боявшиеся показать голое тело, женщины и девицы, как бы сказали сегодня – «барышни без комплексов».
…Кстати, еще в 1734 г. французская балерина Салле, танцуя в балете «Пигмалион и Ариадна» в легкой прозрачной юбке, без каркаса (по античному образцу), была освистана. Тогда в Париже царила мода пышных и громоздких нарядов эпохи рококо и почва для нового стиля не была готова. Но в Англии балерину принимали с восторгом. Итак, почву для новой моды подготовила Англия…
Все это по твердому убеждению «псевдо-моралистов» слишком дерзко выделяло некоторые соблазнительные анатомические особенности женской фигуры, дразня и распаляя мужское воображение. Сверх меры обнажается – возмущенно говорили они, – грудь и т. д. и т. п. «И, действительно, самые пышные прелести, – как писалось тогда в одном авторитетном печатном издании, – выставлялись женщинами напоказ без всякого стеснения».
Упреков была масса. «Как хороша была, – бубнили ханжи, – старая мода с ее обязательным корсетом в платье – охраной и защитой женского целомудрия». Вообще, «визгу и писку» было предостаточно, но сметливый слабый пол, веками жаждавший равноправия и нового образа жизни, пользуясь подвернувшимся случаем (демократическими веяниями французской революции: «Свобода! Равенство! Братство!»), мгновенно сориентировался. Он вообразил себя подобным античным Аспазиям и Венерам, раскрепостился, выставив напоказ свои прелести, те самые, на которые столь падки мужчины всех времен и народов. Рассказывали, что началось все с прохода (прогулки) скандально известной Фортуне Гамелен по Елисейским полям с обнаженной грудью, что вызвало невероятный восторг у всех имевших счастье лицезреть это «эротическое шоу» мужчин.
Так возник культ обнаженного тела!
Никогда ранее женщины не позволяли себе столь откровенных костюмов!
…Кстати, французская революция не принесла женщинам каких-либо значительных прав, если, конечно, не считать введения права на развод. Мечта о женском равноправии оказалась неосуществимой: ее пришлось отложить примерно на сто лет. (А на самом деле – до конца ХХ века, когда в 80-е гг. в западном обществе сложились такие социально-экономические расклады, что женщины смогли сами себя финансово обеспечивать и почти не зависеть от прихоти мужчин!) Поэтому сметливый слабый пол постарался взять реванш во внешнем облике. И надо признать это ему удалось сполна!..
Поскольку женщины решительно отказались не только от всяких громоздких каркасов и подкладок в верхней одежде, но как бы за одно кокетливо сняли с себя и… нижнюю – довольствуясь под новомодным платьем либо плотно облегающим трико телесного цвета (типа современного балетного трико или боди) либо вовсе обходясь без него, то мужчинам осталось лишь с удовольствием заглядываться, а ханжам – удрученно скрипеть по поводу совершенного падения нравов. Дамы, особенно те, которым было что показать, стремятся носить обновку на голое тело. Мода, как известно, редко когда относилась серьезно к голосам блюстителей нравственности! Тем более, теперь, после таких перемен, что свершились во французском обществе в 1789 году!
Теперь решительно выступает на передний план то, что раньше расценивалось, как пренебрежение к требованиям приличий. Парижские острословы смеялись, что парижанкам достаточно одной только рубашки, чтобы быть одетыми по моде. Нагота сделалась любимой модой дам. Врачи напрасно твердили, что климат Франции не так тепл и мягок, чтобы так «раскрепощаться». В угоду новой моде принесено много жертв. Парижские газеты чуть ли не ежедневно омрачались траурными хрониками: «Госпожа де Ноэль умерла после бала, в девятнадцать лет, мадемуазель де Жюинье – в восемнадцать, м-ль Шапталь – в шестнадцать!» По некоторым данным, за несколько лет господства этой экстравагантной моды умерло женщин больше, чем за предшествовавшие 40 лет! Посетители Монмартрского кладбища могли убедиться в этом – множество молодых женщин, едва достигших 20-летнего возраста, стало жертвой моды «а-ля соваж» (по-франц. a la sauvage – «нагой»; самое легкое платье весило… 200 грамм!) и умерло от простуды легких (чахотки) либо, пардон, из-за отсутствия нижнего белья «женских болезней», подобно «розам, погибшим, не успев расцвести».
Если мужчины зимой предусмотрительно закутывались в теплые верхние одежды, то женщины, несмотря на категорические протесты врачей, желая казаться соблазнительными «нимфами», даже в холода решительно ходили в явно не подходящих к центральноевропейскому климату «античных» одеяниях. В ответ на упреки в легкомысленном поведение, они жеманно отвечали: «Форс, мороза не боится!» В редких случаях они прикрывались красным, голубым, бирюзовым либо светло-коричневым шарфом или таких же цветов шалью, перекрещенными на груди и завязанными сзади. Чаще всего заболевание настигало даму, когда она разгоряченная танцами полунагая покидала бал. Дело дошло до того, что «Модный журнал для дам» за 1801 год утверждал: «Нельзя быть модницей, не имея экипажа!» Иностранцы приходили в ужас от смелости парижских модниц: туалеты, в которых они щеголяли, считались ими самыми сдержанными и элегантными, но 100 лет назад подобное не разрешалось даже «вечным труженицам любовного фронта» – «ночным бабочкам» (пардон, проституткам)!
Спустя годы, в популярном журнале мод за 1812 год по этому курьезному поводу писалось: «Ваши матери позволяли себе намного больше, чем легкий намек на существование у них груди!» Особо популярный воздушный и прозрачный «костюм Психеи» был так глубоко вырезан спереди и сзади, что грудь была прикрыта не более чем на три пальца, талия при этом располагалась непосредственно под грудью.
Платье француженок, по сути, было ни чем иным, как муслиновой или тонкой батистовой либо кисейной длинной, иногда не сшитой по бокам, рубашкой («шмизом») (по-франц. shemise), с глубоким округлым декольте, короткими рукавами либо вовсе без них и поясом, перемещенным под самую грудь. По форме и покрою шмиз шился в подражание хитону (тунике) античных женщин. Кокетливые парижанки подкладывали сзади под юбку подушечку, чтобы подол аппетитно изгибался назад. Это платье украшалось многочисленными воланами лишь на рукавах и по нижнему краю юбки. Платья-шмиз разделялись на бальные, прогулочные (или, как тогда говорили, променадные) и домашние. Кроме того, платья для женщин среднего возраста делали из более плотных, тяжелых тканей, в то время как для молодых использовали тонкие и прозрачные материи.
Простота покроя и ткани делала эту моду доступной большинству горожанок. С помощью дерзкого шмиза революционно настроенные дамы выражали свои патриотические чувства.
Скептики лишь качали головами, когда при свете горящих ламп они видели танцующих дам с прическами а-ля Диана или а-ля Психея, с обнаженными руками, откровенно дерзкими декольте, в полупрозрачных античных туалетах, волнообразные движения которых «обнаруживали все их сокровища».
…Кстати, о декольте! В отсутствии корсета, приподнимавшего и оптически увеличивающего бюст (подобного современному бюстгальтеру с эффектом «push up»), женщинам пришлось довольствоваться либо тем, чем каждую из них наградила в этой части тела природа, либо носить очень модный тогда, только что изобретенный искусственный бюст, имитировавший природную грудь во всей ее свежести и красоте. Сначала он делался из воска, потом из кожи телесного цвета с нарисованными жилками. Особая пружина позволяла искусственному бюсту ритмично вздыматься и опускаться. Подобные шедевры воспроизводили иллюзию настоящей груди, пользовались огромной популярностью и стоили очень дорого. Как и поддельные икры, эта «женская прелесть» продавалась открыто, красуясь на витринах модных магазинов. Для поддержания бюста (своего или накладного) в приподнятом положении использовался широкий пояс. Его отсутствие говорило о том, что даме нечего поддерживать…
Дальнейшее развитие шмиза (появление разреза – сначала от бедра, потом – от талии, а затем и сзади) только оправдывало худшие опасения скептиков. Мода стала еще более фривольной, по истине «нагой» («дикой») или модой а-ля соваж. Никогда еще декольте не было так откровенно, как в это славное время: грудь открывалась все больше и больше – ниже ареол (околососковых полукружий); закрытое платье стало называться «лицемерным», а те части тела, которые были прикрыты, считались некрасивыми; руки закрытые до локтя, постепенно обнажались до плеча, в конце концов, у некоторых дам рукава совершенно исчезли. Наиболее «продвинутые» француженки (повторимся!) стали надевать шмиз на голое тело, которое просвечивало сквозь прозрачную, легкую ткань, дразня мужской взор. И, как писал один изумленный современник, «два резервуара материнства были хорошо видны сквозь это новомодное платье и приводили в неописуемый восторг мужчин», у которых начинали чесаться и потеть ладони рук. Лишь в очень прохладную погоду некоторые дамочки томно прикрывали свое выразительное декольте прозрачными косынками – «фишу», которые кокетливо завязывались на бантики спереди или сзади – высоко на талии. В последнем случае, сославшись на то, что «ей душно» дама могла томно попросить кавалера распустить… бантик.
…Между прочим, шмиз долго будет господствовать в моде: он переживет и Французскую революцию, и Конвент, и Директорию; он исчезнет только в эпоху наполеоновской империи, и еще долго останется в пользовании, но уже как… неглиже (франц. neglige – небрежный), легкое и удобное домашнее или утреннее одеяние. Этот интимный вид одежды непосредственно связан с мадам де Помпадур – легендарной фавориткой Людовик XV середины XVIII в. Каждая дама непременно душила его изысканными духами. Неглиже времен Помпадур было до того изыскано, что стало предметом гордости дам. К примеру, декольте делалось столь низким, что позволяло видеть и нижнюю рубашку с тончайшей кружевной оторочкой, кокетливыми рюшами, лентами и вышивкой и не стесненный корсетом, почти весь бюст, включая соски, которые эротичности ради подкрашивались согласно запросам дамы и «подмораживались» льдом. Уже тогда дамская нижняя одежда становилась все эротичней, все сексуальней, по истине превращаясь в «орудие мирового соблазна». (А Париж – «столицей мирового соблазна»! ) Поздно начинавшееся утро – оно называлось на светском языке XVIII века «молодость дня» – изнеженные, утонченные дамы встречали исключительно в неглиже. Нарочитая небрежность, интимность неглиже проникала в каждодневный костюм той эпохи, привнося особый шарм и настроение. В кокетливом неглиже с максимально глубоким декольте начали появляться на прогулках, мотивируя это «дурным настроением или плохим самочувствием, включая традиционное… „у меня голова болит!“». Стремление к интимности проникало повсюду…
Богато присборенная юбка-шмиз спереди грациозно придерживалась рукой, так что ножка в тонком чулке телесного или белого цвета со стрелками, обутая по последней моде в едва заметную плоскую светлую туфельку без каблуков, но с бантом типа античной сандалии, с завязками украшенными драгоценными камнями крест-накрест вокруг икр (каблуки снова войдут в моду лишь в середине XIX века), дразняще обнажалась высоко над щиколоткой. По тем временам это была невиданная смелость! Открытые спереди сандалии, позволяли некоторым модницам украшать бриллиантовыми перстнями даже пальчики ног. Благодаря мягким плоским туфлям, очень похожим на бальные, походка женщин стала очень плавной, что считалось необходимым признаком хорошего тона. При этом подошва была столь тоненькой и узенькой, что при малейшей сырости, дамы не могли ходить пешком. Недаром ходившая в то время поговорка «нельзя быть модницей, не имея экипажа», очень подходила и на этот случай жизни.
Все в женском костюме было направлено на обрисовывание формы тела. Прозрачная батистовая рубашка позволяла видеть всю ногу, украшенную над коленом золотыми обручами. Именно эти легкие покровы возбуждают мужское воображение; именно под ними формы женского тела кажутся такими привлекательными и они вспоминают о своем первейшем природном предназначении… делать себе подобных!
Если у женщины не видно было сложения ног от туфель до ягодиц, то говорили, что она не умеет одеваться. Когда дама шла, платье, подобранное спереди и позади гладко обтянутое, показывало всю игру ягодиц (пардон, «нижнего бюста») и мускулов ее ног при каждом шаге. Недаром «Московский Меркурий» писал в те дни: «Ни один уважающий себя кавалер уже не говорит о красоте плеч или грудей; кто желает оказать даме учтивость, тот хвалит форму ее нижнего бюста…»
В конце концов, каждая женщина стала одеваться так, как ей хотелось. Выдумывались все новые и новые костюмы, и никто не был стеснен модными законами.
Узкие прямые платья, особенно из тонких тканей, не допускали внутренних карманов, и поэтому вошли в моду дамские сумочки для туалетных мелочей. Сначала для туалетных принадлежностей использовались сумочки в виде полевой офицерской сумки «сарбеташ» и их подвешивали сбоку на специальной перевязи, а затем появились дамские сумочки в виде корзиночки или мешочка на длинном шелковом шнуре. На латыни – это «reticule» – «ретикюль», т.е. «плетеная сетка».
…Кстати, в насмешку над модницами, эти сумочки прозвали «ридикюли» (т.е. «смешные»). С тех пор это название вошло в обиход в XIX в. во всех европейских странах. Сейчас слово ридикюль носит немного ироничный, смешной оттенок, это нам напоминает о старомодности. Внедрению ридикюля в моду способствовали два обстоятельства. Одно – отсутствие карманов на «античных» нарядах – привело к тому, что вспомнили: в XV в. при бургундском дворе носили кожаные мешочки для денег. Другая причина заключалась в том, что дамы занимались рукоделием и носили его повсюду за собой. Мешочки для рукоделия, как известно, ввела в употребление маркиза де Помпадур в середине XVIII в. В начале XIX в. модницы надевали шнур от ридикюля на руку…
«Нагая» мода хотя и экономила на материале, но стоила немало: цена красивого модного туалета колебалась от 6 до 8 тыс. франков. Еще дороже стоило увлечение драгоценностями (особо популярен сердолик): множество колец на руках и… ногах, эластичные браслеты с жемчугом на левой руке, широкие кольца в ушах и жемчужные бусы. Последние были в большом почете; их тщательно подбирали под цвет платья. При голубом – непременно надевали голубые бусы из ляпис-лазури. Популярностью пользовались и змеевидные (длинные или короткие) браслеты и ожерелья; их одевали на руку, на запястье, на шею.
…Обычно день парижской модницы начинался не раньше восьми часов утра, когда красавица отправлялась в ванну в пеньюаре а-ля Галатея, после ванны за утренним горячим шоколадом она облачалась в модный передничек а-ля креолка. После шоколада дама облачалась в шмиз «столь же пригодный для верховой езды, сколь и для утренней прогулки пешком». Для обеда предназначалось три вида платья и так до позднего вечера. Причем, чем ближе к ночи, тем наряд становился все откровеннее и откровеннее – время суток обязывало… «быть во всеоружии»…
Яркими поклонницами-пропагандистками новой моды были всеми признанные парижские модницы и кокетки, несравненные мадам Рекамье и мадам Тальен, считавшиеся «красивее капитолийской Венеры» – столь идеальными у них были фигуры, прелестями которых можно было любоваться всем, благодаря смелой моде а-ля соваж. Нередко от увиденного у мужчин даже дух захватывало. Недаром ведь в модном журнале «Зеркало Парижа» писалось: «Они имеют вид выходящих из ванны, и нарочно показывают свои формы под прозрачными тканями». Мода на предельное оголение побеждала все: примеры Рекамье и Тальен, де Новаль и Ровер, де Шаторен и де Форбен и, конечно, виконтессы де Богарне оказались чересчур заразительны.
…В «скабрезно-бульварном» изложении биография одной из этих обольстительных красавиц – дочери испанского банкира и министра финансов, обосновавшегося в Бордо, Терезии Тальен (до замужества Хуаны Марии Игнасии Терезы Кабаррюс) (31 июля 1770/73, Мадрид – 15 января 1835, Шиме, Бельгия) примерно такова.
Благодаря выдающейся красоте, тонкому уму и невероятной ненасытности в постели Терезия пользовалась огромным успехом в обществе. Уже в 14 лет ее выдали замуж за Жан-Жака Деви Фонтене, последнего маркиза де Фонтене, богатого, но безобразного, причем, не он первым вскрыл «девичью шкатулку» любвеобильной испанки. Впрочем, поговаривали, что выдающиеся сексуальные запросы Терезии удовлетворить один среднестатистический мужчина никак не был в состоянии. Во втором браке он была замужем за комиссаром Конвента Жаном-Ламбером Тальеном (и при этом – любовницей одного из членов Директории – Барраса), одним из организаторов свержения Робеспьера. По приказу последнего ее сначала упекли в тюрьму Ла-Форс, затем в монастырь Кармелиток, где она и познакомилась с Жозефиной де Богарне.
Она была душой термидорианской партии и подвигла своего вечно колеблющегося мужа принять активное участие в термидорианском перевороте. Рассказывали, что находясь в тюрьме и ожидая со дня на день приговора и казни, Тереза отправила Тальену знаменитую записку, якобы повлиявшую на историю Франции: «Je meurs d’appartenir ? un l?che» – «Я умираю оттого, что принадлежу трусу».
Став символом, как женственности, так и… мужественности (!) в ужасные дни Великого Террора, женщиной, положившей ему конец, она получила прозвище Богоматерь Термидора (Notre Dame de Thermidor).
После освобождения Тереза стала одной из виднейших фигур парижской общественной жизни. Её салон стал знаменитым, она возглавляла «мэрвейез» (фр. merveilleuses) – «причудниц/чудесниц» и законодательниц моды.
…Кстати, другими известными «причудницами» были мадмуазель Ланж, мадам Рекамье и Жозефина Богарне. Недаром именно об той сексуально-раскрепощенной поре говорит знаменитая английская карикатура Джеймса Гилрея «Тереза Тальен и Жозефина Богарне танцуют голыми перед Баррасом зимой 1797 г.,» (Наполеон Бонапарт подсматривает справа)…
Еще до переворота она благодаря высокому положению супруга пользовалась огромным влиянием на дела в государстве. Тереза подсовывала ему ходатайства о помилованиях, за которые бралась за определенную мзду. Поговаривали, что таким образом она смогла сколотить очень внушительное состояние. Ее помпезный салон неподалеку от Елисейских полей, несколько претенциозно названный «Хижиной», был одним из самых популярных. Именно здесь после ледяного ужаса Великого Террора все не только занимались заключением крупных контрактов на поставки в сражающиеся на фронтах революционные армии оружия, обмундирования и фуража для кавалерии, но и жаждали наслаждений, развлечений и изысканной любви.
Эта высокая, божественно сложенная испанка, с роскошной шевелюрой до пояса, очаровательной шеей, великолепными плечами, полными икрами и такой грудью, что о ней с восхищением говорил весь Париж, невероятно возбуждалась при виде мужчин, у которых в свою очередь при виде столь аппетитных форм начинали нестерпимо чесаться ладони. Иногда она смотрела на них так пристально, что люди вокруг шептались. Именно интимные связи со многими знаменитыми мужчинами той бурной эпохи вознесли ее на необычайные высоты в обществе. Вулканический темперамент Терезии еще в ранней молодости привел к тому, что еще до Революции, уже будучи замужем за «маркизом» де Фонтене, на приемах в своем модном салоне, она (по слухам) любезно предоставляла «свое семейное сокровище» любому из пожелавших ее гостей. Все они были так хорошо воспитаны, что, как свидетельствуют современники, «пользовались им с большой деликатностью». Терезия, красота которой, от интенсивных занятий любовью лишь расцветала с каждым днем, никогда не отказывала в ласках понравившемуся ей мужчине. Как писал один ее современник: «красота госпожи Тальен была столь поразительна, что все охотно целовали не только руки, но и все, что было… возможно!» Рассказывали, что наделенная от природы ненасытной натурой, она могла заниматься любовью 5 или 6 часов без остановки, постоянно оргазмируя. Ей необходимо было впасть в бессознательное состояние, чтобы почувствовать себя удовлетворенной. Очень часто одному мужчине не удавалось довести ее до этого состояния. Тогда, если верить молве, она прибегала к помощи любезного соседа, гостя или даже… прохожего. Революционные события мало повлияли на жизнь Терезии: она по-прежнему укладывала в постель всех мужчин, которых с ней знакомили и слухи о ее любовных приключениях занимали весь Париж. В апрельском номере «Скандальной хроники» за 1791 год анонимный автор писал, что «госпожа де Фонтене радостно и легко отдается всем близким друзьям дома». «Придворная и городская газета» подхватила эстафету, напечатав весьма скабрезные подробности интимной жизни Терезии, и вскоре весь Париж был в курсе «малейших движений божественно-дивных бедер сладострастной маркизы», предпочитавшей в интимных утехах позу «наездницы»… В числе ее многочисленных любовников были такие знаменитости как политики Тальен (потом ставший ее супругом) и Баррас, революционный генерал Брюн – сколь галантный, столь и неутомимый в постели, как павиан. Недаром народное остроумие дало ей еще одно прозвище «собственность правительства». Молва гласит, что вроде бы мечтал стать ее любовником (чтобы получить с помощью всесильной маркизы продвижение по службе или выгодное назначение) и один неказистый нищий армейский офицер (без должности) с итальянской фамилией ди Буонапарте!? Так ли это…
А ведь эта тонкая штучка умела очаровывать. «Она была одета в костюм амазонки из темно-синего кашемира с желтыми пуговицами, лацканы и манжеты были из алого бархата. На ее прекрасных черных кудрявых волосах кокетливо сидел чуть сдвинутый набок бархатный чепчик пурпурного цвета, отороченный мехом. Она была изумительно хороша в этом наряде!» – так о ней писала другая модница того времени герцогиня д`Абрантес – тот еще «фруктик», обычно, исключительно ехидно оценивавший «тактико-технические характеристики» своих соплеменниц. Не менее красочно описывает один из ее современников и нарядный вечерний костюм, в котором мадам Тальен посетила оперу: «Она была в белом полупрозрачном платье греческого стиля, с голубым, шитым золотом передником римского образца, завязанными сзади золотыми кистями, с красным шарфом вокруг божественной талии. Ее прелестные точеные руки, смело обнаженные до роскошных плеч, были украшены шестью бриллиантами в браслетах; ноги были обтянуты шелковым трико телесного цвета, по-детски крошечные ступни и полные икры обвиты с обеих сторон до колен бриллиантовыми пряжками, так что через прорезь мелькала нога; серьги, ожерелья, перстни, украшения на голове – все сияло камнями необычайной цены.» Бросать вызов обществу, в особенности мужскому, было ее потребностью. Именно она произвела фурор, появившись в своей ложе в опере как Диана, в античной наготе, прикрытая только тигровой шкурой.
Не любя своего мужа, Тереза терпела его только, пока он был в силе. Когда во время Директории его значение стало сильно падать, а с переворотом 18 брюмера свелось к нулю, Тереза порвала с ним и перешла на… содержание к миллионеру и банкиру Уврару. Лишь с приходом к власти Наполеона Бонапарта, с которым у нее так и не сложились интимные отношения, Терезия Тальен, перестала играть заметную роль в жизни французского общества. И это несмотря на то, что эта утонченная нимфоманка, как никакая другая дама того разгульного времени, умела привлечь к себе внимание, когда в своем костюме обходилась чуть ли ни одним лишь фиговым листком.
После переворота 18 брюмера в его пользу Наполеон запретил своей супруге Жозефине принимать г-жу Тальен – некогда бывшую Богоматерью Термидора, «собственностью правительства», Львицей Директории! «… Раньше она была славной девкой, теперь она стала отвратительно пошлой женщиной» – говорил он своей жене. Интересно, что он тогда не ограничился одной лишь Терезией, а заодно удалил из высшего общества и всех остальных обольстительных «гетер» той поры – креолку мадам Амелен, мадам де Шаторен, мадам де Форбен! У Наполеона было свое личное мнение относительно нравственности женщины, и только к одной он обнаружил слабость в этом отношении – к Жозефине. Тальен и ей подобные слишком выставлялись напоказ! В стенах Тюильри Наполеон хотел видеть только приличных в его понимании женщин, прилично одетых, чьи прекрасные формы надлежало скрывать под модными платьями. Политика Наполеона, как главы государства, особое положение, которое занимал его двор среди других европейских дворов – вот что диктовало его суровую строгость в отношении дам. Прекрасная в своей зрелой красоте Терезия, задававшая прежде тон всему Парижу во всем, а не только в моде, оказалась исключена из придворного общества.
Ей оставалось лишь рожать каждый год по ребенку своему любовнику Уврару – богатейшему армейскому поставщику и банкиру. Теперь Наполеон был хозяином положения, он уже не нуждался в тех, кто когда-то оказывал ему протекцию, тем более, что с появлением в Тюильри Львицы Директории наверняка при его дворе привились бы легкие нравы времен Директории! Кроме того, Бонапарт не любил вспоминать время, когда он – худой, с впалым бледным лицом, похожим на пергамент, как он сам говорил, с длинными волосами, ниспадающими по обеим сторонам лба на подобие «ушек спаниеля», сзади собранными в не напудренный хвостик, в поношенном генеральском мундире – был вынужден в униженной манере гадальщика по руке просить ее – Королеву Счастливой Жизни – о рекомендательном письме комиссару 17-й дивизии для выдачи ему – будущему завоевателю Европы – сукна на пошив нового генеральского сюртука, жилета и форменных брюк. Не исключено, что за его «пророчеством» в этот момент могла ехидно наблюдать со стороны томная кокетка, полная непринужденности и небрежности, генеральская вдовушка бальзаковского возраста («слабая на передок» и уже давно «пустившаяся во все тяжкие»), легкомысленно запутавшаяся в долгах, которая очень скоро милости ради выйдет за него замуж и станет императрицей Франции! Так бывает или C`est la vie…
Остаток своей жизни Терезия провела в Париже, затем в Шиме – владениях своего последнего мужа Франсуа-Жозефа-Филиппа де Рике, графа Караман, 16-го принца Шиме, скончавшись много позже своей более удачливой подруги, императрицы Жозефины – в возрасте 61 года, много позже той яркой и бурной «на всё» эпохи, активной участницей которой ей довелось быть, задавая тон во многом и в моде, в том числе…
…Под стать Терезии Тальен была и ее знаменитая подруга, модница и соперница Жюли (Жюльетта) Рекамье (1777—1849). Ее дом долго был самым модным. Любвеобильная хозяйка встречала всех гостей словами: «Хотите посмотреть мою спальню?» – и тут же вела их туда, и гости громко восхищались роскошной постелью, стоявшей на возвышении в облаке белого муслина. Современницы были потрясены откровенной гордостью, с которой Жюли демонстрировала свою красоту. «Похоже, что она думает только о себе, а остальные ее совершенно не интересуют», – записала мисс Берри. Жюли, как впрочем, и ее подруги-«светские львицы», умела шокировать. Однажды во время бала в своем доме она удалилась в спальню, разделась и легла в постель, небрежно набросив на себя муслиновые простыни, отделанные кружевами. Комната была полна мужчин, с вожделением лицезревших ее великолепное белое тело вплоть до пушистого «Венериного холмика», над уже приоткрытыми влажными от желания розово-пунцовыми «райскими вратами»…
Пройдут годы и (повторимся!) поборник патриархального, консервативного отношения к женщинам Наполеон Бонапарт, став Первым консулом Франции, запретит появляться в его дворце женщинам, у которых была не совсем безупречная репутация или, вернее, слишком бурное прошлое. Он никогда не забывал, каким огромным влиянием пользовались эти дамы – «величаемые», пардон, «горизонталками». Однажды, когда при нем кто-то случайно упомянул об этих некоронованных законодательницах как в политике, так и в модах на дамские туалеты, он дико вспылил: «Мною не будут управлять шлюхи!»
…Кстати, отнюдь не исключено, что подоплекой к таким заявлениям Наполеона могло быть и его соперничество с генералом (потом маршалом) Жан-Батист-Жюлем Бернадоттом. Этот известный бахвал и фрондер умел заводить такие знакомства, которые раздражали могущественного Первого консула, а потом и императора Франции Наполеона Бонапарта. Так, он энергично бравировал своим знакомством с такой одиозной в понимании строгого моралиста Бонапарта знаменитой француженкой той поры, как (вышеупомянутая) несравненная и очень дорогая «жрица любви» мадам Жюльетта Рекамье. Знаменитая «дегустаторша» крутых мужиков прелестная Жюльетта соглашаясь с Жерменой де Сталь, что не Бонапарт [которому она уже во времена Консулата дважды давала от ворот (вернее, своих «райских врат») поворот: сначала когда он (по слухам) пытался «зазвать» ее в свои любовницы через Фуше, потом – через сестричку Каролину, ненавидевшую «старуху» Жозефину], а именно Бернадотт, является «подлинным героем века», могла подтвердить это по «женской части». Интересно и другое: как-то не в меру разоткровенничавшийся во время сеанса «терапии» Бернадотт сдуру якобы ляпнул ей про Бонапарта такие слова: «Я не обещал ему любви, но я обещал ему лояльную поддержку и я сдержу свое слово». Таким фрондерством он лишь активизировал неприязнь со стороны Бонапарта и его соответствующую реакцию на… «нагую моду»…
А своей жене Жозефине Наполеон и вовсе иронично-зло публично бросил: «Разве вы не видите, что ваши подруги – голые?» Он, в частности, объявил, что намерен не только объединить французскую нацию, но и возродить старинные семейные традиции и запретил дамам носить «прозрачные вызывающие одежды». История сохранила то ли анекдот, то ли быль о запрещении им «нагой моды»: на одном из пышных дворцовых приемов, уже будучи императором, Наполеон заметил очень красивую молодую даму в очень смелом наряде. Он громко вызывал ее из толпы и, грозно сказал: «Мадам, вы раздеты, идите оденьтесь!» Времена, когда мадам Тальен, одна из подруг будущей супруги Наполеона Жозефины де Богарне, сидела в ложе театра вся в бриллиантах, но обнаженная чуть ли не по свои восхитительные… «врата в рай»…, ушли навсегда…
…Кстати сказать, всем кому интересны нюансы «охоты» сметливо-слабого пола «на дичь» предлагаю «заглянуть» в приложение «…cамое сокрушительное оружие всех времен и народов – женская красота в 3D (Full HD) формате».
Глава 7. Лучшая подруга гения – Госпожа Фортуна
Но не женщины интересуют молодого Бонапарта больше всего.
Ситуация в стране – не стабильна и выбиться в люди может любой энергичный и сметливый человек. Надо было только чтобы самая капризная из женщин – Госпожа Фортуна – повернулась к Наполеону своим капризным личиком.
И тут его вызывают в Париж за неповиновение приказу вышестоящего начальника некого полковника Меллера, по крайней мере, так гласят некоторые источники. Военный министр Серван, заслушав рапорт, трезво оценивает ситуацию, берет его сторону и решает перевести Наполеона служить на родине – на Корсике, куда его уже отправлял в отпуск его покровитель, генерал Дютейль. Серван обещает корсиканскому строптивцу в скором времени положительно решить его вопрос на «коллегии» министров и ему остается лишь ждать благоприятного предписания.
Пребывая в ожидании, Наполеон, выражаясь современным сленгом, тусуется в Париже: общается со своим товарищем по Бриенну Бурьенном, строит с ним во время обедов (за них платил последний, поскольку Бонапарт мог себе позволить пищу не более, чем за 6 су) в маленьком кабачке «Три рога» на ул. Валуа фантастические бизнес прожекты сомнительного толка, наблюдает как многотысячная толпа оборванцев громит Тюильри и изгаляется над королем.
…Кстати, по некоторым данным именно в ту пору (конце июля 1792 г.?) он написал выдержанный в якобинском духе памфлет «Ужин в Бокере» (фр. «Le Souper de Beaucaire»; переведен на русск. яз.), который был опубликован с помощью его знакомых комиссаров Конвента Саличетти и Робеспьера-младшего. Не будем вдаваться в литературные характеристики этой стороны писательской деятельности Бонапарта. Скажем лишь, что эта пропагандистская брошюра на тему войны и политики создал ему репутацию революционно настроенного солдата. Среди его ранних работ различных жанров, проникнутых юношеским максимализмом и революционными настроениями: «Письмо к Маттео Буттафуоко», «История Корсики», «Диалог о любви», «Клиссон и Евгения» (переведена на русск. яз.) и др…
Но вот вопрос о месте службы, ставшего в июне/июле/августе (данные разнятся) 1792-го – капитаном, Бонапарта решен положительно: он получает предписание отбыть к себе на Корсику и принять там в должности (но не в чине) подполковника местных войск под свою команду отряд корсиканских волонтеров (местную Национальную гвардию). Пользуясь тем, что Национальное собрание закрывает все королевские учебные заведения, насмотревшийся на то, как бунтующая (революционная) чернь (быдло) тешит свое «естество» со всеми дворянками, в том числе, малолетними, Наполеон, получает разрешение забрать свою сестру-девицу Элизу из пансиона благородных девиц Сен-Сира и отбывает в Аяччо. (Впрочем, есть и другие более заковыристые трактовки его «командировки в отпуск» на Корсику.)
17 сентября 1792 г. вместе с сестрой, проездом через Лион и Валанс Наполеон прибывает на родину. Важно другое: впервые после долгих лет разлуки вся семья в сборе, лишь нужда омрачает их бытие.
…Кстати, если соглашаться (?) с имеющимися доступными сведениями, то получается, что с момента поступления на военную службу в сентябре 1785 г. до сентября 1792 г., т.е. за 7 лет Наполеон провёл в отпуске в общей сложности больше половины из них – что-то около четырёх лет!?
Надо признать, что революция пока что ничего корсиканскому выходцу Наполеону Бонапарту не принесла. Его продвижение по службе шло черепашьим шагом. А ведь многие из его сверстников, начинавшие карьеру одновременно с ним, уже успели отличиться на фронтах, щеголяли в высоких чинах, богатели на глазах, вокруг них вились обольстительные бестии, охочие не только и не столько до секса, а в основном до денег и положения в обществе, а он все еще прозябал в чине капитана.
По некоторым данным (!?) 22 февраля 1793 г. Наполеон участвует в неудачной высадке французского генерала Каза-Бьянки то ли на Сардинии, то ли на Маддалене (Мадлен), то ли Гагмари? Десант, высаженный с Корсики, оказался быстро разгромлен. Однако, командовавший небольшой артиллерийской батареей из двух пушек и мортиры, капитан Буонапарте отличился. Он приложил максимум усилий для спасения орудий, однако их, всё же, пришлось бросить на берегу. В этом фиаско его вины не было. Как раз он-то показал себя умелым и инициативным артиллерийским офицером. Именно тогда впервые на поле боя басовито «заговорили» пушки под его непосредственным началом! Но это было лишь эпизодом в весьма непродуманной операции французов.
Правда, в том же 1793 г. Госпожа Фортуна – весьма своенравная дама – все же, обратила свое внимание на неприметного артиллерийского капитана и почти 20 лет (с 1793 по 1815 гг.) не покидала его, пока его пушки, пролив мегатонны крови и унеся жизни неисчислимого количества людей по всей Европе, не замолкли навсегда.
